Проекты

Магомет КУЧИНАЕВ

Когда стадо поворачивает назад

Рассказ

В доме кроме Поко никого не было. Старик запер за собой дверь на ключ – привычка, которую вынуждены были усвоить все жители страны: и стар и млад, и горец и «друг степей кал­мык» в последние годы «дикой демократии», – и прошел на кух­ню. Поко тоже приплелся за ним, сел на стул и, как обычно, стал внимательно следить за всеми действиями старика.

– Что это ты такой серьезный? – спросил старик голосом, не требующим ответа, и стал выкладывать на стол нехитрую снедь, что принес себе и Поко с расположенного невдалеке рын­ка. – Да не смотри ты так тоскливо – принес и тебе кое-какое лакомство. Сейчас, дай все вытащить и разложить. Эх ты, мог бы к моему приходу хотя бы чайник на плиту поставить. Так и
остался ты вечным дармоедом, ничего не хочешь делать.

Хотя слова старика и звучали обидно, но в его голосе не было никакого упрека, а напротив – чувствовалось, что он ис­кренне любит Поко, а ворчливые слова были как бы завесой, скрывающей его истинные чувства обычной, ничего не знача­щей болтовней.

Старик зажег конфорку, поставил чайник, разорвал (не по­резал!) лаваш на клочья, но сыр, который одинаково нравился и ему самому, и Поко, нарезал аккуратно, тонкими ломтиками. Потом вытащил из сумки батончик говяжьей колбасы. При виде колбасы у Пбко радостно заблестели глаза.

– Это не для тебя, Поко, – ты же не любишь чеснок, а здесь есть чеснок. Понял? – Старик, конечно же, шутил, хотя, дей­ствительно, ни лук, ни чеснок Поко никогда не нравились. Но колбасу Поко все равно уплетал всегда за милую душу, если даже от него и шел густой чесночный запах. Старик, разумеет­ся, знал это прекрасно, но не мог удержаться, чтобы малость не
подразнить Поко.

На шутку старика Поко не ответил, лишь глаза его загоре­лись пуще прежнего – он, конечно, знал, что колбасу они будут есть оба, вместе. И вправду, старик отрезал от колбасы несколь­ко кусочков и первую дольку, сжалившись, дал Поко. Поко, как и обычно, стал торопливо есть, молча, без хлеба.

– Мог бы и с хлебом, – упрекнул его старик.

Поко не ответил. Нет, не обиделся, – он прекрасно знал, что старик и не думал на самом деле попрекать его куском хлеба, так сказать, а просто разговаривал с ним. А слова – это же про­сто звуки. Главное ведь – голос человека. Если в голосе полно любви и доброты, то стоит ли придавать значение словам – про­стым звукам?

Так, наверное, думал Поко, сообразно этому и поступал. То есть – Поко любил старика, никогда еще, как это делали мно­гие другие его сверстники, не уходил из дому на целые дни и недели. И даже весной, когда никого, кажется, невозможно было удержать дома. Не курил, не пил, с наркоманами не знался. Во всем он был хорош. Только в одном вечно корил его старик – в лени, в нежелании сделать для дома хоть что-то полезное.

Весной они часто выходили из дому вместе, но уже во дворе они расставались – старик уходил на дачу, а Поко – к своим друзьям, к таким же, как и сам, бездельникам. Правда, старик всегда звал Поко с собой, на дачу, говорил:

– Пойдем! Хоть посмотришь на красоту, на пеньке посидишь. Так уж быть – не буду заставлять работать. Идем!

Иногда Поко шел за ним, но, дойдя до поворота, вдруг де­лал вид, что где-то его ждут ужас какие важные дела, и с показ­ным сожалением возвращался назад.

Старик на него не обижался. Лишь бормотал себе под нос обычное:

– Вот дармоед! Вот лентяй!

Но странно – в его голосе вовсе не было ни досады, ни осо­бого огорчения по этому поводу.

А когда старик возвращался с дачи, и Поко, у которого не было ключей от квартиры, ждал его во дворе или на площадке у дверей, то они радостно встречали друг друга, словно не ви­делись целую вечность.

– И долго ты здесь сидишь? Извини – я немного задержался, – говорил обычно старик, открывая двери и пропуская Поко в квартиру первым, словно тот был старшим…

Поко покончил с ломтиком колбасы и глянул на старика. «И все? Ты мне больше не дашь?» – хотел он спросить, но ниче­го не сказал.

– Вот эмеген ненасытный! Ладно, так уж и быть, дам тебе еще немного, но чур – больше не просить!

Хотя сравнение с эмегеном, с этим сказочным чудовищем и было обидно, но Поко и на сей раз ничего не сказал, промолчал, – он, видно, был согласен на все, лишь бы получить хотя бы еще один ломтик колбасы.

– Вообще-то, колбасу положено есть с хлебом,– – опять лег­ ко упрекнул Поко старик, увидев как тот вновь уплетал толь­ко одну колбасу.

Поко молча продолжал есть. Старик дал ему еще и сыра, и лишь потом, включив телевизор, стал есть сам, присев за стол. Но вскоре закипел чайник и старику пришлось встать, чтобы приготовить себе чашку чая. Поко чай не любил, он обычно пил молоко, но на сей раз старик почему-то не стал ему наливать молока. Вполне возможно, молока в доме и не было.

По телевидению передавали новости. Показывали замерза­ющие города и поселки в Сибири и в Приморье.

Старик смотрел на экран и возмущенно покачивал головой.

– Видишь, Поко, что получается, когда стадо поворачива­ет назад? – сказал старик, но Поко не понимал о чем идет речь и недоуменно поглядывал то на старика, то на телевизор. – Ког­да стадо поворачивает назад, Поко, хромые овцы оказывают­ся впереди, – пояснил старик. – Вот, мы тоже, повернули назад, и впереди у нас оказались хромые овцы. А разве могут быть вожаками хромые овцы? Нет, конечно. И стадо, то есть мы все, Поко, стали легкой добычей всяких хищников – волков, шака­лов там… И теперь, сколько бы мы, стадо баранов, ни шараха­лись из стороны в сторону, ни блеяли, ни плакали – толку не будет. Пока здоровые овцы опять не окажутся впереди. А это, мой друг, произойдет не скоро. Да, не скоро. Пока наши хапуги полностью все не поделят меж собой, пока у них не вытравится инстинктивный воровской страх перед страной… что? Конеч­но, ты прав, Поко, – и страну, и закон, и все заграбастали они. Но все равно – страх пока их не отпускает. А потому все, что ни наворуют, они поскорее перетаскивают за границу. И это плохо. Именно это и плохо, Поко. Я скажу, но ты не смейся – уж лучше бы они сразу все забрали – и власть, и заводы, и фабри­ки, и железные дороги, и нефть, и газ – все, все, все… И пусть бы все было узаконено, никакого, мол, возврата. Тогда бы, Поко, возможно, у них и не было страха, и не перетаскивали бы они все за границу. И вполне возможно, что мы помаленьку и на людей стали бы похожи – научились бы работать, жить, о чем-то мечтать… А так, Поко, мы забрели в болото… Украл – убежал, украл – утащил. В стране ничего не остается… Бед­ность, холод, голод, бомжи и пьянь… Кто может – ворует, кто не может воровать – бежит… Все бегут – и деньги, и мозги, и руки, и нефть, и газ… Тонем, Поко, тонем. Россия, великая Рос­сия, наконец-то врезалась всей своей громадиной туда, куда и рвалась изо всех сил многие века – в хаос, в болото. Так как не хотела идти по дороге, на которую рано или поздно выходят все нормальные народы, на общечеловеческий большак, где са­мым главным считается человек и его жизнь. Хорошая жизнь… Все говорят: «Берегите человека, пусть он работает, пусть он хорошо и счастливо живет!». А мы говорим: «Жила бы страна родная». И ничего нам не надо! И за нее, за свою родную стра­ну, мы «как один умрем»! У них и страны процветают, и люди хорошо живут. А у нас и страна сгнила, развалилась, и люди голодают, мерзнут. А как ты хотел – все время только и сеяли зло и ненависть вокруг, ни с кем не хотели мирно жить, все в болото и в заросли лезли, свой особый путь искали. Вот и нашли! Куда могли привести нас постоянная тупость и глупость. Туда и привели, куда и должны были привести – все нас ненави­дят и презирают. И боятся. И еще как боятся! Иметь дело с су­масшедшим, у которого нож в руках, – ни к чему хорошему привести не может. А мы со своими ракетами да танками – как раз и есть сумасшедший с ножом.

И еще требуем, чтобы никто не смел обижать таких же пси­хов и сумасшедших, как и мы сами – всяких там Хусейнов и Каддафи, Кастро и Милошевичей…

Тут по телевизору стали показывать Чечню, палаточные лагеря беженцев, горе и слезы матерей, которые не в силах по­мочь своим замерзающим больным и голодным детям. И него­дующего по поводу всего этого лорда из Европы. И старик вновь возмущенно покачал головой.

– Видишь, Поко, до чего мы дошли. Вернее не мы, а страна. Да и мы тоже. Наша страна, наша Родина-Мать, стала настоя­щей эмегеншей – чудовищем – и пожирает своих же детей у всех на виду. И еще недовольна, когда нас, ее детей, пытаются спа­сти люди со стороны. А мы, бараны, молчим. Молчим – потому что мы бараны, а не люди. Были бы людьми – нашли бы воз­можность образумить свою слишком уж разбушевавшуюся мать… Да, случилось роковое совпадение – и во главе России, и во главе Чечни в один момент, когда стадо поворачивало на­зад, оказались хромые овцы – случайные люди, недальновид­ные политики, а вернее – авантюристы, политические наркома­ны, неспособные на разумные действия. Им все – трын-трава. Пусть разваливается страна, пусть люди умирают от голода и холода, пусть ясным огнем горит Чечня, пусть в страхе тара­щит глаза Европа, пусть со всех ног бегут «братья» за крепост­ные стены НАТО – им все равно. Лишь бы Россия оставалась Россией – то есть сумасшедшей. И чтобы мы, люди России, тоже оставались бы баранами, а народ – стадом. И тогда они, хро­мые овцы, еще долго будут впереди…

В это время по телевизору стали показывать Павла Боро­дина, отреставрированный сказочный Кремль, Бруклинскую тюрьму, куда по просьбе швейцарского прокурора американ­цы посадили Бородина, так опрометчиво поспешившего на праз­дник вступления в должность вновь избранного президента Америки Джорджа Буша. Наши генералы от политики возму­щенно говорили о коварстве американцев, которые сами при­гласили бедного, доверчивого Пал Палыча и сами же веролом­но его арестовали. Особое внимание обращали на неслыханное коварство спецслужб США, которые провернули эту, по их мнению, провокацию именно в тот момент, когда в Белом доме фактически никого нет – Клинтон уходит, он пакует чемоданы, а Буша там еще нет.

Старик опять возмущенно качает головой. Его удивляет политическая безграмотность наших высоких руководителей, и стойкость «советской ржавчины», которая поразила их до мозга костей. Им и в голову не приходит мысль о том, что их дружку не смогли бы помочь, если бы в Белом доме оказались даже и оба президента вместе.

Так как в любой порядочной стране, и в Америке, конечно, тоже, в первую очередь уважают закон. И не только рядовые граждане, но и президенты, как это ни странно. И никогда пре­зидент Америки не будет заступаться за человека, которого разыскивает Интерпол. И вообще, у них не принято, как это у нас делается сплошь и рядом, чтобы большие государственные чиновники звонили судьям и разъясняли им, как лучше посту­пить, чтобы угодить им, чиновникам, а не закону…

– Видишь, Поко, до чего обнаглели хапуги – они уже ниче­го не боятся. Полная безнаказанность здесь лишила их чувства страха, как это случается с мышами в заброшенном колхозном амбаре, где коты не водятся. Но Дикий Запад не Россия – это тебе не заброшенный колхозный амбар, где мышам-воровкам разгульная жизнь. Там живут люди, а не бараны, и водятся коты-
прокуроры. Да еще не ручные, как у нас, а злые и дикие, каки­ми им и положено быть на Диком Западе. Вот они и сцапали нашего бедного, доверчивого Пал Палыча…

Ты, конечно, понимаешь все, да только сказать ничего не хочешь. Вообще-то ты, конечно же, прав – толку-то от пустой болтовни нашей никакого…

Видно, Поко действительно думал, что от болтовни стари­ка или еще кого-нибудь никакого толку не будет. Потому что по-другому и быть не может: ведь старик и сам говорит, что все мы бараны, а раз так, то и наша болтовня – блеяние бара­нов на судьбе России, большой-большой страны, никак сказать­ся не может. А потому – зачем болтать-блеять? Ни к чему, ко­нечно.

Поко, судя по всему, это понимал. Но, видно, не хотел ниче­го говорить, чтобы не обидеть старика, которого очень любил.

Поко подошел к двери и еще раз, как бы извиняясь, посмот­рел на старика, мол, я хочу на улицу.

– Ну вот, наелся и опять идешь гулять. Тебе все нипочем. Мог бы хотя бы для приличия немного побыть со мной, – про­бурчал недовольно старик и открыл двери.

Поко, большой черный кот, не оглядываясь, сбежал вниз по лестнице.

Старик закрыл двери на ключ и, как бы продолжая беседу с котом, грустно сказал:

– Да, Поко, это очень плохо – когда стадо поворачивает назад…

Февраль 2001 г.