Проекты

МАГОМЕТ КУЧИНАЕВ

 

 

 

 

 

 

 

Д Е Т И  С О Л Н Ц А

 

 

Р О М А Н

 

 

 

 

В О Й Н А

 

 

 

Книга вторая

 

 

 

 

 

 

 

 

I

 

Время, что дикий конь, мчится неудержимо. Словно стрелы, один за другим пролетают дни, месяцы, годы. Вырастают вчерашние дети, выходят замуж, женятся, и им уже ставят отдельные шатры. Некогда прославленные батыры, состарившись, сами уже не ходят в жортууулы, а только учат мальчишек и юношей мастерству владеть оружием, искусству верховой езды, рассказывают им героические песни о былых героях.

Прошло всего-то двадцать пять лет с тех пор, как прекратилась смута, случившаяся в молодые годы Великого хана Темир-Зан-хана, а в жизни народа произошли такие перемены, о которых раньше и не думали, наверное. Кому раньше могла прийти в голову мысль, что мужчины асские-гордые джигиты аланские свернут со столбовой дороги, проторенной предками в течение сотен веков сойдут с быстрых, как ветер, коней и как хомяки будут рыхлить землю? Конечно же – никто о таком и подумать не мог. А сегодня не только отдельные журты, а даже целые роды и эли Тулфар-тайфы и Аккуш-тайфы стали «хомяками», и об этом знают все. Правда, люди, живущие в Берго, Абай и Айдабол тайфах, удаленных от моря, не очень-то и верят во все эти разговоры-пересуды. Но купцы, съездившие в Тер-Уя, рассказывали, что да, вот такой-то род, многие роды вот такого-то эля теперь постоянно живут на своих тамах – на зимних пастбищах. А на летние пастбища со скотом, уходят лишь немногие с кулами и жалчи.

«А чем же занимаются целое лето те люди, которые остаются на зимних стоянках?» – наивно спрашивали ничего не понимающие в этом деле женщины. «Как чем – пашут землю, растят пшеницу и овес, виноград и плодовые деревья, пасут скот» – отвечали купца. И тогда их засыпали новыми вопросами: «А что они делают с этими деревьями?», «А что это за скот они пасут, если скот угнали на летние пастбища?», «А чем они живут, что едят, если скот ушел на летние пастбища?» Но что больше всего в этом деле удивляло людей – так это то, что большинство людей, остающихся на зимних стоянках, жили не в шатрах а в тамах. Но если тамом называется земля, где, поставив шатер, семья из года в год останавливается на зиму, то эти люди, раз они не ставят шатры, наверное, живут в норах, вырытых на тамах? «Нет, нет! – говорили купцы. – Они из камня и дерева строят себе жилища и живут в них, как и люди в Тер-Уя или в Элладе». «О, Небесные Святые! – удивлялись тогда женщины. – Скажите как змеи или мыши, разве не так?!»

Но как бы ни удивлялись и посмеивались женщины, как бы ни ворчали мужчины, а людей, осевших на зимних пастбищах навсегда, живущих в тамах, пашущих землю и выращивающих зерно, виноград и плодовые деревья, становилось все больше и больше.

А рассказы бывалых людей о жителях далекой Тер-Уи или Эллады, о их землях более походили на сказки, а не на рассказы о действительной жизни. Говорили, например, что они живут в хрустальных и мраморных дворцах, во дворе которых в жаркую погоду прямо из-под земли бьет фонтаном прохладная и чистая, как слеза, вода, да что круглый год лето, и повсюду растут диковинные деревья с удивительными плодами. И еще рассказывали, что они толь коза то, что им разрешали поселиться на берегу моря, платили ханам и биям прекрасные ткани, жемчуга, мечи, кинжалы, золотые и серебряные чаши, кольца и браслеты, а потом свои журты укрепляют не как все, телегами, а каменными стенами или бревнами, втыкая их один возле другого в землю. И еще – за простое золотое запястье, куршак или пояс дают чуть ли не целый моток прекрасной ткани. А живут в больших каменных кюбюрах-сундуках и ходят почти полуобнаженными.

Как бы там ни было, но теперь везде и повсюду только и говорили о греках с Тер-Уя, да и о асах-аланах, свернувших с жизненного большака своих предков и принявшихся копошиться в земле. А совсем недавно пошел еще более удивительный слух – греки, мол, пришли сюда не с миром и добром, а с намерением извести алано-асский народ, споив его вином, и самим воцариться в этих землях. Но вскоре страх этот прошел. «Если ты сам дурак и меру свою не знаешь – при чем тут грек?» – так рассудили старики.

Но, чтобы там ни говорили, как бы не стращали, а вещи, которые привозили с Тер-Уи и Эллады греки, теперь были во всех журтах, в каждом шатре Алан-Ас-Уи. Это и чудесные тонкие ткани, шелка да парча, расписные керамические сосуды, изделия из золота, серебра и меди, мечи и кинжалы из удивительно прочного железа, доставляемые из неведомых заморских стран приправы и многое, многое другое. И конечно же амфоры – большие, длинношеие кувшины, наполненные красным вином.

Да, уходили, выстроившись один за другим, словно журавли в небе, дни и годы. И по мере того, как улетают-исчезают они, меняется и обновляется жизнь, забываются одни дела-события, приходят новые дела-заботы. И если двадцать пять лет тому назад во время кровавой смуты, поднятой такими негодяямя, как Акылбай, Ка ра-Заш-хан, Зашарбек-бий, Алан-Ас-Уя была похожа на тяжело больного, еле стоявшего на ногах и исходящего холодным потом, то сегодня она похожа на двадцатипятилетнего джигита, которому неведомы ни болезни, ни горести – вот такой мирной и благодатной была теперь жизнь. Новые обычаи, принятые на Большом совете после подавления смуты, были целительными для Алан-Ас-Уи, как чудесное молоко белой маралихи. Эти обычаи дали возможность всю жизнь Алан-Ас-Уи построить на принципах семьи – как никто в семье не имел право ослушаться отца тама, точно так же никто в роду не мог ослушаться отца рода – старейшину, в эле – бия, в тайфе – тайфного хана, в Алан-Ас-Уе – Великого хана.

Сам Темир-Зан-хан теперь – мужчина с большим опытом, который одолел уже сорокалетний путь своей жизни. Как в свое время имя Огурлу-хана, его имя теперь тоже люди произносят с большим уважением. Еще бы – если он вывел народ на дорогу жизни, где мир и достаток, если не дает спуску злодеям и своим острым мечом не подпускает к Алан-Ас-Уе врагов ни с каких сторон! Да кто же может сделать для народа еще больше?

У Темир-Зан-хана пятеро сыновей и две дочери. Старшему сыну, Огурлу, вот-вот исполнится двадцать два года. За ним идет Кюн-Бала – ему осенью будет двадцать, но он уже известный джигит – в Абай-тайфе и по стрельбе из лука, и в метании дротика, и на скачках не так-то много его сверстников, могущих опередить его, так и в умении владеть мечом и копьем. Обе девочки – Дугум-Кез[1] и Арну-Зан[2] – родились после него. А трое младших сыновей – Алдабол, Зон-Бермез[3] и Кушатар – родились вслед за девочками.

А ханша-мать – Ас-Уя-Зан уже не живет в ханском журте. После того, как устроила всех своих детей – дочерей выдала замуж, сына женила – она сама вышла замуж за Атлы из рода Батырбий и, конечно же, переехала к нему в журт. У них тоже уже почти взрослые два сына и дочь. Атлы сечас бий – уже пять лет как Тенгиз-бий умер и перешел в Нижний мир.

Алтын-Цац является ханбийче в Айдабол-тайфе. Прошел всего год, как Алтынбай-хан женился на Алтын-Цац, и Темир-Зан-хан привел в свой шатер сестру Алтынбай-хана – Арнуку. Очень даже удачный обмен совершила Ас-Уя-Зан, – так шутили тогда женщины. У Алтынбай-хана и Алтын-Цац трое сыновей и две дочери.

А Ань-Боюн живет поблизости – она замужем за Алан-Зигитом из рода Тангберди. И у них уже подросли дети – один сын и трое дочерей.

Вот так и шло время – старых и слабых оно забирало с собой в Нижний мир, а вместо них в журтах алано-асского народа рождались и подрастали дети – новые люди; как день и ночь, клубясь и сменяя друг друга, приходили и уходили радости и горести.

И ничего в этом плохого не было – такова жизнь. Лишь бы не было слишком много горестей, дабы они, слившись в мощный грязный поток, не захлестнули чистый, прозрачный родник радостей. И повсюду – в шатрах и кошах, на берегах Танг-сая и на склонах Аланских гор люди просили у Небесных Святых об одном и том же: чтобы телега жизни не сошла с правильной дороги на обочину – не скатилась в болото бед и болезней, не вкатилась в пламя войн-распрей.

И нет большей беды, чем встреча телег жизней двух народов на узкой дороге жизни и нежелание их правителей мирно разъехаться, уступив часть дороги встречному. Слава Великому Танг-Эри, да продлятся годы жизни Темир-Зан-хана – благодаря им алано-асский народ уже много лет огражден и от такой беды. Торговля и обмен, родство и взаимная помощь с Будин-Уе вновь стали той благодатной рекой, живительной влагой которой опять, как и раньше, пользовались все аланы и будины. Издавно было так – сарыбатырские жортуулы не давали спокойно жить ни зимой, ни летом как будинам, так и аланам. Но за последние два-три года, с тех пор как в соседней сарыбатыровской Айдахар-тайфе ханом стал Боз-Батыр, заметно уменьшились и побеги на аланские и будинские журты. Народ надеется на лучшее – на то, что жизнь наладится, прекратятся разорительные набеги, а люди Айдабол-тайфы – соседи сарыбатыров – особенно.

Но человек – существо странное и непонятное: ведь находятся же люди, которые не хотят жить спокойно и мирно! Как только проходит немного времени без войн, без каких-либо больших потрясений и бед, и народ начинает жить-поживать и добра наживать, так такие люди сразу же начинают сходить с ума от тоски и портиться на глазах: они становятся раздражительными и по всякому пустяку могут затеять ссору с товарищем или соседом.

Тулфар-бий из рода Залимхан был именно таким человеком – он не умел жить в мире и спокойствии и постоянно искал кого-нибудь хоть на земле, хоть в небесах, с кем бы можно было схватиться, померяться силами. Народ не забыл, помнит – и его отец Батыр-Заш-бий тоже был горячим, упрямым и неуживчивым человеком. Да, видно, беспокойство было в крови и Залимхановых. Но как бы там ни было, но Тулфар-бий не мог жить без того, чтобы хотя бы один раз с кем-то не схватиться зимой, и один раз – летом. Если же ему окончательно не везло, он не знал как и к кому придраться на земле, то начинал цепляться к Небесным Святым. Многие слышали, как он говорил: «О, Великий, Всемогущий Танг-Эри, все время вторите вы – если он такой уж великий и всемогущий, то почему он не отругает Дам-Этдир и не заставит ее прекратить эти дожди?» Или так: «Да, жди – много лошадей пригнал и присоединил к моим табунам Афсаты: все это преумножено моим собственным трудом!» В таких случаях люди в страхе разбегаются, говоря: «Великий Танг-Эри, намериваясь прочить тебя, заодно и нас может испепелить – уж лучше уйдем от тебя подальше!» А Тулфар-бий лишь смеялся им вслед. Но почему-то ни сам Великий Танг-Эри, ни Святой Афсаты не наказывали Тулфар-бия за такую неслыханную дерзость. И если они, Небесные Святые, ничего не могли поделать с Тулфар-бием, то что могли сделать ему простые люди, копошащиеся на земле, подобные муравьям да букашкам?..

Когда пришла весна, и Святое Солнце своим отцовским теплом обогрело земли, где жили его дети – асы, Тулфар-бий созвал старейшин родов на совет эля.

Сколько бы не ворчали старейшины о неурочности этого совета в разгар подготовки к перекочевке на летние пастбища, когда у всех дел невпроворот, но в условленный день они все-таки отправились в бийский журт – что же им еще оставалось делать?

В Залимхан-эле двенадцать родов, и род самих Залимхановых не только самый большой и уважаемый, но и старший род – среди пяти братьев, основателей пяти корневых родов эля, старшим был Залим-Хан…

Что же на этот раз выдумал этот негодник – так думали по дороге в бийский журт озабоченные старейшины, сразу же почуявшие, что этот спешный совет созывается неспроста. Совсем недавно, в позапрошлом году, еле-еле удалось предотвратить кровопролитие между двумя соседними элями Тулфар-тайфы и Аккуш-тайфы, где тоже зачинщиком, конечно, был Тулфар-бий. Сколько тогда сил и времени потратили на это дело не только бийи окрестных элей, но и сами ханы обоих тайф! И все равно, не угомонился тогда Тулфар-бий, пока не добился своего – чтобы впредь ни один «белый орел», житель Аккуш-тайфы, не залетал в пределы Аланских гор. Таким образом все зимние пастбища у Аланских гор – все предгорья у их нижней стороны – теперь считались землями Тулфар-тайфы и передавались Залимхан-элю. Да, передавались Залимхан-элю, но полностью достались одному роду, роду самого бия – Залимхановым. Правда, Залимхановы, отодвинувшись чуть-чуть в сторону захода солнца, выделили вроде бы доли и для остальных родов, но это было сделано больше для вида, нежели по-существу – настолько эти доли были мизерными по сравнению с тем, что досталось роду Залимхан. А ведь за эти новые земли боролись все двенадцать родов эля! А попробуй скажи – ты, мол, Тулфар-бий, неправ. Тогда ты сразу же станешь и жадным, и завистливым, и Залимхановых, сразу выяснится, не любишь, и пытаешься посеять рознь между родами эля!..

К вечеру, когда приехали все старейшины родов, Тулфар-бий начал совет. Тот, кто его назвал так, наверное, сразу же догадался, что этот ребенок станет настоящим батыром, – и вправду Тулфар-бий был человеком огромным, как скала, и черным, как грек. И хотя он уже подбирается к сорока годам, но о том, чтобы остепениться, жить мирно и спокойно, как и все, и не думал. Его большие карие глаза так и всматриваются во все окружающее, как бы ища еще что-нибудь, чтобы переделать, переставить. Начал совет, как всегда, издалека.

– Как вышли из зимы? Сумели избежать падежа? – спросил он, как будто все это его уж очень беспокоило.

– Ничего, вышли.

– Спасибо! Выбрались, зима была не очень-то холодной.

– Хорошая была зима, что и говорить – никаких особых трудностей не было, – вяло встревали в разговор старейшины, не особенно-то желая заниматься пустопорожней болтовней, ожидая серьезного разговора по-существу.

– Хорошо тогда, хорошо, – как-то задумчиво произнес Тулфар-бий, странным невидящим взглядом пройдясь по старейшинам. – Собираетесь перейти на ту сторону на летние пастбища? – И этим вопросом немало удивил старейшин.

– А как же? Конечно собираемся!- ответил Ас-Батыр, старейшина рода Уллубашевых[4], крепкий, довольно хорошего роста смуглый мужчина. Искристые глаза, легкая улыбка говорят о том, что Ас-Батыр – человек прямой и открытой души.

Блуждающие от скуки глаза Тулуфар-бия остановились на лице Ас-Батыра.

– Погоните только отары? – спросил Тулфар-бий, и вновь удивил старейшин.

Если б этот вопрос задал человек несведущий, приехавший с окраины Алан-Ас-Уи, скажем, с Айдабол-тайфы, еще можно было понять, но здесь даже дети знают, что журты их эля на летние пастбища, расположенные повсюду, на той стороне Аланских гор перегоняют только отары. Потому что все предгорные степи счищаются землями Берю-тайфы. А лошадей и коров, как баранов, не будешь же пасти на крутых и каменистых горных склонах. Для них нужны просторные долины и степи. Поэтому-то и остается крупный скот по эту сторону Аланских гор – в степях. Правда, если лето выдается жарким и засушливым, и трава в степи выгорает рано, приходится иногда перегонять табуны лошадей и гурты крупного скота поближе к горам, где много воды и хорошая трава – к границам зимних пастбищ. Конечно, ничего в этом хорошего нет, потому что трава ни зимниках должна оставаться нетронутой, но что поделаешь, если погода выдается жаркой, и трава в степи выгорает еще в середине лета. Разве было не удивительно, что, прекрасно зная все это, Тулфар-бий тем не менее спрашивал: «Только отары что ли погоните?»

– Не погонишь же и лошадей, и крупный скот? – сказал, усмехнувшись, Ас-Батыр.

– Как вы – не знаете, а мы в этом году как раз и собираемся погнать табуны лошадей и гурты крупного скота, – сказал Тулфар-бий, и старейшины сразу поняли, почему это бий так спешно созвал совет эля.

Да, да, несомненно, так – на этот раз Тулфар-бий намеривается оттеснить от Аланских гор Берю-тайфу! Конечно же, если б Аланские горы полностью, – с зимними и летними пастбищами вокруг попали бы в руки Залимхан-эля – это было бы просто здорово! Тогда всем бы с лихвой хватило пастбищ. Но, каким бы сильным он ни был, а одним только элем целую тайфу не одолеть. Ведь в случае чего, несомненно, все «волки» встанут на защиту «козлов» – вся Берю-тайфа поднимается на помощь народу Теке-эля, а «богатыри» навряд ли станут помогать «тиранам» – не может быть и речи о том, чтобы Тулфар-тайфа необдуманно кинулась в войну из-за капризов неугомонного Тулфар-бия. И так бийи и люди соседних элей устали от вечных ссор и дрязг, постоянно затеваемых Тулфар-бием. Не только не помогут, а скорее всенр махнут рукой и проклянут: да пропади ты, мол, пропадом – покоя от тебя нет на этом свете! А если не помогут хотя бы соседние эли, как одолеешь «козлов», если за них заступится целая тайфа? Вот о чем думая, молчали старейшины. А Тулфар-бий ждал их ответа, молча, прислонившись правым боком к подушкам.

– Что молчите? – не выдержал наконец бий. – Или же вам не нужны летние пастбища Аланских гор?

– Как же без каких-либо видимых причин мы станем претендовать на чужие земли – я вот это никак не пойму, – сказал Цолак, старейшина рода Карабаш, что находится на окраине эля в стороне восхода солнца. Цолак – удивительно живой и по-молодецки краснощекий, как двадцатилетний, мужчина даже и в свои уже зрелые годы. – А так, конечно, кто же не мечтает о просторных летних пастбищах?

– А разве может быть более видимой причины чем то, что со времен Огурлу-хана Аланские горы принадлежали Тулфар-тайфе и находились во владениях Залимхан-эля? – сказал Тулфар-бий. – Или вы об этом не знаете?

Все знали об этом. Да, Аланские горы находились во владениях Залимхан-эля Тулфар-тайфы – этого никто отрицать не может. Но Тулфар-бий протягивает руку и на предгорные степи по ту сторону Аланских гор, а они – и это знают все – принадлежат родам Теке-эля Берю-тайфы. А разве Тулфар-бий не знает об этом? Знает, и очень даже хорошо знает, да только делает вид, что не знает. Он решил, видно, так – раз горы наши, то и предгорья тоже наши, а предгорья, если очень захотеть, можно дотянуть и до самого Ледового моря. Дотянешь, конечно, если сможешь. Сможешь, если есть силенки. Но откуда Залимхан-элю взять такие силенки, чтобы запросто оттолкнуть подальше целую тайфу?

– Хорошо, пусть это будет видимой причиной, – сказал Ас-Батыр. – А как же ты все-таки думаешь сделать дело? Неужели ты думаешь, что мы, Залимхан-эль, и в самом деле сможем одолеть Берю-тайфу?

– Аслан, по-моему ты не ас-батыр, а ас-трус! – сказал Тулфар-бий и громко рассмеялся, словно скала разверзлась. – Какое нам дело до Берю-тайфы? Раньше мы не очень-то нуждались в летних пастбищах Аланских гор, поэтому особо не возражали, когда «козлы» там пасли свой скот. Но теперь, когда и народу у нас стало больше, и стада наши умножились, эти пастбища понадобились нам самим. Ты понял, Ас-Батыр?

– Я-то тебя прекрасно понимаю, да вот боюсь, что и другие тебя поймут также хорошо, как и я! – сказал Ас-Батыр, и все усмехнулись.

– А ты не понимай неправильно, и других с толку не сбивай! – сказал Тулфар-бий, – недовольный ответом Ас-Батыра. – Аланские горы считаются нашими, а у гор, как известно, есть не только макушки, но и склоны, и предгорья. И все это должны знать. И к тому же, как вы предполагаете, навряд ли из-за того, что эти паршивые «козлы» с кем-то поссорились, поднимется вся Берю-тайфа. Бий Теке-эля Токилай, по-моему, и сам не в очень-то хороших отношениях со своим ханом. Или же я ошибаюсь?

– Ну и что? А где ты видел такого бия, который со своим ханом был бы дружен как тело и душа? – спросил Ас-Батыр.

Тулфар-бию не понравились эти слова Ас-Батыра – ведь у самого Тулфар-бия отношения с ханом Тулфар-тайфы Ас-Каплан-ханом были не очень-то гладкими.

Если говорить правду, то отношения между Тулфаровыми и Залимхановыми никогда и не были хорошими. Тогда почему же должен быть в дружбе Ас-Каплан-хан и Тулфар-бий? За то ли, что их отцы сошлись в битве друг против друга в смертельной схватке? Так что, упрекать их, что они не в очень-то большой дружбе, никто не имел право. Но даже и не это – то, что их отцы были врагами – было причиной прохладных отношений между ними. Пусть даже и было бы наоборот, и их отцы были бы друзьями, но даже и в этом случае Ас-Каплан-хан и Тулфар-бий не смогли бы стать даже просто приятелями. Потому что они все понимают по-разному, на все смотрят по-иному. Тулфар-бий еще сравнительно молод, к тому же у него беспокойный, неуживчивый характер, вечно не дает покоя ни себе, ни другим. А Ас-Каплан-хан от природы добр, ищет мира и спокойствия, к тому же он уже зрелый муж, уже поднимающийся на шестидесятилетнюю высоту жизни. Но самое интересное, удивительное в нем то, что он больше всего на свете любит слушать старинные сказания о народных батырах и героях, а в жизни больше всего ненавидит то, что называется словами геройство, жортууул, битва! И геройство, и жортууулы, и битвы нужны были асскому народу в юности, когда он подыскивал себе земли для жизни, считает Ас-Каплан-хан. А сейчас, когда народ уже свил себе гнездо на этой земле, когда с соседями установились хорошие, добрые отношения, для чего нужно геройство? Чтобы совершить геройство, человек должен воевать, отправиться в жортууул. А мы теперь и в жортууулы не ходим, и не воюем. А раз народ живет мирно и спокойно, то и геройство никому не нужно. Хуже того, говорил Ас-Каплан-хан, в мирное время стремление к геройству может увести человека с праведного пути. Геройство – это спутник жестокости и злобы, посол войны и смуты, а спутниками мирной жизни должны быть добро и ум, знания и мастерство. Стремление к геройству – это свойство детских лет человечества, когда вся жизнь сама являлась сплошной войной и грызней за существование. Родители героев – это война и хаос, и там, где есть герои – нет мира!, – вот такие смешные слова говорил Ас-Каплан-хан.

И все смеялись над ним, удивлялись тому, какими непонятными путями течет его мысль. И больше всех удивлялся этим словам Ас-Каплан-хана Тулфар-бий из рода Залимхан, и громче всех смеялся он. Его не останавливало даже и то, что считается совершенно неприличным относиться неуважительно к высказываниям старшего, высмеивать их. Правда, в первое время, как и многие, Тулфар-бий тоже, из уважения к старшему, к хану, старался сдержаться, не говорить обидных слов, но в конце концов не выдержал. Да и как стерпишь, выдержишь, если из уст самого хана слышешь слова: «Героизм – это глупость!»? Когда услышал эти слова и не выдержал Тулфар-бий и громко сказал: «Тот сам глуп, кто говорит эти слова!» После этого-то и не стал Тулфар-бий особо сдерживать себя в рамках приличия – уже в открытую смеялся над подобными высказываниями хана, называя его то ангелом небесным, то просто сумасшедшим.

Знал Ас-Каплан-хан, что многие смеются над его словами, и что Тулфар-бий, хотя и моложе его, не особенно старается сдержать себя, но на все это он смотрел как-то странно – но что, мол, поделаешь, пусть, бедные, смеются и тешатся как могут. Да, не обращал особого внимания Ас-Каплан-хан ни на усмешки людей, ни на их обидные слова, а вот неправедные дела из он замечал быстро – и как скала вставал на пути недоброго, не давая ему свершится. Вот это-то больше всего и злило Тулфар-бия…

Вот такими людьми были Ас-Каплан-хан и Тулфар-бий – один не любил распри и войны, а другой – покой и тишину. И отчуждение между ними все росло и ширилось, и отношения между ними становились все холоднее и холоднее.

Когда в позапрошлом году была кое-как улажена распря между Тулфар-тайфой и Аккуш-тайфой, уезжая в свой журт, Ас-Каплан-хан, не выдержав, сказал Тулфар-бию: «Впредь подобными делами постарайся не заниматься, джигит! И еще – ты не хуже моего знаешь, как решительно в последнее время борется Великий хан, чтобы прекратить эти глупые своры из-за притязаний на соседские земли, искоренить эти воровские жортууулы. Оставь, не занимайся впредь подобными позорными делами, не заставляй краснеть меня перед Великим ханом!..

Заметив, что Тулфар-бию не понравились слова Ас-Батыра, и лицо его стало покрываться черным туманом, Зашакку[5], старейшина рода Сабыр[6], острый не только на глаз, но и на ум, вовремя вмешался.

– Что это за ханы и бийи? Что за души да тела? О чем вы говорите? Сегодня уже и отцы с родными детьми не могут жить душа в душу, без ссор и разногласий, а с чего это хану и бию жить в жружбе, как душе с телом? Не трогайте, оставьте их на своих местах и давайте заниматься своими делами, – горячо сказал он, делая вид, что недоволен ненужными разговорами, отвлекающими совет от сути дела, а на самом деле лишь для того, чтобы как-то заманить мысли бия в сторону от необдуманных слов Ас-Батыра. – Если мы собрались посоветоваться – то давайте посоветуемся. Тулфар-бий, как я понял, говорит – давайте не будем дальше тянуть и вернем себе летние пастбища у Аланских гор, а то эти негодные «козлы», приудобнившись на наших землях, вдруг могут подумать, что эти земли принадлежат им самим. Мы, старейшины родов, считаем ли правильным его предположение или же нет -вот об этом давайте и поговорим. Другие разговоры нам сейчас ни к чему. Разве не так?

Черный туман, наплывавший на лицо бия, ушел, исчез – ему понравились слова Зашакку.

– Вот спасибо тебе, Зашакку! – сказал он. – Я, наверное, не смог все ясно сказать. Да – я так и говорю. Мы свои летние пастбища отдавали людям Теке-эля во временное пользование, притом совершенно бескорыстно. Если они будут слишком долго находиться на наших землях, они могут подумать, что земли эти всегда были ихними и принадлежат им. А потому, чтобы потом дело не кончилось плохо, надо сейчас вернуть себе эти земли. Так говорю я. А вы что скажете?

– Ты говоришь совершенно правильно! – вновь заговорил Зашакку. – Вещь, которую дал на время, и долг следует возвращать как можно быстрее, а не то можешь ничего и не получить. И если мы будем медлить, говоря потом, потом, успеется, и упустим наши летние пастбища на той стороне Аланских гор, то потом, если даже мы и лопнем от досады и обиды, никто нам не поможет.

У старейшин рты так и остались раскрытыми от удивления – что они болтают, этот Тулфар-бий и Зашакку? Хотя сами Аланские горы и принадлежат Тулфар-тайфе, но степи-то кверху от них всегда считались землями Берю-тайфы – об этом ведь знают все! Если хотите сказать: вот, мол, эти пастбища уж очень хороши, нам эти земли очень нужны, может быть, стоит попытаться отнять их и присвоить себе – тогда совсем другое дело. Тогда так и говорите – зачем же нам здесь обманывать самих себя, выдумывать какие-то глупые зацепки, причины? Они, эти выдуманные причины да зацепки, нужны будут потом, коли соберутся ханы и бийи и начнут доискиваться кто да по какой такой причине, мол, начал всю эту заваруху. А пока кому нужны эти глупые слова, ложные причины?

Эней, старейшина рода Сарыбаш[7], не любил пустые разговоры, околичности, ложь, поэтому он и спросил напрямую:

– Аланы, а почему о сути дела не сказать прямо, так, как есть. Я тоже не мньше кого-либо хотел бы иметь на той стороне гор просторные летние пастбища, чтобы и табуны наши, и крупный скот паслись на приволье. Если нет иного пути, давайте попытаемся взять силой – я и на это согласен. Только одно я не пойму – кому нужны эти лукавые речи, ненужные, ложные слова? – Эней оглядел присутствующих, словно выискивая этого затаившегося негодника. – Если же говорите, что, мол, потом наша отговорка будет такова – тогда другое дело. В этом случае согласен и я. Короче, если говорите: давайте, мол, попробуем завоевать Аланские пастбища, пусть будет так, я согласен.

– Эней, когда это ты оставишь свою глупую привычку упираться обеими ногами, не разбираясь в сути дела? – спросил Тулфар-бий. – Аланские горы, и зимние, и летние пастбища вокруг них – все это наши земли. Мы возвращаем свои земли, которые отдавали во временное пользование. Если это нам удастся по-хорошему, без споров – хорошо, а коли нет, то и поспорить можем, и повоевать можем! Кто не желает – пусть не присоединяется. Но только потом пусть не обижается, если его роду не будет выделена доля. Вот это я хотел сказать. Те, что согласны со мной, начинаем через неделю перекочевку, надо там разделить пастбища, поставить кошы и сесть на свои земли. Пока не пришли «козлы». И так, кто со всем скотом – и с отарами, и с табунами, и с гуртами – выходит на летние пастбища у Аланских гор?

Никто из старейшин не посмел сказать «нет» – никто не хотел лишать свой род надела на прекрасных летних пастбищах на той стороне Аланских гор. После этого говорили только о том, как лучше подготовиться к возможным предстоящим схваткам.

А на следующий день по журтам и кошам Залимхан-эля распространилась удивительная новость – в этом году на лето весь скот будет перегоняться на летние пастбища за Аланскими горами. Эта новость встревожила весь Залимхан-эль, всех взрослых людей: не было ни одного рода, ни одного журта, ни одной семьи, в жизнь которых эта новость не могла бы внести в скором времени серьезные перемены – ведь это была новость о приближающейся войне. Мужчины и взрослые джигиты, понимая, что это дело простым выгоном скота на летние пастбища не закончится, стали готовиться к схваткам; женщин вновь обуял страх за мужей и сыновей: ведь уже запахло распрей, борьбой, которые легко могут перейти в кровавые столкновения, пожирающие джигитов; девушки встревожились и за братьев своих, и за любимых – что-то с ними будет, сумеют ли остаться в живых, коль начнется страшное; забеспокоились кулы и жалчы – и так жизнь несладка, а что будет, коль разразится настоящая война?..

Никто, наверное, в этом году не спешил на летние пастбища из всех людей Теке-эля Берю-тайфы, как Там-Ара[8], дочь Огурлу из рода Таукель[9]. – Еще бы не спешить, если всю долгую зиму только и мечтала о приходе весны! Ну, если говорить правду, то Там-Ара, конечно, всю зиму ждала не саму весну, а то время, когда можно будет перекочевать на летние пастбища, где она сможет вновь увидеть своего возлюбленного. А любили она Танг-Улана, сына Ас-Батыра из рода Уллубаш, живущих в Залимхан-эле Тулфар-тайфы.

Они познакомились два года назад на пастбищах. Чабанский кош Уллубашевых расположился на летних пастбищах невдалеке от коша Огурлу из рода Таукель. И в этот раз, увидев, что Огурлу прибыл на свое место, Танг-Улан спустился вниз со своими двумя негерами – чтобы поприветствовать соседей и помочь, если надо, чем-нибудь. Тогда Там-Аре не было даже и пятнадцати лет. Но выглядела она уже взрослой девушкой, и многие джигиты заглядывались на нее, старались заговаривать с ней, дабы показать свое красноречие и понравиться ей. Там-Ара росла свободной, даже несколько избалованной самостоятельностью, а потому давно научилась отбивать любые наскоки джигитов, как бы они ни выглядели – то ли это нарочистые вздохи и печальные глаза, то ли нагловатые взгляды, под которыми она чувствовала себя неловко, словно оставалась без одежды, то ли поток легковесных, сладкоречивых слов.

Заметив на себе взгляд джигита-гостя, там-Ара сразу же начала думать о том, как бы ответить ему так, чтоб у него сразу отбить охоту упражняться в красноречии, если он вздумает вскружить ей голову потоком легковесных льстивых слов. Стремясь найти какую-нибудь зацепку, она раза два тайком взглянула на него, но бесполезно: джигит был хорошо сложен, да уродом его не назовешь. Вот только слишком, кажется, чернявый. Там-Ара особенно удачно умела надсмехаться над теми джигитами, у которых были горбатые носы или большие уши, а у этого и нос вроде бы прямой, и уши не такие, чтобы спросить-уколоть: «А куда же ты укладываешь свои слоновые уши, когда ложишься спать?» Но Там-Ара не Там-Ара, если не сможет найти зацепку, если он даже и самим Тан-Эри-Таем предстанет перед ней, спустившись со Святого Неба! Аха! Чего же он, бедный, такой черный-пречерный, словно чугунок, с детства, наверное, не умывался? Точно! «Перед тем, как заговаривать с девушками, джигит, тебе следовало хотя бы умыться, чтобы смыть с себя этот слой сажи!» – лучшего ответа ей, разумеется, не найти. Приготовив, как ей казалось, убийственный ответ, девушка с нетерпением стала ждать действий со стороны юноши. Но в этот день Танг-Улан, хотя и побыл до самого вечера, помогая установить шатер и угощаясь, но не только не пытался заигрывать с Там-Арой, а даже и не обратился к ней ни словом. А когда уходил, даже и не взглянул в ее сторону! А со старшим братом Там-Ары с Зигитом он вел себя как с давним другом – они беззаботно шутили и смеялись, расстались, дружески похлопывая друг друга по плечам. А Там-Ара не находила себе места от злости. Почему? Она и сама не знала почему. Но разве не могло разозлить любого одно то, что этот Танг-Улан не обратил никакого внимания на Там-Ару, на ту самую Там-Ару, благосклонности которой добивались джигиты, которые могут запросто заткнуть за пояс этого чабана. О, Небесные Святые, и что, интересно, он думает о себе, этот черномазый? Хы, джигит! Ничего, ничего – еще посмотрим! И вправду черномазый! Жди, жди – пока я сама не начну бегать за тобой!

Так думала Там-Ара, когда ей в голову пришла забавная мысль – а что она стала бы делать, если б и вправду смертельно влюбилась в этого черномазого? И если б в один прекрасный день, более не выдержав, она сама пришла бы к нему в кош и попросила бы так: «Танг-Улан, солнышкр мое, я не могу больше жить без тебя, не прогоняй меня, оставь меня рядом с собой, я готова даже стать собакой твоей, охраняющей отару, только позволь мне быть с тобой, ходить рядом с тобой!» – что бы он, интересно, сказал? Вот бы так сделать и посмотреть, что потом будет! О, Святые, что там смотреть-то – что он, бедный, знает и понимает, кроме своих баранов?

Ладно, посмотрим, джигит хороший! Вот когда станешь частенько захаживать в наш кош – тогда-то ты и не денешься никуда. Я не я буду, если не доведу тебя до того, что станешь ты еще чернее, совсем как обугленное полено! – так думала Там-Ара.

И вправду, хотя и трудно было догадаться о каких-либо его чувствах, Танг-Улан зачастил в кош Таукеловых. Но о том, есть ли, нет ли на этом свете существа по имени Там-Ара, кажется, он и не видал. Он даже и не здоровался с ней! И откуда только берутся вот такие невоспитанные? Со всеми в семье – и со старшими, и с младшими – он и друг, и приятель, а Там-Ару просто и не видит, не обращает на нее внимания, словно не она, Там-Ара, является светлым лучом тама Огурлу, лелеемая и оберегаемая всеми, словно не пытается заговорить с ней любой джигит, увидевшей ее, словно она не гордая узденка-девушка, а какая-то карауша, прибирающая в шатре! Но сколько бы не злилась Там-Ара на Танг-Улана, а сделать-то ничего не могла. А что делать-то? Не скажешь же ему так – эй, джигит, ты попытайся поговорить со мной, полюбезничать, и тогда я тебе дам такой ответ, что ни разу не оглянувшись, добежишь до своего вшивого коша? «Эй, девушка, ты что – с ума сошла? – накинулась в один из дней на саму себя Там-Ара. – Говорила, что разыграешь его, посмеешься над ним вдоволь, а получается, что – сама попала в смешное положение, так? Не видит – и не надо! Пусть хоть ослепнет! Тебе-то что от этого? И ты – не види, и ты – не обращай на него внимания! Убудет тебя что ли от этого? Или же ты действительно собираешься влюбиться в этого черномазого, а?» «Да иди ты отсюда – как ты посмела так сказать?» – отругала Там-Ара саму себя, и ей стало как-то легко и хорошо. И вправду – вот было бы смешно, если б, пытаясь разыграть его, сама бы в него влюбилась!..

– Хватит! Впредь Там-Ара о нем и ни капельки не будет думать. Пусть даже, если хочет, и здесь останется жить, или пусть вообще и ногой сюда не ступает!

Так решив, Там-Ара успокоилась, и вот, когда в один прекрасный день опять пришел этот самый Танг-Улан, она не только не подала, как обычно, поесть и попить туда, где сидели Зигит и гость, но даже и айрану не дала. А что? Если брат проголодается или захочет пить – попросит, и она даст ему, что нужно. А до других какое ее дело? А кто там другие? Никого нет. Там-Ара никого не видела, никого не заметила.

Посидев некоторое время, Зигит заметил, что сестра, хотя и видела гостя, но так до сих пор не принесла не только угощение, но даже и чашку айрана. Удивившись забывчивости сестры, Зигит сам позвал ее:

– Там-Ара, подойди сюда!

– Что надо? – появилась у входа девушка.

– Дай нам что-нибудь. Принеси айран хотя бы, если еда у тебя еще не готова.

Вскоре девушка принесла хлеб в тарелке и чашку айрана.

– А мне почему не принесла айран? – недоуменно спросил Зигит.

– А это что? – спросила Там-Ара, придвигая чашку с айраном к брату.

Зигиту до того было неловко за поступок сестры, что он готов был провалиться сквозь землю. Но он сумел сдержать себя и спокойным тоном сказал:

– Сперва подают гостю, девушка хорошая. Не видишь что ли – здесь сидит Танг-Улан?

– Если есть гость – принесу. Кроме тебя я здесь никого не заметила, – так сказав, Там-Ара вышла и вскоре вернулась со второй чашкой айрана. Поставила чашку на столик и, не говоря ни слова, вышла.

– Что это с ней случилось? – растерянно спросил Зигит неизвестно у кого.

– Да ничего не случилось, просто не заметила, наверное, меня – и все, – сказал Танг-Улан, беря чашку с айраном.

Когда ушел Танг-Улан, Зигит отругал сестру – ты, взрослая девушка, а обычаев наших все еще, мол, не знаешь: ко мне пришел мой пристель, а ты не соизволила даже чашкой айрана его угостить!.. Но Там-Ара вновь повторила, что кроме него, Зигита, никого не заметила.

С этого дня Танг-Улан перестал появляться в коше Таукеловых.

Прошла неделя.

– Что это не видать твоего приятеля? Так быстро закончилась ваша дружба? – спросил Огурлу у своего сына.

– Ничего она не закончилась, – ответил Зигит, косо глянув на сестру. – Работы, наверное, у него сейчас много…

– Тогда сходи сам, помоги, если надо. А кто знает – вдруг приболел. Что вы за друзья такие? – сказал Огурлу. – Тоже мне…

На второй день утром Зигит сел на коня и отправился на кош Танг-Улана, но, почему-то, к полудню вернулся обратно.

– Смотрю, дружок твой не очень-то тебя и приветил – почему так рано вернулся? – спросила Там-Ара, когда утомленный жарой брат зашел наконец в шатер, ставя перед ним чашку прохладного айрана.

– Уж лучше совсем не привечать и не угощать, чем угощать так, как некоторые, – буркнул Зигит. И больше ничего не сказал.

И Там-Ара тоже не стала ни о чем допытываться. Еще этого не хватало – допытываться, чтобы узнать что-то про этого черномазого. Очень он нужен был! А вот почему брат вернулся не в настроении – ей хотелось знать, только как спросить? Может, этот негодный черномазый обидел его как-нибудь – встретил неприветливо, сказал грубое слово? Если так, это было бы здорово – нечего каждого случайного силой в друзья затаскивать! Наверное, так и есть – холодно встретил, и Зигит, обидевшись, уехал. «Так тебе и надо! – злорадствовала Там-Ара над братом. – Злился на меня, что я не угощала его как хана, теперь-то и сам убедился, что он не достоен таких почестей».

Но, наверное, когда, завершив, наконец, джневные хлопоты, все собрались вокруг очага перед шатром, выяснилось, что Там-Ара злорадствовала над братом понапрасну. Оказывается, Танг-Улан был в отлучке, уехал к себе в журт за горы, потому-то так быстро и вернулся Зигит.

– Попросил передать ему, чтобы он заехал и к нам, как только вернется, – сообщил Зигит. – Говорили, что он должен вернуться.

– Хорошо. Если занят делами – все нормально. А я подумал, почему этот джигит из Тулфар-тайфы к нам не наведывается – уж не обиделись ли вы друг на друга, – сказал Огурлу.

– Чеко уж тут обижаться, мы же не капризные влюбленные, а просто приятели-негери, – ответил Зигит.

– Ну и хорошо. Хороший негер, клянусь именем Танг-Эри, почти что как брат родной. Если верный негер, конечно. А Танг-Улан, если я хоть малость разбираюсь в людях, джигит, кажется, неплохой.

– Да, если точильным камнем хорошенько протереть и смыть с него хотя бы один слой копоти, может быть и станет на человека похожим, – небрежно бросила Там-Ара, приподняв крышку с начинающего закипать казана, где было мясо, собираясь снимать пену.

Зигит недовольно посмотрел на сестру, а отец, улыбнувшись в усы, сказал:

– Если можешь сделать добро человеку – делай, дочка, и не спрашивая. Вот когда придет, посоветуй ему, как поступить, и пусть он тоже, бедный, будет таким же, как и все.

Там-Ара, догадавшись о мыслях отца, застеснялась и поскорее ушла в шатер. В эту ночь она долго не могла уснуть. В то время, как она сама, Там-Ара, того джигита, что приходит к брату, знать не знает и знать не хочет, а отец думает, что она любит его! Там-Ара в душе в обиде на отца – как он мог так подумать? Правда, Там-Ара очень хотела бы, чтобы этот джигит попытался с ней заговорить о жизни, о любви, да и о том и о сем, с намерением познакомиться по-ближе. Лишь для того, чтобы дать ему хороший ответ, осадить его, чтоб знал свое место, а так кому нужны его и слова, и дела. Никому…

Через неделю после этого навестил кош Таукеловых Танг-Улан, но, почему-то, как раньше, не пробыл до вечера, а вскорости уехал. Даже не стал есть, сказал, что не голоден, отпил для виду два-три глотка айрану – и все, уехал. Уезжая, сказал Зигиту:

– Лучше приезжай к нам, побудешь два-три дня, и на охоту сходим. У нас в горах и красиво, и прохладно, а здесь так жарко – дыхнуть нечем. – И впервые за все время, как стал сюда ходить, глянул на Там-Ару.

«Не говоря уж об остальном хотел сказать, да? – подумала Там-Ара, чувствуя, что джигит каким-то образом хочет уколоть ее и радуясь этому – так он неминуемо перейдет к любезностям. А тогда он увидит! Особо получит за то, что по его вине ей пришлось краснеть перед отцом.

Вскоре Зигит поехал на кош Танг-Улана и вернулся, пробыв там целых три дня. Вернулся – веселый, счастливый, словно заново родился! И всем привез подарки от Танг-Улана. Огурлу – красный, с длинной шейкой, керамический кувшин с блестящим рисунком на боку: мужчина, одетый в рубашку с короткими рукавами, в коротких же, по колена, штанах и с дырявыми чарыками на толстой подошве берет из рук молодой женщины чашу с бузой, видно.

– В кувшине – красное виноградное вино. Кажется, из-за моря привезли. За один раз нельзя пить более пяти-шести глотков, не то можно совсем опянеть, – сказал Зигит, вручая отцу диковинный кувшин.

– Гляжу я и думаю – он, видно, хочет напоить меня допьяна и каким-то образом обмануть меня, клянусь! – сказал, улыбнувшись, Огурлу, беря в руки кувшин и с любопытством его рассматривая.

Зигит, протягивая матери шкурку черно-бурой лисицы, сказал:

– Там, где черная лисица, говорят, всегда будет достаток и добро. Вот и Танг-Улан желает нашему таму достаток на веки вечные и много добра. Этой шкуркой можно оторочить и шапочку, и кафтан. Тебе, мама.

Подарки Танг-Улана Там-Аре Зигит вручил последними – это были черный ягненок с белой звездочкой на лбу и черный обгоревший калач – чабанский хлеб. Все поняли, что эти подарки Там-Аре сделаны с каким-то тайным смыслом, но никто ничего не сказал. Это поняла и сама Там-Ара, но сколько бы не думала, так и не могла догадаться, что хотел сказать своими подарками этот черномазый. Если уж ты такая жадина, то хоть этим калачом меня угости, когда буду у вас – так, может, хочет сказать? А ягненок? А ты, как и этот ягненок, глупышка – так хочет сказать? Кто его знает?.. Вот если б был только один ягненок – тогда еще можно было что-то придумать, а вот что велено сказать этому обгорелому калачу? «Клянусь отцом, ни о каком умысле здесь и речи нет, – откуда ему о таком деле додуматься? – подумала Там-Ара. – Сам черный, вот и все подарки его черные!» В конце концов на все это Там-Ара махнула рукой и решила больше голову себе не морочить.

Прошла неделя, вторая. Танг-Улан не приезжал. Тогда в горы опять поехал Зигит. Там-Ара тоже отправила с братом подарки Танг-Улану – точильный камень и полотенце. Зигит вернулся на второй же день. Вместе с Танг-Уланом. Когда Зигит погнал стреноженных коней в степь, и они остались одни у шатра, Танг-Улан сказал Там-Аре, улыбнувшись:

– Зигит видел: как ты и предлагала, я два-три раза, хорошенько протирая точильным камнем, умывался, но почему-то лицо все равно остается черным! Может, знаешь еще какой-то другой способ?

Там-Ара растерялась – неужели ее подарки сами все рассказали этому черномазому, иначе откуда ему все стало известно? И надо же – не стесняясь, не увиливая, так открыто, да еще посмеиваясь, рассказывает о своих недостатках. Как будто чернота его лица не только не огорчает его, а наоборот, доставляет ему неслыханное удовольствие!

– Все равно – надо найти какой-то способ – не будешь же вот таким? – неожиданно для самой себя рассмеялась Там-Ара.

– Я слышал – есть способ, но только навряд ли я смогу им воспользоваться.

– Почему? Скажи, если мы сможем помочь – поможем.

– Боюсь, что и вы не сможете помочь! Какой же тогда толк – говори, не говори?

– Кто знает, может родственники, знакомые чем-нибудь помогут, скажи все-таки, что это за способ такой?

– Хорошо, хорошо – скажу, только толку, наверное, не будет. Прекрасная белая девушка должна приготовить айран из молока черной коровы с белой отметиной на лбу, отелившейся семь раз, и сама же семь раз в семь вечеров будет этим айраном протирать мне лицо – вот тогда я, как и эта девушка, стану белым-белым.

Там-Ара удивилась находчивости джигита – ты только посмотри на него, через какие-то присказки-иносказания сумел все-таки почти напрямую сказать ей приятные слова. Но его слова за простую любезность не посчитаешь. Ладно, посмотрим, что скажет еще. Там-Ара, кокетливо склонив голову набок, сказала:

– А что там трудного: хоть я, как сама Сат-Алай, никого не ослепляю красотой, но, кажется, не такая уж и уродина – у нас есть и черная корова, можно попробовать. Если есть возможность сделать такое добро приятелю брата – как я могу отказать?

– Спасибо, Там-Ара! Ты, конечно, и добрая, и красивая девушка, но дело у нас все равно не пойдет.

– Это почему же?

– Девушка должна быть моей любимой – вот в чем дело-то.

– А-а-а! – сказала Там-Ара, радуясь тому, что джигит все больше и больше смелеет, но все еще было трудно найти хорошую зацепку. – Видно, ничего у нас не получится. – Потом, тряхнув головой, кинула тугую золотую косу за спину, опустила руки, подняла голову и, улыбнувшись, сказала:

– А ты не можешь меня полюбить на две-три недели, пока дело не закончится? Посмотри – разве я не хороша? – а по глазам видно, что она мысленно покатывается со смеху – они блестят и сверкают, как драгоценные камни на солнце.

Джигит отступил на шаг и внимательно оглядел девушку с ног до головы, как бы оценивая, действительно ли она достойна того, чтобы полюбить ее. Да, оглядел, а заодно благодарил Небо за то, что ему представился случай вот так, не стесняясь, свободно на нее посмотреть.

А Там-Ара действительно была такой девушкой – увидев ее, джигит никак не мог остаться равнодушным. Попробуй остаться равнодушным, если перед тобой предстанет одна из тех речных девушек[10]-красавиц, о которых говорится в сказках и легендах!

Но Танг-Улан оказался стойким джигитом – он не склонил голову перед силой красоты, которая одолела самого Танг-Эри-Тая, выдержал, не стал на колени и не сказал: «Я твой раб – делай, что хочешь!»

– Ты-то, конечно, прекрасна – и полюбить тебя совсем нетрудно, да только толк с этого какой? – сказал Танг-Улан, удивляясь тому, что язык его еще может шевелиться.

– Это почему же? – спросила Там-Ара, усмехнувшись. – Или же боишься, что всерьез влюбишься в эту, по твоему разумению, дурочку?

– Нет, не боюсь я этого. Ты разве дурнее меня?

– В чем же тогда дело?

– А в том, что и эта девушка должна меня любить.

Тут Там-Ара поняла, что, стараясь разыграть Танг-Улана и безоглядно погнавшись за ним, сама оказалась в западне, но, сколько бы не билась ее мысль, как рыба, выкинутая на берег, ничего она придумать не могла.

Неожиданно для нее ей помог сам Танг-Улан – начал говорить сам, давая тем самым ей еще время подумать.

– Эта девушка, – сказал он, – каждый вечер, натирая мое лицо айраном, обращаясь к Святому Солнцу, должна просить вот так: «О, Святое Солнце! Сильное и Могущественное! Прошу тебя – сделай лицо моего любимого белым и красивым, как этот айран!»

Там-Ара слушала и не слышала Танг-Улана – она все думала: как же выбраться теперь из этой ямы, куда она так опрометчиво угодила? Что же сказать-ответить ему, если он, совсем обнаглев, напрямую говорит ей: «Полюби меня!»? Если б так прямо и сказал бы тогда, конечно, было бы проще простого. Не говорил он так – напрямую, вот в чем дело-то. Да, он любезничал с ней, но – двусмысленно, иносказательно. Его любезность – это лиса: глаза видят, но рукой не ухватишься.

– А почему нельзя просто попросить? – Например, так: «Сделай так, чтобы эта бедная душа тоже могла присоединиться к остальным людям – убери с его лица черноту!» – сказала Там-Ара, понимая, что таким образом навряд ли удастся выбраться из ямы, но пока что никакого другого выхода не находя. Но и эта ее попытка скорее всего была похожа на суету перепелки в силке – никакой пользы.

– Может, конечно, и так попросить, но это не поможет. В таком деле, говорят, Святое Солнце исполняет просьбу только любящего сердца. Так что, на твою просьбу Святой Солнце не обратит никакого внимания.

– Это почему же? Может быть я полюблю когда-нибудь такого же, как и ты, черного жука, и захочу изменить его облик? – осмелевшим от грубости голосом сказала Там-Ара, прекрасно понимая, что далее оставаться в яме нельзя. Но это уже было не что иное, как биться о стенку.

Но – удивительно! – стенка оказалась вовсе не стеной, а просто тенью, и она прорвалась на свободу – Танг-Улан, схватившись за живот от смеха, завертелся юлой.

Там-Ара смотрела на него, не зная что делать.

– Зачем же тогда ждать кого-то? Ищи хоть тысячу лет, но более красивого черного жука, чем я, не найдешь – полюби меня! – сказал Танг-Улан, вытирая слезы, когда немного пришел в себя и смог разговаривать.

– Шиш тебе! Жди хорошенько – полюблю в будущем году! – сказала растерянная Там-Ара и, резко повернувшись, забежала в шатер. А за нею вместе с черным ягненком Танг-Улана неслись него слова:

– Очень хорошо! А я уж отчаялся было – думал ты меня никогда не полюбишь!

Так и получилось – через год, полюбив друг друга, они вверили свои судьбы старшим – Ас-Батыру и Огурлу. Сошлись на том, что в будущем году поближе к осени, перед тем, как журт Огурлу снимется с летовки, сыграть свадьбу. А до этого джигит и девушка пусть встречаются, пусть радуются свету жизни. Ведь от коша Уллубашевых и до коша Таукеловых было совсем близко…

Имя Танг-Улана Там-Ара, меняя то так, то сяк, то обстругивая с этой стороны, то – с той, довела до короткого ясного звучания – Тан[11].

А Танг-Улан, сколько бы имен Там-Аре не придумывал, ни одно из них к ней так и не подошло, и она осталась Там-Арой…

Вот почему торопилась больше всех на летние пастбища Там-Ара.

И этот день, когда поднялся весь род и начал неспеша двигаться в сторону Аланских гор, для Там-Ары был счастливым днем. Через неделю-другую, если соблаговалят Небесные Святые, она может встретиться со своим Таном. После стольких долгих дней ожидания…

 

 

II

 

Как и положено по обычаю, и в этом году люди Теке-эля Берю-тайфы устроили большой праздник, посвященный выезду на летние пастбища. Во всех журтах резали жертвенных животных, пели песни, устраивали танцы. Так и тронулись в путь с тоем: торжественно, с песнями и танцами. Но в то же время, как и всегда, по обе стороны и впереди от потока людей и скота перекочевывающего эля воины-джигиты день и ночь несли караул – как бы ни старался Великий хан искоренить набеги качаков да воровские жортууулы внутри Алан-Ас-Уи, а такие неприятные дела все еще случаются, хотя, конечно, стало намного спокойнее, чем было когда-то давно, во времена юности Темир-Зан-хана. Это так, теперь, как тогда, не очень-то просто нескольким удалым джигитам сплотиться и совершить жортууул на табуны соседнего эля, утихли и жестокие качакские набеги, почти неизбежно заканчивавшиеся кровью и смертью, но все еще есть джигиты, которые тайком, ночью могут угнать табун лошадей. Поэтому-то все еще приходится быть настороже, охранять стада и табуны, а так, никто уже не опасается, что джигиты целого рода или эля организуют всесметающий, кровавый воровской жортууул. Такого уже давно не бывало. Сейчас ходить в жортууул уже не считается молодецкой удалью, геройством.

Правда, джигиты окрайиных родов и элей иногда совершают жортууулы на земли соседних народов, так это ж в ответ на баловство их джигитов. И к тому же это ведь все-таки жортууул на земли других народов, не внутри самой Алан-Ас-Уи, а это – совсем другое дело. Уж такие-то жортууулы, видно, никогда не прекратятся. А внутри Алан-Ас-Уи, если даже совершаешь жортууул на земли и совсем другой тайфы, все равно считается делом воровским, и это всеми осуждается. Дабы сплотить народ, умножить силу и славу Алан-Ас-Уи, Великий хан Темир-Зан-хан из рода Абай в последнее время особенно усердно взялся за прекращение споров и стычек между соседними элями и тайфами, за искоренение воровских жортууулов внутри Алан-Ас-Уи. Благодаря решительным действиям Великого хана, а также тайфных ханов и биев, жизнь стала спокойнее, надежнее, и народ оживился, по-настоящему, с усердием взялся за дело. И вот резальтат – теперь в Алан-Ас-Уе то там, то здесь не раздается звон мечей, джигиты не гибнут в жортууулах, как раньше, а повсюду слышен звонкий детский голос, играет свирель, поют девушки, танцуют джигиты. А степи и долины наполнились тучными отарами овец, табунами резвых скакунов да стадами крупного скота.

И повсюду народ воздает хвалу Великому Танг-Эри – своему Небесному Отцу и Темир-Зан-хану – своему земному отцу. Великому Танг-Эри за то, что он сделал большим ханом Алан-Ас-Уи Темир-Зана из рода Абай, Темир-Зан-хану – за то, что он идет по Пути Справедливости и усердно заботится о благополучии народа. И во многих журтах Алан-Ас-Уи немало мальчишек названы Темир-Занами в честь Великого хана, и их родители, да и все люди повсюду желают долгих лет жизни всем Темир-Занам – и своим мальчишкам, и Великому хану…

И в этом году, как и всегда, народ Теке-эля, особо не спеша, погоняя отары овец, разливаясь потоками-родами, от края и до края занимая всю степь, переходит на летние пастбища, расположенные у Аланских гор. Раньше, в смутные времена, когда в любое время дня и ночи можно было ожидать набега качаков или неизвестных жортууулов, роды перекочевывали скученно, все взрослые мужчины день и ночь караулили стада и табуны, и доходили до места летовки уставшие и измученные. А теперь роды и журты разлились по степи широко, никто набегов не боится, Мужчины просто следят за тем, чтоб не смешались отары и стада, не унеслись далеко табуны. Да и вечерами, когда останавливаются на ночь, не ставят телеги кругом – не устраивают укрепленного лагеря. Да и у ночных караульных заботы не о том, чтобы охранять стада и журты, а просто следить за тем, чтобы скотина не уходила далеко. Так что драться и биться им не приходится. Они, по-существу, вовсе и не ночные караульные, а помощники ночных пастухов.

На девятый день караульные джигиты, шедшие впереди, добрались, наконец, до места летовки эля. И до чего же они были удивлены тем, что увидели – на их летних пастбищах уже расположились какие-то люди: в зеленой степи то там, то здесь виднелись острова-журты, повсюду паслись стада крупного скота и табуны лошадей.

Было совершенно непонятно – откуда взялись эти люди, что за народ, что за племя? Или же это просто мираж? Но, кажется, когда видишь мираж, звуки, шумы не бывают, а тут слышны крики детей, лай собак.

Бывалые джигиты вспомнили, как в позапрошлом году «залимы» прогнали «белых орлов», и встревожились – как бы эти люди, расположившиеся на их пастбищах по-хозяйски, опять не оказались этими наглыми «залимами». Наверное, так и есть: если эти люди не свалились с неба, они – «залимы».

Старшим дозорной группы был Зигит из рода Таукель, он остановил своих джигитов, одного отправил обратно, чтобы тот сообщил и роду, и элю о случившемся, а сам с остальными негерами направился к ближайшему журту. Но джигиты еще и не приблизились к журту, как навстречу им выскочили десять-двенадцать воинов-всадников, словно они давно дожидались Зигита и его негеров. Когда приблизились, один из них, старший, видно, грубо спросил, как будто перед ними были воры или качаки:

– Кто вы такие, и чего вы здесь шляетесь?

– Наш эль перекочевывает сюда, на место своей летовки. А мы, караульные, передний дозор эля, – ответил Зигит. – Извините, а вы сами кто такие и по какому праву расположились на наших землях без всякого спроса?

Тот же, кто и спрашивал, ухмыльнувшись так снисходительно-ехидно, ответил:

– Вы, джигиты, видно, заплутали. Эти места – предгорья Аланских гор, а Аланские горы принадлежат Тулфар-тайфе. А эти земли и есть летние пастбища Залимхан-эля. А вы сами-то куда идете?

– Мы не заплутали, – ответил Зигит. – А чьи пастбища находятся на этой стороне Аланских гор и ты хорошо знаешь, и я знаю. Если кто и заплутал – так это вы!

– Эй-хей, юноша, не груби! А лучше поворачивай назад и сообщи своему Токалаю, у которого лицо покрыто ржавчиной, что вы забрели не туда, заблудились. А то я не смогу долгое время удерживать своих джигитов – вспугнут от твоего коня, понесет тот, и ты можешь ушибить спину!

Бий Теке-эля Токалай-бий из рода Теке, словно жердь, был высоким, рыжим мужчиной, а лицо его настолько плотно было облеплено веснушками и, действительно, казалось, что оно и в самом деле покрыто ржавчиной – вот этот мужчина и высмеивал этот недостаток Токолай-бия. Конечно же, дело было не в том, что этот грубиян пытался оскорбить Токалай-бия, а в том, что было ясно – «залимы» будут пытаться не только припугнуть «козлов», но и готовы на кое-что более серьезное. Неужели вновь начнется грызня, и вновь асские джигиты начнут резать друг друга? Ведь «козлы», как трусливые «белые орлы», не побегут после первой же стычки с «залимами». А раз так – прольется кровь, погибнут джигиты, опять плач, слезы…

Понимая, что здесь спорить – это пустое дело, Зигит сказал тому «залиму»:

– Нет смысла нам затевать спор. Мы увидели то, что вы сделали, поняли ваше намерение. Сейчас я должен сообщить и старейшине нашего рода, и бию эля о том, что увидел, а потому возвращаюсь назад. Но, если Токалай-бий захочет встретиться с Тулфар-бием, что я ему скажу – Тулфар-бий здесь?

– Здесь, здесь! Пусть приезжает – не бойся, и он, как и ты, быстро убежит обратно! – нагло заявил главарь «залимов». Потом, повернувшись к своим негерам, добавил: – А ну-ка стегните коня этого героя, посмотрим как он побежит!

Зигит в мгновение ока выхватил меч.

– Не играй так, приятель! Смотри, как бы не пришлось расплачиваться! – сказал Зигит. А тем временем и оба его негера, взяв в руки мечи, приготовились к схватке.

«Залимы», тронувшиеся было исполнить повеление старшего, остановились в нерешительности, было видно – они тоже не очень-то хотели, чтобы их поспешный, необдуманный поступок в первый же день стал причиной кровавой стычки между двумя элями, двумя тайфами, ведь этот спор может решиться и мирным путем.

– Размахивать кнутом – это одно дело, а размахивать мечом, джигит, – это совсем другое дело! – сказал старший «залим», видно, опомнившись. Но потом, наверное подумав, что слишком уж быстро смягчился, добавил грубовато: – Не думай, если понадобится, мы тоже умеем размахивать мечом. А сейчас, долго не разговаривая, иди своей дорогой!

Зигит и его негеры неспеша вложили свои мечи в ножны, и также неспеша развернув коней, поехали…

Токалай-бий, прослышав о случившемся, сразу собрал старейшин родов на совет эля.

– Тулфар-бий теперь вознамерился отнять наши пастбища у Аланских гор, – сказал он. – Как вы считаете – сможем ли мы, объединившись в единый кулак-дубину, дать этой дубиной по башке этого бешеного волка, или же, поджав хвосты, промолчим и отдадим ему наши земли? Помогут ли нам соседние эли? А что касается Каркмаз-хана, то забудем о нем – он навряд ли окажет нам помощь, – не без горечи добавил Токалай-бий.

Лет десять тому назад, когда более четко определяли границы земель между Берю-тайфой и будинами, то спорные земли – Большое плоскогорье – отошли к Берю-тайфе, но Каркмаз-хан не выделил долю Теке-элю на этом плоскогорье, сославшись на то, что у Теке-эля достаточно летних пастбищ у Аланских гор. Токалай-бий с этим не был согласен, и с тех пор отношения между Коркмаз-ханом и Токалай-бием были, мягко говоря, не очень-то дружественными. Поэтому-то и не надеялся на помощь хана тайфы Токалай-бий.

– Хотя ты и говоришь так, Токалай, но хорошо знаешь, что мы хвосты свои не зажмем и не промолчим, – сказал Кючюк[12], старешина рода Байкишин[13] – сухопарый, не очень-то высокого роста, рыжий мужчина. – И Каркмаз-хан не настолько глуп, чтоб в такое время помнить о каких-то мелких неурядицах. Что ни говори, а мы все-таки одна тайфа. Я думаю, что мы поступим правильно, если сделаем так – мы, как можем, подготовим своих джигитов, и сразу же дадим знать обо всем этом биям соседних элей и Каркмаз-хану. Если даже никто и не придет нам на помощь, нам нечего бояться этих негодных «залимов»: если их двенадцать родов, нас тоже немало – десять, и джигиты наши ничуть не хуже их джигитов. Разве не так? – посмотрел по сторонам Кючюк.

– Правильно говришь, Кючюк. Тулфар-бий слишком уж меру не знает. Как говорится, находит – вот и бежит! Мы, кажется, не устыдим его, если скажем, не делай, мол, так – ведь мы один народ! Его остановят только меч. Надо быстро собрать джигитов и освободить свои пастбища. Иначе Тулфар-бий подумает, что мы струсили и попытаемся закрепиться на наших землях,- сказал Занхот, старейшина рода Улак[14], красивый, чернявый мужчина пятидесяти лет. – Надо завтра же начинать гнать «залимов», тянуть нам не к лицу  Долго не разговаривая, решили вернуть обратно свои пастбища. Сразу же по окончании совета к биям соседних элей, к Коркмаз-хану поскакали джигиты-вестники. Старейшины тоже поспешили в свои журты – завтра же со всеми своими джигитами они должны были прибыть к журту Токалай-бия…

К вечеру в журт Тулфар-бия приехали посланные Токалай-бием люди: Занхот из рода Байкиши и Токмак[15] из рода Карамырза[16] – трое старейшин трех знатных родов Теке-эля. Их сопровождали двадцать храбрых джигитов.

Тулфар-бий, хотя и вышел из своего шатра навстречу гостям, но не стал, согласно обычаю, приглашать их в шатер, угощать, более того, не успев даже и поздороваться по-людски, грубо спросил.

– Что это вы ходите-бродите, аланы?

– Токалай-бий послал нас поговорить с тобой, – ответил Занхот, стараясь скрыть, насколько он разозлен грубостью Тулфар-бия. – Что означает твой поступок, спрашивает он.

– Какой поступок? – огромные бесстыжие глаза Тулфар-бия в упор глядели на Занхота.

– Почему это ты расположился на наших землях, спрашивает.

– А кто это сказал, что я расположился на ваших землях? Ну-ка, покажи мне того, кто это сказал! Мы расположились на своих пастбищах!

– С каких это пор земли Берю-тайфы стали вашими пастбищами? Объясни эту малость, пожалуйста!

– Это вы и сами могли бы понять без моих объяснений – Аланские горы всегда были землей Тулфар-тайфы. Или это не так?

– Это так…

– А если это так, то какого дьявола вы бродите здесь, беспокоите народ?

– До ваших гор нам дела нет, а вот предгорные степи с давних времен являются нашими пастбищами. Это и ты сам прекрасно знаешь, Тулфар-бий! – сказал Занхот, более себя не сдерживая. – И какого дьявола ты расположился на наших землях? И когда ты оставишь эти свои подлые делишки? Сегодня же начинай убирать свои журты с наших земель! Иначе дело примет другой оборот! Понял?

Черное лицо Тулфар-бия побелело, от ярости он долгое время не мог говорить. Но вот, схватившись дрожащей рукой за рукоять кинжала, еле-еле прошипел:

– Жаль, что ты посол, а потому из уважения к Великому Танг-Эри прощаю, а не то мой кинжал сейчас играл бы в твоем подлом животе за такие слова! Вон, поскорее с глаз моих долой! Не толкайте меня на нехороший поступок!

– Хорошо – мы уйдем, – сказал Занхот, держа руку на рукояти кинжала. – Но я еще раз говорю: чтоб вашего духу здесь не было, когда мы в следующий раз приедем сюда! Иначе пеняй на себя! – сказав так, Занхот дал знак своим негерам. Все они вскочили на своих коней и ускакали.

А Тулфар-бий так и стоял на месте, не в силах унять во всем теле дрожь ярости…

Утром следующего дня около тысячи джигитов эля во главе с Токалай-бием отправились прогонять «залимов». Но «залимы» ушли сами. Не было ни их самих, ни их журтов, ни стад, ни табунов. Наверное, понял Тулфар-бий, ничего не выйдет, и сразу же после отъезда Занхота и его негеров велел, видно, откочевать журтам на свои земли, в горные долины. Только и видны в ближайшей степи какие-то ненужные, брошенные в спешке, вещи, да и черные пятна выжженной земли, где еще вчера на очагах висели котлы с мясом, пекли хлеб. И ни души вокруг, сколько хватает глаз…

У Токалай-бия отлегло от сердца – как хорошо, что дело закончилось вот так, без большой ссоры, без стычек, без крови!

– Проедьте до самых отрогов гор – до конца наших пастбищ и посмотрите, что там, – поручил бий группе джигитов, а сам со старейшинами родов пошел опять на совет. На совете решили – далее не трогаться, пока не вернутся посланные вперед джигиты и не прояснится обстановка. С тем люди и разошлись по своим журтам и кошам.

Посланные к подножиям гор джигиты вернулись через три дня. Судя по их рассказам, летние пастбища Теке-эля были свободны, почти до самых отрогов гор.

– Ну и как – поприжали хвосты! – злорадно воскликнул Кючюк, как будто Тулфар-бий был здесь.

– Что-то мне не очень верится, что этот сумасшедший образумился, – сказал Занхот. – Как бы он не совершил какую-нибудь пакость, как только мы расселимся и успокоимся. В горных долинах и ущельях они не смогут содержать весь свой скот. Если они не откочевали на свои летние пастбища по ту сторону гор, где и проводили обычно летовку, а остались здесь – значит, он задумал что-то неладное. Нам надо быть настороже.

– На границе наших земель, прямо у отрогов гор, пусть каждый род поставит караульный кош – я не знаю, что еще можно сделать, – сказал Токалай-бий, и на том все согласились.

В тот же день эль сделал первую остановку – повсюду стали ставить шатры, и вскорости то там, то здесь уже обозначились журты. До осени эль сделает еще две-три перекочевки в сторону гор, а здесь, где только начинаются летние пастбища, и до гор еще довольно далеко, обычно «сидят» две-три недели. За это время, если даже скот и не выщиплет всю траву, все равно ее уже не будет – выгорит на солнце. Вот тогда и приходится перекочевывать далее – поближе к горам, где чуть прохладнее и травы больше…

И в тот же вечер, после заката солнца на край эля в стороне восхода солнца, где находится род Зашау[17], около сорока человек совершили набег, разорили два-три коша и угнали табун лошадей. Но джигиты нескольких соседних родов, быстро собравшись, погнались за жортууулцами и у подножия гор догнали их, отбили табун и пригнали обратно. А на исходе ночи, уже на рассвете поднялась тревога уже на другом конце эля – в стороне захода солнца. Здесь неизвестные – видно, их было немало – избили и джигитов караульного коша, и табунщиков и угнали табуны двух кошев рода Чапай[18]. Погнавшиеся за ними джигиты доскакали до самих гор, но здесь, кроме чабанских кошев «залимов» никого не было. А они, чабаны, клялись, что не видели ни качакской шайки, ни разбойников-жортууулцев.

И вот в полдень, когда Токалай-бий с тарейшины родов думали над тем, что же делать, как снаружи раздались какие-то тревожные крики, и все выскочили из шатра. Какой-то джигити, гарцуя на разгоряченном коне, кричал:

– Скорее, маржа! Угоняют табун! Их много, не меньше сотни! – это был табунщик-жалчы Токалай-бия.

С ближайших кошев и журтов собрали более сотни джигитов, и они во главе с Тенгизом, старшим сыном Токалай-бия, во весь опор помчались туда – в сторону гор.

Отправив джигитов, Токалай-бий и старейшина опять сели на совет. И в это время в шатер вошел джигит-караульный и сообщил, что подъехал Коркмаз-хан. Все вышли встречать хана.

Коркмаз-хан и еще черверо биев, которые приехали вместе с ним, уже сходили с коней. А чуть поодаль – довольно многочисленное войско во главе с сыном хана Залимом.

– Добро пожаловать, Коркмаз-хан! – чистосердечно приветствовал хана Токалай-бий, забыв свою давнюю обиду.

– Пожаловали вот, как видишь. Спасибо, Токалай! Ты на нас в обиде, но мы на тебя не обижаемся. Конечно, было бы лучше, если б мы приехали на той, на какое-нибудь торжество твое, но нет ничего плохого и в том, что приехали и сегодня. Так? – сказал Коркмаз-хан.

Все поняли, что этим самым Коркмаз-хан говорил, – мы, люди одной тайфы, если даже за что-то и в обиде друг на друга, но в трудное время, в нужное время всегда должны быть вместе. Поняли и еще больше зауважали хана – если, мол, ты хан, то вот таким и должен быть.

– В очень нужное время приехали, Коркмаз-хан. Спасибо вам! – сказал и Занхот, приветствуя хана. – Эти негодные «залимы» пытаются отнять у нас летние пастбища, совершают набеги на коши, угоняют табуны – просто житья от них нет.

Коркмаз-хан немедля начал совет, вместе с биями и старейшинами. Узнав подробности происходящего, Коркмаз-хан сказал слово.

– Очень правильно сделали, что сразу же дали знать и мне, и биям соседних элей, – сказал он. – Одна тайфа – это одна большая семья. Когда мы живем мирно и спокойно, и нет внешней угрозы, и в нашей большой семье, как и во всякой, могут быть и обиды, и ссоры даже, но вот в такие дни, когда нас хотят притеснить соседи или же вовсе чужие, мы обязательно должны быть вместе, быть одним сильным кулаком, чтоб никому неповадно было соваться к нам.

От чего, вы думаете, так расхрабрился Тулфар-бий? Если не знаете, скажу – это то, что он каким-то образом прослышал о том, что Токалай в обиде на нас за то, что мы не выделили его долю летних пастбищ на Большом плоскогорье. А отсюда он сделал вполне понятный вывод, что наши отношения сейчас не такие уж и хорошие, и Коркмаз-хан, в случае чего, навряд ли поможет, а глядя на него, и бийи не будут спешить на помощь Токалаю. А Токалай, оставшись один, и еще больше обиженный и на хана, и на соседних биев, да и на всю тайфу, падет духом, и тогда побороть его будет не так уж трудно. Так думал, на это рассчитывал Тулфар-бий. Я уверен – если даже мы и не пришли бы, все равно Тулфар-бий вас бы не одолел. Ваши джигиты ничуть не слабее, и не менее храбры, чем его джигиты. Но нам нет дела до того, можете или не можете вы самостоятельно дать отпор Тулфар-бию. Наше дело, наша обязанность – быстро собрать воинов-джигитов и прибыть туда, где появилась угроза извне. Даже и в этом случае, дело не в том, кто победит – мы или же тот, кто на нас напал, это решит сам Великий Танг-Эри – а в том, что мы вместе, это главное. А иначе, конечно же, сегодня Тулфар-бий попытается отнять у вас летние пастбища, а завтра кто-то с той стороны, а третий – с этой стороны попытается нас притеснить. Одинокому, слабому – нет ни жизни, ни света.

Хоть я и старше него, но эти слова я услышал от нашего Великого хана – Темир-Зан-хана. Он тогда говорил о том, что пора прекратить эти глупые распри и стычки между соседними элями и тайфами в Алан-Ас-Уе. Хотя какая разница – если народ не объединится, то расколется на куски, и твоя Алан-Ас-Уя рассыпется, и твоя тайфа, и эль исчезнут. Разве не так?

Я не хочу, чтобы между двумя нашими тайфами началась грызня, война. Если дело дойдет до этого, я не знаю как и показаться на глаза Великому хану, не сгорев от стыда, хоть он и моложе меня. Почему? Потому что грызня, войны между тайфами разъедают сердце и душу Алан-Ас-Уи. Мы все, тайфные ханы, дали слово Великому хану всячески способствовать искоренению грызни и ссор между элями и тайфами, воровских жортууулов на землях Алан-Ас-Уи и установлению в наших элях и журтах мирной, спокойной жизни.

Но если, как вы говорите, Тулфар-бию, подобно бешеному волку, неймется, и Ас-Каплан-хан не в силах держать его в узде, что мне остается делать? Я, если сильно не разозлят, не сделаю и ни одного шага в земли Тулфар-тайфы из-за уважения к Темир-Зан-хану. Но и на наши земли пусть никто не суется. Такого я не собираюсь гладить по головке. Отправляясь сюда, об этом я сказал джигитам, говорю и вам – давайте постараемся, если есть хоть малейшая возможность, из этого дела выпутаться без кровопролития, без открытого столкновения, хотя бы из уважения к Темир-Зан-хану, дабы не огорчить его. Но в то же время любого, кто с недобрыми намерениями сунется на нашу землю, ни в коем случае не выпускайте отсюда безнаказанным – хотя бы хорошенько отстегайте плетью! А для этого у нас есть и сила, и право. А если начнут чересчур уж наглеть – тогда посмотрим. Передайте всем джигитам – сил у нас и так достаточно, пусть пока возьмут с собой по одной хорошей палке, а мечи и копья пусть оставят на кошах и в журтах. Как бы там ни было, давайте постараемся, чтобы не мы были теми, кто первым пролил кровь, – закончил свое слово Коркмаз-хан.

Все одобрили сказанное Коркмаз-ханом. Всех воинов-джигитов отправили на границы летних пастбищ охранять стада и с наказом – всякого, кто сунется не с добром, как следует отдубасить, отобрать коня, оружие и прогнать за пределы земель эля.

Видно, Тулфар-бий еще не знал о прибытии Коркмаз-хана в Теке-эль – в эту же ночь его люди в разных местах совершили два набега, и участники обоих набегов, избитые, в ссадинах и кровоподтеках, потеряв коней, пешком, без оружия, голодные, усталые и опозоренные лишь к вечеру второго дня вернулись назад. Уцелевшие. А шестеро не вернулись, о их судьбе никто ничего не знал.

Выше коша Уллубашевых, на небольшой поляне, у верховья ущелья Кертмели[19] у своего шатра, не находя себе места, вышагивал туда-сюда Тулфар-бий и бил рукоятью плетки по своей ладони – это был первый признак его дурного настроения.

– «Да этих несчастных козлов!» – не вы ли любили так говорить? Что же теперь случилось?! Они с вами делали, что хотели, словно вы вовсе и не мужчины, а бабы, а вы еще смеете попадаться мне на глаза в таком виде! Вон, сейчас же с глаз моих долой! – закричал он наконец, не сдержавшись.

Тогда не выдержал и один из джигитов, бывших в набеге.

– Если ты мужчина – попробуй тогда сам сходи! Если ты считаешь, что сидеть здесь, жрать шашлыки и пить бузу – тяжкое и опасное дело, так этим можем заняться и мы! – крикнул он.

– Ах ты, сукин сын! Ты посмотри на него! Кто он? – Тулфар-бий в ярости огляделся, как бы призывая в свидетели людей, что не он, а этот негодник сам виноват в том, что он, бий, сделает сейчас с ним.

– Зря ты вертишь своими бешеными глазами – никто тебя не боится! А я Аланбий, сын Карамана из рода Уллубашевых – попробуй теперь, если ты мужчина, тронь меня! – ответил джигит, а потом, увидев, что Тулфар-бий намеривается накинуться на него с плеткой, добавил: – Попробуй только подними плетку – душу из тебя вырву, гадина!

Тут же товарищи увели в сторону Аланбия – они опасались, что начнется драка. И не напрасно – целая толпа людей еле сдерживала троих-четверых джигитов из бийского рода – из рода Залимхан, – которые хотели проучить как следует этого наглеца Аланбия. И вправду – еще никто не видел, чтобы вот так разговаривали с бием, с отцом всего эля. Многие не одобряли несдержанного джигита. Но в то же время видели и слышали все, что и сам Тулфар-бий не вел себя достойно, как и подобает бию, да и выбором слов себя не утруждал. К тому же все ведь знали, что все эти неприятности происходят именно по вине бия. Вот поэтому-то многие не только не винили в произошедшем Аланбия, но даже и оправдывали его.

– Остепенись, Тулфар-бий! Не говори оскорбительно!

– Он молод, горяч, а ты – зрелый мужчина: зачем же ты на него равняешься?

– А что они, бедные, могли поделать, если напоролись на силу, которая оказалась посильнее их? А ты, вместо того, чтобы подбодрить их, сказать несколько приятных слов, начал их ругать, оскорблять – кому это понравится? Надо говорить обдуманно! – так говорили стоявшие здесь и старейшины родов, и просто уважаемые, многоопытные аксакалы.

– Они вернулись опозоренные, опозорили и нас, а я еще должен был за это их приласкать – так что ли?

– Так, Тулфар-бий, так! Если уж говорить напрямую, то ведь они опозорились и нас опозорили именно по твоей вине! – сказал Ас-Батыр из рода Уллубаш. К чему это, как шаловливые коты, но ночам тайно занимаемся недостойными, грязными делами? Если уж вы все уверены, что мы без этих пастбищ действительно прожить не сможем – тогда давайте в открытую и требовать, и воевать! А если с этим не согласны – надо оставить эту глупую затею! А то на что похоже то, чем мы сейчас занимаемся? Стыдно, если хотите знать! Впредь я не буду посылать своих джигитов на такие позорные дела. Если выходите на открытую, честную битву – я иду тоже, если нет – я ухожу на ту сторону гор, где и находятся наши летние пастбища. А вы – как хотите.

– Значит, ты не подчиняешься элю, так? Уходишь из эля – так? – наседал Тулфар-бий. – Если так – убирайся куда хочешь – уходи с земель эля! Слышал?

– Эль! Какой это эль, который держит тебя перед собой, как бия! А земля – так она наша, нашего рода, и ни чья-нибудь. Хочу – буду жить на своей земле, захочу – уйду. Чтоб не жить рядом с тобой, я лично готов хоть на берега Ледового моря откочевать!

– Иди куда хочешь – хоть в тот мир можешь отправляться со всем своим родом! – закричал Тулфар-бий.

На второй день к вечеру джигиты из караульного коша привели к Токалай-бию четверых всадников.

Это были посланцы рода Уллубашевых из Залимхан-эля Тулфар-тайфы – Ас-Батыр и Караман с сыновьями. Коркмаз-хану был поставлен отдельный шатер, и Токалай-бий был один в своем шатре. Посланцы рода Уллубашевых рассказали Токалай-бию о случившемся вчера и без обиняков попросили принять род Уллубашевых в Теке-эль.

– И сколько журтов в вашем роду, Ас-Батыр? – спросил Токалай-бий.

– У нас двадцать четыре журта.

– Большой род. Вам нужно довольно много земли.

– Но что поделать – если у вас нехватка земель, мы вернемся. – Невесело сказал Караман – силой нас тоже никто из эля не выгонит. Просто – нам надоел этот сумасшедший, и мы хотели уйти от него подальше, поэтому только и пришли, а так…

– Нет, нет! Я не в том смысле, как ты подумал, – сказал Токалай-бий. – Просто говорю о том, что род ваш большой, и ему соответственно требуется довольно много земли. Вот об этом и думаю – где, как разместить ваш род. А знаете, Коркмаз-хан здесь, и нам следует с ним поговорить. У Большого плоскогорья найдутся, наверное, земли.

– Мы еще и так думаем – обменять наши земли на той стороне Аланских гор на земли других родов на их земли здесь, по эту сторону, а потом только присоединиться к вам. Тогда, если б мы со своей землей, и вам бы особых неудобств не доставили б.

– Это, конечно, было бы хорошо, но Тулфар-бий сделает все, чтобы этого не допустить. Род, покидающий эль, просто уходит, но землю-то с собой не забирает! Такого, по крайней мере, до сих пор еще не было.

– Подождите, аланы, мне в голову пришла одна хитрая мысль! – оживился вдруг Караман. – Мы поменяем земли, переходим на ту сторону, с Тулфар-бием хорошенько поссорившись. А вы через некоторое время завоевываете и присоединяете нас к себе – и все! Разве так не пойдет?

– А как же вас завоевать, не воюя?

– Подумаешь! Сжечь пять-шесть старых шатров – не обеднеем же из-за этого! – угнать как бы скот…

– Почему это мы, интересно, должны изворачиваться, что-то придумывать? – сказал Ас-Батыр. – Поменяем свои земли, переселяемся на эту сторону гор – кому какое дело? И переходим под руку Токалай-бия! Правда же, Токалай?

– Давайте поговорим с Коркмаз-ханом – а вдруг он найдет более разумный выход из этого положения, чем мы? – предложил Токалай-бий, и они втроем отправились к ханскому шатру.

В ханском шатре говорили, советовались тоже довольно долго и в конце концов пришли к такому же мнению, что и предлагал Ас-Батыр – род Уллубашевых меняет свои земли на той стороне Аланских гор на земли на этой стороне, потом Коркмаз-хан поговорит и Ас-Каплан-ханом, и с Темир-Зан-ханом и постарается все уладить миром.

Согласившись на этом, Уллубашевы, довольные, поехали к себе.

Узнав о том, что Коркмаз-хан с довольно большим количеством войска пришел на помощь Токалай-бию, Тулфар-бий понял, что все его мечты рухнули, и сник. Нет никакого смысла теперь мучить понапрасну и людей, и скот – так решили старейшины родов и, не дожидаясь веления Тулфар-бия, стали собираться к откочевке…

Все четверо соседних рода с радостью даже отдали свои земли на верхней стороне Аланских гор роду Уллубашевых в обмен на его довольно обширные зимние и летние пастбища в нижней стороне гор. Так что, когда эти роды ушли, Уллубашевых род остался хозяином зеленых косогоров и долин, лесных массивов всего центра Аланских гор с верхней стороны.

Старшие мужчины рода вместе с Ас-Батыром объездили все свои новые земли и постарались справедливо распределить места кочевок каждого журта, чтоб никто не был в обиде. Каждому атауулу – пяти-шести журтам – досталась довольно обширная горная долина с речкой. Косогоры на солнечной стороне будут неплохими земниками, а на другой стороне, где зимой не тает снег, – будут летними пастбищами. Кроме того, и в предгорьях достались довольно обширные участки. Лесу – полно, воды – вдоволь. Что еще нужно для жизни?

Когда почти все люди Залимхан-эля перекочевали на свои основные пастбища с нижней стороны гор, и здесь, на верхней стороне, заняв в центре гор обширные земли, сел род Уллубашевых, наступила тишина – началась спокойная, мирная жизнь.

Журты Теке-эля, по мере истощения пастбищ продвигаясь все ближе и ближе к горам, ранней осенью, перед возвращением к зимним пастбищам, сделали последнюю стоянку по соседству с Уллубашевыми. Здесь эль пробудет около месяца. Теперь, когда кош Уллубашевых и кош Таукеловых находились друг от друга не в такой уж дали, Танг-Улану и Там-Аре стало совсем хорошо – они уже могли встречаться раза два в неделю. Теперь в гости ходят не только Танг-Улан и Зигит, но и целыми семьями. То, что мир и лад лучше ссор и драк, видно, поняли не только Танг-Улан и Там-Ара, но и многие взрослые мужчины, обычно гораздые на войны да жортууулы. Люди журтов Теке-эля и Уллубашевых, расположенные невдалеке друг от друга, тоже как Ас-Батыр и Огурлу, быстро сдружились и стали часто бывать в гостях то у тех, то у этих.

Так уж положено на этом свете – любое дело каким-то образом должно закончится. Многие бывалые люди, как только между «козлами» и Уллубашевыми установились добрые соседские отношения и воцарились мир и спокойствие, сразу же начали опасаться – как бы кто не сглазил, как бы все это не кончилось большими неприятностями: уж слишком все было хорошо!

И их опасения были не напрасны – когда до откочевки на зимние пастбища оставалось недели две, выяснилось, что многие девушки и юноши с этой же стороны заразились какой-то странной болезнью – одни из них сделались необычно тихими и стали избегать людей, другие, наоборот, были чрезмерно веселыми, какими-то бесшабашными; и те, и другие заметно таяли на глазах, словно еда не подходила к ним. Не помогали ни настойки лекарственных трав, ни старания умельцев изгонять всякую нечисть, проникающую в душу человека. Эта болезнь называлась любовью.

Люди Алан-Ас-Уи всегда безропотно подчиняются судьбе, которую дарует им их Большой Небесный Отец – Великий Танг-Эри. Так случилось и на этот раз: они целую неделю ставили новые шатры для молодоженов, резали жертвенных животных и без конца справляли свадьбы. А что еще было делать, если известно, что более действенного лекарства против этой болезни, которая называется любовью, на свете не существует?! Выполнив свой долг, завершая свои нелегкие хлопоты по этому поводу, отцы и матери, друзья и родственники, обращаясь к Небу, просили: «Сделай так, о Великий Танг-Эри, чтоб мы, дети твои, на веки вечные были обречены только на такие вот трудности и болезни!» Среди многих других, вот так молившихся, протянув руки к Небу, стояли рядом и Ас-Батыр с Огурлу.

А Танг-Эри – Святое Солнце, слыша радостный гомон своих детей на земле, весь так и сиял и щедро лил на них свое благотворное отцовское тепло…

 

 

III

 

Было рано – Небесный Отец еще только собирался вставать и лишь край неба в стороне восхода солнца чуть-чуть просветлел да звезды немного потускнели – устали, наверное, гореть и сверкать всю ночь. Тишина.

Мурат[20], не сходя с коня, потянулся и кнутовищем раза два хлопнул по кийизам шатра, немного подождал. Не дождавшись никаких ответных звуков из шатра, повторил свои удары по шатру.

– Да иду же! – послышался наконец голос.

Вскоре показался и сам Бийнегер[21], заправляя нижнюю рубашку в штаны, босой.

– Алан, что ты так рано? Еще даже и Небесный Отец не встает.

– Охотник, джигит, не ждет, когда это встанет Небесный Отец. Давайте скорее! Я жде тебя на берегу реки, – и стем, стараясь не шуметь уздой, повернул коня, слегка похлопав его по шее, и потихоньку поехал.

Бийнегер и Мурат сыновья двух родных братьев – Кеккеза[22] и Конака[23] из рода Занкиши[24]. Отец Бийнегера Кеккез старше Конака, и Бийнегер старше Мурата на целых три года, женат. Но почему-то отношения между ними так и остались, как было давным-давно, еще в детстве – как будто не Бийнегер старший, а Мурат. Здесь, скорее всего, виноват сам Бийнегер: в детстве он очень любил Мурата и всегда охотно исполнял все его пожелания. А после, когда выросли и стали джигитами, и Мурат обогнал Бийнегера в росте и смотрел на него уже сверху вниз – что было поделать? Их отношениям удивляются даже люди, но Бийнегеру и в голову не приходит мысль что-то менять. К тому же Бийнегер не любит перемен, суеты, хочет, чтобы в жизни все текло равномерно и спокойно. Как говорится, хоть соль на его голове дроби – ничего не скажет. А Мурат – совсем другое дело. Если заметит хоть самую малую недоделку в чем-либо, несправедливость – не успокоится, пока не доделает, не исправит, как будто иначе свет может перевернуться. К тому же, если просто посмотреть на них, то Мурат кажется гораздо старше Бийнегара. Люди, которые не очень-то хорошо их знают, услышав о том, что старшим из них является Бийнегер, удивляются. И то понятно, рядом с Муратом – рослым, смуглым джигитом, с густой, как у взрослого мужчины, но коротко остриженной бородой, Бийнегер кажется просто мальчишкой – даже глаза его все еще остаются по-детски голубыми, да и ростом еле доходит до поеч Мурата. Но все это, конечно, ничего бы не значило, если бы Бийнегер, как и в детстве, не продолжал бы любить Мурата. О и сам готов отправиться хоть на край света, чтобы исполнить желание своего брата.

Вот и сегодня – к чему это ему, Бийнегеру, надо было вставать в полночь и отправляться на край земли по такому пустячному делу, как поохотиться, вместо того, чтобы спокойно спать в теплой постели рядом с молодой женой? Но если Мурат хочет поохотиться – что за разговоры о каких-то там женах да постелях? Пусть Мурат сам идет на охоту, а он, его старший брат, в это время будет лежать в постели?.. К чему же тогда называться братьями, если не быть вместе всегда – и в трудные, и в радостные дни? Разве можно так – этот брат в поте лица работает, а тот – просто поглядывает на него, если тому плохо, трудно, а этот, как ни в чем не бывало, живет спокойно и весело? Нет, такие люди не братья, если даже их и родила одна мать! Бийнегер и Мурат не такие, они – настоящие братья. Они всегда будут вместе. И на охоте, и в степи, и, если судьба повелит, в жортуууле тоже! Бийнегер незнал только одного – что будет, если они в Нижний мир уйдут не в один и тот же день? Там, потом, они смогут, интересно, найти друг друга? Как бы не расстаться насовсем…

Вскоре появился и Бийнегер. Тронулись. Но вот Мурат остановил коня и уставился на Бийнегера, вовсю раскрыв свои глаза.

– Что тебе надо? – удивился Бийнегер.

А Мурат смотрел, смотрел ни Бийнегера, а потом, упав на холку коня, затрясся от смеха.

– Ты посмотри на этого дурака! Что случилось?

– Ой, мама! Ой, мама! – только и смог сказать Мурат, не переставая смеяться.

Бийнегер, ничего не говоря, тронул коня пятками и поехал, видно, он был не очень-то доволен выходкой Мурата.

– Где твой лук, да чтоб эмина не вошла в твой журт? – еле сумел крикнуть вслед Мурат, все еще задыхаясь от смеха.

Бийнегер остановился, пошарил по сторонам – действительно, он забыл взять лук!

И оба, припав к шеям коней, долго смеялись.

– Да чтоб эмина не приходила в твой журт! Из-за тебя теперь со мной обязательно произойдет что-то неприятное – ты заставил меня слишком много смеяться, – сказал Мурат, еле переводя дыхание и вытирая выступившие на глазах слезы.

А Бийнегер сконфузился и молчит.

– Что слышишь? Иди и возьми свой лук! – сказал Мурат.

– Разве нам не хватит твоего лука? – спросил Бийнегер, и на Мурата опять напал смех.

Бийнегер, ничего не говоря, повернул коня и поехал в журт. А Мурат кричит вслед:

– Ох бедный – келин вырвет, наверное, все твои волосы на голове, если она заснула после твоего ухода, и ты опять ее разбудишь.

До Верхней долины добрались, когда солнце уже хорошо пригревало, и высохла роса. Верхняя долина – прекрасное место для охоты – здесь растут и груши, и чинары, и кизиловые деревья, и орехи, а потому тут полным-полно всякого зверья и птицы: маралы и туры, лисицы и зайцы, гуси и утки, дрофы и куропатки. А в самой долине, на теплых лесных полянах на каждом шагу из-под ног шумно взлетают жирные перепелки.

Спешились у Тайного родника и, стреножив, пустили коней пастись, а сами расположились на лужайке немножко отдохнув да и перекусить малость. Поев немного, разлеглись на траве и, окунувшись в интересный многоликий мир природы, забыли обо всем. И на земле, и на небе льется многоголосая торжествующая песня жизни: поют птицы, квакают лягушки, стрекочут кузнечики, и даже у уха в траве с легким шелестом бегают муравьи.

– Вот бы взобраться на одну из этих облачных гор и с той высоты помотреть на мир! – неожиданно сказал Мурат.

– Еще чего! И без этой высоты виден мир – смотри: и горы, и долины, и реки, и леса. С неба что-то особое увидишь что ли?

– Да ты что! Даже с невысокой горы посмотришь вокруг – и то дух захватывает от красоты. А с такой высоты, с неба – ты что! Отец обещал в будущем году отпустить меня в Каф-Ас-Ую. Если найду себе нескольких хороших негеров – надежных джигитов. Один ты, надо хотя бы еще одного найти.

– Возьми Карамырзу – разве мы сможем найти лучшего негера? – сказал Бийнегер.

Карамырза – сын старейшины рода Байбатыр[25] и ТириЗана[26], является двоюродным братом Бийнегера: нх матери Арну-Зан и Зюзек[27] из рода Турук[28] сестры. Да, Карамырза – неплохой джигит, и силенки у него есть, хорошим спутником будет. Но как только Бийнегер произнес имя Карамырза, перед глазами Мурата появился образ не самого джигита, а его сестры – Айсурат[29].

О том, что Мурат и Айсурат любят друг друга, в журтах родов Байбатыр и Зангораз ходили рассказы еще с тех пор, когда они были детьми. Правда, их всегда рассказывали как о забавных случаях из жизни детворы, но и теперь, когда они выросли, все еще продолжали говорить о них с улыбкой, и никому и в голову не приходила мысль, что, возможно, они и всерьез любят друг друга. Как будто не видят, что и Мурат давно уже вполне взрослый джигит, и Айсурат тоже девушка на выданье. И если на какой-нибудь свадьбе или на празднике случается Мурату и Айсурат станцевать вместе, вновь, как всегда, с улыбкой говорят: «Опять влюбленные танцуют!» Не только простые люди, но и сама Айсурат в последнее время начала верить в это – в то, что у них просто затянувшаяся детская дружба, а они подумали, что это любовь, а настоящая любовь, наверное, совсем другое дело. Возможно, она это говорит не всерьез, а просто кокетничая, как и всякая девушка, но Мурату-то это откуда знать, а ему обидно и больно, что даже сама Айсурат уже не относится серьезно к их любви. А особенно с позапрошлого года. В тот год женился Бийнегер, и, оказывая уважение к старейшине рода, на свадьбу приезжал и бий Тангсай-эля Зан-Бермез вместе с сыном и дочерью. Вот тогда-то, по слухам, и увидел бий Айсурат, она ему понравилась, и он намеревался взять ее в жены младшему сыну Тохтамишу. Уезжая, говорят, он дал понять о своих намерениях Тири-Зану. Тири-Зан, конечно, был рад, но постарался это скрыть, сказав общепринятую в таких случаях фразу: «Все в руках Великого Танг-Эри – как им определено, так и будет, да и дочке еще надо расти и расти». И вот она выросла, в этом году ей исполнилось шестнадцать лет, и ей уже пора подумывать о замужестве. Вернее – не ей, а ее родителям. И что теперь будет – кто знает? Раза два Мурат попытался было поговорить об этом всерьез с Айсурат, но каждый раз, переведя разговор на шутливый тон, она лишь кокетливо заявляла: «А зачем ты мне нужен, если находится бийский сынок?» Заподозрив, что она намеренно отделывается шутками и не хочет откровенно и серьезно поговорить, Мурат обиделся и не стал больше к ней приставать. А что делать-то? Если и сама девушка не любит, и ее родители не очень-то хотят знаться с тобой – что поделаешь? И зачем ее родителям знаться с тобой, если, действительно, находится сын бия?

Да, Айсурат – двоюродная сестра Бийнегера, но, что там ни говори, а старейшина рода – он и есть старейшина, отец рода, а не простой мужчина-уздень. Вот если бы Айзурат была дочерью простого узденя, что бы не сделал, но Бийнегер обязательно добился бы, чтобы ее отдали Мурату. Но ни Тири-Зан, ни Арну-зан, хотя она и родная тетка, не станут его слушать, они отдадут дочь не за того, за кого хочет Бийнегер, а за того, за кого хотят они сами. А они непременно захотят быть в родстве с бийским родом, а не стакими же, как и они сами, простыми людьми. Бийнегер это знает – он раза два пытался заговорить на эту тему в доме тетки, но каждый раз ему мягко давали знать, чтоб он не лез не в свое дело. И он перестал, подчиняясь жестокому, но верному правилу: не в силах – не берись!..

– Что молчишь? – неожиданно спросил Бийнегер, прерывая размышления Мурата.

Мурат никогда ничего не скрывал от Бийнегера, а потому честно признался:

– Я разговаривал с Айсурат.

Мурат слагает песни. Когда он сейчас сказал, что разговаривал с Айсурат, то имел ввиду, что он слагал о ней еще одну песню.

– Спой, если закончил, – попросил Бийнегер.

Мурат не стал отпираться.

– Давай эжну[30]! – сказал он и начал.

И вот по всей долине зазвенел его красивый, сильный голос. А Бийнегер подпевает – тянет эжну негромко, чтобы хорошо расслышать слова.

 

Айсурат, тебя я зачем полюбил

До того ты злая, аж в глазах огонь.

Говорят, злее тебя нет никого

В наших двух больших мирах!

 

Я побежал и поймал куропатку,

А это не куропатка, а змея

Мне казалось – я полюбил красивую девушку,

А это не девушка – а тигрица!

 

Хей, джигиты, что же мне делать

Горит и горит сердце мое!

Меня к себе совсем не подпускает,

Моя любимая совсем как крапива!

 

Давайте, друзья, на охоту пойдем,

Поищем эту белую маралиху.

На любовь Айсурат я не надеюсь —

Давайте подумаем обо мне.

 

Эту песню я сложил шутя —

Ты слишком уж не возгордись!

Кроме меня кто заглядывает на тебя,

Пусть он не дойдет до мечты!

 

– Клянусь Великим Танг-Эри, ты сказал совершенно верно, она – это сплошная стена крапивы! И чего только тебе в ней нравится – не пойму. Только личиком она вышла – и больше ничего. Слово скажет – крапивой хлестнет, телом – как теленок к весне – одни кости да кожа! – сказал Бийнегер от досады.

– Как ты можешь так говорить о своей сестре?! – рассмеялся Мурат. – Ну, погоди – расскажу я ей о твоих словах!

– Кому хочешь рассказывай, не боюсь – я правду сказал! Слышишь, Мурат, а ты видел эту куропаточку?

– Где? – Мурат резко приподнялся и огляделся. Бийнегер рассмеялся.

– Ту, бийскую куропаточку!

Ничего не понимая, Мурат уставился на Бийнегера.

– Чтоб тебя эмина не взяла – какой же ты непонятливый! Я говорю о дочери Зан-Бермез-бия, кажется, ее зовут Ас-Уят[31]. Неужели не помнишь? Она же с отцом была, на свадьбе Карамырзы?

– А-а-а! Помню помню, – сказал Мурат.

Да, Мурат помнил Ас-Уят, младшую дочь бия, да что с того толку? Помнил, что даже чуть не упал в обморок от удивления, когда увидел ее – да как же можно столько красоты давать одному только человеку! Такая она была красивая, эта дочь бия – ну, точно как выросшая на руках козочка! И рост, и тело – словно все в ней было исполнено Небесными Святыми по просьбе их любимца на земле – большого знатока человеческой красоты. Волосы у нее были золотистые, а брови темные, почти черные – интересно! Даже и этот пустячок красил ее. А глаза-то, глаза – точно моральи, с поволокой, а если глянет на тебя прямо – аж сердце замирает! А смех ее – точно солнышко засветило весной! Ох, часто вспоминает Мурат Ас-Уят, да только одна боль сердечная от этих воспоминаний.

Кто такой старейшина рода? Он тоже из простых мужчин-узденей, какая разница? И если дочь старейшины рода из соседнего журта, с которой, по сути, выросли вместе, не особенно-то с ним хочет знаться, то с какой стати должна полюбить его, сына простого узденя, бийская дочь, красотой больше похожая на дочь Небесных Святых, а не на человеческое дитя?

Вот поэтому то и старался Мурат каждый раз, когда образ улыбающейся Ас-Уят появлялся перед глазами, вырвать из памяти образ Айсурат, чтобы поскорее избавиться от Ас-Уят. Зачем нужны бесплодные мечтания?

– Если уж любить, если уж гореть и умирать от любви – так люби вот такую, гори и умирай из-за любви вот к такой девушке! Зачем тебе нужна Айсурат – по-истине кусачая крапива! – сказал Бийнегер, стараясь любым способом облегчить сердечные боли своего любимого брата.

– А ну их! Я лучше ни ее и ни ее не буду любить. Зачем мне самому накладывать кандалы на свои руки и ноги – уж лучше я останусь свободным, как птица!.. – воскликнул Мурат, раскинув руки и глядя на синее небо, словно собирался сейчас же взлететь.

А потом схватил руку Бийнегера и потянул:

– Давай, давай, вставай! И так заболтались – сколько времени прошло!

…Джигиты с охоты возвратились поздно вечером, их хурджуны были туго набиты турьим мясом, куропатками, тетеревами. Когда Мурат добрался до своего журта, десятилетний Тулфарчик, его младший братик, игравший у шатра с огромным Байнаком[32], собакой, подбежал к нему и со злорадством крикнул:

– Вот так, вот так – твою любимую девушку увезут, за ней уже приехали! – так он мстил своему старшему брату за то, что тот не взял его с собой на охоту.

– Убирайся отсюда, негодный мальчишка! – прикрикнула на него Тийме – мать, готовившая у очага ужин. – Можно подумать, что народ умирает из-за этой косолапой!

Конечно, Тюйме хорошо знала, что Айсурат вовсе и не косолапая, а вполне даже красивая девушка, но что ей сейчас говорить-то? Знало ее материнское сердце, что сын ее любит Айсурат, и ему сейчас нелегко и любым способом, хотя бы и унизив Айсурат, хотела облегчить его боль. Поняв мать, Мурат постарался взять себя в руки. Когда немного оправился от оглушительного удара обидной вести, он вроде бы шутливо, безразличным голосом спросил у Тулфара:

– И кто же это она – моя любимая девушка?

Мальчишка удивился: разве Мурат сам не знает, что его любимая девушка – Айсурат. Сообщая эту, пренеприятную для Мурата, по его разумению, новость, Тулфарчик очень хотел досадить ему, и даже немного отступил, боясь получить подзатыльник, а он…

– А чья же любимая девушка Айсурат, если не твоя? – спросил Тулфарчик.

– Откуда мне знать! Наверное, того, кто и приехал ее увезти.

– Не ври! Твоя любимая девушка! Ее увозит сын бия. А ты оставайся с носом – вот так! – вновь перешел в атаку Тулфарчик, видя, что никак не может досадить Мурату.

– Убирайся, говорю, с глах моих долой! – Замахнулась мешалкой Тюйме, и тот мигом исчез. – Можно подумать, что теперь во всей Алан-Ас-Уе не найдется такого захудалого теленка, как она! – делая вид, что говорит самой себе, негромко, чтобы слышал сын…

Три дня шел той, зарезали шесть молодых кобылиц, столько же бычков-трехлеток, несколько десятков баранов – еды было вдоволь, буза и сыра[33] лились рекой, а в верхней части застолья, где сидели Тири-Зан, аксакалы рода и другие уважаемые люди, было и красное греческое вино, которое теперь стало безоговорочной царицей всех напитков. Хороший был той, все были довольны. И на четвертый день караван с невестой направился к журту Зан-Бермез-бия. Одна из подружек невесты со стороны жениха была дочь самого Зан-Бермез-бия Ас-Уят. В состав почетной охраны каравана невесты Бийнегер пригласил и Мурата.

– Мало ли что может случиться в дороге, а вдруг тебе удастся и с самой куропаточкой поговорить! – сказал Бийнегер.

Мурат не стал отнекиваться. И вправду – кто знает, что может случиться в пути? Хотя уже и была предосенняя пора, но было жарко, и все облегченно вздохнули, когда караван вошел в лес. Довольно долго ехали по глухому лесу, и вот, наконец, караван начал выходить на большую лесную поляну. Если встретится ручей или речушка, можно было бы немного и отдохнуть, а заодно и перекусить.

Вдруг с головы каравана раздались крики:

– Набег! Качаки!

– Эй-хей, маржа, джигиты! Быстрее! – крикнул старший каравана младший брат Зан-Бермез-бия Темиркан, и кинулся вперед. Вместе со всеми джигитами, выхватив мечи, за ним помчались и Бийнегер с Муратом. Когда они доскакали до головы каравана, здесь уже вовсю шла отчаянная борьба – джигиты схватились как возле крытой повозки невесты, так и в лесу вблизи нее. Звенели мечи, ржали кони, резко осаждаемые седоками, и заглушая весь этот шум и гам, неслись крики насмерть перепуганных женщин и девушек. Кое-где уже виднелись оставшиеся без седоков кони.

Мурат еще издали заметил, что возле повозки невесты идет особо ожесточенная схватка. И в тот миг, когда они уже почти доскакали, повозка невесты тронулась с места и быстро полетела вперед – видно, что один из качаков занял место кучера. Джигиты из охраны каравана, увлеченные схваткой, и не заметили это.

– Бийнегер! Со мной! – крикнул Мурат, и не влезая в схватку, поскакал за повозкой. Проскакав немного, Мурат глянул назад – за ним мчался лишь один Бийнегер, а качаков, угонявших повозку невесты, не считая того, что на повозке, было четыре. «Кажется, их больше нас!» – легко, почти что шутливо подумал Мурат – почему-то он и чувствовал страха. Ему казалось, что все это не в самом деле, а какая-то игра, устроенная кем-то для испытания храбрости и мастерства джигитов. «Одного-то и всякий одолеет, а ты, если настоящий джигит, одолей многих!» – слышится девичий голос. Чей же это голос? Айсурат? Нет, это не ее голос. Ты смотри – это же, кажется, голос Ас-Уят!

Мурат тряхнул уздечкой и нагнулся к шее коня – это была просьба не просто скакать во весь опор, а лететь, и конь полетел. Что не очень-то удобно сразиться с противником, если он нападает на тебя сзади, когда ты убегаешь, Мурат, наверное, понял немного раньше – он попридержал своего коня, как только догнал качаков, и так вступил в схватку. И вскоре свалил с коня одного из них. Мурат начал атаковывать другого. Но и качаки, кажется, поняли, что они оказались в слишком уж невыгодном положении – двое из них свернули в стороны. Тем временем Мурат сбил и второго с коня. И только, отделавшись, оглянулся назад, как те двое с двух сторон накинулись на него. Но все-таки Мурат успел заметить – Бийнегер был уже вблизи. Надо выдержать до его прихода, а там на поражение и прав не остается – каждому приходится по одному. Вертясь как юла между двумя качаками, Мурат с трудом отбивался от их яростных атак. И как эта мысль пришла ему в голову – он одновременно обеими пятками сильно ударил по бокам своего Аккаша[34] – это означало: «Помоги, пожалуйста!» Аккаш понял, что хозяину трудно – он приноровился и, выбрав подходящий миг, ударил грудью сбоку лошадь одного из качаков и опрокинул ее вместе с всадником!

– Эй-хей, трусы! Где вы? – крикнул Мурат и кинулся на последнего качака.

Но тот, видно, сейчас больше был настроен выбраться из этой заварухи живым, чем геройски погибнуть, а потому, улучшив миг, отскочил в сторону и прямиком пустился в лес. Мурат не стал его преследовать.

Всадник с того коня, которого опрокинул Аккаш, оказалось, остался цел и невредим, и подоспевший Бийнегер бился с ним. Мурат кинулся на помощь. Но Бийнегер уже сделал свое дело – схватившись обеими руками за голову, качак завертелся на месте и упал у дороги.

Оба сразу же кинулись за повозкой невесты. А она уже пересекла поляну и вновь входила в лес. Крики и причитания девушек были слышны на всю поляну. Тот качак, который правил повозкой, видимо, заметил, что за ним уже не товарищи его скачут, а враги, спрыгнул с повозки, раза два прокатился кубарем, потом встал и со всех ног пустился в лес. Испуганные лошади понесли – и повозка, как щепка, которую негодные мальчишки привязывают к хвосту кошки, волочилась за ними, грохоча и подпрыгивая на ухабах и кочках, готовая в любой миг разлететься на куски или же опрокинуться. А крики девушек, наерное, были слышны и на небесах. Мурат с Бийнегером помчались во весь опор, стараясь поскорее догнать повозку. Вот уже и близко. Трое-четверо девушек, вцепившись в заднюю доску, кричат во всю силу своих глоток.

– Не кричите! Не пугайте лошадей! – крикнул им Мурат, когда, наконец, догнали повозку, Девушки умолкли, но по их глазам и лицам было видно, что они со страху сходят с ума. Хотя и догнали повозку, но обогнать ее и остановить коней было невозможно – повозка уже вкатилась в лес, дорога была узкой и по обе стороны от нее стеной стояли деревья. Мурат даже стал приноравливаться, намериваясь перепрыгнуть на повозку. Но как прыгнуть через голову коня? И вот в это время, когда Мурат лихорадочно искал способ, чтобы перебраться на повозку, оттуда послышались крики:

– О, Святые! Что ты делаешь, Ас-Уят?!

– О, мать моя, – она сейчас погибнет! – Держись, Ас-Уят!

«Все они – эти ханские да бийские девчонки – такие: неженки, чуть что – сразу ах и ох! – подумал Мурат, злясь на то, что они, девчонки, опять зашумели.

– Да не лрите вы! – грубо закричал Мурат.

Затихли. Девушки с задней части повозки тоже юркнули внутрь.

«Наверное, кто-то из бедняжек потерял сознание, – подумал Мурат. – Ас-Уят, скорее всего. Конечно, куда ей вынести такие ужасы – нежная, как бабочка». Хотя джигит и размышлял так, но постоянно был начеку, зорко следил за дорогой, за деревьями по обе стороны от дороги – а вдруг представится возможность прорваться вперед.

Повозка остановилась совершенно неожиданно. Как бы лошади опять не понесли – так, наверное, думал Мурат, он проехал вперед. Проехал, глянул на лошадей, да так и застыл, пораженный увиденным – на одной из лошадей из упряжки сидела Ас-Уят!

Она, видно, почувствовала, что кто-то проехал вперед повозки, оглянулась, увидела Мурата и улыбнулась. Потом с ней что-то случилось, она обеими руками закрыла лицо. Мурат едва успел соскочить с коня и подбежать к ней, как она свалилась к нему на руки – бедняжка потеряла сознание. Девушки вновь заголосили.

– Не шумите! Лучше принесите подушки! – сказал Мурат, неся на руках Ас-Уят, чтобы уложить ее на траву в сторонке от дороги. Он остановился под большим дубом – здесь было чисто и прохладно. Вслед за ним поспели и девушки с тремя подушками в руках и, ожидая дальнейших повелений Мурата, уставились на него.

– Ты посмотри на них! – сказал Мурат. – А почему не вынесли кийиз, чтобы расстелить?

Об этом у него и мысли не было, но сердце чувствовало, знало – хоть бы пропали, исчезли совсем эти девушки, побежавшие к повозке за кийизом, лишь бы он остался один с Ас-Уят на руках, пусть даже и простоит он так весь свой век! Но не только девушки, а даже и сам Мурат все еще не знал о желании своего сердца – те бегом принесли кийиз и мигом расстелили, а он нежно опустил ее, подложив под ее голову подушки. Но его левая рука – она ближе к сердцу, что-то, видно, прознала! – осталась под ее головой на подушке. Словно не хотела, чтобы ее золотые волосы легли на безжизненное полотно подушки.

– Найдите где-нибудь немного воды, – сказал Мурат девушкам, которые, затаив дыхание, сидели вокруг на корточках и смотрели на Ас-Уят.

Одна из них быстро принесла воду. Мурат ополоснул правую руку и погладил ею лицо девушки. Веки Ас-Уят шевельнулись, к лицу стала приливать кровь.

Все радостно заулыбались. В это время Мурат и заметил Айсурат – она была прямо перед Муратом, на той стороне Ас-Уят.

«Боясь пролить хотя бы капельку, ты на вытянутых руках приносил мне большую чашу, до краев наполненную любовью – куда же ты ее дел, джигит?!» – усмехаясь лукаво и в то же время готовые вот-вот сверкнуть молниями гнева, спрашивали большие карие глаза Айсурат. «Как же ты так быстро забыла, вспомни – ты же сама небрежно отвергла мою любовь, махнув рукой, сбила чашу с моих рук, и вся моя любовь пролилась на землю!» – ответили глаза юноши. «И правильно сделала. Так тебе и надо было! А откуда ты теперь найдешь любовь, чтобы вручить Ас-Уят? По-моему, на земле нет родника любви?» – рассмеялись глаза девушки. «Погоди, ты разве не знаешь до сих пор – в сердце каждого человека есть свой родник любви! И пока человек с великой радостью сам не поднесет чашу любви и не напоет ею другого, родник любви в его душе не иссякнет!» – ответили глаза юноши, и в знак того, что им больше нечего ей сказать, повернулись к Ас-Уят.

А в это время Ас-Уят уже начала приходить в себя. И первым, открыв глаза, она увидела Мурата. Увидела и часто-часто заморгала, и когда образ с улыбкой глядящего на нее джигита не исчез, она закрыла глаза и задумалась. Но, как бы ни старалась, никак не могла припомнить кто он. А сердце как будто говорит: «Ты только глянь на него – неужели не узнаешь? Посмотри повнимательнее!» Ас-Уят открыла глаза и, не моргая, некоторое время смотрела на него, потом еле заметно улыбнулась – узнала, видно.

– Как тебя звать? – тихо спросила она.

– Мурат.

– Мурат? – удивилась девушка. Потом, улыбнувшись, спросила. – И чей же ты Мурат?

– Из рода Занкиши, – ответил юноша, подумав, что она спрашивает о том, из какого он рода.

В это время все увидели пять-шесть всадников, несущихся сюда во весь опор. Люди отвлеклись в их сторону, и никто не заметил, как ладонь Ас-Уят коснулась руки Мурата, как бы говоря: «И моя мечта!»…

Подскакавшие оказались Темирканом и его негерами. Темиркан соскочил с коня и тревожно спросил:

– Что случилось?

– Ничего страшного. А как там у вас дела? – спросил Мурат, шагнув ему навстречу.

– Трое джигитов убиты, ранены еще десять человек, – сказал Темиркан. – С девушками, с келин ничего не случилось? А кто это лежит?

Сделав два-три шага к дубу, под которым лежала Ас-Уят, Темиркан узнал ее, и, испугавшись, что с ней случилось несчастье, быстро подбежал к ней и опустился на корточки, мигом оглядел ее. Не заметив на ней ни раны, ни крови и увидев, что и девушка сама смущенно улыбается, несколько успокоился, но тревога все еще не проходила.

– Что случилось? – спросил он, нежно погладив ее голову.

– Не тревожься, ничего не случилось, – ответила Ас-Уят, пытаясь встать.

– Полежи, пока сердце не наберет силу! – не разрешил ей встать Мурат.

Потом, обернувшись к Темиркану, пояснил:

– Она потеряла сознание. Только что начала приходить в себя. А так – ничего страшного не случилось.

А когда услышал полностью рассказ о злоключениях девушек с невестиной повозки, Темиркан и его негеры были восхищены и удивлены бесстрашием Ас-Уят. Девушки, дополняя друг дружку, воздали хвалу и мужеству Мурата с Бийнегером.

– Конечно, Занбериез-бий не оставит вас без подарков за то, что вы избавили его дочь и невестку от позорной неволи в руках разбойников, – сказал Темиркан. – А от меня примите вот это, – и с тем он вручил Мурату уздечку своего коня, а Бийнегеру дал кинжал со своего пояса.

Заметив, что джигиты стоят в нерешительности и смущены, сказал:

– Берите, берите! Ваше мужество достойно и лучших подарков, – и чтобы окончательно убедить юношей в этом, он сжал руку Мурата, держащую уздечку, как бы этим жестом закрепляя сказанное, а кинжал сам прицепил к поясу Бийнегера.

– Иди и скажи – пусть все едут сюда, мы подождем вас здесь, – поручил Темиркан одному из своих негеров.

– Хорошо, – ответил тот, немного замешкался, но потом все-таки спросил:

– Двое раненых качаков попали в наши руки, – что с ними делать?

– Разве не знаешь, Оразат, что положено с ними делать? Качаки и люди, которые участвуют в воровских жортууулах внутри Алан-Ас-Уи убиваются на месте. Такова воля Великого хана – Темир-Зан-хана. Не знаешь об этом?

– Знать то знаю, но…

– Никаких но. Не исполняйте веление Великого хана – я не могу так сказать, Оразай. Что на меня смотришь?

– Тебе-то легко повелеть! Но не в пылу схватки, а сейчас подойти и поднять меч на раненого человека, который смотрит прямо тебе в глаза, – это нелегкое дело, Темиркан.

– Алан, удивительный ты человек, как я погляжу! Как может быть у воина-мужчины такое сердце? Если б ты попал в их руки – я б посмотрел тогда, какую бы песенку ты запел! Ты бы тогда поклялся содрать с них живыми кожу, лишь бы сумел вырваться из их лап. Разве можно их жалеть – бешеных волков?! Идите, Оразай, идите! – повелел Темиркан.

– Позволь мне пойти с Оразаем, – сказал Мурат.

– Вот таким и должен быть джигит! – сказал Темиркан в ухо Оразаю. Потом, обернувшись к Мурату, добавил: – Иди, а то Оразай, я смотрю…

Оразай с Муратом отправились туда, где и была основная часть каравана. Здесь уже были готовы, чтобы тронуться в путь – девушки с повозок были пересажены на коней, а на повозки уложили мертвых и раненых.

– А где эти подлые качаки? Живы они еще? – спросил Оразай у одного из джигитов.

– Живы. Куда им деться-то? Вон под тем деревом сидят, – показал рукой в лес джигит. – А что с ними будем делать, Оразай?

– Не бойся, сделаем что и надо, – ответил Оразай. Потом, обращаясь ко всем, громко сказал: – Хватит стоять, давайте трогайтесь!

Когда все ушли, и Оразай с Муратом остались одни, Оразай, не глядя на Мурата, коротко бросил:

– Пойдем! – и направился в лес.

Раненые качаки полулежали под деревом. А чуть далее, в глубине леса, были уложены шестеро убитых их товарища.

Увидев приближающихся к ним двух джигитов, качаки обеспокоенно задвигались, – они тоже, видно, знали о решении Великого хана по поводу судьбы таких, как они. Старший из них был мужчина лет сорока, с большой черной бородой. Не отрывая взгляда от Оразая и Мурата, он пытался, упираясь обеими руками о землю, хотя бы сесть поудобнее, но это у него не получилось, и он, охнув, опять прислонился к стволу дерева. А взгляд его, прикованный к приближающимся воинам, как бы говорил им, остающимся жить: «Извините, аланы, но жизнь, оказывается – сладкая штучка, и расставаться с ней не очень-то охота!»

Второй был светловолос, сухощав, довольно молод – двадцати пяти. На нем, видно, были две раны – и грудь, и голова его были в крови. Но он все-таки был живее своего товарища, наверное, раны были не очень тяжелые – он сидел вполне нормально, просто прислонившись к дереву. Но и он все время, словно завороженный, пристально глядел на Оразая и Мурата. «Да знаю я, с какой целью вы идете, и что вы вернетесь я знал, так что яготов – и не боюсь вас!» – говорил его спокойный печальный взгляд. Когда до качаков оставалось три-четыре шага, побледневший Оразай потянулся к мечу. А те, вытянув руки к небу, – вымаливали, видно, прощение у Великого Танг-Эри и Святой Сат-Анай – что-то лихорадочно шептали.

– Погоди, Оразай! – Мурат остановил Оразая, положив руку на его руку, уже схватившуюся за рукоять меча.

Оразай остановился, а Мурат подошел к качакам, сел перед ними на корточки и, словно ища знакомого, пристально посмотрел на них.

– Ты почему ушел со своего журта? – спросил он у чернобородого.

– Это долгая история, а у тебя мало времени, джигит – лучше сделай свое дело и иди! – ответил качак.

– Хорошо. А ты, приятель, по какой такой причине так рано ушел от людей? – спросил Мурат у молодого.

– Я убил человека, – спокойно сказал качак, да так спокойно, словно он не человека убивал, а мышонка.

– Почему? Кто он был?

– Был моим приятелем из соседнего журта.

– Ого! А как же тебя угораздило убить приятеля?

– Он не то сказал, касаясь чести моей сестры, мы подрались, и так получилось.

– Да-а-а! – протянул Мурат задумчиво. – Значит, не хочешь говорить? – обратился он к старшему.

– Говорю же – это длинная история, – повторил качак.

– А ты коротко расскажи!

– Тебе-то зачем это знать?

– А это уж не твое дело!

Молодой ухмыльнулся и сказал:

– Стесняется рассказывать – уж очень он любил играть с молодыми невестками, поэтому его и прогнали из рода, посчитав обуром-оборотнем.

Мурат невольно улыбнулся.

– И правильно сделали – какой же род будет терпеть такого человека, который даже не знает, что это такое – человеческая честь и совесть, топчет обычаи своего народа, не уважает своих братьев по роду, – сказал Мурат. Потом, встал, повернулся к Оразаю и сказал: – Ты, Оразай, иди – я догоню тебя, – и вынул меч из ножен.

Оразай пристально посмотрел на Мурата.

– Хорошо! – согласился он, убирая руку с рукояти меча. – Он, конечно, был доволен, что это нелгкое дело молодой джигит взял на себя.

Мурат некоторое время молча стоял, пока Оразай садился на коня и неспеша отъезжал. Потом обратился к качакам:

– Если я не убью вас, оставлю здесь, ваши вернутся за вами? – спросил он.

– Вернутся! Как только вы уедете! Мы никогда не оставляем тела своих убитых товарищей незахороненными – обязательно вернутся, не убивай нас! – горячо заговорил чернобородый.

– Хорошо. Быть может, Небесные Святые смилостивятся, и вы останетесь в живых. Тогда подумайте – может стоит вернуться к людям. Уехав куда-нибудь далеко к примеру, и, конечно, отказавшись от глупых, нехороших поступков.

Так сказав, Мурат повернулся и пошел к своему коню, ни разу не оглянувшись назад.

– Убил? – спросил Оразай, когда тот догнал его.

– Они уже и сами умирают. Зачем мне об них еще свой меч пачкать? Если даже и не умрут до вечера, ночью их загрызут волки, – ответил Мурат. – Только Темиркану ничего не говори, хорошо?

– Конечно, да и навряд ли он будет теперь о них спрашивать! – ответил Оразай, как-то просветлев лицом. – А я удивился даже – думал, молод, а такой жестокий…

 

 

IV

 

Начало лета. Ясный день. Время приближается к полудню. В небесной сини без устали поют жаворонки. Часто из-под самых копыт лошадей тех, кто едет чуть в стороне от дороги по степной траве, пугая животных и смеша лошадей, неожиданно и шумно выпархивают перепелки. Легкий, как жеребенок, ветерок со стороны Каф-Ас-Ум гоняет ковыльные волны, и тогда степь становится похожей на море.

И караван, идущий по степи и растянувшийся на два-три крика, кажется огромным кораблем, плывущим в этом море. Караван возглавляет группа всадников, человек двадцать. Все они нарядно одетые молодые джигиты. Среди них выделяется юноша на коне огненной масти с белыми копытами и со свездочкой на лбу – сразу видно, что джигиты его особо уважают, и каждый из них стремится быть рядом с ним. Белолобый конь юноши, как бы зная это, старается предоставить всем джигитам такую возможность – он, недовольный тем, что приходится так позорно медленно плестись, постоянно грезит удила и то рвется вперед, то шарахается в сторону, хотя хозяин и старается особой воли ему не давать. Лишь потом, когда и ему самому надоедает эта черепашья езда, юноша отпускает узду, и конь стрелой летит вперед. Тогда с радостными возгласами вслед за ним бросаются и остальные джигиты.

А более старшие джигиты, что едут чуть позади молодых, любуются на юношей, и некоторой гордостью осознают себя взрослыми, солидными мужчинами, которым вроде бы уже неприлично вот так беззаботно веселиться и скакать. Хотя здесь, рядом с молодежью, они и считаются старшими, но на самом-то деле и они еще молоды – самому старшему из них, Кара-Батыру, и то сорока нет.

За группой мужчин на расстоянии полета стрелы идет большая, крытая белоснежными кийизами повозка, в которую впряжены четыре сильных белых жеребца.

Два джигита сидят на передке повозки и правят ею, они тоже с головы до ног одеты в белые одежды. Кафтаны их из белого чепкена уложены тут же на передок повозки – видно сняли, когда солнце пригрело. И сама повозка, и кони, и вожжи украшены разноцветными кусками шелковых тканей, лентами, куклами. Из повозки постоянно слышатся смех и звонкие девичьи голоса.

За этой повозкой тянутся еще девять-десять других повозок поменьше, в которые впряжены по две лошади. А позади каравана, отстав на полет стрелы, едут ханские джигиты – их триста. Большинство из них, разделившись на группы по десять-двадцать человек, бредут по обе стороны от дороги по степи, иногда останавливаясь и беседуя, давая коням малость спокойно попастись. А чуть подальше по степи по одну сторону от каравана пастухи гонят отару овец, а по другую сторону – табун лошадей. Видно, вот эта отара овец и является причиной того, что караван двигается так медленно, иначе зачем нужно было уж до такой степени сдерживать коней – можно было бы и побыстрее двигаться.

Солнце уже стало пригревать всерьез. Небо, как в середине лета – в жару, поблекло, покрылось белесой дымкой, утомленные солнцем люди заметно увяли – даже джигиты и то умерили свою прыть. Лишь только из белой повозки по-прежнему слышатся задорный смех и по-утреннему свежие девичьи голоса.

Сегодня уже пятый день, как караван в пути. Если б не отара овец, караван, наверное, уже давно был бы на своей земле – в Алан-Ас-Уе, может быть, даже уже и Айдабол-тайфу проехали бы. Да только с этими баранами далеко не уйдешь. Хорошо, если хотя бы сегодны доберутся до Чек-сая – пограничной реки между сарыбатырами и аланами. А там уже и до Танг-сая, реки Утренней Зари, величественной и красивой, самой большой реки на земле Алан-Ас-Уи, рукой подать – за три-четыре дня можно добраться. Тогда можно было бы и побыстрее двигаться, оставив отару пастухам. Но здесь, на земле сарыбатыров и поблизости к ним нельзя было этого делать – как бы там ни было, а доверять им, все-таки, рискованно.

Это, конечно, так – аланы и сарыбатыры две ветви одного и того же народа – асского народа, но сарыбатыры уже как другой народ – настолько изменились у них и язык, и обычаи, и привычки. К тому же их так много, как муравьев, что нет от них никакого спасу – из года в год все лезут на земли Алан-Ас-Уи. Раньше на эти земли нога сарыбатыров и не ступала, а попробуй сечас об этом хоть намекнуть, сказать, что все эти земли наши – обомлеют! Да и что там эти земли, они уже зарятся на все аланские степи в стороне восхода солнца от Танг-сая. Весь этот берег Танг-сая наш, а вы убирайтесь на ту сторону, там ваши земли – уже так в открытую говорят они аланам, живущим на этом, в стороне восхода солнца, берегу. А куда уходить-то из этих земель, где всегда жили твои предки и где находятся их могилы? Отары овец, стада коров, табуны лошадей можно угнать, увезти с собой, но ведь могилы-то предков не унесешь с собой куда-то. А как можно жить без могил предков, словно ты качак какой, без роду и племени! Начни сопротивляться, воевать – одна беда, не будешь сопротивляться, не поднимешь меча – другая беда. Так что, аланские земли по эту сторону от Танг-сая давно уже стали беспокойными от постоянных набегов сарыбатыров.

Правда, уже третий год как набеги сарыбатыров поутихли, стали редкими. Это случилось после встречи Великого хана Алан-Ас-Уи Темир-Зан-хана с Боз-Батыр-ханом – ханом Айдахар-тайфы сарыбатыров, удалые джигиты которой никогда не давали покоя аланом. Тогда они и договорились так – корни, мол, у нас одни, а потому не к лицу ссорится и враждовать друг с другом. Но все-таки бывают случаи, когда айдахарцам совсем уж невтерпеж сидеть сложа руки, и они тогда, как и в былые времена, отправляются на прогулку по аланским степям, да по тем местам, откуда можно будет попутно угнать табун-другой хороших лошадей. Но от прежних своих привычек – грабить и сжигать журты, убивать людей без разбору, ничего и никого не жалеть – вроде бы стали отвыкать. Свой договор о мире и дружбе Темир-Зан-хан и Боз-Батыр-хан решили тогда подкрепить и родственными узами, и это тоже способствовало замирению.

И вот сегодня дочь Боз-Батыр-хана Толган-Ай[35], став невесткой Темир-Зан-хана, едет в Алан-Ас-Ую в повозке, бойко шутя и смеясь со своими подружками. Все в силах Великого Танг-Эри – вполне возможно, что теперь, как в старину, между двумя народами воцарится мир и согласие.

– Добраться бы до какой-нибудь речушки, и привал бы сделали – печет как в середине лета, клянусь, – сказал Кара-Батыр, старший негеров жениха и, само собой, всего каравана. Кара-Батыр один из уважаемых людей рода Абай, является сыном младшего брата Огурлу-хана.

– До урочища Сары-Кол[36] осталось недалеко, надо дойти до него, – сказал Джанибек, старший сын Алтынбай-хана, хана Айдабол-тайфы, – там и вода есть, и лес вокруг, можно в тени отдохнуть.

Джанибек и душой, и телом похож на отца – хорошо сложен, смугл, подвижен и открыт сердцем. И не обделен ничем, чтобы ходить на дальние героические жертууулы:-тело-змея, руки-железо, сердце-огонь.

И вправду, вскорости караван дошел до Сары-Кола. Лес, начинался на этой стороне оврага перелесками, на той стороне разросся в настоящую дубраву, что стоит сплошной стеной. Отсюда если ехать напрямую через лес вверх наискосок, отклоняясь малость в сторону захода солнца, через пять-шесть дней можно доехать до будинских земель. Будины – красивые люди; золото – волосья, синеглазые, высокие. И язык их похож на их самих – красивый, мягкий и шелковистый, словно степь ковыльная. А как запоют – подумаешь, что это птички певчие, а не люди. И желье и еда у них – все от леса. Складывая вплотную друг на друга, бревна, как пальцы ладони, строят себе тамы. Вместо воды пьют березовый сок. И еду им лес да река лесные дают – это рыба, кабаны, зубры, маралы лесные, травы разные. И мед. Мед у них как бы вместо айрана – и с хлебом, и просто так едят. Говорят, что они даже воду не пьют, не добавляя меда. А удивительнее всего то, что они их бузу тоже, говорят, делают из меда, только кто поверит в такие россказни. И откуда они могут взять столько меда-что, все их земли заставлены ульями что-ли?..

Караван сделал привал на большой лесной поляне, чтоб тени хватило и людям и животным. Отдохнув, караван вновь тронулся в путь. На этот раз дорога шла по берегу оврага вниз. Так и надо идти и идти, пока не встретится река. Это и есть Чек-сай – пограничная река, за которой начинается Алан-Ас-Уя. Все земли до Чек-сая, и эти места тоже, принадлежат сарыбатырам. Все время двигаясь с хорошей скоростью, караван к вечеру все-таки дошел до Чек-сая. Решили перебраться на свою сторону и там переночевать.

Джигиты сноровисто взялись за дело – до наступления темноты надо было зарезать нужное количество животных, почистить их внутренности, чтобы приготовить из них жерме, сохта и жалбаууры – деликатесы асского стола. Одни резали баранов и разделывали их, другие чистили и мыли внутренности, третьи разводили костры и устраивали на них казаны. На всякий случай вокруг стоянки каравана стали верховые караульные. А большая часть молодежи, не занятая приготовлением ужина, уже подобрала хорошую ровную поляну возле повозки невесты и начала той. Незаметно стало и темнеть. В чистом вечернем воздухе до позднего вечера слышались смех и громкие веселые голоса джигитов и девушек…

На рассвете, не дожидаясь понуканий старших, зашевелились все. Зашевелишься, да еще как: ночью-то в открытой степи все равно холодно, и к тому времени, когда начнет вставать Небесный Отец, тоже, хочешь-не хочешь, встанешь – что толку-то лежать да и дрожать от холода? Лучше уж встать, разжечь костер да согреться.

Люди позавтракали на скорую руку остатками вчерашнего пиршества, согрелись горячим бульоном, и караван вновь тронулся в путь. К полудню он прошел хорошее расстояние. И теперь старшие приглядывались к местности, стараясь выбрать подходящее место для привала.

И тут неожиданно, откуда ни возьмись, на пригорке с левой стороны появился всадник. Но, увидев караван, сразу же исчез. Еще никто и слова сказать не успел, а несколько ханских джигитов уже помчались за ним. Караван остановился.

– Мне это не нравится – может, приготовимся? – спросил Алан-Зигит, предводитель ханских джигитов. Он тоже из рода Абай, племянник Кара-Батыра, сын старшего брата.

– Хорошо! Мне тоже не понравилось, что этот всадник исчез. Кто же он, интересно?

– Этого мы не узнаем, пока не вернутся наши джигиты. Лучше подготовиться – а вдруг, гонясь за нашими джигитами, на нас нагрянет целая шайка качаков или сарыбатыровские разбойники-жортууулцы?

– Хорошо. Расопрядись своими джигитами! А я расставлю повозки.

– Хо! – по-воински коротко ответил Алан-Зигит и поскакал к концу каравана, где находилась основная часть ханских джигитов.

– Подготовиться! – велел Кара-Батыр громко джигитам, которые ждали повелений старших.

Этого одного-единственного слова было достаточно для джигитов, выросших в этом жестоком мире войн и набегов – дальше они уже сами знали, что им делать. Зато казалось, за это время не успела бы упасть на землю и стрела, выпущенная из лука, а караван уже был готов к встрече с врагом. Повозка невесты была поставлена в середину, остальные повозки, очерчивая знак Танг-Эри[37], были расставлены вокруг нее на расстоянии полета копья. Все мужчины взяли в руки оружие. А ханские джигиты выстроились чуть в стороне, готовые в любой миг броситься в схватку.

– Мне хотелось сказать тебе несколько слов, – сказал Алан-Зигит Кара-Батыру, увлекая его в сторонку. Отъехали на несколько шагов вперед.

– Может, пусть Огурлу, его негеры и караван с келин продолжают путь – кто знает, что здесь случится?

– Я тоже подумал было об этом, но навряд ли Огурлу послушается нас!

– Разве не ты здесь старший?

– Я-то старший, но он сын Великого хана. А если он скажет – мне, мол, не к лицу бросать своих людей в опасности, а самому, спасая собственную жизнь, бежать, – что тогда ему ответишь?

– Это, конечно, так, но все-таки следовало бы попробовать сказать. Надо сказать – ты, мол, мужчина, и речь вовсе не о тебе, а о келин, а ее судьба отныне доверена тебе.

– Клянусь Танг-Эри, Огурлу совсем не тот джигит, которого мы сможем так легко обмануть. Навряд ли мы сможем его уговорить. Я не смогу ему такое предложить. Если хочешь, попробуй ты сам заикнуться. И к тому же, мы все еще находимся в беспокойной зоне, где привольно себя чувствуют и качакские шайки, и сарыбатыровские жортууулцы. Вот если б мы были уже на той стороне Танг-сая – совсем другое дело. И отпустить их одних здесь – тоже слишком рискованно, уж лучше, быть может, пусть останутся с нами.

– И то правда. Но все-таки здесь, возможно, придется сразиться…

В это время на вершине холма показались всадники. Они, видно, спешили. И оба батыра, больше не говоря ни слова, стали дожидаться. Среди ханских джигитов находился еще один, и никто не сомневался в том, что он и есть тот самый всадник, который только что так внезапно появился было на виду у каравана. Доехав, джигиты коротко доложили о сути дела.

– Сарыбатыры, совершив набег, угнали табун лошадей. А он табунщик, спешил в журт сообщить о случившемся.

– Сколько их было и когда это случилось? – спросил Кара-Батыр у табунщика.

– Их не так уж и много – человек пятнадцать, наверное. Случилось недавно – они не успели далеко уйти. Они пошли вниз наискосок, отклоняясь в сторону восхода солнца. Аланы, именем Танг-Эри прошу вас – помогите! Они не могли уйти далеко.

– Кого-нибудь ранили, убили?

– Да, мой напарник был возле табуна – его убили. А я был на другой стороне, убежал.

Табунщик снял свой белый широкополый колфак, вытер им вспотевшее лицо и с мольбой в глазах уставился на Кара-Батыра, поняв, конечно, что он и есть здесь старший. Его русые волосы прилипли к белому лбу. А большие синие глаза с удивлением спрашивали: «Что это вы стоите – разве вы не аланы?»

– Алан-Зигит, оставь нам сотню джигитов, возьми остальных с собой и начни погоню, да побыстрее! – велел Кара-Батыр.

– Как мне оставить с такой слабой охраной караван невесты? Хватит мне и ста джигитов, а все остальные пусть будут с караваном, с тобой. Что скажешь?

– Нет, Алан-Зигит. Им уже нечего здесь делать – они сюда уже не вернутся, и нам нечего опасаться. А с чем ты там встретишься – неизвестно. Лучше сделай так, как говорю я, – оставь с нами около ста джигитов, а сам с остальными своими героями организуй погоню. А мы не будем стоять, неспеша продолжим свой путь в сторону журта. Там и будем вас ждать. Давай, не тяни! – Потом, повернувшись к табунщику, спросил: – Далеко до вашего журта?

– Как перевалите вон за тот бугор, сразу же и увидите наш журт, – показывая большой растянувшийся увал впереди. – Спасибо тебе!

– В добрый путь! Будь молодцом, Алан-Зигит!

– Хо! Встретимся здоровыми! – ответил Алан-Зигит и поскакал к ханским джигитам.

И вскоре ханские джигиты, словно брошенное сильной рукой копье, устремились вперед, а во главе их, припав к шеям коней, летели Алан-Зигит и табунщик.

Вскоре тронулся и караван.

То, что произошло на их глазах, удивило аланских джигитов. Где же видано, чтобы в то время, когда оба народа только-только облегченно вздохнули, надеясь на мир и спокойную жизнь, раз ханы примирились, – организовать разбойничьи жортууул в соседний журт? Да, по всему было видно, что это – не простой жортууул. Было похожи, что кто-то очень хотел испортить складывающиеся хорошие отношения между и двумя ханами, и двумя народами – вот что было особенно удивительно. Кому же это, интересно, понадобилась вражда и недоверие, набеги и войны?

– А не дело ли это рук Заннган-Кезя[38]? – высказал догадку Джанибек, сын Алтынбай-хана.

О событиях в Айдахар-тайфе сарыбатыров три года тому назад, когда там умер хан тайфы, хорошо знают все аланы, живущие у берегов Танг-сая. И Джанибек тоже, конечно. Будешь знать, да еще как, если твой смертный враг засобирается стать ханом по-соседству! Ведь сегодня обычай о хане у сарыбатыров сильно отличается от ханского обычая: они сохранили старинный обычай почти без изменения – хана тайфы выбирают сами бийи из своей среды на совете тайфы. Притом даже не обращают внимания на то, из какого рода-племени этот бий – с коренного ли эля, из старшего ли рода. А тогда, три года тому назад, к ханской тахте, чем кто-либо из остальных биев Айдахар-тайфы, был ближе всех Заннган-Кез. Еще бы, если благодаря Великому Танг-Эри твой эль во всей тайфе является самым большим и сильным, а о том, что эта капризная баловница судьбы – Любовь Народная всегда липнет к сильному, знают даже маленькие дети. А в тайфе нет эля, который превосходил бы эль Заннган-Кез как по количеству народа, так и по обилию земель и скота. И в основном именно бесшабашные удальцы из его эля не дают покоя аланам. И сам Заннган-Кез любит ходить в жортууулы, и глаз его, правый, выбил когда-то давно один из аланских джигитов во время схватки. Тогда Заннган-Кез был еще молод, и обязательно раза два в год ходил на аланские земли в жортууул. С тех пор прошло много лет, но Заннган-Кез еще больше, чем раньше, возненавидел алан. Говорили, что он в последние годы чуть ли не с ума сошел от злости и жестокости.

Да, тогда очень надеялся Заннган-Кез сесть на ханскую тахту, но не смог. Ходили слухи о том, что бийи Айдахартайфы, пошушукавшись, решили меж собой так – пусть кто угодно будет ханом тайфы, но только не Заннган-Кез. Одни говорили так – бийи Айдахар-тайфы не захотели избрать ханом Заннган-Кезя, потому что боялись, что он, сев на ханскую тахту, станет зулмугу, тираном-извергом, и никому от него житья не будет – ни им, биям, ни народу. Другие же утверждали иное – наоборот, хан должен быть человеком твердым и решительным, и Занган-Кезя вовсе никто и не боялся, а все было, вроде бы, просто: они не хотели, чтобы по всему свету люди говорили о том, что ханом знаменитой Айдахар-тайфы является какой-то одноглазый, похожий на эмегена. Но как бы там ни было, а тогда ханом Айдахар-тайфы бийи избрали не Занган-Кезя, а Боз-Батыр-бия. И с тех пор, говорят, Занган-Кез в ярости бросается на всех, как бешеный волк, а его жортууулы не дают покоя ни будинам, ни аланам. Говорят, что даже на журты и кошы своих же ненавистных биев он и его джигиты совершают по ночам, словно волчья стая, разбойничьи набеги. Украденные у своих биев табуны лошадей он угоняет в соседние табуны или в земли других народов, и там отдает таким же проходимцам, как и сам. А у них забирает другой скот или других лошадей, пусть даже и поменьше, и похуже. И пригоняет их к себе, как будто возвращается из набега в другие тайфы или на земли соседних народов, да еще грудь выпячивает, словно действительно возвращается из дальнего героического жортууула. Все об этом знают. Да что толку, что знают, если схватить его на месте преступления никто не может? Но то, что сегодня натворил Занган-Кез, если здесь, конечно, не обошлось без него, это уж совсем неслыханное хамство – ведь, выходит он плюнул в лицо Боз-Батыр-хану!

– Если эту подлость совершил действительно он, то Боз-Батыр-хан наверняка не погладит его по головке! – сказал Залим, светловолосый, синеглазый, сын хана Берю-тайфы Коркмаз-хана.

Залим почему-то потянулся в сторону бабушки Балкыз, матери отца, которая была дочерью будинского бия. У нее, видно, и имя-то было другое, а Балкыз назвали уже позже, когда стала аланской невесткой. Балкыз- Девушка-Мед – потому что она и сама была цвета меда, и являлась дочерью народа, у которого столько меду, что он его и с хлебом ест, и с водою пьет. Когда женился Кек-Батыр-хан, один из его друзей вроде бы сказал: «Кек-Батыр в бочку с медом нырнул!..»

– Если б тот, кто это сделал, боялся или стеснялся Боз-Батыр-хана, он бы на такое не осмелился – в это, джигиты, можете поверить, – сказал Джанибек. – К тому же сарыбатыровские бийи не очень-то преклоняются перед своими ханами. У них ханы – как бы еще не настоящие ханы. Не говоря уж о том, что у них нет даже и великого хана, как у нас. А потому, да и вы сами хорошо знаете, их тайфные ханы постоянно грызутся между собой. Само собой разумеется, каждый хан хочет быть сильнее, уважаемее других. Любым путем. Пусть даже и войной, пусть даже и разбойничьими жортууулами. Короче, сарыбатыры ни себе покоя не дают, ни нам – все время воюют! Им и хорошо! А то, если они объединятся, – нам конец, сразу же сожрут нас. Их вон сколько!

– Эх ты, слабак! Как ты можешь так говорить?! Пусть даже их и много, но они все равно нас не смогут победить! – пылко заявил Залим.

Берю-тафа соседствует с будинами, а что будины издавна являются младшими братьями[39] асов, не любят ссор и войн, не боятся работы, пашут землю и растят рожь, овес и пшеницу, а самое главное , люди они мирные и спокойного нрава – об этом ведь знают все. И конечно же, совсем не трудно слыть храбрецом, если сосед у тебя тих и покладист. Попробовал бы пожить по соседству с сарыбатырами, тогда б ты другую песню затянул!

– Клянусь, если будет много – победят! Пчелы и то побеждают медведя, если их много! А так – мы тоже не настолько слабаки, и не трусы вовсе! – ответил Джанибек.

Кара-Батыр, задумавшись над словами Джанибека, сказанными чуть раньше, не сдержался и вмешался в разговор своих более молодых негеров.

– В семье и в роду, в эле и тайфе, хоть целиком в народе – везде нужен один предводитель, которого слушаются все, – сказал он. – А иначе ни семей, ни рода, ни эля, ни тайфы нет. А народа – тем более. « Барана без хозяина – волк задирет, народа без хана – враг затопчет» – не зря же так говорится. Так что, если не подчинятся воле единого хана сарыбатырам предстоит не очень- то сладкая жизнь. Даже и не враги, а сами себя они затопчут!

– Ты, Кара-Батыр, конечно, прав. Но ты знаешь, как это трудно согласиться с правдой? – спросил Залим. По вашим рассказам, выходит, что сейчас хан любой тайфы у сарыбатыров – сам себе хозяин, и бийи не особенно-то подвластны ханам. Значит, каждый из них хан и хозяин на своей земле и над народом, и над скотом. Если чувствует силу и возможность, в любое время может отправиться в жортууул куда захочет, сможет – пригонит скот, привезет добро. А если над всеми встанет единый хан – Великий хан, да еще совсем не слабенький и не очень-то добренький, попробуй тогда сделать хоть один шаг в сторону без его ведома! Не сделаешь, клянусь Великим Танг-Эри! Так-то, брат мой! Если б все ханы и бийи думали именно так, как говоришь ты – мол, эту малую неудобность я стерпел, лишь бы всему народу было хорошо! Да и не все наши тайфные ханы, наверное, не с великой радостью сами стали вначале под отцовскую руку Великого хана, да только выхода иного у них наверняка не было. Но теперь, сегодня-то, мы все, конечно, понимаем – если народ един, то и предводитель у него должен быть един, иначе этот народ разорвут на клочья и в скором времени от него и следа не останется!

Так что, давайте оставим в покое сарыбатыров, не надо им подсовывать и Великого хана – пусть грызут и уничтожают друг друга! Разве нам от этого плохо?

– Нет, от этого нам плохо не будет. И вовсе не о них наши злобы, а о самих себе,- сказал Кара-Батыр. – Я просто говорю о том, что везде и повсюду должен быть один предводитель – в семье и в журте, в роду и эле, в тайфе и в гнездовье. Пусть он называется как угодно – отец тама, отец рода, бий или хан.

– Да только и здесь есть одна загвоздка, Кара-Батыр, – а вдруг тот хан, под рукой которого ты ищешь отцовское тепло, окажется не родным отцом, а злым отчимом. Кто это заранее может знать? – сказал Занбермез, молчавший до сих пор младший сын Ас-Каплан-хана, хана Тулугар-тайы.

Занбермез уже вполне зрелый мужчина, ему около тридцати. Хотя с первого взгляда и кажется немного худощавым, но довольно широкие плечи говорят, что у него силенка есть, а цепкий взгляд и тонкие губы свидетельствуют о его смелом и решительном характере. Да его и так хорошо знают все асы Алан-Ас-Уи; в стороне захода солнца. Разве есть кто-нибудь, кто не знает имя Занбермез-батыра, кто не слышал легенды о нем? А с тех пор, как он вернулся с жортууула на берега великой мореподобной реки Долай-сай – тем более. С тех пор прошло всего два года, тогда все удивлялись тому, как много всякого добра он и его негеры привезли с того жортууула. И меч, что сейчас висит у него на поясе, он тоже принес с того жортууула. Прекрасная вещь, ножны и те украшены золотом и изумрудами и жемчугами, не говоря уже о рукояти…

– Если хан не проявляет о народе отцовскую заботу – разве он хан?

– Э-э-э, брат мой, Кара-Батыр! Что человек, что небо – одно и тоже: кто знает, что там у них внутри? Ты не думай, что все такие же, как Темир-Зан-хан, – добавил Занбермез, вспомнив своего деда Кара-Заш-хана и подумай, что Кара-Батыр может понять его совсем неправильно. Нет, не потому, что он чего-то боится, а просто потому, что действительно глубоко уважает Великого хана.

– Я и не спорю, Занбермез, – сказал Кара-Батыр. – Бывает, человек поднимается на гору – и то закружится голова. А если человек поднимается над народом – тоже так бывает, наверное.

В это время они взобрались на гребень холма и глянули дальше вниз на долину небольшой реки и сразу же прекратили беседу. Они дети народа, живущие в мире набегов, войн и всяких разбоев, с одного только взгляда поняли, что для журта, расположенного у них впереди на живописном берегу реки, сегодняшний день стал черным днем. Хотя снова ничего и не слышно, но видно хорошо – над журтом сейчас стоит стон и плачь, крики о помощи и проклятья: Бегают люди, дымят остатки сгоревших шатров, иногда проскакивают одинокие всадники.

Не говоря ни слова, все кинулись туда, вниз. Два-три броска, наверное, было до журта, и все это время они скакали молча – о беде не стоит много говорить. Вот и доехали. Уж лучше бы не доезжать никогда до такого места: и там, и здесь в лужах крови лежали убитые, кричали раненные; одни сидели на коленях перед ними, плакали и рвали на себе волосы от горя; другие почему-то таскали воду с реки и пытались потушить уже тлеющие остатки своих шатров, как будто там сохранилось что-то пригодное; третьи бегают туда-сюда, ищут своих детей, спрашивают о родственниках; четвертые свалили в жалкую кучку свое оставшееся добро и сидя на ней раскачиваются, плача и стеная.

Вновь увидев всадников, мчащихся к журту, люди сперва в панике стали разбегаться, но когда узнали, что они свои, успокоились немного и стали, плача, рассказывать о том, что здесь произошло. Узнав, что сын хана тайфы Джанибек тоже здесь, столпились вокруг него.

– За разбойниками уже погнались воины-джигиты. И я тоже сейчас направляюсь с оставшимися. А вы, оставшиеся в живых, присмотрите за раненными, позаботьтесь о мертвых! – так сказав, Джанибек подошел к Кара-Батыру.

– Позволь, Кара-Батыр, взять остальных джигитов и пуститься в погоню. Кто их знает, что там? – попросил он.

– Хорошо. Давайте побыстрее. Я тоже с вами.

– Нет, нет! Так нельзя! Ты оставайся здесь – ты старший и должен быть при караване. И Огурлу придержать, коль будет рваться! – кричал Джанибек, уже садясь на своего коня.

И вскоре он с оставшейся сотней ханских джигитов тоже уже мчался за невидимым противником. Чтобы ни говорил, но Кара-Батыр не смог удержать Огурлу и его негеров, и они тоже поскакали вместе с Джанибеком. Смог удержать возле себя только Залима и Занбермеза. Их и послал навстречу каравану.

– Ни к чему и келин, и девушкам видеть всю эту жестокость – остановите караван вон на той поляне, – и показал на луг возле реки примерно в двух-трех бросках от журта.

– Хо! – коротко, как молодые воины-джигиты, ответили Залим и Занбермез и отправились навстречу каравану.

Кара-Батыр нашел среди людей журта одного мужчину, который не совсем потерял голову в этом аду, и с ним можно было поговорить.

– Это один из наших, рода Цора[40], журтов,- стал рассказывать тот. – Звать меня Зютю[41]. Да не дает мне Тант-Эри ошибиться, наверное, их было около шестидесяти – вот столько сарыбатыров налетело около полудня. А что они сделали – видишь сам. Занган-Кез тоже,кажется был среди них. Да пусть его имя упоминается на том свете, я слышал, как один из них кричал предводителю: «Касай, Касай!» Ведь собственное имя Занган-Кезя и есть Касай. Сам знаешь кого-молодиц, девушек, джигитов, что посмирнее и молодых, здоровых мужчин – угнали. А остальных, сопротивлявшихся, не успевших убежать, скрыться, поубивали. А добро, что смогли взять с собой – взяли, что не смогли – сожгли. Как и делали раньше, в самые худшие времена. Что же мне еще сказать?

И что обидно – так это то, что обманувшись относительным замиранием, мы не были готовы вот к такой подлости. Эх, этот проклятый мир! И волк – волк, и человек – волк!

– Сколько человек угнали в рабство?

– Как же мне это сказать? Скольких они, изверги, сгубили, скольких ранили, сколько уцелело – откуда же мне сейчас это знать? Человек двадцать, не меньше, угнали, конечно.

– А где были джигиты журта? Они не смогли оказать сопротивление?

– Кто же мог такое предположить? А где же быть джигитам – на кошах, возле табунов да стад. Что с ними – тоже неизвестно. А те, что были в журте, сопротивлялись, бедные, да что они могли поделать – несколько человек? Погибли все. Самое большее – человек десять, наверное, было.

– А как твоя семья?

– Два сына на коше, возле отары. сам знаешь, баранов быстро не погонишь, а поэтому жортууулцы их не трогают – может быть, Танг-Эри смилостивился, и они остались в живых. Младший был в журте, его угнали. И двух девочек, и келин. Дети, я и да будешь ты многоуважаем, хозяйка – вот мы и остались. Вот она, успокаивает детей. Четыре шатра у нас на таме было, а один вроде бы уцелел, но и тот затоптан. А из имущества остались лишь чашки да ложки.

О, Святой Элия! Почему же ты не ударишь своей огненной плеткой тех собак, что в образе людей напали на нас, и не превратишь их в пепел? А ты разве не видишь, Великий Танг-Эри, что здест делается? – простонал Зютю, протянув руки к небу – к Святому Солнцу.

– Не надо, брат мой, не говори так, обращаясь к Великому Танг-Эри, не рассерди Всемогущего в Великого Отца Нашего Небесного! Раскайся! – сказал Кара-Батыр, даже побаиваясь, что находятся рядом с этим человеком. А вдруг Великий Танг-Эри не выдержит дерзкие, с вызовом, слова Зюрю и решится наказать его…

– Прости, прости меня, Великий Танг-Эри! Не держи на меня обиду – я просто сошел с ума от горя и сам не знаю, что болтаю! Прости…

Кара-Батыр положил руку на плечо Зютю.

– Возьми себя в руки и не сдавайся, брат мой! Поверь в свои силы! Ты же мужчина! Видишь ведь – в журте кроме женщин и детей никого нет. И если ты проявишь слабость, что же тогда им делать? – сказал Кара-Батыр. – Поверь мне – за разбойниками погнались очень смелые, быстрые джигиты, и они смогут догнать этих негодяев и вернуть журту и людей, и табуны, и имущество. И прямо у вас на глазах, за зверства и жестокость мы отрубим им головы!..

Кара-Батыр, опустив поводья , медленно едет туда, где остановился караван. До чего же жесток и несправедлив этот мир! Почему это так, о, Святое Солнце? Если мы – народ асов-народ нартов – твои дети, тогда почему же так тернист и каменист наш жизненный путь? Почему льется наша кровь, почему мы страдаем? Или же мы, недалекие умом, чрезмерно возгордившись, наделали глупостей и этим обидели тебя? Если так – прости нас, Святое Солнце – Великий и Милостивый Танг-Эри! Смягчи свой гнев – если не ты сам, то кто же тогда твоим детям поможет? Кто утрет и осушит наши слезы, если не ты сам? Будь милосерден, прости нас, Великий Танг-Эри! Дай нашим журтам – мир, народу нашему – достаток!

– Кара-Батыр, установить шатры? Сегодня-то наверняка здесь заночуем? – спросил Залим.

– Хорошо, установите, но немного попозже. А сейчас собери джигитов, что у нас осталось – кучеров, поваров там – и отправляйтесь в журт. Помогите кому надо, присмотрите за ранеными. Прихватите три-четыре казана, возьмите баранов. Там много раненых, детей, слабых стариков – приготовьте что-нибудь горячее.

– Хо! – коротко ответил Залим и отправился исполнять поручение старшего.

Огурлу, Алан-Зигит, Джанибек и их негеры вернулись к вечеру. Как только они оказались вблизи журта, поднялись невероятная суматоха, шум и гам, точно так же, когда к овцам выпускают ягнят – родители и дети, найдя друг друга, забыв все беды и горести, радуются встрече, обнимаются, целуются и даже плачут от счастья.

Алан-Зигит рассказал Кара-Батыру обо всем подробно.

– Им не удалось далеко уйти, догнали мы их. Когда поняли, что бесполезно сопротивляться, тогда они побросали оружие и сдались. Те, конечно, у кого хоть немного ума имелось. А те, что вздумали поиграть с мечами, остались там, лежат спокойно – теперь ни на кого нападать не будут. А что более всего приятно – так это то, что и сам Занган-Кез оказался в наших руках.

– Молодцы! А джигиты все живые?

– Пятеро ранены, но, слава Великому Танг-Эри, не тяжело. Поправятся, жить будут.

– Благодарение Великому Танг-Эри!

– Что будем делать с собаками?

– О них можем подумать и завтра, а сегодня давай позаботимся о бедных людях журта, у них столько горя. Организуйте джигитов и ты, Джанибек, и ты, Алан-Зигит, помогите чем можете. А вечером попозже поговорим и сделаем так, как посчитаем нужным…

Поздно вечером, когда люди и поужинали, и немного перевели дух от трагических событий сегодняшнего дня, вокруг костра у шатра Кара-Батыра собрались все взрослые мужчины каравана.

– Мне не к чему рассказывать вам – вы и сами хорошо знаете то, что произошло. Что будем делать с теми собаками, которые оказались в наших руках? Скажите, что вы думаете по этому поводу. И еще – следует ли нам задержаться здесь на два-три дня, помочь людям пострадавшего журта, или же надо продолжить свой путь? И по этому поводу тоже выскажите свое мнение, – сказал Кара-Батыр.

Батыры молчали, не зная что и сказать. Тогда попросил разрешения сказать слово Алан-Зигит.

– Здесь, Кара-Батыр, когда есть ты, нам нечего вести долгие разговоры о том, что нам делать да как нам быть. Сам решай, как считаешь нужным, а мы будем исполнять твою волю. А если тебе надо знать и наше мнение – могу сказать.

– Говори, говори!

– Джанибек-батыр, сын хана тайфы здесь, пусть завтра же пошлет в ближайшие журты и в эль вестников, пусть эль соберет джигитов и приготовится к отражению возможных набегов – вот и все. А что нам делать здесь два-три дня? Пусть Великий Танг-Эри сделает дорогу умерших в Нижний мир короткой и легкой – после того, как предадим их тела земле, в руки Большой Матери, нам нечего здесь делать. А потом надо решить что делать с Заниган-Кезем и с его дружками, а затем, покончив и с этим делом, после полудня, я думаю, караван может продолжить свой путь. Нас ждут в журте Великого хана, об этом не надо забывать. А мы уже опаздываем на три-четыре дня от оговоренного срока – там будут беспокоится.

– А вы что скажете? – обратился Кара-Батыр к остальным своим негерам.

– К тому, что сказал Алан-Зигит, навряд ли мы что-то добавим, – сказал Занбермез. – Джанибек, может, что хочет сказать. Здесь никого нет, кто не готов помочь ему чем угодно. Пусть скажет, если мы что-то можем сделать. Сделаем, а потом, как и говорит Алан-Зигит, тронемся в путь.

– Спасибо тебе, Кара-Батыр! Спасибо вам, братья мои! – сказал Джанибек. – То, что вы все так переживаете эту беду, что случилось в нашей тайфе, ваше искреннее братское отношение ко всем пострадавшим – это самая большая помощь и поддержка нам. Что случилось – то уже случилось, и как бы мы не скорбели, но вернуть назад время и что-либо исправить мы не в силах. И ты, Кара-Батыр, и вы, братья мои, сделали все, что могли – догнали разбойников и вызволили из неволи людей, вернули их скот и имущество. Чем же вы еще могли им помочь? А погибших воскресить вы тоже не сможете. Мы можем только пожелать, чтоб дорога их в Нижний мир была легкой и короткой. А караван, как и предлагает Алан-Зигит, пусть продолжит свой путь. Не надо оставлять никого и из ханских джигитов. Я сам побуду здесь дня два, соберу джигитов, поговорю – пусть будут начеку. Эта беда случилась потому, что слишком успокоились, поверили, что мир и согласие нужны всем. А, оказывается, не всем они нужны – и мир, и согласие.

А тебя, Кара-Батыр, прошу исполнить только одну мою просьбу.

– Говори – что хочешь? Никто из нас тебе не откажет, если он в силах исполнить твою просьбу.

– Судьбу остальных решай сам, а Заниган-Кезя отдай мне!

– Не только судьбу Заниган-Кезя, но и всех остальных ты волен решать сам. Они совершили набег на вашу тайфу, и все беды они обрушили на головы ваших людей. А потому, хотя Алан-Зигит и помог вам, но они попали в плен в ваши руки – так и будем считать! – сказал Кара-Батыр.

– Нет! Ханские джигиты помогли нашим людям избежать еще больших бед – они спасли от неволи людей, вернули скот и имущество, взяли в полон наших врагов. Большей помощи, кроме как от самого Великого Танг-Эри, от кого можно было ожидать? Так что, пленники – они тоже пленники Великого хана. Поэтому и прошу – отдай мне Заниган-Кезя, Кара-Батыр! Я должен четвертовать его на глазах всех жителей этого журта. Иначе души людей, погибших от его руки, не найдут успокоения и на том свете. И я не успокоюсь.

– Может быть кто-то и против, но я высказал свое решение, Джанибек, – ответил Кара-Батыр. – И Заниган-Кез, и все его негеры – твои пленники. Поступай с ними как считаешь нужным. Кто-нибудь не согласен со мной?

– Я согласен!

– Я тоже согласен!

– Все мы согласны!

– Спасибо, братья мои! Теперь сердце мое успокоилось! – сказал Джанибек.

На второй день после предания Матери-Земле убитых, при присутствии всего народа Джанибек поручил джигитам переправить на ту сторону реки Заниган-Кезя. Там Заниган-Кезя уже дожидались человек десять всадников. Из них четверо, что сидят на черных жеребцах, джигиты журта, чьих родных и близких убили головорезы Заниган-Кезя. Вот они сеяли привязанные, как обычно, к седлам арканы, одни концы крепко завязали к седлам, а другие концы кинули к спешившимся своим негерам. Те живо подхватили концы и быстро как-то, словно не в самом деле, а в шутку, привязали эти концы к рукам и ногам Заниган-Кезя.

– Останки этого негодяя отволоките подальше – пусть будет он пищей для черных ворон! – сказал Джанибек и, махнув рукой, дал знак джигитам. Четыре жеребца одновременно бросились в четыре разные стороны, послышался только один-единственный короткий крик Заниган-Кезя, и опять стало тихо-тихо – только и было видно, как четыре всадника на черных жеребцах неслись по степи, удаляясь все дальше и дальше…

– Ну и что – видели, что произошло? – спросил Джанибек, прохаживаясь перед плененными жортуулцами и слегка ударяя рукоятью камичи по ладони своей руки. – Я не могу обещать вам, что спасу ваши жизни, за это уж вы меня, друзья мои, не обессудьте, но – велик и могуч Святой Танг-Эри! – если вдруг кто-то из вас все-таки уцелеет, пусть расскажет в своих краях, какую смерть здесь нашел Заниган-Кез. И пусть не очень-то сомневаются все те, кто вздумает, как и Заниган-Кез, отправиться в гости в Алан-Ас-Ую – мы сможем оказать и им точно такие же почести, как и Заниган-Кезю. Хорошо, оставим эти разговоры – тем более они-то вам совсем и не нужны. О таких вещах вам, конечно, сейчас некогда думать, вы думаете сейчас о том, как бы самим спастись. Так ведь? – спокойно спросил Джанибек, как будто действительно беседовал с гостями, глядя им в глаза.

Никто из пленных не смог выдержать его взгляда, все, на кого он переводил свой взор, опускали глаза ниц и молчали.

– Вот, Заниган-Кезя уважили, посадили на тер, а какую нам окажут честь – так, наверное, думаете вы, а? – вновь заговорил Джанибек, опять легонько ударяя по своей ладони камичей, а своими ехидно-вежливыми словами нещадно хлестая по лицам пленников похлеще, чем плеткой. Наверное, многие из них предпочли бы, чтобы их, раздев донага, били бы плетками, чем терпеть этот позор. Но никто из них и слова не смеет сказать: ведь каждый хорошо знает – любого, кто сейчас хоть пикнет, ждет участь Заниган-Кезя.

– Алаила, по-моему, – они глухонемые?! – искусно изображая искреннее удивление, оглядываясь по сторонам, сказал Джанибек. – Так вы глухие или немые? – Действительно грозно спросил вдруг он.

– Не надо ерничать, джигит! Если хочешь убить – убивай, если нет – так нет, а зачем…

– Аха! Один все-таки нашелся! Говорит! И не глухой, и не немой. И не трус! – и Джанибек остановился перед тем, кто заговорил.

Тому на вид было лет двадцать-двадцать два. Чернявый, хорошего роста. Видно, он понял, что в его судьбе уже все решено – гордо вскинул голову, и его взгляд схватился с взглядом Джанибека, как волк с чабанским волкодавом.

– Значит, тебе не нравятся мои слова, так да!

– Да, джигит, так! Если ты мужчина – делай, что тебе и положено! Если собираешься убивать – убивай, отсеки наши головы! А то к чему эти пустые разговоры?

– Ты так считаешь?

– Да – так считаю!

– Ну, что поделаешь, друг мой! Мы не умеем отказывать своим гостям. Желание гостя – для нас закон! – так сказав, Джанибек позвал к себе ханских джигитов.

Тотчас же к нему подошли двое.

– Вы слышали его слова?

– Слышали.

– Исполните его пожелание!

Взяв пленного за руки, джигиты отвели его в сторонку. Один из джигитов достал меч, взмах – и голова пленного упала на землю раньше собственного тела.

– Кому еще не понравились мои слова? – спросил Джанибек, вновь взглянув на пленных.

А у самого так и горит сердце – может, зря погубил сгоряча этого сарыбатыровского разбойника-героя? Может, лучше было бы сказать: «Молодец! Хоть один нашелся настоящий батыр! Будешь моим негером! А остальные – трусы. Все беды на свете только от трусов – рубите им головы!» – и истребить всех этих собак, а того джигита оставить в живых? Разве мало легенд о крепкой мужской дружбе, которая не так уж редко начинается с вражды. «Эх ты! И вправду – не переходишь ли ты границу дозволенности? Смотри, не гневи Великого Танг-Эри!» – сказал сам себе Джанибек.

– Раз молчите, такового среди вас теперь нет, – сказал Джанибек, остановившись посредине. – Тогда давайте сделаем так. Вы все, конечно, достойны последовать за своим бием-вожаком, об этом и речи быть не может, но я могу сегодня поговорить с народом журта. Если люди, у которых вы убили родных, близких людей, сожгли шатры и имущество, скажут: «Нет, нет! Нам ничего не надо, отдайте только в наши руки этих кровопийц, чтобы мы их задушили собственными руками и хотя бы таким путем отведем немного души!» – я ничего поделать не смогу.

Но если я смогу их уговорить, тогда вы сможете сами себя спасти. Вы не так уж редко бывавшие в жортууулах, вероятнее всего, накопили большой количество скота и другого имущества. Так вот, как плату за пролитую кровь, каждый из вас, кто доставит сюда десять лошадей и двадцать баранов – будет отпущен на волю. Поклявшись, что больше сюда ваша нога не ступит. Кто не сделает этого, сами понимаете, у нас другой возможности нет – тот пойдет за Заниган-Кезом.

Итак, друзья мои, помочь по-другому не в моих силах, не обессудьте. Согласны с этим? – спросил Джанибек, словно не с разбойниками-головорезами разговаривал, а беседовал с друзьями-негерами. А те, перед глазами которых стояла недавняя страшная картина, молчат, опустив глаза.

– Джигиты! – вдруг неожиданно обратился Джанибек к воинам-негерам. – Свяжите их по рукам и ногам, да покрепче! Чтоб никто из них не только о побеге помышлять, а шагу сделать не мог!

Джигиты крепко связали руки пленных веревками и погнали их. За журтом крепкими ремнями из сыромятной кожи завязали им и ноги и повалили на землю, а сами вокруг них в трех местах развели костры и стали караулить.

После этого караван стал собираться в путь. И когда вот-вот должны были тронуться, к месту стоянки каравана с журта пришел Зютю с тремя негерами. Они пригнали четырнадцать овец.

– Нас послал к вам жамауат журта, – сказал Зютю. – Из-за этих проклятых разбойников мы не смогли вас как следует принять. А теперь вот пришли просить вас присоединить и эти барашки к жертвенным животным, которые будут зарезаны в честь свадьбы сына Великого хана. Келин вступила на нашу землю с добром – благодаря ей наши люди вызволены из неволи, нам возвратили наш угнанный скот, украденное имущество, пришел конец злодею Заниган-Кезю, который не давал нам житья долгие годы.

Так что, просим вас наших барашков довезти до ханского журта, а там присоединить к жертвенным животным, которые будут зарезаны к свадьбе. Над ними уже сказано слово к Танг-Эри[42].

– Спасибо вам! Да пусть дарует вашему журту и жамауату вашего журта Великий Танг-Эри мирную и богатую жизнь впредь! – поблагодарил Кара-Батыр, удивляясь доброму, большому сердцу жамауата, сумевшему и в такой беде проявить чуткое внимание к чужой, казалось бы, радости.

Через неделю караван наконец добрался до ханского журта. Специальные караульные еще издали заметили его, и народ встретил караван невесты большим тоем…

 

 

V

 

В эти дни, в дни свадьбы Огурлу и Толган-Ай, журт Великого хана Алан-Ас-Уи стал похожим на муравейник – так много здесь народу. И с тех пор, как Огурлу уехал со своими нёгерами за невестой – уже целых три недели! – в журте идет той, молодежь соревнуется не только в умении изящно танцевать и красиво петь, но и в джигитовке – в мастерстве владеть мечом и копьем, в скачках и бегах, в борьбе и стрельбе из лука. А гости постарше, почетные гости сидят в специально для них поставленных ханских шатрах, ведут спокойные, долгие беседы о том и о сем, а когда это им начинает надоедать, отправляются на охоту.

А теперь весь народ высыпал навстречу каравану невесты. Молодежь встретила караван еще за журтом и теперь повозку невесты сопровождает большая группа танцующих и поющих джигитов и девушек.

Вот белая повозка остановилась перед шатром Огурлу. И тотчас же быстрые молодицы постелили белые кийизы от повозки до шатра, чтобы ханская невеста не запачкала-запылила свои ножки. Нарядно одетые семь мальчиков и семь девочек – да подарит ей Небо семь сыновей и семь дочерей! – выстроившись на белых кийизах, приготовились шествовать перед келин в ее шатер.

Ханша-мать дала знак рукой – давайте, мол, уйдем, не будем мешать: до свершения специального обряда показа взрослые со стороны жениха не должны видеть лица невесты. Ханша-мать и ханбийче Ариука, и остальные женщины в годах, что были с ними, зашли в шатер ханбийче. А Темир-Зан-хана и его негеров джигиты загнали в ханский шатер.

А в это время к ханскому журту со стороны захода солнца подходил другой караван, но на него никто не обратил особого внимания – ведь все были увлечены караваном невесты Великого хана. К тому же торговые караваны на земле Алан-Ас-Уи теперь – явление обычное, этот тоже, наверное, один из них. Да, так оно и было. Только вот о том, что этот караван идет из такой дали, откуда сюда еще ни один торговец не доходил, и что хозяином каравана является асский человек и ведет его он сам, и какое большое значение в дальнейшей судьбе всех асов будет иметь этот человек – об этом, конечно, никто ничего не знал.

На второй день, извинившись перед почетными гостями, Алан-Зигит прошел к Темир-Зан-хану и что-то шепнул ему на ухо.

– Охо! – удивился Темир-Зан-хан. – зачем мне-то об этом говоришь? Отведи его в шатер ханбийче – ткани да разное тряпье, наверное, привез, а это интересует, кажется, женщин.

– Он говорит, что привез очень нужную тебе вещь. Другому, говорит, не могу показать, – тоже уже не шепотом сказал Алан-Зигит.

– А разве ты сам, Алан-Зигит, не понимаешь, что сейчас я не могу такими делами заниматься? Скажи ему – гости, мол, почетные, свадьба, той идет, в такое время…

– Сказал. Но он все твердит, что должен показать Великому хану свой товар именно сейчас, когда почетные гости еще здесь. А то, говорит, если гости уедут, хан рассердится на меня за то, что я вовремя не дал ему посмотреть товар…

– Что там случилось? – спросил старший на свадьбе Цомарт[43] – один из уважаемых людей рода Абай.

– Ничего особенного, Цомарт, – ответил Алан-Зигит. – Один человек, приехавший издалека, хотел встретиться с Великим ханом.

– Если он приехал издалека, если он достойный человек, почему же не приглашаете его к нам, сюда? – спросил Цомарт.

– Да нет! Он купец. Говорит, что привез какую-то необыкновенную вещь и желает непременно показать ее хану, – сказал Алан-Зигит.

– Сходи, Темир-Зан, сходи! А вдруг в этот приятный для всех нас день Великий Танг-Эри решил еще чем-то тебя обрадовать и послал свой подарок с этим человеком. Иди, иди!

– Извините! Я сейчас! – сказал Темир-Зан-хан, поднимаясь со своего места. Конечно, из-за такой мелочи он бы не отлучался от своих почетных гостей, но что делать, если Цомарт сказал иди?

– Где же он? – спросил хан, когда вышел из шатра.

– В моем шатре. Позвать сюда?

– Нет! Не станем же мы здесь, при народе, торговаться – пойдем к тебе.

Алан-Зигит поднял полог шатра и пропустил вперед Великого хана. Как только хан вошел в шатер, человек, сидевший на тере на кийизе, вскочил с места и низко поклонился.

Темир-Зан-хан слышал о том, что там, в далекой дали за горами и морями, люди встречают хана в знак уважения вот так, согнувшись или даже вовсе упав ниц, чему люди асские, конечно, очень удивлялись.

– Приезжай здоровым, добрый человек! – поздоровался Великий хан, подавая приезжему руку.

– И ты будь здоров, Великий хан! Да будет светлым твой день! – ответил купец.

– Кто ты, добрый человек, с какими делами-заботами к нам заехал, что ты хотел мне показать? – спросил хан, сокращая обычный церемониал встречи, торопясь вернуться к гостям.

– Мое имя – Кючюк[44]. Сам я со стороны Тер-Уи, купец. А ты – Великий хан Ас-Уи[45] Темир-Зан-хан?

– Да, с благословения Великого Танг-Эри, я – хан Алан-Ас-Уи Темир-Зан. Теперь ты можешь показать то, что привез для меня?

– То, что я привез тебе – глазами не увидишь и руками не тронешь, Великий хан! – сказал Кючюк. – И эту вещь мне хотелось бы показать тебе одному.

Великий хан, кажется, понял, что это привез ему этот странный заморский купец.

– Алан-Зигит, стань у входа и пока никого сюда не впускай! – велел хан, и Алан-Зигит тоже кое о чем догадался и молча вышел. По крайней мере, этот человек – не простой купец.

– Садись, Кючюк-батыр, рассказывай – я слушаю тебя, – сказал хан.

– Хорошо, что я приехал именно в это время, когда здесь находятся и тайфные ханы, и бийи, – сказал Кючюк, и тут, вспомнив что-то, встал, прервав свой рассказ.

Удивленный, хан встал тоже.

– Прошу извинить меня – я был слишком поглощен своим делом и забыл тебя поздравить, – и с тем Кючюк обеими руками взял руку хана. – Да в добрый день вступает келин на землю Алан-Ас-Уи! Да будут у нее много-много детей, и первенцом у нее пусть будет мальчик, и пусть он вырастет известным батыром!

– Спасибо! Спасибо! Пусть осуществятся и твои мечты! – ответил Великий хан. – Садись, садись теперь и скажи, что хотел сказать.

– Хорошо. Я сейчас коротко скажу, а потом, если захочешь, можем и поговорить более подробно – я вижу, ты торопишься к своим гостям, – сказал Кючюк.

– Говори, говори! Я особо никуда не тороплюсь, – ответил хан.

– Дело вот в чем, – начал Кючюк. – Вы, наверное, слышали про кажаров – народ воинственный и сильный? У нас их называют фарсами.

– Да, я слышал, что этот народ подмял под себя все окрестные народы. Там, где-то вдали, за горами Каф-Ас-Уи. Только нам-то от этого что?

– Скажу коротко – летом, поближе к осени, когда и людям, и лошадям легче будет находить пищу и воду, Великий хан фарсов Дарий, так его звать, собирается совершить на вашу землю большой жортууул. Я – ас, хотя и живу вдали от Ас-Уи. И не хочу, чтобы на землю моих предков пришла беда, не хочу страданий своему народу. Потому-то и пришел сюда, на край земли, хотя там я жил в достатке и ни в чем не нуждался.

– И это – серьезно, действительно так? – спросил Великий хан.

– Да – очень серьезно. Потому я и здесь.

– Хорошо. Спасибе тебе! Закончим свадьбу – поговорим серьезно. А сейчас прошу в мой шатер, будешь почетным гостем, если не очень устал с дороги.

– Спасибо! Я и так, и так твой гость, и не обязательно мне сидеть в ханском шатре.

– Нет, нет! Так нельзя. Такой гость должен сидеть в достойном месте. Не спорь – идем со мной! – и с тем Темир-Зан-хан встал со своего места…

Еще целую неделю продолжался свадебный той в ханском журте – молодежь пела и танцевала, устраивала разные игры и соревнования, а вечерами возле костров все слушали долгие, но такие интересные героические песни и сказания о дальних жортууулах асских богатырей, подвигах нартов…

Но вот и закончились веселые свадебные дни, и гости засобирались в путь.

Вечером, накануне отъезда гостей, Великий хан обратился ко всем со словами благодарности.

– Спасибо вам! – сказал Теир-Зан-хан. – Да пусть ваши ноги, уставшие, пройдя большой путь к нам, будут всегда легкими и быстрыми и никогда не болеют! Вы оказали нам уважение, посетив наш журт – да уважит вас Великий Танг-Эри! Да будет всегда так – пусть самыми большими трудностями в нашей жизни будут наши участия на свадьбах да в разных тоях!

– И тебе спасибо! И тебя самого, и журт твой да благословит Великий Танг-Эри! – ответили гости и вновь потянулись к чашам с бузой и к бокалам с вином, радуясь тому, что эти-то чаши и бокалы наверняка последние на этой свадьбе – за целый месяц, пока шел той, им всем надоело пить и есть без конца.

Но Темир-Зан-хан продолжал говорить, а потому все поставили свои чаши и бокалы обратно и стали слушать Великого хана.

– Братья мои! Сегодня свадьба закончилась, но вам придется задержаться еще на один день – появилась важная новость, и мы должны посоветоваться! Почти все, которые должны быть на Большом совете, здесь. Начнем совет завтра же после завтрака. А сегодня – отдыхайте, чтоб завтра все были в хорошем расположении духа. Согласны с этим? – спросил Великий хан.

– Согласны! Пусть будет так! – сказали гости.

Если слова хана перевести с ханского языка на обычный, они означают следующее – завтра предстоит серьезный разговор, и мне нужны ваши головы чистыми и светлыми, а не затуманенные бузой и вином – на сегодня пить хватит, расходитесь по своим шатрам и выспитесь. Ханы и бийи это поняли и с удовольствием приняли разумный совет Великого хана.

Большой совет начался в сказанное время. Увидев на совете незнакомого человека, люди удивленно поглядывали на него. Этим человеком был Кючюк. Когда все нужные люди собрались, Темир-Зан-хан встал и сказал:

– Наш гость уважаемый Кючюк-батыр приехал к нам издалека, из земель, расположенных за горами Каф-Ас-Уи, и принес очень интересную весть. Давайте сперва выслушаем его. – И обратившись к тому человеку, попросил: – Говори, Кючюк-батыр!

Кючюк встал.

– Я постараюсь не утомить вас долгой речью, уважаемые ханы и бийи, – сказал Кючюк. – Если коротко, дело обстоит так, – летом, поближе к осени, когда легче добыть и пищу, и воду для людей, на вашу землю, вероятнее всего, будет совершен большой жортууул. Вы должны подумать, как к нему подготовиться. Жортууул будет совершен с нижней стороны Долай-сай, со стороны Даг-Уи. Вот и все, что я хотел сообщить вам, – так сказав, Кючюк умолк, и, видно, ожидая вопросов, продолжал стоять.

– Если все это правда, Кючюк-батыр, то те, которые собираются совершить жортууул на наши земли – это кажары, так да? – спросил Танг-Берди-хан – хан тайфы, чьи земли простирались чуть ли не до самых берегов Долай-сая.

– Ты, уважаемый брат мой, совершенно прав – это кажары. Великим ханом кажаров является сейчас Дарий-батыр, если слышали.

– Давайте, друзья мои, сделаем так, – сказал Темир-Зан-хан. – То, что нам сообщил Кючюк-батыр, скорее всего – это правда, так как он наш – асский человек, да к тому же не стал бы он, наверное, отправляться в столь длинный и опасный путь, только для того, чтобы сообщить нам какие-то слухи, пустые разговоры. А раз так, давайте попросим Кючюк-батыра рассказать нам более подробно обо всем – что это за народ такой эти кажары, какова их сила. Но сперва, конечно, пусть расскажет о себе, познакомимися получше. А потом уже поговорим о том, что нам делать, да как встречать врага. Согласны?

– Согласны! Правильно! Пусть будет так! – раздались голоса.

– Тогда, раз все с этим согласны, – повернулся Темир-Зан-хан к Кючюку, – рассказывай, брат мой, – кто ты, откуда родом? Об остальном – потом. Рассказывай спокойно, не торопясь – мы никуда не спешим.

– Хорошо! – согласился Кючюк. – Из героических песен и сказаний и вы, конечно, знаете, что примерно лет сто пятьдесят тому назад асы совершили большой жортууул[46] на земли, расположенные за Каф-Ас-Уей, и что они там пробыли довольно долгое время. Песня об Ас-Батыре[47], как вы знаете, как раз о том жортуууле. В этом жортуууле асы были так долго, что многие там женились, и когда стали возвращаться домой, то довольно большое их количество – женатые, имеющие детей – так там и остались. Это были известные батыры, женившиеся на дочерях тамошних ханов и биев. Я тоже являюсь отпрыском одного такого батыра, оставшегося там. Есть такая земля за Большим морем – Лидия называется, я там живу. Ну вот уже около тридцати лет, как кажары завоевали нас, и теперь наши земли тоже принадлежат им. Звать меня, вы уже знаете, Кючюком, отца моего звали Конаком, а родом мы из Айдаболовых, – так коротко сказав о себе, Кючюк хотел продолжить свой рассказ, но тут вскочил со своего места Алтынбай-хан.

– Мы тогда с тобой братья, друг мой! – воскликнул он радостно и, подойдя к Кючюку, обнял его и с жаром пожал руку.

Он был так рад, будто встретился сейчас с родным своим братом, с которым его разлучила в детстве злая судьба.

– Ладно, ладно! Потом налюбуетесь друг на друга, – улыбнувшись, сказал Великий хан, положив руки на плечи обретших друг друга братьев. – А сейчас, Алтынбай, позволь Кючюк-батыру продолжить рассказ.

Алтынбай-хан сел на свое место.

– Теперь о кожарах, – продолжил свой рассказ Кючюк. – Лет сорок тому назад кажары под властью мадиев[48]. И вот, умирает, рассказывают, уже старый царь Мадии, и на трон садится Астуяк[49]. И сразу же начинается смута – видно, Астуяк хотел по-настоящему прибрать к рукам тайфных ханов.

Глядя на то, что ханы мадиев затеяли между собой свару, хан кажаров Куруш[50], собрав джигитов своего народа, восстал. Восстал и победил. И стал Великим ханом всего объединенного ханства мадиев и кажаров. Но теперь вверху оказались кажары, а мадии немного оттесняются от трона. Но Куруш-хан был умелым ханом – он не унижает мадиев, как совсем недавно мадии унижали кажаров, не оскорбляет их, а говорит, что новое Кажарское ханство является теперь родиной двух братских народов – мадиев и кажаров. И вправду, наравне с представителями знатных кажарских родов при хане служат и знатные мадии. Поэтому мадии не пошли против Куруша, и он укрепился на троне. И вскоре он завоевал все народы и земли вокруг и Баба-эли[51], и Суу-Эр[52], и Ак-Калу[53], и Ас-Сур-Ую[54]. А его сын Камбуджия[55] захватил даже далекий Мисир. Говорят, когда они были в Мисире, Бардия, его младший брат, попытался сесть на трон вместо старшего брата. Когда тот с частью своих войск ушел далеко вниз по реке Нил и долго не возвращался. А когда вернулся, видно, стало ему известно о несбывшихся замыслах своего братца. И отправил он тогда своего брата домой, на родину, да по пути с ним случилось несчастье, и он умер. А хан сам в это время находился в Мисире. А до Мисира очень далеко – и все пески да каменистые безводные степи. И вот объявляется один проходимец по имени Гаумата. Я Бардия, говорит он, брат хана, он хотел меня убить, но я спасся. Камбуджия – тиран, говорит он, и пока он на престоле, никому житья не будет. Так он подстрекает народ к бунту. Прослышав обо всем этом, Камбуджия оставил Мисир, спешит назад, на родину. Но по дороге заболевает и умирает. И этот самозванец Гаумата под именем Бардии становится ханом.

Сыновья знатных родов, зная, что на троне вовсе не Бардия, а самозванец, организовывают заговор и убивают самозванца. И сажают на ханскую тахту своего предводителя – Дария. Тогда ему не было и тридцати лет.

А в смутное время восстали почти все покоренные народы, надеясь скинуть кажарское ярмо. Но Дарий оказался не только умным ханом, но и удачливымт предводителем войска – в течение всего одного года он вновь поборол все поднявшиеся было народы и бросил их себе под ноги. А сейчас даже просто перечислить народы, оказавшиеся под его рукой – и то нелегко. А земли, ему подвластные, просто необъятны – от того моря – до этого, от восхода солнца – до захода солнца. И воинов-джигитов у него – соответственно.

Теперь коротко о Капассия-батыре. Он один из самых известных кажарских батыров. Сам он является потомком одного из тех ассских батыров, которые сражались в этих краях во времена Большого жортууула. Правда, по-нашему он не говорит, но помнит, что он потомок аса. Он был одним из негеров Дария, когда тот организовывал убийство, Гауаматы. А сейчас является сатрапом Лидии, и правит всей нашей бывшей страной от имени хана. И предводителем всех войск, что в Лидии расположены, тоже является он. Если говорить по-вашему – он тайфный хан Лидии. И все, о чем я вам рассказал, поведал мне он. С ведома Великого хана Дария я посылаю тебя к сакам, живущим за горами[56], чтобы ты привез нам сведения о них – так он мне сказал, отправляя сюда. Как они там живут, ладят ли между собой их ханы и бийи, много ли у них воинов – вот о таких делах ты должен нам сообщить, когда вернешься назад. Но, сказал он, раз ты сам ас, то и главное твое дело заключается в том, чтобы убедить Великого хана и всех предводителей асского народа в том, что им не одолеть того войска, что пойдет на них, в открытом бою. Пусть ищут иные способы победить, пусть готовятся – так он сказал.

Сам он, если сможет, не пойдет сюда, останется там. Только не знаю, удастся ли ему это.

Что еще вам сказать – не знаю. Если я упустил, а вы что-то хотели бы знать, спрашивайте – постараюсь ответить, – так сказав, Кючюк закончил свой рассказ.

– Со сколькими тысячами воинов может прийти к нам этот Дарий-хан? – спросил Танг-Берди-хан из рода Аккуш.

– Откуда мне это знать? Со сколькими он сам посчитает нужным – со столькими и придет. Видно, ты спрашиваешь с целью узнать – удастся ли вам его одолеть, так лучше я отвечу на этот вопрос – нет, в открытом бою, лоб в лоб, вы его не одолеете! Как бы вы не старались, вам его не одолеть! Как бы вы не старались, вам не собрать и пятой части войска, что он легко может привести сюда. Ведь почти весь мир в его руках. К тому же многие его джигиты – это опытные, много раз побеждавшие воины. Да и само войско хорошо организовано, порядок сильный, в нем много известных батыров-предводителей.

– Охо! Тогда прямо и скажи – встречайте, мол, его с пищей и водой![57] – Нет, я приехал сюда не это сказать! Я пришел сказать – черной силой его, врага, вам не одолеть! И Капассия-батыр очень просил меня убедить вас в этом. Вы должны найти другой способ победить врага.

– Охо! Если черной силой его не одолеть, а мы не знаем что это такое эта белая сила – что же нам тогда делать?

– А вы узнайте! Считайте, что белая сила – это ум! Вот и подумайте! – сказал горячо Кючюк. – Еще раз хочу напомнить – по словам Капассия-батыра, я приехал к вам с ведома Дарий-хана. Это значит, я выполняю поручение Дарий-хана – собрать как можно полнее сведения о вас, а если возможно, то и восстановить против Великого хана тайфных ханов, вбить клин розни, чтобы расколоть ваше единство. Отсюда ясно – даже Дарий-хан хорошо знает, что одолеть вас будет ему тем легче, чем меньше у вас будет единства и сплоченности! Вот об этом и подумайте.

Я обязан, долго не задерживаясь, вернуться назад, лишь для отвода глаз кое-что продав и кое-что купив. Я, наверное, теперь вам не нужен – пойду. А вы поговорите, посоветуйтесь – и, я уверен, найдете способ одолеть врага, если он придет на вашу землю.

– Погоди, Кючюк-батыр! – сказал Великий хан. – Посиди и ты вместе с нами, вместе подумаем, вместе будем искать пути к победе – ты же наш человек!

– Нет, Великий хан! А если здесь, сказав несколько приятных для вас слов и войдя вам в доверие, посижу у вас на совете, послушаю спокойно, разузнаю все про ваши намерения, а потом пойду и подробно обо всем этом доложу Дарий-хану – для вас это будет хорошо? А вы вполне уверены, что я так не сделаю? Мне кажется, вы и понятия-то не имеете о лазутчиках. К тому же, если Дарий-хан велит рассказать обо всем услышанном и увиденном – расскажу, и совесть моя будет чиста: ведь я не буду лгать! А если я посижу у вас на совете, то должен буду кое-что скрыть, кое в чем солгать. А зачем мне все эти неприятности? Как ас – я выполнил свой долг: приехал и предупредил свой народ о надвигающейся опасности. Я друг и доверенное лицо Капассия-батыра – я выполнил и то, о чем он просил. Я подданный Дарий-хана – и его поручение, если соблаговолит Великий Танг-Эри, постараюсь выполнить – приеду и расскажу ему о вас подробно, – сказав это, Кючюк посмотрел на Великого хана, как бы спрашивая – ну что, теперь оставляешь меня на совете?

Собравшиеся, довольные словами Кючюк-батыра, зашумели, заулыбались.

– Да, у тебя дела неплохи – тобой довольны оба хана!

– А что расскажешь Дарий-хану о нас?

– А про Капассию-батыра ты ничего так и не рассказал, Кючюк-батыр.

– Я, если мне придется предстать перед самим Дарий-ханом, расскажу о вас всю правду! – заявил Кючюк, и многие зашумели в недоумении – как же так?!

Великий хан поднял руку, шум стих.

– Погодите! Пусть Кючюк-батыр закончит свое слово! – сказал он.

– Насколько правдиво я расскажу Дарий-хану о вас, настолько он, если он умный, не будет стремиться совершить задуманный жортууул на ваши земли. Почему? Давайте посмотрим – почему. Почти все вы ведете кочевой образ жизни, то вы на летниз пастбищах, то – на зимних. Вы не живете постоянно на одном месте, не строите жилища ни из кирпича, ни из камня, нет у вас ни городов, ни крепостей, не в таком изобилии, как в наших краях, водятся у вас и золотые, серебряные, медные вещи, у вас меньше, чем у нас и драгоценных камней, жемчуга. К тому же у нас в городах живет много народу, многие люди очень богаты. Я не понимаю, почему это Дарий-хану так хочется совершить большой жортууул в ваши земли, зачем ему гоняться за вами, искать ваши маленькие журты в бесконечных степях, когда он более легким жортууулом в ближние земли может добыть в десять раз больше золота и добра, чем он найдет здесь? Так что – я скажу ему правду, скажу, что вы кочевые люди, что у вас нет ни богатых городов, ни купцов и ремесленников, ограбив которых, можно взять большую добычу. Твои джигиты, скажу, найдут там только бескрайние степи – и больше ничего. Скажу, что народ редкими маленькими журтами рассыпан по степи – даже Великого их хана я еле нашел! Так ведь и есть на самом деле!

Если вам все понятно, если не хотите ни о чем спросить, то я пойду. Прощайте! Да поможет вам Великий Танг-Эри!

Все благодарили Кючюк-батыра, с грустью попрощались с ним.

– Перед твоим отъездом мы еще поговорим, – предупредил Кючюк-батыра Великий хан.

– Хорошо. Завтра вечером, если у тебя будет время, встретимся, – сказал Кючюк-батыр. – Я должен послезавтра утром выйти в обратный путь.

– Хорошо. Спасибо! Иди теперь и заканчивай свои дела! – отпустил гостя Великий хан.

После ухода Кючюк-батыра в шатре некоторое время царила тишина. Собравшиеся, видно, предполагали, что сперва скажет свое слово Великий хан. Но он не стал говорить.

– Помолчали, подумали – и хватит. Давайте, как у нас и принято, высказываться. Начнем, как и водится, со старших. Говори, Коркмаз-хан! – сказал Великий хан, садясь на свое место.

Коркмаз-хану уже шел шестой десяток лет, но он и не думал стареть. Стан его, как и в молодые годы, строен и красив – что тебе сосновое дерево. Словно надсмеиваясь над слабостью бороды, которую стала одолевать седина, озорно светятся большие карие глаза, от чего лицо его становится еще более приятным. Коркмаз-хан, как всегда, был опрятно одет, а в этот раз особенно – ведь он приехал на свадьбу, на праздник. Под ладно скроенным кафтаном из коричневого сукна из тонкой шерсти видна белая рубашка из дорогой ткани, доставляемой из-за Большого моря. Тонкий ремень его украшен чернью с позолотой. Рукоять кинжала из белой кости украшена золотом, серебром и драгоценными камнями. Что чабыры, что ноговицы – сшиты добротно, аккуратно подогнаны, концы ноговичных шнурков зажаты серебряными пластинками.

Коркмаз-хан встал.

– Клянусь Танг-Эри, не знаю, что и сказать, Темир-Зан, – начал он, и, как родной дядя Великого хана, называя его просто по имени, без всякого величания его Великим ханом и не добавляя к его имени хотя бы пышного хвостика – «хан». – Если дело обстоит именно так, как и рассказывает Кючюк-батыр, и если мы этих нечестивцев не можем одолеть в открытом бою – я просто не знаю, что и сказать! Посмотрим, когда придут и что-нибудь потребуют. Может, удовлетворятся данью и уйдут? А если и это их не устроит – надо нам просто переселиться в другое место. Что еще можно придумать – я не знаю. Только вот куда переселяться-то? О сарыбатырах не будем и говорить – как бы мы не старались и родниться, и дружить, но в их земли нам ходу все равно нет и не будет. На земли будинов? Если даже они и пустят нас, то все равно мы там все за одну зиму вымрем от холода. Зря смеетесь, я говорю правду! Да и кто может нас всех вместить на своей земле – нас ведь тоже не так уж мало.

Не знаю, может быть, потом что-нибудь придет в голову, а сейчас я даже и не знаю что-нибудь толковое предложить, и с тем сел на свое место.

– Так! – сказал Великий хан, и взгляд его остановился на Танг-Берди-хане из Аккушевых – по-старшенству эа Коркмаз-ханом шел он. – А ты что скажешь, Танг-Берди-хан?

Хотя у них род и Аккушевы, Белые Орлы, но они сами люди смуглые и невысокие, словно бы они не асского, а эллинского семени.

Там, где вольно гуляет смех и шутки, говорят, что Аккушевы, чтобы прировнятся с остальным народом, стараются выбирать себе жен среди родов, которые отличаются высоким ростом своих людей, но у них все равно, мол, ничего не получается. Хотя все это и говорится в шутку, но ведь и в каждой шутке есть доля правды, а в случае с Танг-Берди-ханом и вовсе немалая доля – он, как ручной барашек, полненький и кругленький мужичок. Но в то же время очень интересный и живой. Если он не совсем уж мастер борьбы, то не следует обыкновенному джигиту и в шутку даже пытаться схватиться с Танг-Берди-ханом – мигом кинет на спину. И сноровка, и силенка у него есть. Видно, еще в юности он решил взять сноровкой и мастерством то, что не мог достичь из-за своего маленького роста. Как бы там ни было, но в молодости он слыл одним из известных джигитов. То ли из-за этого, то ли Тохтар-бий[58] из рода Кенжетай[59] хотел породнится с ханской сеьмей, но свою дочь- красавицу, при виде которой, говорят, сама полная луна краснела от зависти, отдал Танг-Берди. И словно назло насмешникам, все дети Танг-Бердихана были высокого роста и красивыми – на этот раз чужая кровь победила родовую кровь маленьких, черных «белых орлов…»

– Если мы не можем побить мечами, надо сжечь их в огне! А что еще можно придумать – я даже и не знаю, – сказал Танг-Берди-хан, и все усмехнулись. – А если всерьез, то, по-моему, нет на земле никого, кого бы не взял меч. Может быть, они тогда свалились с неба? Навряд ли. А раз так, надо попробовать побиться. Судьба, по-моему, разъезжает на способности и погоняет ее хитростью. Надо найти способ. А в данном случае способ-это наше умение в нужное время быстро собрать джигитов и как следует их вооружить. Я более ничего не могу сказать.

– Мы бы, Танг-Берди-хан, развели, конечно, очень даже большой костер, да вот только не знаю, кто сумеет сгрести их, этих окаянных кажаров, и бросить их на костер, чтоб они, как блохи, с треском изжарились бы! – заметил Великий хан с улыбкой. – Так, кто теперь будет говорить? Ас-Каплан-хан, слушаем тебя.

Хотя и название рода – Тулфар, что значит богатырь, и допускает того, чтобы люди этого рода были не только высокими и сильными, но и толстыми – ведь не бывает же богатырей, подобных тростинкам! – большинство Тулфаровых все-таки люди стройные и лишь чуть выше среднего роста. Ас-Каплан-хан тоже был таким – стройным, но жилистым. Хотя внешне он выглядит молодо – да, ему еще нет и шестидесяти ,- но борода его уже начала седеть. Но и это не старит Ас — Каплан — хана – кажется, его просто кто –то так украсил.

– Никому не убежать от судьбы! -так начал свое слово Ас-Каплан-хан. – Да и бежать нам некуда. Ведь люди нашей тайфы заняты не одним только скотоводством, как в Абай-тайфе или в Айдаболтайфе. Вы и сами знаете, что мы теперь занимаемся и землепашеством. Значительная часть населения живет оседло, и зимой и летом живут на одном и том же месте, построив себе хорошие и прочные тамы. А на летние пастбища уходят немногие, лишь те, которые там будут присматривать за скотом. Мало тех, которые кочуют всей семьей. Как же в таком случае оставить эль и журт, куда бежать, куда идти? По мне, так лучше как следует собраться с силами и попробовать схватиться, авось и победим. « Глаз – трус, да рука – смела!» – говорится. Положимся на сильные руки наших джигитов, умеющих держать мечи. Вот это я и хотел сказать,- закончил слово Ас-Каплан -хан.

– Теперь,Алтынбай-хан, мы вдвоем остались. Скажи и ты свое слово, – сказал Великий хан.

Алтынбай-хан, хотя лихо и проскакал свои сорок с лишним лет, но время над ним, кажется, не властно – он строен как юноша, и ни одной белой волосинки ни в бороде, ни в висках. Да и душа у него по-прежнему, как в молодости, чиста и бесхитростна.

– Правильно говорит Ас-Каплан-хан – надо все-таки попробовать и мечом его, супостата, взять, – сказал Алтынбай-хан. – Разве не стыдно будет так – бежать, даже ни разу ни схватившись с противником? Вот и все, что я хочу сказать, – и Алтынбай-хан сел на свое место.

– Желаешь ли что-нибудь добавить, Коркмаз-хан? – спросил Великий хан у хана Берю- тайфы.

– Нет – что тут добавлять? – заявил Коркмаз-хан.

– Значит, теперь мой черед сказать слово, – сказал Великий хан и встал со своего места.

Великий хан – мужчина, только-только перешагнувший рубеж соркалетнего возроста, чуть выше среднего роста, а говоря по-просту – мужчина в расцвете сил и ума. Видимо, в героических песнях и говорится вот о таких опытных воинах: «А джигиты – как змеи водные, гибки! «, «И прыгнули тогда джигиты – тигры! « Но человек, впервые встречающийся с ним, вначале как-то и не обращает внимания ни на его ладно скроенный стан, ни на его приятное лицо, словно заговоренный, смотрит лишь на его глаза. Еще бы – не так-то часто встречаются такие большие голубые глаза среди асских людей! Именно вот такие – глубинно — голубые, которые можно сравнить разве что с весенним чистым небом да с озерами в горах Каф-Ас-Уи. Ведь большинство голубых глаз выглядят как лоскутки уже выцветшей на солнце ткани или же как увядшие полевые цветы – они белесы. А у Темир-Зан-хана наоборот, словно к ним приставлен человек, который каждый день их красит и чистит – чистые, голубые – голубые, так и блестят-сверкают! И все таки в глазах ТемирЗан-хана есть какая -то колдовская сила, потому что у человека, который разговаривает с ним и стоит рядом, что-то происходит с душой – вроде бы куда-то уходят, как утренний туман, заботы и тревоги, и на сердце становится легко и светло, и мир прекрасен и словно бы друзья зовут тебя на круг спеть и станцевать! Конечно же, на тех, которые часто общаются с Темир-Зан-ханом, колдовство его глаз, наверное, уже не действует…

Темир-Зан-хан обеими руками поправил кафтан у пояса и так стоял некоторое время – видно, слово, с которого он хотел начинать говорить, куда-то запропастилось, и он дожидался его.

– Еще со времен больших жортууулов наш народ начал понимать преимущество спокойной, мирной жизни, что, хорошо потрудившись, можно даже найти больше, чем во время набегов, когда приходится и умирать, и убивать, – начал наконец говорить Великий хан. – Уже более века прошло с тех пор, сменилось несколько поколений людей, и мы уже вполне понимаем – скот и имущество, добытые войной и набегом, и не обогащают народ, и не делают его счастливым. Потому что на войне богатство добывается смертями и кровью, а потому и там, где его взяли, и там, куда его принесли – везде горе, плач и стоны! И более ста лет тому назад на Большом совете было решено так: нам такое богатство, которое добывается смертью и кровью и оставляет после себя горе и слезы, и вместе с собой тоже несет смерть, горе, слезы – не нужно! Слава Великому Танг-Эри, решили тогда наши предки, и земля наша красива и обширна, и богатств наших нам хватает – не будем более ходить в далекие жортууулы, в результате которых опустошаются не только земли далеких народов, но и наши собственные земли: ведь многие тысячи асов так никогда и не возвращаются в свои родные края из далеких жортууулов. К тому же самые смелые, самые сильные! Так и живем с тех пор – и мы не ходим в дальние жортууулы, и нас никто особо не беспокоит. Наши степи полны скота, народ живет в достатке и в мире, куда не пойдешь – везде, словно цветы в степи, дети бегают, раздаются их звонкие голоса и смех. Так что – живем и никому не завидуем.

Но если нашлись люди, которые позарились на нашу землю – что поделаешь? Зверь на земле, птица на небе – и те защищают от врагов свои земли, свои гнездовья, своих детей. Мы тоже, как и все живые существа, обязаны защитить наши земли, наше гнездовье, наших детей от врагов. Об этом нечего и говорить, – Темир-Зан-хан ладонями обеих рук провел по лицу, словно стянул и отбросил прочь пелену сомнения, поднял голову, и глаза его – большие, голубые – кажется, даже потемнели. – Об этом, конечно, нечего и говорить – мы защитим наше гнездовье и наших детей от врагов! – гордо заявил он. – Но мы должны помнить слова Кючюк-батыра – так я думаю. А он говорил, если я правильно его понял, что жортууул совершит на наши земли такой враг, которого в открытом бою нам не одолеть. Значит, мы должны его победить не в открытом бою, а каким-то иным путем, другим способом.

Я внимательно выслушал всех ханов тайф и пришел к выводу, что вы все правы – и Коркмаз-хан, и ты, Танг-Берди-хан, и ты, Ас-Каплан-хан, и ты, Алтынбай-хан! Раз мы не можем их одолеть в открытом бою, встретившись лицом к лицу, то надо и переселиться на другое место, и жечь их надо, и попробовать сразиться с ними надо!

Короче, я думаю так – мы не пойдем, собрав всех своих джигитов на встречу врагу и не станем , встретив его, вступать с ним в смертельную схватку, после чего в живых останется лишь кто-то один из нас. Если мы с ним вот так, насмерть, схватимся, и он одолеет нас, то тогда, боюсь, жизненные корни нашего народа будут подрублены. А этого допустить ни в коем случае нельзя! Лучше нам, как сказал Кючюк-батыр, надо постараться одолеть их не черной силой, а белой – умом. Это первое.

Второе – немедленно надо послать людей на берега Долай-сая и даже на ту сторону реки, чтобы они смогли своевременно оповестить нас о начале жортууула.

Третье – уже сейчас не осевшие роды, эли Аккуш-тайфы и Тулфар-тайфы дожны неспеша начинать передвигаться в более безопасные земли – вверх, в земли Бюрю-тайфы и в нашу сторону, в земли Абай-тайфы и Айдабол-тайфы. А мы, освобождая им земли, будем передвигаться далее – Берю-тайфа в сторону будинов, а мы – к берегам Танг-сая, а также и в сторону будинов, вверх. А оседлые роды и эли начнем поднимать позже, когда действительно угроза станет реальной, а то урожай пропадет без присмотра – будет нелегко. Те роды, эли, которые не осели, пусть оставят осевшим часть своих повозок, чтобы те могли потом забрать как можно больше своего добра. Вот так мы уже должны начинать переселять народ с тех земель, на которые вероятнее всего и будет совершен жортууул.

И в четвертых – если в жортуууле будут участвовать многие и многие тысячи людей, то, кончно же, они предполагают, что здесь, на наших землях, найдут и для себя, и для своих лошадей достаточное количество и пищи, и воды, и корма. А мы должны сделать так, чтобы они очень мало находили здесь и пищи для себя, и кормов для лошадей, да и воду можно ограничить, хотя остановить реки не в наших силах, но закопать колодцы в сухой степи можно. На всех тех землях, откуда будет уходить народ, не должно оставаться ни горсти зерна, ни куска хлеба, ни одного барана. Танг-Берди-хан говорил, что их надо сжигать на огне, правильно, я согласен – надо использовать и огонь. Всю траву в степи, куда будет направляться враг, надо сжигать, если она сухая – пусть и корма для их коней не будет. А колодцы в сухих степях следует засыпать, как я и говорил, и сделать так, чтоб незаметно было, что там был колодец.

Все это – лишь в помощь нашим джигитам, которые будут защищать нашу землю – наше гнездовье, наших детей от врага.

Теперь поговорим о главном – о том, как нам воевать с врагом, как наши джигиты будут драться с ним. Конечно же, мы должны постараться собрать всех воинов-джигитов, вооружить их, если надо и посадить их на коней. Когда враг уже появится, думаю будет лучше, если мы расположим наших джигитов с двух его сторон – спереди и сверху, как бы ограждая народ. Раз мы не собираемся драться насмерть, остановившись на одном месте, то и держать всех джигитов в одном месте тоже ни к чему. Лучше, как я говорю,расположим наших джигитов дугой с двух главных сторон, и, словно пчелы на медведя, будем нападать на него и днем, и ночью. Так, чтоб ни днем ему покоя не было, ни ночью. Если будем действовать именно так: джигиты будут «кусать» врага со всех сторон, он не будет находить пищу для людей, а впереди – выжженные степи и никакой добычи, тогда этот Дарий-хан, если у него в голове есть хоть капля ума, быстренько повернет назад, клянусь Танг-Эри!

Из всего того, что я сказал больше всего беспокоит меня то, как это мы сможем поднять уже севших на землю и как бы вросшихся в нее людей. Очень это будет трудно – словно деревья вырывать с корнями. Мы все должны им помочь. Где – повозками, где – заботой, добрым словом.

И еще – надо послать уважаемых людей к будинам. Пусть они объяснят суть дела и попросят дать временный приют нашим людям на своей земле. Это, конечно, правда, будины – наши младшие братья, и не к лицу нам, вроде бы, о чем-то их просить, но не следует, я думаю, обижать и младшего брата, надо беречь и его честь, и его гордость.

Что вы на это скажете? – спросил Темир-Зан-хан, оглядев собравшихся и неспеша сел на свое место.

Встал Танг-Берди-хан.

– Ты правильно обо всем говоришь, Великий хан, – сказал он. – И особенно о том, что нелегко поднять уже севших на землю людей. Сколько добра, копившегося годами, они вынуждены будут бросить, не говоря уж просто о виноградниках, которых тоже за год не вырастишь.

– Темир-Зан-хан, следует сказать будинам, чтоб они тоже приготовились к встрече врага, пусть подготовят своих джигитов, – добавил Коркмаз-хан. – И еще – конечно, полагаться на всех сарыбатыров мы не можем, но, может быть, следует оповестить обо всем хотя бы айдахарцев – они теперь могли бы нам и помочь.

– Вы, живущие поблизости от них, наверное, знаете их лучше нас, но я ничего не сообщил бы сарыбатырам, – сказал Ас-Каплан-хан. – Почему-то я им не доверяю. По мне – так лучше положиться на соседа сверху, хотя мы с ними и не одной крови. Коркмаз-хан правильно предлагает – пусть и будины подготовят своих джигитов, кто знает, жортууул и до них может дойти.

– А ты хочешь что-то добавить? – спросил Великий хан у Алтынбай-хана, когда сел Ас-Каплан-хан.

– Я б хотел, все-таки, чтоб мы хотя бы раз попробовали схватиться, – сказал Алтынбай-хан, привстав с места. – А вдруг мы победим – зачем заранее зря переселять людей, мучить их? – и сел.

И опять встал Великий хан.

– Начну с того, что сказал Танг-Берди-хан, – начал он. – Душа моя, Танг-Берди, кто же не знает, что человеку нелегко бросить и там, и добро, и виноградник? Но что делать – скажи? Неужели будет лучше, если придет враг, сожжет его там, заберет все его добро, а его самого, если стар – убьет, а если молод еще – угонит в неволю, и где -то продаст его в рабство? Лишь бы был жив сам человек – а добро ведь, все-таки, дело наживное, заработает потом. И еще – почему это надо все бросить и бежать? Надо забрать все, что возможно с собой. Я же сказал – мы тоже поможем повозками по мере возможности.

Ты прав, Коркмаз-хан, – к верхним нашим соседям надо послать людей. Но, как и Ас-Каплан-хан, я тоже не доверяю нашим соседям в стороне восхода солнца, хотя и породнились мы с ними. Пока не следует, я думаю, им ничего говорить. А если все-таки эти проклятые кажары придут на наши земли, то сарыбатыры и сами об этом узнают. Тогда и решат что делать – то ли прийти нам на помощь, как к единокровным братьям и родственникам, то ли, улучшив момент, ударить нам в спину.

Алтынбай, брат мой, конечно же, как только мы почувствуем, что мы сильнее их или хотя бы равны с ними, я тоже буду не против схватиться. Но я не хочу, чтобы мы были похожи на того козленка, который кинулся на волка, выставив свои рожки.

Значит, решаем все делать так, как я сказал? Если так, то надо народу все спокойно объяснить, чтобы потом, когда все начнется, не было паники и особой суматохи.

Танг-Берди, тех людей, которые должны постараться пройти как можно ближе к этим кажарам и сразу же дать нам знать о начале их жортууула в нашу сторону, пошлешь ты.

Пусть ваши еще не осевшие роды и эли, Танг-Берди и Ас-Каплан, начинают потихоньку двигаться в нашу сторону и в сторону Берю-тайфы. Не мешает и осевшим родам начинать готовиться к перекочевке. Чтоб могли сразу же тронуться в путь, как только узнаем что эти враги наши уже начали жортууул.

Теперь по этому поводу, мне кажется, уже нет надобности второй раз собирать Большой совет. Как вы считаете?

Раздались голоса:

– Сколько бы мы не советовались, но более разумного решения нам не найти!

– Мы же уже посоветовались!

– Мы все поняли – чего же тогда еще собираться?

– Хорошо! Тогда на этом работа совета заканчивается, – сказал Великий хан, и все неспеша стали выходить из шатра.

День был ясный и теплый. Повсюду – в небе и на земле торжествовала, пела и звенела жизнь. Казалось, что в этой степи всегда, до самого конца света, так и будет – будет мир и покой, будут звучать песни птиц и песни девушек, будут бегать, выгнув шеи, жеребята, и будут гнаться за ними дети. И никто никогда не посмеет прервать эту величаво-спокойную песнь жизни…

 

 

VI

 

На второй день к вечеру, когда почти все гости уехали, Великий хан пригласил в свой шатер Кючюк-батыра. В шатре кроме самого Великого хана находились Кара-Батыр – близкий родственник хана, Огурлу – старший сын, Алтынбай-хан – хан Айдабол-тайфы, Сабыр-Зан из рода Каркмазовых – Святой слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе, Атлы-бай из рода Батырбиевых – бий соседнего эля, Алан-Зигит – предводитель ханских джигитов, Занбермез-батыр – внук Сабыр-Зана и еще несколько юношей. Когда Кючюк-батыр вошел в шатер, в знак уважения к гостю, приветствуя его, встали все. Потом провели его на тер, где сидели старшие во главе с Великим ханом, познакомили со всеми присутствующими.

– Ну как – закончил свои дела? – спросил Великий хан, когда гость уселся на свое место.

– Закончил. Завтра, если Небесные Святые соблаговолят, трогаюсь в путь.

– Хорошо, раз так. Вот собрались мы, хотели бы послушать тебя, если расскажешь что-нибудь и про Капассию-батыра, да и про себя тоже, а также о многом другом, о чем нам было бы интересно узнать. Если у тебя все дела уже завершены, то и я, и брат твой Алтынбай-хан, и все эти батыры и джигиты хотели провести этот вечер с тобой, побеседовать, если, конечно, ты согласен.

– Для меня большая честь быть вместе с вами – спасибо большое! Если вам будет интересно, я готов рассказывать о чем угодно. Только не знаю с чего начинать – с рассказа о нашем народе или же о других народах? – сказал Кючюк-батыр и все удивились – что это он, приехавший откуда-то из края земли, может рассказать о нашем народе? Хотя он сам и асский человек, но он, живущий вдали и в чужих землях, знает о нашем народе больше, чем мы сами что ли? Это интересно!

Как бы не мучились от любопытства джигиты, но они не могли в самом начале беседы, когда еще и старшие-то ни единого слова не сказали, забегая вперед, задавать вопросы, а потому с нетерпением ожидали – нежели никто из старших ничего не спросит у гостя о его намеке на какие-то интересные сведения о нашем народе?

Словно чувствуя нетерпение джигитов, Алтынбай-хан как раз и спросил гостя о том, о чем и не терпелось спросить джигитам:

– Алан, Кючюк, извини, но что ты можешь сказать о нашем народе такого, что мы сами не знаем?

– Хорошо, коли так, тогда я тоже спрошу – вы, народ асский, с какого времени здесь проживаете, сколько веков с тех пор прошло?

– А откуда это мне знать?! Живем, наверное, со дня сотворения мира. Разве не так, Сабыр-Зан? – обратился за помощью к Святому слуге Великого Танг-Эри немного растерявшийся Алтынбай-хан.

– Мы живем в этих местах с тех самых времен, когда в последний раз спустились со Святого Синего Неба на Землю Танг-Эри и Танг-Кызы[60]. Танг-Эри и Танг-Кызы в последний раз спускались на Землю, чтобы помочь детям своих сестер и братьев – первым людям, потомкам детей Неба и Земли. Тогда первых людей на земле было мало и эмегены, желмауузы не давали им житья, повсюду преследовали их и, если удавалось настигнуть, съедали. В конце концов женщины попрятались в реках и стали постоянно в них жить. Они и есть речные девушки[61]. А мужчины прятались в пустых лесах, питались охотой. А кто они, эти первые люди, появившиеся на земле – если ты так спросишь, отвечу: это кам эры[62] – люди реки, они жили в этих землях задолго до нас. Они – дети Святого Синего Неба и Священной Матери-Земли.

Итак, увидев это – то, что эмегены и желмауузы хотят уничтожить род человеческий на земле, Танг-Эри и Танг-Кызы спустились с Неба на Землю. Танг-Эри упал на землю, в образе ребенка, спеленатого в камень[63]. Он попал в руки первых людей – мужчин. А Танг-Кызы якобы украла у Неба богиня-покровительница вод и вырастила ее в Берю-сае. А росли они, как вы сами понимаете, не по годам, а по дням. Когда через три дня после падения на землю первые люди нашли Танг-Эри, он уже был мальчиком трех лет и, поймав волчицу, которая хотела его съесть, сосал ее молоко. И вот, когда они подросли, люди поженили этих необыкновенных найденышей, упавших к ним прямо с неба. Танг-Эри они так и прозвали – Танг-Эри они так и прозвали – Танг-Эри-Тай значит, Воин, Сорвавшийся с Неба. А Танг-Кызы они назвали Сат-Анай, что значит Святая Мать. А мы, люди асские, являемся их детьми.

– Выходит, Танг-Эри и Танг-Кызы – Святое Солнце и Золотая Луна – брат и сестра? – не смог сдержать свое любопытство один из молодых батыров – Алан-Зигит.

– Да, сказания говорят так, – сказал Сабыр-Зан. – У Святого Синего Неба и Святой Матери-Земли были две пары близнецов – мальчик и девочка, мальчик и девочка. Старших близнецов – Афсанты и Дам-Этдир Святая Мать-Земля оставила с собой. Они в образе людей и есть Деу-Ата[64] и Деу-Бийче[65] – прародители первых людей, кама эров. А младших близнецов – Святое Солнце и Золотую Луну Святое Синее Небо забрало с собой.

– А потом, потом что? – нетерпеливо спросил Кючюк-батыр, желая узнать до конца эту удивительную историю.

– А что потом? – сказал Сабыр-Зан. – Ничего особого – когда были побеждены и уничтожены враги людей, которые, покончив с людьми, хотели сами царствовать на земле, Святой Танг-Эри и Красивая Танг-Кызы улетели обратно к себе – на Небо, а мы, их дети, рожденные на земле, остались на земле. Вот так и получается, значит: наш Большой Небесный Отец – это Святое Солнце, и наш Большой Земной Отец Танг-Эри-Тай – это тоже Святое Солнце, но в образе человека. Наша Большая Небесная мать – Золотая Луна, наша Большая Земная Мать Сат-Анай – это тоже Золотая Луна, но уже в образе человека. А мы – их дети. Вот и все, что я знаю, – закончил Сабыр-Зан.

– Вот ты говоришь нарты, асы – что значат эти имена вашего народа? – спросил Кючюк-батыр.

– Ас – это значит маленький, меньшой. Не в том смысле, что мы маленький, малочисленный народ, а в том, что мы меньшой, младший народ. – сказал Сабыр-Зан. – Потому что наш народ пошел от младших детей Святого Синего Неба и Святой Матери-Земли – от Солнца и Луны. А чтобы подчеркнуть особо кто мы по отцовской линии, к какому человеческому роду мы относимся – говорим, что мы нарты. Нар – это одно из имен Святого солнца. Так что, когда говорим: «Мы – нарты» – это значит, что мы говорим: «Мы – дети Солнца», а когда говорим: «Мы – асский народ», то этим мы говорим: «Мы – младший народ», то есть что мы дети Солнца и Луны. Выходит, в конце концов, что и асы, и нарты значит одно и то же – дети Солнца. Так я понимаю, так я и слышал когда-то от своего отца, – закончил свой ответ Сабыр-Зан.

Кючюк-батыр не нашелся что и сказать. У каждого народа есть сказание о том, как он появился на этот свет, да кто его прародители. Во многих этих сказаниях появлению народа в той или иной степени способствуют действия небесных покровителей, в первые трудные годы жизни небожители также помогают земным людям победить своих врагов и найти свое место на земле. Но чтобы люди называли себя напрямую, без всяких там обиняков, детьми Солнца, – таких людей Кючюк-батыр встречал впервые. А люди такого народа как асы, которые живут довольно-таки замкнуто, мало общаясь и смешиваясь с соседними народами, больше чем другие люди верят вот в такие свои сказания. И вера в их жизни занимает особое место, являясь как бы обязательным условием самого их существования. А потому нежелательно, чтобы такие люди заметили хоть малейшее твое сомнение в правдивости сказания о происхождении их народа. Иначе, если они заметят, что ты не очень-то веришь в то, о чем говорится в их главном сказании, они отвернутся от тебя, как от человека, не уважающего ни Небесных Святых, ни земных людей. Потому и умолк Кючюк-батыр в некоторой растерянности. Он, человек выросший на земле, где смешались десятки народов и религий, где одними и теми же людьми почитаются святые и боги разных народов, где вера как бы опустилась с неба на землю и стала украшением быта, не был, конечно, таким глубоко верующим человеком, как здешние люди. Кажары Высшим Святым на небесах считают Ахурамазду, мадийцы – Митру, Суу эры – Мардука, ассурийцы – Ассура, мисирцы – Ра, Аммона, израильтяне – Яхве, эллины – Зевса. Вместе с тем в каждой местности есть свой святой покровитель, которого люди этой местности почитают выше всех остальных святых – это Таммуз, Мать-Кибела, Осирис, Сет, Энлик, Гера, Аполлон – их всех и не перечислить. Говорят, что в некоторых землях число святых доходит и до двухсот, и до трехсот… Но обо всем этом сейчас поговорить серьезно не было ни возможности, ни времени.

– Мне было очень интересно слушать тебя, Сабыр-Зан – ты рассказал удивительные истории. Но про наш народ я слышал от наших стариков несколько иное предание. Если хотите, могу рассказать.

– Расскажи, расскажи! – попросили все.

– Конечно, трудно сказать, действительно ли было то, что говорится в этом предании, или же это просто сказка, как и многое другое. Но если верить этому преданию, то асы первоначально жили в Суу-Эре и назывались суу эрами – людьми у воды, потому что жили только в междуречье по болотистым берегам рек Фурат[66] и Тайгыр[67], загнанные туда более сильными горными племенами. Недаром же и страна носит их имя: Субер – это земля суу эров, людей у воды. Живя веками на одном месте, суу эры научились осушать болота, растить хлеб, сооружать каналы, поливать землю и постепенно стали сильным, богатым народом. Некогда загнанные в никому ненужные болотистые земли в низовьях двух великих рек, суу эры, благодаря упорному труду, сумели не только подняться на ноги и встать в один уровень с другими соседними народами, но стали даже сильнее их. Постепенно суу Эри подчинили себе все окрестные народы и стали пригонять на свои земли тысячи и тысячи захваченных в плен людей. И случилось так, что причиной трагедии суу эров как раз и стала их сила – в течении сотен и даже тысяч лет они пригнали в качестве невольников на свои земли столько невольников, что сами оказались в меньшинстве. К тому же это уже были не те упорные, трудолюбивые и героические суу эри, что в начале расцвета силы и мощи народа, а в большинстве своем уже изнеженные и привыкшие к богатству и тунеядству люди, в жилах которых текла кровь разных народв, смешавшихся на этой земле за последние две-три тысячи лет. И когда настало время и поднялись за свою свободу не только тысячи и тысячи рабов, но и порабощенные народы, суу эры оказались не в силах сдержать этот натиск, этот мощный поток неприятия угнетения – они были опрокинуты, смыты и уничтожены, как одна из земляных дамб на пути Фурата, построенных не на основе знания и мастерства, а на основе спеси и жадности хозяина земли. Часть суу эров погибла, часть смешалась со всеми, смирившись и покорившись другим, а те, которые не погибли и не хотели быть покоренными по берегам Фурата и Тайгыра –Матерей-Кормилиц – бежали вверх и в конце концов остановились за Каф-горами, где и осели. А сюда вы пришли уже потом, когда на новом месте вас стало много, спустя, наверное, не один век. Это и есть, наверное, времена Тан-Эри-Тая, о которых говоришь ты, Сабыр-Зан. Вот и получается, что вы и есть те самые суу эры, что некогда жили у берегов рек и моря.

А главными гонителями вашими в то время были как раз те, которые и сегодня хотят вас покорить – это кажары и мадии. Конечно, они вовсе и не осознают того, что как бы пытаются завершить дело своих далеких предков – отомстить вам за многовековые унижения, беды и слезы. Но, как ни странно, они действительно говорят, что хотят вам отомстить – за те, мол, страдания слезы, которые вы принесли их народам во время Большого жортуула.

– Тогда все-таки должны быть там какие-то наши остатки. Не заметны ли они у вас, в Баба-эли, а может быть, в Ас-Сур-Уе или в Суу-Эре? – спросил Сабыр-Зан.

– Те, первые остатки, уже давно, конечно, поглощены другими народами. Но язык сумеров, части населения Суу-Эра немного похож на наш. Хорошо хоть похож: если небольшой народ живет в окружении более многочисленных других народов, две-три тысячи лет, разве может он сохранить язык хотя бы в относительной чистоте? Это невозможно. Язык, как человек, со временем изменяется, стареет, а потом и вовсе умирает. Как и у человека, у языка тоже, как правило, остаются дети и внуки. Язык сегодняшних сумеров – это, наверное, сын языка суу эров, и он, конечно, похож на свого отца, а наш язык, наверное, уже внук.

А люди, которые остались в наших краях со времен Большого жортууула, уже сами говорили на языке того народа, в среде которого они и оставались – что же тогда говорить об их детях и внуках? А что поделаешь – три-четыре семьи в городе, где, возможно живет около тысячи семей! В нашей стороне, по-моему, кроме людей нашего журта, по-нашему уже никто не говорит.

– Интересные вещи ты рассказал, Кючюк-батыр. Значит, все люди вашего журта говорят по-асски?

– Да, пока говорим, но, что ни говори, а язык наш все-таки забывается. И журт наш так и называется – Ас-элъ. – Кючюк-батыр замолк в грустной задумчивости. Потом, как бы очнувшись, ожил и спросил: – Расскажите немного и о народах, окружающих вас. Кто такие сарыбатыры, кто живет на земле Каф-Ас-Уи, кто такие будины?

– И сарыбатыры и мы, и люди Каф-Ас-Уи, по-существу – один народ, – сказал Сабыр-Зан. – Дело было, говорят, так. Когда потомки Танг-Эри-Тая размножились, и народ ассов-народ нартов стал многочисленным, сильным и покончил с эмегенами и желмауузами, Танг-Эри-Тай сказал Сат-Анай: «Мы выполнили свой долг – уничтожили всех эмегенов и желмауузов на земле, теперь ни с чьей стороны нет угрозы для наших братьев и сестер, и для наших детей тоже – можем и отправляться к себе на Небо. «Тогда сказала, говорят, Сат-Анай: «Ты, как отец наш и как воин, выполнил свой долг и перед сестрами и братьями, и перед детьми нашими – извел всех их врагов, уничтожил. Но я как мать, как женщина, должна их научить многим ремеслам и делам, чтобы им было легче жить. Ты иди, а я приду позже, когда выполню свой долг». А у них на земле оставались трое сыновей. Старшего Красавица Сат-Анай назвала Сары-Батыр – в честь златоликого Святого Солнца. Среднего сына назвала Кёк-Батыром – в честь Вечного Синего Неба, а младшего назвала Кара-Батыром – в честь Святой Черной Земли-Матери.

И сказал, говорят, тогда Танг-Эри-Тай: «Хорошо. Сделаешь тогда так – я оставлю здесь меч, лук и пояс, а ты, когда тоже будешь уходить, позовешь всех трех сыновей и скажешь им: так, мол, и так, вот эти свои вещи оставил вам ваш отец, кто из вас какой вещью из них сумеет воспользоваться – пусть ее и берет. Кто натянет лук – тому в удел отдашь берега Ара-сая. Кто сумеет подпоясаться моим поясом – отдашь ему берега Терк-сая, а тому, кто сможет взять меч и взмахнуть им – в удел отдашь берега Кулак-сая.

Кулак-саем, рекой-рукавом, он называл Танг-сай, считая его рукавом Ара-сая. Дав жене такое поручение, Танг-Эри-Тай на крылатом коне улетел к себе на Небо.

После этого Сат-Анай пробыла на Земле еще некоторое время, пока не научила нартов-асов всему тому, что необходимо было им знать для жизни на Земле – как приручать животных и делать айран, как пахать землю и растить зерно, как уберечься от всяких заразных болезней и находить лекарственные травы; она также научила их изготовлять ткани, выделывать кожи, шить из них одежду и обувь.

Когда она завершила все свои дела, позвала она сыновей и поведала им о воле их отца.

Как и положено, право первым попробовать свои возможности было предоставлено старшему из трех братьев Сары-Батыру. Сперва он потянулся к мечу, но не смог поднять его с земли. Тогда он взял лук и натянул его. Сказала тогда Красавица Сат-Анай – ты, мол, согласно воле отца, получаешь в качестве места для своего журта-гнездовья берега Ара-сая.

И средний из братьев, Кёк-Батыр, тоже сперва взялся за меч, но и он не смог его поднять. Тогда взял он в руки необыкновенно тяжелый ремень в ладонь шириной, изготовленный из золота, и подпоясался им. Красавица Сат-Анай, согласно повелению Танг-Зри-Тая, дала ему земли на берегах Терк-сай – Быстрой реки, что собирает свои воды со всех ущелий величественной Каф-горы.

Тогда подошел Кара-Батыр, младший из братьев, взял в руки божественный меч отца, вынул его из ножен, раза три взмахнул им со свистом, вложил обратно в ножны и прикрепил его сбоку к своему поясу. Так ему достались берега Танг-сая, вот эти земли.

Значит, эти самые, которых мы называем сарыбатырами, – они и есть потомки старшего из братьев, Сары-Батыра, они его дети.

А люди земель Каф-Ас-Уи – это дети среднего из братьев, Кёк-Батыра, это его народ. Они живут в горах, поэтому мы их просто называем таулула-горцы, значит.

А мы, живущие здесь асы, являемся потомками самого младшего из братьев – Кара-Батыра. Так как самое почетное оружие Танг-Эри-Тая – меч – находится у нас, и кроме этого последние годы своей жизни на Земле и Танг-Эри-Тай и Сат-Анай жили в этих местах и поэтому наша земля тоже, как и сама Каф-Ас-Уя, считается особо почитаемой. Алан – это значит ровная земля, равнина, поляна, поэтому и сарыбатыры, и таулула-горцы называют нас аланами. Да и мы сами себя так называем – надо же как-то отличаться от других асов.

– Тогда, наверное, ни в языке, ни в обычаях, ни в верованиях этих трех народов особого отличия и нет. Так да? – спросил Кючюк-батыр.

– Да, легенда говорит о том, что мы являемся потомками трех братьев, трех сыновей Танг-Эри-Тая, – сказал Сабыр-Зан. – Но вместе с тем, как ты и сам говорил, со временем все меняется. И народ тоже. Да, между таулула-горцами и аланами, можно сказать, разницы нет. И здесь, и там люди говорят на одном и том же языке, у которого есть два говора. У нас люди Аккуш-тайфы пользуются «ч» говором, то есть говорят «жауун», «жыр», «чалман», «чач», а люди Абай-тайфы, Айдабол-тайфы, Тулфар-тайфы и Берю-тайфы говорят «зауун», «зыр», «цалман», «цац». И таулула тоже разговаривают на этих двух говорах. Те, что ближе к нам, живущие на берегах Кара-сая[68], говорят на «ч» говоре, то есть говорят «жыр», «чач», а те, что живут на берегах Терк-сая и у Тар-Зола[69] говорят на «ц» говоре и произносят слова так: «зыр», «цац».

Так что, вполне можно сказать, что таулула и аланы – это один народ.

А вот сарыбатыры довольно-таки сильно от нас отличаются, хотя, конечно, мы и с ними вполне можем говорить и тилманч[70] не нужен. Видно, к тому времени, когда там обосновался со своим журтом Сары-батыр, уже жил какой-то другой народ, потому что у сарыбатыров изменился не только язык, но даже и внешний облик – у них много каких-то широколицых, со слегка придавленными носами, да и глаза у них другие. А самое главное – они какие-то невоспитанные что ли: грубоваты, неряшливы, жестоки. Или, быть может, после с той стороны к ним присоединился какой-то другой народ? Как бы там ни было, но сарыбатыры с кем-то все-таки смешались. Сейчас, если говорить правду, они стали как бы другим совсем народом, будто и не родственны мы совсем. Тем более вот в эти последние век-второй. Они все время наваливаются и наваливаются на нас с той стороны, и мы, чтобы не ввязываться в большую войну, – родственники ведь все-таки! – отодвигаемся и отодвигаемся. Я слышал от деда своего, что во времена его юности после Танг-сая до сарыбатыров надо было еще три-четыре дня добираться на конях. А сегодня на той стороне Танг-сая у нас остался лишь клочок земли – один только эль Айдабол-тайфы. А так, конечно, мы народы-братья – ведь и они, и мы ветви одного дерева, мы все – асы. Но, хоть и родственники, сколько же можно терпеть? Считай, что мы все свои земли по ту сторону Танг-сая уже отдали им. А если они захотят перебраться и на эту сторону Танг-сая – что тогда? Навряд ли мы сможем стерпеть и это! Верно я говорю, Темир-Зан? – так, и сам этого не заметив, Сабыр-Зан перевел разговор на вечную головную боль всех ханов Алан-Ас-Уи чуть ли не со времен Танг-Эри-Тая.

– Как: ты говоришь, Сабыр-Зан, хватит и того, что терпели до сих пор. И отодвигаться уже некуда – на эту сторону Танг-сая пусть теперь и не зарятся! – сказал Темир-Зан-хан.

– Хорошо, что в это тревожное время вы с ними породнились и хоть на некоторое время сдружились, – сказал Кючюк-батыр. – А то, если с этой стороны кажары придут, и на той стороне ненадежно – было бы не очень-то приятно.

– Да – ты прав, брат мой, – сказал Алтынбай-хан. – Видно, сам Великий Танг-Эри нам помогает, раз сдружил нас с сарыбатырами именно в это неспокойное время. Хорошо, что уже нет Заннган-Кёзя, иначе, если бы он был бы жив, непременно постарался бы взбудоражить сарыбатыров, убедить их воспользоваться выгодным случаем и напасть на нас, как только появились бы кажары.

– А кто он был этот Заннган-Кёз?

– Да был один такой негодяй у сарыбатыров, был бием в соседней с нами тайфе, вечно устраивал набеги на наши земли, – ответил Алтынбай-хан и коротко рассказал гостю о последних событиях, что случились на берегах Танг-сая.

– А этот народ выше вас, которого называете будинами, – они – живут здесь раньше вас, да?

– На сколько я знаю, на эти земли после нас еще никто не приходил и не осел, – сказал Кара-Батыр. – Но и будинов здесь не было. Видно, они и до нас жили там, где живут и сейчас – в лесах по долинам рек. А здесь, в этих землях, судя по сказаниям и ле­гендам, жили кам эры. В первое время мы с ними, бывало, не раз схватывались. Ходят об этом легенды. Так ведь, Сабыр-Зан?

– Все правильно, Кара-Батыр. И вовсе нешуточно мы с ними схватывались. Лишь после долгой и упорной борьбы удалось нашим предкам одолеть их. После этого часть кам эров осталась жить с нами, став под руку нашего хана, а остальные откочевали отсюда, и сейчас они живут в Таврии. И даже сейчас, где соприкасаются наши с ними, не так уж редко бывают стычки.

– А каковы у вас отношения с соседями сверху?

– И за будинами сверху тоже есть народы, но мы с ними почти незнакомы – уж слишком до них далеко и там, говорят, все время зима. Даже, говорят, и жилища себе сооружают изо льда и снега. И даже на берегах Ледового моря живут люди. А будины, наши соседи, – очень красивый и добрый народ. Почти все будины высоки ростом, светловолосы и голубоглазы. Живут мирно и спокойно. И землю пашут, и скот держат. Рыбу ловят, охотятся. И еще многим чем занимаются.

– А язык, вера?

– И язык, и вера у нас разные. Но те, которые породнились и часто общаются, знают язык друг друга. Они – большие мастера выращивать зерно, и в особенности будины, живущие по берегам Бёрю- сая. Мы в основном у них и покупаем пшеницу, рожь и овес. А в Гелонах, в Большом журте будинов поселились многие люди и из вашей стороны – купцы, ремесленники. Туда на торги съезжаются со всех сторон и даже из дальних верхних земель.

– А на той стороне Долай-сая много живет асов?

– Нет, немного. Правда, из Тулфар-тафы и Аккуш-тайфы некоторые роды перешли Долай-сай и поселились там, но таковых не так уж и много. Слишком неспокойно на той стороне, трудно жить человеку мирному, – сказал Сабыр-Зан.

– Все равно – трудно найти на этом свете земли, куда бы наши не сунулись! – сказал Алан-Зигит. – Клянусь, если даже дойдешь и до кромки земли – и там встретишь нашего человека!

– Да, конечно, род какой-нибудь или атауул скажем, или группа джигитов, приучившихся жить в журтуулах, доходят, навер­ное, хоть куда, но народ по-настоящему не осел даже и на этом бе­регу Долай-сая. Кто же станет обживать неспокойные места? – доба­вил Атлы-бий.

– Как я понял, народ Алан-Ас-Уи делится на пять тайф. Чем это вызвано? Различиями в обычаях, в поведении и поступках, в языке или же это просто связано с расположением земель, с природ­ными условиями?

– Народ Алан-Ас-Уи, как и говорил Сабыр-Зан, – это народ журта младшего сына Танг-Эри-Тая Кара-Батыра, – сказал Темир-Зан-хан. – А у Кара-Батыра было пятеро сыновей: Абай, Айдабол, Тулфар, Аккуш, Бёрю. Вот и делится гнездовье наше на пять тайф по их именам. Раньше наши тайфы были самостоятельными ханствами. И, как рассказывают, тогда между ними была постоянная грызня, не прекращались раздоры, кровавые схватки. И даже ходили на земли друг друга в жортуулы. Так они жили до тех пор, пока не обессилели настолько, что окружающие их народы не стали их притеснять и одолевать. Тогда и поняли тайфные ханы и бийи элей, что если и дальше они будут так себя вести, то ни им самим, ни народу не выжить, и что все они будут растолчены копытами вражеских коней. Собрались тогда ханы и бийи на Большой совет и решили – мы, все пять тайф объединимся, как пять пальцев одной руки, в единый кулак, в единый народ, пусть будут и тайфные ханы, пусть будут в элях и бийи, но над всеми ими пусть будет и единый правитель, как и должно быть у каждого нормального народа – пусть будет Великий хан. Вот с тех пор и живет наш народ в единстве и согласии. Конечно, это правда – и между тайфами, и между элями, и даже между отдельными родами бывают споры и даже ссоры, но до большой междоусобной войны дело не доходит. Если не соврать, то не так уж и давно, лет двадцать-тридцать тому назад была угроза раскола, были раздоры, дело дошло даже до кровопролития, но и то не из-за чего-нибудь, а просто из-за нескольких смутьянов, которые зарились на великоханскую тахту. Но если в целом – живем, слава Небесным Святым, хорошо, мирно.

– Значит, судьба к вам благосклонна, – сказал Кючюк-батыр. – А не то, если народ раскалывается на тайфы, эли, и между правителями начинается свара и грызня – считай, что этого народа уже нет.

– Уж, теперь-то, наверное, набрались ума-разума, чтобы не дойти до такого! – сказал Сабыр-Зан. Позор и проклятие тому, кто сеет раздор среди единого народа! Если брат брату, говорит – я, мол, хорош, а ты – нет, то тогда они не должны жить в одном шатре, в одной семье. И здесь то же самое. Алан, Кючюк, а они сами, эти, которых называют кажарами, чем занимаются, как живут, каков язык у них, какова их вера – расскажи обо всем этом хоть что-нибудь! Кто знает, может быть, и они тоже почитают Великого Танг-Эри? Ведь все народы в стране восхода солнца, насколько мы знаем, поклоняются Великому Танг-Эри. Возможно, и эти твои друзья – тоже, кто их знает?

– Нет, Сабыр-Зан, – ни язык их, ни вера на наши не похожи. Их язык похож на язык мадиев. Небесных Святых у них – семь. Семь Бессмертных Святых – так они называются. Возглавляет бессмертную семерку святых Ахура-Мазда – покровитель мудрой мысли. Повсюду – и на небе, и на земле – он способствует рождению доброй, мудрой мысли, помогает свершению хороших, добрых дел. Аша Вахишта – покровительница хороших дел и лучшего распорядка. Она заботится о том, чтобы во всяком деле – будь это в семье, в народе, или в государстве, а также и во всей вселенной – был бы наилучший порядок, во всем была бы дисциплина разума и порядка, и чтобы везде, где необходимо, горел в очаге огонь, было бы тепло. Святой Ваху Манапокровителъ и жизненная сила всех благих мыслей и поступков, постоянно стремится к тому, чтобы в мыслях и в намерениях людей, и народов, и государств были бы только добро и благо. Он также следит за тем, чтобы у людей был здоровый и хороший скот, оберегает животных от всяких напастей и болезней.

– Клянусь, он, наверное, брат нашему Афсаты! – воскликнул, не сдержавшись и улыбаясь, Алтынбай-хан.

– Вполне возможно – обитатели Святого Синего Неба наверняка тоже находятся в каких-то родственных отношениях! – сказал Алан-Зигит, не оченъ-то скрывая, что шутит, и даже слегка улыбаясь.

Сабыр-Зан косо глянул на него.

– Эти трое святых особо почитаемы. Остальные четверо святых в основном озабочены тем, чтобы всячески способствовать совершенствованию самого человека, его жизнь, мысли и поступки. Хшатра Вайрия – покровитель правильного порядка всех вещей, истин. Ему особенно нравится, когда повеления ханов справедливы, когда любое решение справедливо и способствует добру. Всячески помогает кузнецам и всем мастерам и ремесленникам, которые работают с металлом. А святая Арматай покровительствует земледельцам, растительному миру, ей нравится, когда люди преданны своей вере, своей мечте. Святой Аурват – покровитель целостности, здоровья и чистоты, борется против всяких болезней и грязи, особо охраняет чистоту рек и озер. А святой Амертат покровительствует всему растущему, стремится продлить жизнь каждой травинки, каждому дереву, он как бы брат святой Арматай и во всем помогает ей.

Вот этим последним четвертым Небесным Святым исполнять свой долг на земле помогают ахуры и азаты.

– Удивительно! Если столько Небесных Святых стараются наставить людей на Дорогу Справедливости, то неужели они все вместе не могут этого самого Дария – кто бы он ни был, но он-то все-таки один-единственнй человек! – удержать от неправедного, плохого поступка! – в сердцах воскликнул Кюн-Бала, и многие улыбнулись его юношеской горячности и наивности. Улыбнутъся-то улыбнулись, но вот дать ему вразумительный ответ было не так-то просто.

– Если бы на свете существовали только одни добрые Небесные Святые! Ведь вместе с ними в небесах и на земле обитает не меньшее количество и злых духов, равных им по силе и по возможности! – так же горячо воскликнул в ответ Кючюк-батыр, и Сабыр-Зан облегченно вздохнул, что не ему пришлось искать ответ на нелегкий вопрос юного Кюн-Балы.

– А возглавляет всех злых духов Ахриман. Скорее всего, он даже и брат самого Ахурамазды, у которого душа отдана во власть зла и зависти. У него есть трое подручных, созданных им же самим – это отец лжи и лицемерия, плохого слова и обмана Друг, создатель и покровитель плохих мыслей и поступков Ахамана. и покровитель разбойников и воров Айшма. Так что, на свете есть святые и добрые духи, но есть так же могущественные силы, сеющие зло, обман м насилие. А потому, говорят кажары, каждый человек должен своими хорошими делами, добрыми намерениями, красивыми мечтами и поступками способствовать воцарению на земле Добра, Справедливости и Красоты, должен делать все, чтобы его не обманули, не совратили с пути истины Ахриман и его подручные.

– Просто удивительно – какая ясная и красивая мысль, сколько мудрости в этих простых словах! – воскликнул в восхищении, теперь и сам Темир-Зан-хан, не сдержавшись. – Послушайте только: каждый человек хорошими делами, красивыми намерениями и поступками должен бороться за то, чтобы мир стал светлей и добрей!

Почему же хан такого умного народа поступает так? Почему он не прислушается к советам и Небесных Святых, и своего народа, почему хочет идти с войной на чужую землю? Почему собирается совершить злое дело с недобрыми намерениями?

– Я скажу – вы не поверите, но Дарий-хана народ уважает, – сказал Кючюк-батыр. – Сейчас если он задумал совершить большой жортууул на ваши земли, видно, его душой начал овладевать Ахриман, а раньше и до сегодняшнего дня он старался править справедливо, установил в стране мир и порядок, усмирил разбойников и мздоимцев. Одни только дороги, которые он построил, чего стоят! Прекрасные, широкие дороги связали все окраины страны с центром, и теперь жизнь стала лучше и легче. Да и человек он неплохой, говорят. А в последнее время ходят очень интересные слухи. Мол, в скором времени Ахурамазда направит на Землю своего Святого Посланника, и тот будет бороться, чтобы на свете воцарились Добро, Справедливость и Истина. И когда победоносно завершится его борьба, на земле наступит Золотой век. И тогда народами будут править мудрые и справедливые ханы, исчезнет тирания, народ будет с радостью работать, счастливо жить. А некоторые поговаривают и так: «С тех пор, как на ханскую тахту сел Дарий-хан, в стране прекратились распри и смуты, жизнь становится все лучше и лучше – может быть, уже и наступает Золотой век? Улавливаете – Дарий-хан становится первым ханом Золотого века! Ну, что скажете – уважают его люди?

– Удивительно! – сказал Сабыр-Зан. – Из твоих рассказов выходит, что и страна его обширна, и земли много, и народ живет хорошо – что же еще тогда ему надо?

– Ты так говоришь сейчас, когда в сердце твоем Ахурамазда, а завтра, коль дело коснется тебя самого, и душой твоей завладеет Ахриман – тогда ты заговоришь совсем по-иному! – ответил, улыбнувшись, Кючюк-батыр. – Человек, Сабыр-Зан, существо не очень-то надежное – он очень быстро поддается влиянию недобрых, злых духов. Чистые, сильные духом люди – такое же редкое явление, в природе, как и россыпи драгоценных камней. У такого человека должно быть большое сердце, чтобы в нем уместились все семеро бессмертных святых!

– Ты совершенно прав – это действительно так! – согласился Сабыр-Зан. – Как ты и говоришь, хорошо, если плохая мысль, злой умысел не придут в голову человеку, но коли они влезут в его душу – точно свернут с Дороги Справедливости! Что же нам остается делать? Раз он позволил одолеть себя Дурному намерению и Злому умыслу, – пусть приходит, посмотрим, что из этого получится. А у нас и мысли чисты, и намерения добры – мы никому ни хотим зла. А раз так, надеемся, что Великий и Святой Танг-Эри поможет нам. А если уж до конца высказать свои мысли, то надеюсь даже и на то, что и их Святые, покровительствующие Мудрой мысли и Доброму делу, будут помогать нам. Хотя бы и для того, чтобы дать понять этому Дарию, что он вступил на неправедный путь!

В это время в шатер вошел джигит-шапа и, вопросительно глянув на Великого хана, застыл в ожидании.

– Принесите. Чапай, принесите? – повелел Темир-Зан-хан и шапа сразу же вышел.

Вскоре Чапай вернулся, он нес большой красный керамический кувшин с бузой, а двое его помощников держали в руках деревянные чаши. Чапай поставил кувшин на стол и взял с рук джигитов деревянные чаши и аккуратно расставил их на столиках, составленных в ряд пред гостями. В мгновение ока джигиты-шапа заставили столики едой – здесь было все: и хлеб, и сыр, и вареное мясо. Как только стали подавать, Кюн-Бала, Зан-Бёрмез и другие молодые джигиты вышли из шатра.

– А почему вышли джигиты? – удивился Кючюк-батыр.

– У нас не положено, чтобы молодые джигиты вместе со старшими ели и пили с одного стола, – ответил Атлы-бий. – Это у нас считается неприличным поступком, невоспитанностью.

Чапай налил в чаши бузу.

– Скажи слово, Сабыр-Зан, и позволь нам что-нибудь поесть, – сказал Темир-Зан-хан, протягивая Сабыр-Зану чашу, которую держал обеими руками. Мы слишком увлеклись разговорами и забыли даже в свое время гостя накормить.

– Ну. что сказать? – начал Сабыр-Зан, беря чашу в руки и обратившись в сторону Кючюк- батыра. – Гостю скажем от души – добро пожаловать, да завершится твое дело успешно! – Повернулся к Великому хану: – И тебе, Темир-Зан, пожелаем – чтоб не выпало на твою долю больших трудностей, чем вот так принимать гостей! А гость наш – не простой гость, а как бы посланец самого Великого Танг-Эрй. захотевшего предупредить детей своих от грядущей напасти, пожелаем тогда и ему – пусть с этим путешествием , пусть с этим делом и завершатся все трудности в его жизни!

– Да благословит Танг-Эри все твои слова! – поддержали его все.

– Не буду долго и много говорить – пусть жизнь ваша будет долгой, а в ней – много радостей! – и с тем, оглядев веек, как бы одаривая каждого долгой жизнью и многими радостями, пригубил чашу.

Вслед за Сабыр-Заном отпили бузу из своих чаш и другие.

– Что это – напиток или еда? – спросил, не сумев сдержать свое любопытство, Кючюк-батыр.

– Это, брат, узнаешь чуть попозже, – сказал, улыбнувшись, Кара-Батыр.

– Напиток, это, Кючюк, напиток, – сказал Алтынбай-хан. – Но он не такой крепкий, как вино, – не бойся, пей.

–  Не в этом дело – что мне бояться, если я с вами? Только вот я не пойму: если это напиток – то он какой-то густой, а если это еда – то вроде бы жидковатая. Вот я и спрашиваю – это еда или напиток? – сказал Кючюк-батыр.

– Берите, берите горячее мясо – это основа здоровья, – сказал Темир-Зан-хан, беря кусок мяса.

Когда немного и поели, и выпили, Кючюк-батыр спросил:

– Аланы, из чего же все-таки вы готовите эту самую бузу и как?

Видно, буза понравилась Кючюк-батыру.

– Из зерна готовится, Кючюк, – сказал Кара-Батыр. Не бойся, не из какой-нибудь дряни, а из чистого зерна, и никаких других добавок там нет.

– Да не поэтому я спрашиваю! – воскликнул Кючюк-батыр. – Если не очень сложно, по возвращении домой я сам котел попытаться приготовить.

– Тогда, конечно, другое дело. А так нечего опасаться – буза готовится из чистого зерна, – сказал Кара-Батыр. – Я, наверное, не смогу тебе все как следует объяснить. Чапай, ты, наверное, знаешь как готовить бузу?

– А как же! Если я не знаю – кто же тогда знает?

– Я очень тебя прошу, джигит, – научи меня готовить бузу! – обратился к Чапаю Кючюк-батыр. Чапай растерялся.

– А как я могу научить, если не буду показывать?! – сказал он. – Другое дело, если я буду готовить, а ты смотреть…

– Неужели это так сложно? Разве я не смогу понять, если ты все по порядку расскажешь?

– Да несложно, но не знаю, возможно ли научиться готовить бузу просто так, по рассказу?

– Ничего, ничего – ты попробуй рассказать подробно, – сказал Кара-батыр. – Кто знает, может, не забудет, запомнит.

– Хорошо, я-то расскажу, – сказал Чапай и задумчиво замолчал, видно, основательно подготавливался к столь необычному и важному делу. Вот наконец он заговорил. – Буза готовится из любого зерна и из овса, и из ячменя. Но самая лучшая буза готовится из ячменя. Но зато из овса получается красивая буза – белая, нежная.

Буза готовится так. Что там у тебя есть – овес или ячмень – заливаешь его водой. Заливаешь водой и даешь зерну в течение одного или двух дней размягчиться. После этого во дворе, не в тени, а где солнце, насыпаешь солому, а на солому стелешь полотно. А на полотно высыпаешь свое мокрое размягченное зерно и расстилаешь его толстым, в два пальца, скажем, слоем. Чтобы солнце не высушило зерно, укрываешь его полотном, сложенным в несколько слоев или толстым покрывалом. Ну, там через день-другой зерно твое прорастет. И тогда это проросшее зерно сушишь – на солнце, если жарко, или возле огня, если на солнце надежды нет. Надо хорошо высушить. Хорошие мастера иногда даже целую неделю сушат. Вот это проросшее, высушенное зерно называется салат. Понял?

– Понял, понял – продолжай! – сказал Кючюк-батыр, который слушал Чапая не только не проронив ни слова, а даже, казалось, аккуратно складывал каждое слово в хурджин памяти, предварительно тщательно его осмотрев и вытерев.

– Та-ак. Одна часть работы сделана, – сказал Чапай и продолжил свой рассказ. – Когда салат высушен, берешь его и зерно на бузу…

– А это что за зерно?

– Когда готовится буза, кроме салата требуется еще и обычное зерно. Берешь салат, берешь зерно…

– А сколько надо взять этого зерна? Извини!

– Да, забыл сказать – его должно быть не меньше салата…

Где я остановился? Да! И салат, и зерно отвозишь на мельницу и мелишь. Потом…

– Извини, пожалуйста! Надо смолоть их, смешав?

– Нет! Раздельно. Так, смолол, сделал муку. Потом из муки из обычного зерна берешь нужное тебе количество муки

– А сколько это – нужное мне количество муки?

– А это смотря сколько вмещается в твой казан и сколько бузы ты хочешь приготовить – если у тебя большой казан и хочешь приготовить много бузы, то бери сколько хочешь. Подожди, я буду дальше рассказывать, и сам по ходу поймешь что к чему. Итак, берешь обычную муку, теплую воду и приготовляешь как бы жидкую кашицу. Эту теплую кашицу заливаешь в бочонок и тщательно его укутываешь. Так он и стоит два-три дня. Дня через два-три кашица закисает и начинает бродить. Надо это учесть, и готовить надо столько кашицы, чтобы она еле доставала и до середины бочонка, иначе забродившаяся кашица может вылиться из бочонка. Итак, содержимое бочонка забродило – это ачытхы-закваска. И вот, когда ачытхы готов, разводишь огонь и подвешиваешь свой казан. Казан накалился – протри его как следует курдюком. Берешь в руки калак-деревянную лопаточку для перемешивания и ставишь его на дно казана вертикально, и на уровне середины казана делаешь отметку на калаке…

– Там, где середина казана делаю отметку на калаке. Правильно?

– Правильно. Наливаешь полный казан ачытхы из бочонка и начинаешь варить, постоянно помешивая. Варишь, варишь, и по мере варки содержимое казана постепенно оседает, и когда твое варево доходит до середины казана, до уровня твоей отметки на калаке – значит, готово, сварилось. Снимаешь с огня казан. И добавляешь туда столько муки из салата, сколько муки и ушло на это варево из ачытхы, что в казане. Понятно?

– Понимаю – чтобы и той, и той муки было равное количество.

– Правильно. Добавляешь и мешаешь, мешаешь. И опять же должна получиться кашица. Эту кашицу переливаешь в новый, чисто вымытый бочонок. И пусть этот бочонок так и стоит два дня. Через два дня содержимое бочонка процеживаешь через сито или редкое полотно и, пожалуйста, – вот тебе и буза! Пей на здоровье и не забудь сказать здравицу в честь той женщины, что приготовила эту бузу. Примерно так: Пусть у этой женщины, что готовила бузу, жизнь будет сладка, как мед, льющийся ручьями. А тот, кто этого не хочет почему-то, пусть плачет всю жизнь кровавыми слезами. Ну как, понял что-нибудь?

– Сейчас-то все понял, если не позабуду, пока не доберусь до дому. Теперь я расскажу – а ты послушай, – сказал Кючюю-батыр. Первое – это салат. Это ясно. Второе – это ачытхы-закваска. И это понятно. Ачытхы варю, варю и довожу до половины. Это – третье, правильно?

– Правильно.

– Теперь беру столько салатной муки, сколько и брал, когда готовил ачытхы и все смешиваю. Полученную смесь переливаю в чистый бочонок и жду два-три дня. Потом открываю бочонок, процеживаю и пью бузу! Все!

– Нет, друг ты мой!

– А что еще?

– Как что? А где здравица в честь женщины, которая готовила бузу?

– Какой же я рассеянный! Видно выпил ее вместе с бузой! сказал Кючюк-батыр, и все засмеялись. – Погоди, погоди! Я забыл спросить – сколько времени стоит и не портится буза?

– А это как держать будешь. Если ты ее будешь держать в шатре – в тепле, более трех-четырех дней не сможешь сохранить в нормальном виде. А если нальешь в бочонок, плотно закроешь, закопаешь в землю, чтоб было прохладно, – хоть два года храни, не испортится!

– Это же замечательно! – воскликнул Кючюк-батыр. Потом, по­вернувшись к Темир-Зан-хану: – Извините, пожалуйста, меня – перебил я ваш аппетит, да перебьет и уничтожит все ваши болезни святой Аурват!

– Ничего, ничего! И ты тоже будь здоров! – сказал Темир-Зан-хан. – Ведь и пригласила то мы тебя как раз для этого –чтобы посидеть вместе, поговорить. А еда – ничего, да не обделит нас здоровьем Великий Танг-Эри, она здесь, перед нами. Время есть – успеем и поесть, и выпить. – Потом, обращаясь к Сабыр-Зану и ко всем, добавил: – Это мясо животного, принесенного в жертву в честь нашего уважаемого гостя – каждому надо поесть его. – Оглядел чашу с кусками мяса, нашел лопатку и, передавая ее Сабыр-3ану, сказал: – Возьми-ка, Сабыр-Зан, погляди на лопатку и расскажи нам, что делается и вокруг нас, и в мире в целом.

Так, в неспешной беседе, за трапезой шло время. Вот Кю-чюю-батыр съел кусок мяса и положил кость на стол перед собой. Но Алтынбай-хан тотчас же взял эту кость и вручил ее обратно Кючюк-батыру.

– Так у нас не положено, брат мой, – сказал он. – Раз съел мясо, то и кость сумей использовать по назначению!

– По какому такому назначению можно использовать эту кость? – недоуменно спросил Кючюк-батыр, рассматривая со всех сторон кость в своих руках.

– Тот, кто на свою силу не надеется, базук не ест. Не слышал такую поговорку?

– При чем здесь сила? И что это еще за базук? – спросил Кючюк-батыр.

– Вот эта берцовая кость называется базук. Тот, кто съедает мясо с этой кости, должен поломать ее руками, – объяснил Кара-Батыр. – Только руками, и на коленях нельзя. – Потом, обратившись к шапе, попросил: – Чапай, принеси полотенце!

Чапай принес полотенце, Кара-Батыр завернул в него кость и протянул Кючюк-батыру.

– Кость заворачивается в полотенце, чтобы она не поранила руки, когда поломается, – объяснил он Кючюк-батыру, который смотрел на все это, ничего не понимая.

Кючюк-батыр взял завернутую в полотенце кость, прилично повозился, приноравливаясь то так, то сяк, но ничего у него не получилось.

– Да ну ее! – сказал он наконец, возвращая кость Кара-Батыру. Кара-Батыр взял кость и сразу же, без особого напряжения, словно в его руках была сухая палочка, с глухим треском поломал кость. Потом неспеша развернул полотенце, показал людям, что кость сломана и протянул все это Чапаю. Тот тоже двумя руками принял полотенце с костью и исчез. Вскоре он появился вновь, держа в руках медный поднос.

– Это подарки тому, кто поломал базук! – объявил Чапай и опустил поднос на стол. В середине подноса стояла большая деревянная чаша с бузой, а вокруг чаши громоздились куски хлеба и деликатесных кушаний – сохты и жерме.

– Красивый обычай! Как все это здорово! – не сдержался Кючюк-батыр. Ему, потомку асов, живущему среди других людей, других обычаев и нравов, было и приятно, и удивительно окунуться в сказочно интересный мир своих предков…

Заморский купец, видно, распродал свои товары – на следующий день его караван вышел из ханского журта и взял путь в сторону Большого моря…

 

VII

 

Столица Лидии Сфарт[71]. В беломаморном дворце прославленного на весь мир царя Креза, в том самом Розовом зале, где этот царь любил смотреть танцы своих полуобнаженных многочисленных наложниц, на троне сидел молодой и гибкий, как барс, человек.

Это был Дариявуш[72] – царь Сияющей Фарсской империи[73], которая за короткое время покорила почти весь мир от моря и до моря и перед которой теперь склоняли свои головы и седой Су-Эр, и чопорный Баба-Эли, и упрямый Мадий, и гордый Ас-Эр-Уя, и мудрый Мисир.

А сегодня он держит совет со своими полководцами и ближайшими союзниками о том, как подготовлены войска к предстоящему походу, после успешного завершения которого перед ним должна будет склониться и загадочная северная красавица Ас-Уя, о своенравности и блеске которой ходят легенды. Подобные советы он уже провел в восточных сатрапиях[74] империи, и войска, собранные с тех мест, подтягиваются вслед за царем сюда – к западной части империи. А на сегодняшнем совете царь хочет точно узнать о том, сколько тысяч всадников и пеших воинов могут дать западные сатрапии – Лидия, Иония, Киликия, Каппадокия и Ас-Эр-Уя. Как и в других местах, здесь тоже на совет по велению царя приехали сатрапы[75] и предводителем войск в сатрапиях. Полководцы докладывали царю о том, сколько всадников и пеших воинов находятся у них под командованием, высказывают свои суждения и предложения по поводу предстоящего похода. А сатрапы рассказывают царю о том, что они делают для того, чтобы обеспечить царских воинов, расположенных в их сатрапиях, всем необходимым для дальнего похода – сколько они заготовили продовольствия, закупили оружия, вьючных животных, телег и прочее.

Большие, карие глаза Дариявуша спокойно оглядывают зал, но если случается, что они на ком-то остановились, то в миг проникают в его душу и завладевают всеми ею мыслями, точно также, как воины во время жортууула врываются в шатер, присваивая все найденные там богатства. И тогда человек, оказавшийся под его взглядом, всем своим существом старается дать знать своему повелителю, как верный пес хозяину: не сомневайся, – я, мол, всегда готов за тебя в огонь и воду!

Кажется, что царь не очень-то охотно слушает сообщения предводителей войск и сатрапов, но на самом деле его цепкое внимание не упускает ни одно их слово. Хотя ничего нового никто из них до сих пор и не сказал. Как и везде, здесь тоже предводители войск хвастливо заявляют о том, что его барсы (львы, тигры) хоть днем, хоть ночью готовы выступить в какой угодно дальний поход, и не может быть никакого сомнения в том, что они вернутся домой с победой.

Царь Дариявуш иногда останавливает свой взгляд на говорящем, и тогда его красивые брови слегка взлетают вверх, а если ему не очень-то нравятся слова оратора, то его тонкие губы еле заметно растягиваются в насмешливой улыбке.

Вот закончил свое сообщение очередной предводитель войск, и царь Дариявуш объявил:

– А теперь давайте послушаем Мегабаза.

Легендарный военачальник Мегабаз был вовсе не богатырского вида – мужичок невысокого роста, черный, как греческий купец. Но уже по тому, как он себя ведет здесь, перед царем, видно, что уважительное отношение к своему имени он, скорее всего заслужил – даже здесь, в царском дворце, он надменно оглядывает всех, словно говоря: «А ну-ка – посмей только кто-нибудь пикнуть!» И когда подошел к трону, не согнулся в три погибели, как это делали все, а лишь успел слегка опустить голову, как вдруг остановился, словно раздумал кланяться, потом решительно выпрямился и начал говорить. Да и начал свою речь не длинной тирадой вроде: «О, мой повелитель, освещающий своим светлым ликом весь мир, у ног которого безропотно лежат некогда могущественные Суу-Эр и Ак-Кала, Ваба-эли и Урарту, Мисир и Хорезм, Согдияна и Парфия, Ас-Ур-Уя и Фригия! О, мой царь, к которому благосклонны Небесные Святые, а земные люди превозносят его славу до небес!»

А подошел к трону и, обращаясь к царю, заговорил просто и достойно:

– Мой царь! Богатыри, которых ты дал мне, исполнили твою волю. Они перешли на ту сторону Узкого моря[76] и своими острыми мечами снесли головы всем твоим врагам. Теперь вся Дакия – все земли до Дунавия – твоя. Все народы, живущие на этих землях, покорны тебе, просят допустить и их к теплу твоего очага и шлют тебе подарки. Таким образом, дорога к сакам, живущим за горами[77], открыта. Твои тигры, мой царь, готовы к прыжку на земли загорских саков! – так коротко доложил Мегабаз о своей последней большой победе за морем.

Царь Дариявуш выжидательно глянул на оратора, думая, что тот еще будет продолжать, но потом, поняв, что Мегабаз больше говорить не будет, обратился к собравшимся:

– Кто хочет спросить?

Желающих спросить не было.

– Спасибо тебе! Ты сделал большое дело, – поблагодарил царь Дариявуш Мегобаза и, слегка приподняв правую руку, позволил ему сесть на свое место.

– А теперь послушаем человека, которого Капассия-батыр еще весной отправил к загорским сакам. Он вернулся и кое-что, о чем он рассказывает, вас всех, наверное, заинтересует, – сказал царь и, обратившись в сторону Капасии, велел: – Пусть войдет этот человек.

Капассия вышел из зала и тотчас же вернулся с каким-то человеком. Этот человек приблизился к царю и, низко поклонившись, выразил свое почтение к повелителю. Царь дал знак рукой, и Кючюк выпрямился.

– Расскажи – что видел, что слышал? – спросил царь.

– Мой царь, подобный солнцу! – начал Кючюк. – Я, как и было мне велено Капассией, став купцом, поехал на земли загорских саков, посетил многие места, был и в поселении, где живет их царь. Они величают его Великим ханом. Их язык похож на язык заморских саков[78], поэтому мы и называем их загорскими саками, но сами они называют себя асами. Этот народ делится на три как бы самостоятельных народа – асы, живущие за Кафскими горами, до них нам ближе всего, они называются горными асами или попросту горцами. Другие асы, живущие в степях за морем, называются алано-асами, что значит степные асы или просто аланы-степняки. Третьи асы – это асы, живущие в степях между реками Ара-Сай и Танг-сай. Они тоже считаются аланами, но они больше известны по имени своего родоначальника и называются сарыбатырами. Согласно легендам, эти три асских народа произошли от трех братьев, и живут они все раздельно, у каждого народа свой царь, свои порядки и обычаи. Таулулы и аланы – горцы и степняки – очень близки и дружественны. А сарыбатыры несколько обособлены, и они более многочисленны, чем горцы и аланы. А потому постоянно стремятся всячески притеснить и горцев, и аланов, даже совершают на их земли набеги, угоняют и людей, и скот, часто случаются стычки.

Это сообщение Кючюка, видно, очень понравилось царю – лицо его посветлело, и он спросил:

– Значит, по-твоему выходит, что у загорских саков нет единого правителя?

– Совершенно верно, мой повелитель! Загорские саки делятся на три самостоятельных народа. К тому же те асы, которые называются сарыбатырами, все еще не подвластны единому хану, они разделены на несколько самостоятельных тайф. Тайфа – это навроде нашей сатрапии. И каждая тайфа – как отдельное государство. У асов-аланов иное положение. Правда, они тоже делятся на тайфы, но все они подчиняются единому царю, которого они называют Великим ханом, а правителя тайфы – просто ханом. Так что, алано-асы объединены в одно государство. Примерно также устроена жизнь и горцев.

– Скажи, а эти саки, что живут в степях и которых ты называешь аланами, – они своих царей выбирают, или же трон переходит по наследству? – спросил царь.

– Раньше хана тайфы выбирали князья – они у них называются биями, – из своей среды, но тот бий, которого собираются избрать ханом, должен быть из коренной или старшей княжеской ветви тайфы. Так что, ханом всегда становился князь коренного, старшего эля. Эль – так называется владение одного княжеского рода. Получается, на самом деле, что ханство переходило по наследству, хотя вроде бы он избирался. Так же было и с Великим ханом. Его избирали на Большом совете ханы и бийи всего алано-асского народа. Старшая и самая почетная тайфа в Асии Аланской – это Абай-тайфа. Абай – на языке загорских асов означает старший, и является именем старшего сына родоначальника алано-асов Кара-Батыра. И получалось, что Великим ханом, а по-нашему – царем алано-асского народа обязательно должен был быть человек из самого старшего, а потому и почетного княжеского рода этой самой Абай-тайфы. А таким родом в Абай-тайфе является княжеский род Абай. Следовательно, старейшина рода Абай является одновременно и бием Абай-эля, и ханом Абай-тайфы, и Великим ханом всей земли алано-асов – Алан-Ас-Уи. И здесь, на самом деле, ханская тахта переходила по наследству. Церемониал избрания хана, на самом-то деле, и был праздником вступления хана на престол. А теперь вся эта видимость избрания хана отменена, и ханская тахта без всяких препон переходит по наследству.

– И кто же сейчас Великий хан земли, которую ты называешь Алан-Ас-Уей? – спросил царь Дариявуш, видно, желая знать, с кем же в ближайшем будущем ему придется схватиться. – Стар ли он, молод, умен или глуп, из какого рода-племени он происходит?

– Он, как я и говорил, из рода Абай, самого старшего и почетного рода на всей земле степных саков – алано-асов. Звать его Темир-Зан. Хорошего роста, ладно скроен, голубоглазый. Ему сорок лет. Если мне дано это понять – умный и рассудительный человек. На всей земле Алан-Ас-Уи его уважают и любят. Люди говорят, что с тех пор, как он стал Великим ханом, прекратились ссоры и стычки между элями и тайфами, народ стал жить мирно и спокойно, стал жить лучше.

– Хорошо, – сказал царь. – А теперь скажи – что тебе удалось узнать о силе и могуществе этих самых степных саков? Сколько тысяч у них всадников, пеших воинов?

– У всех асов, светлый царь, нет постоянного войска, как у нас! – ответил Кючюк.

– Интересно! С кем же тогда мы будем воевать?! – усмехнулся царь. – Куда же подевались те самые свирепые воины загорских саков, которые некогда перевернули вверх дном жизнь всех здешних народов?

– Загорские саки, о, светлый царь, как и все кочевые народы, не содержат постоянного войска. Они собирают войско только тогда, когда на их земли нападает враг или когда они сами отправляются куда-нибудь в поход.

– А что ты можешь сказать о их языке и вере?

– Язык их, великий царь, схож с языком заморских саков, которых мы хорошо знаем по Согдиане и Хорезму. Поклоняются они Великому Танг-Эри – Верховному повелителю Неба и Земли – это Солнце. И самих себя они считают детьми Солнца. С виду они похожи на нас, только, как мне показалось, они более широколицы. Большинство людей этого народа белолицы, голубоглазы и русоволосы.

– И сколько-же войска, как ты предполагаешь, они смогут собрать, если на их земли нападет враг? – спросил царь, пристально вглядываясь в Кючюка.

– Точно сказать это невозможно, великий царь, – ответил, не задумываясь и не меняясь в лице, Кючюк. – Когда начинается война, все их мужчины, начиная с шестнадцати лет, кроме, разве, старцев, садятся на коней, берут в руки оружие и становятся воинами. Если с каждой тайфы соберется по двадцать тысяч воинов, то всего их, возможно, наберется около 100 тысяч всадников[79]. У них, великий царь, пеших воинов не бывает.

– А как ты думаешь, если на земле степных саков начнется война, те саки, которые живут у Кафских гор и те, которых ты называешь сарыбатырами, – они придут на помощь степнякам, или же останутся в стороне? – И опять царь Дариявуш сверлящим взглядом вцепился в Кючюка.

– Как я понял, аланы-асы и горные асы не оставят друг друга в беде. А про сарыбатыров я не знаю что и сказать. Да, сейчас и аланы, и горцы не очень-то дружны с сарыбатырами, и даже бывают между ними стычки. Но, чтобы там ни было, они ведь все равно дети одного народа – они все, как мы говорим, загорские саки, а как они себя сами называют – так они все асы. Сарыбатыры, на самом деле – тоже ведь аланы, они ведь живут в степях. Я слышал, что умудренные жизненным опытом сарыбатыры, пытаясь после очередной стычки примирить своих соплеменников и аланов, всегда говорят так: «Мы ведь один народ – асский народ-аланский народ, разве не так?» Трудно предсказать как они себя поведут, если на аланов кто-то нападет. Если верх возьмет чувство единства крови, языка и веры, то они могут сказать: «Мы, чтобы нам ни было, – братья, а потому в трудные дни, в дни войны должны быть вместе, как и положено быть братьям!» – и прийти на помощь аланам. А если верх возьмет чувство соперничества и вражды, то, увидев, что аланы в нелегком положении, могут и воспользоваться этим и напасть на них сзади. Так или эдак они поступят, – это ведомо только Небесным Святым!

То ли решил цари Дариявуш, что, раз у этих загорских саков нет войска, и смысла нет далее расспрашивать этого человека, то ли он удовлетворился тем, что узнал о предстоящем противнике из уст этого путешественника – кто знает, но он откинулся на спинку трона, и обратился к сидящим в зале:

– Желающие – спрашивайте!

Военачальники еще некоторое время пытались кое-что выведать у этого человека, который довольно долгое время находился на земле загорских саков, но царя Дариявуша, кажется, уже не интересовали ни вопросы, что задавали полководцы, ни ответы этого купца. Видимо, его мысли сейчас уже были заняты другими делами.

Когда вопросы закончились, царь поднял руку, и в зале установилась тишина.

– Капассия! – позвал царь, и Капассия быстро вышел вперед. – Передай хранителю царской казны – пусть от моего имени он отблагодарит этого человека, а потом сам, не задерживаясь, возвратись назад.

Воздавая царю тысячу благодарностей, Кючюк попятился к выходу, вслед за ним вышел и Капассия.

– Все сказал правильно – молодец! Теперь посмотрим, что удастся урвать для тебя в награду у хранителя казны, – сказал Капассия, когда в холле они остались одни.

– Если ты доволен – для меня это самая большая награда, Капассия! – искренне сказал Кючюк.

Вскоре, закончив все хлопоты с Кючюком, Капассия вернулся в Розовый зал дворца, где царь держал совет. Вошедший, он недолго простоял, ожидая знака царя, разрешающего сесть, а когда последовал такой знак, прошел к своему месту.

Говорил Иездивазд, предводитель десяти тысяч всадников, расположенных в сатрапии Ас-Сур-Уя.

…– Загорские саки, если судить по рассказам человека, побывавшего там, это бедный народец, кочующий со своими немногочисленными стадами и табунами в необъятных степных просторах. Будет ли это достойным занятием для твоих львов, мой царь, освещающим все четыре стороны света, гоняться за этими пастухами по степям? Не лучше ли будет, если твои богатыри, перейдя Узкое море, повернут вниз, а не вверх. Что ни говори, а люди там, внизу, живут в больших и богатых городах. В больших домах из мрамора, говорят, много золота, серебра, дорогих тканей и вина. Я говорю о греках. Я только думаю о том, чем бы тебя порадовать, чем бы просветлить твой лик, а так, по-существу, мне все равно – куда скажешь, туда и поведу я твоих неустрашимых львов! – так закончив свою речь, ждет знака царя, разрешающего сесть, легендарный полководец Иездивазд.

Шевельнув правой рукой, царь позволил ему сесть. И тут же взгляд царя остановился на Шарвазе, и тот быстро вскочил, вышел вперед и, поклонившись, поблагодарил повелителя за оказанную ему честь говорить.

Шарваз – это тоже один из военачальников, имя которого у всех на устах. Предводительствуемые им воины во всех битвах постоянно одерживали победы. А командовал он одним из самых привилегированных конных войск, которые набирались из числа самих персов. Все: «и простые люди, и воины, и друзья-соратники называли его Шарваз-бурей за всесметающие атаки его воинов, которые налетали на врагов, как буран, как буря. Сейчас он располагался в Киликии.

– Мой повелитель, вселяющий радость в сердца и Небесных Святых, и земных людей! – начал он, как все, с восхваления царя. – Я знать не хочу, что такое золото, богатство, скот и подобные вещи, но если взор твой устремлен туда – я пойду туда. И если народ, живущий там, сам не поймет, что жить в тепле твоей отцовской заботы – это счастье, тогда мы, твои богатыри, возьмем этот народ за шиворот и кинем его к твоим ногам! Больше мне нечего говорить, – и Шарваз-буря стал, гордо приподняв голову, ожидая соизволения царя, чтобы сесть на свое место.

Царь слегка махнул рукой, и Шарваз-буря прошел к своему месту в зале.

Выступавшие вслед за Шарваз-бурей и сатрапы, и военачальники гуськом потянулись по удобной тропке, проложенной им. Так было хорошо. Так было удобно. Никогда, нигде, а тем более на виду у царя, не следует выпячиваться в сторону, словно поломанный сук – отрубят быстро. А царь – тем более. Если это ему не понравится. Большие светло-карие глаза царя Дариявуша остановились на Капассии, и тот послушно вышел к трону и, поклонившись, поблагодарил повелителя за оказанную ему высокую честь сказать слово при присутствии самого светлейшего.

Капассия – один из ближайших сподвижников царя, и первый, кому Дариявуш сказал, что надо убить этого самозванца Гаумау и освободить страну от этой собаки, был именно Капассия. Хотя он прекрасно знал, конечно, что корни рода Капасси не уходили далеко в глубь веков и не были чистокровно фарсскими. Слава и честь рода Капассии были добыты мечом и копьем его основателя – асского батыра. Но дело в том, что и его меч, и его копье, как и он сам со своей дружиной, всегда, верно служили Фарсу. И отец, и дед, и прадед Капассии всегда были надежными воинами и полководцами фарсских царей. И не раз их менее удачливые и завистливые сверстники из более знатных и почетных родов пытались оклеветать, ославить их перед царями, но ничего у них не выходило. Да и царю Дариявушу не раз намекали, пусть даже и в шутку, о том, что, правда, Капассия происходит из рода благородных, мужественных и честных рыцарей, но все-таки в нем течет не чисто фарсская кровь. А это ни много, ни мало означало – он, мол, чужак, хорошо ли, что ты так приблизил его к трону, когда есть десятки преданных тебе людей из более благородных и почетных фарсских родов, не оскорбляешь ли ты этим самым их, лучших сыновей Фарса? Но царь Дариявуш на эти намеки всегда давал прямой и недвусмысленный ответ: «Каждому я даю то, что он заслуживает!» И это было правдой. По крайней мере, царь сам был глубоко убежден в том, что он так именно и поступает. Вот и сейчас – не всем даже из «шестерых братьев» он не доверяет так, как Капассии. Почему же тогда ему не удержать возле себя верного своего соратника? А разные слухи, сплетни – они всегда были. Пусть говорят – ничего страшного. Поговорят – и перестанут…

– Свет очей Небесных Святых и радость живущих на земле – мой царь! – как и положено, воздавая царю похвалу, начал слово Капассия. – Я не стану искать иные слова, потому что хочу сказать то же самое, что сказали Шарваз-буря и достойный Иездивазу – я тоже готов идти с твоими богатырями туда, куда ты скажешь! Больше мне нечего сказать, – и с тем неожиданно умолк, ожидая знака царя, разрешающего сесть.

Царь Дариявуш удивленно поднял глаза. Что случилось с Капассией? Что это значит – почему он, как один из этих льстивых военачальников, ограничился этим глупым заявлением, что пойдет туда, куда ему скажут? Что же случилось с ним, с Капассией, который в подобных случаях всегда ясно и толково говорил о предстоящей войне или битве, как об уязвимых местах противника, так и о его сильных сторонах, о лучших традициях наших воинов и об упущениях в общей подготовке войск? Ведь по-существу Капассия сейчас сказал так: «Делай что хочешь – мне-то до всего этого какое дело?! Обиделся? За что? Подумав, царь не смог припомнить ничего такого, за что бы Капассия мог на него обидеться.

В Розовом зале поднялся легкий шумок – все заметили, что царь Дариявуш недоволен поведением Капассии. И многие, конечно, были этому рады, надеясь, что это не останется без последствий, и Капассия окажется в опале.

Когда до сознания царя дошло, что шум в зале как-то связан с его отношением к выступлению Капассии, он недовольно глянул в зал – так смотрит отец, когда застигает детей за шалостью, – и тотчас же настала тишина.

– Садись! – сказал царь и дал знак рукой.

Капассия сел на свое место. В зале не было слышно ни одного слова, но было ясно- мысленно сейчас все отчаянно спорили между собой: ведь до сих пор, дозволяя оратору сесть на свое место, царь всегда лишь давал знак рукой, а сейчас он не только махнул рукой, но и громко сказал: «Садись!» – что же это, интересно, значит? «Садись, садись, бедный – не сносить теперь тебе головы!» – вот что означает это «Садись!» – говорят одни. «Не только молчаливо дав знак рукой, но и сказав: «Садись!» – царь как бы проявил особое уважение к Капассии и этим быстро заткнул глотки тем, кто радостно зашушукался, думая, что царь теперь не очень-то будет привечать Капассию» – так говорили другие.

Царь встал – и это означало, что совет закончен. Все вскочили со своих мест и поклоном проводили царя, который, не оглядываясь, исчез через боковую дверь, что вела к его комнатам на правом крыле дворца. Люди в недоумении стали расходиться…

Поздно вечером к воротам крепости города Сфарт подъехали трое всадников. В крепости сейчас живет сатрап Лидии и одновременно предводитель находящихся в сатрапии войск Капассия. Здесь же в крепости находится и две тысячи всадников. Остальные войска расположены в других крепостях Лидии. Один из всадников вытащил из нагрудного кармана золотую пластинку с изображением барса и показал ее начальнику охраны – такие пластинки имели лишь очень важные личные посланники царя. Начальник караула засуетился, отдавая приказ стражникам, и ворота крепости широко распахнулись.

А в это время Капассия вместе с семьей был занят вечерней трапезой в просторной столовой на втором этаже главного здания крепости, где он и жил. Грек Марсий, начальник прислуги, сзади бесшумно подошел к Капассии и не без тревоги в голосе сообщил ему, что в крепость прибыли трое личных посланников царя и ждут его.

Капассия нисколько не удивился столь необычному сообщению, а наоборот, спокойно сказал Марсию, словно он уже давно их ожидал:

– Счастливые они люди, Марсий: они пришли в гости как раз к трапезе, значит, они пользуются уважением у своих тещ. Зови их сюда к столу!

Марсий вышел, но вскорости вернулся обратно. Он был встревожен пуще прежнего.

– Просят тебя выйти к ним. И какие-то они странные – лица закрыты, одни глаза только сверкают! – еле пролепетал Марсий.

Все насторожились.

– Не беспокойтесь – я сейчас вернусь, – сказал Капассия и вышел в гостиную. Марсий засеменил за ним.

Шахризр, сын Капассии, взял в руки меч, все затихли в страхе и тревоге.

– Ты иди и занимайся своими делами, – велел один из троих таинственных гостей Марсию, и тот, часто оглядываясь, пошел обратно в столовую.

Двое из пришедших встали у дверей, а третий подошел к Капассии и неспеша отстегнул от шлема концы покрывала. Перед Капассией стал сам царь Дариявуш.

Капассия отступил на два-три шага, поклонился, оказывая этим почтению повелителю.

– Мой царь, затмевающий,.. – начал было Капассия, но царь, подняв руку, остановил его.

– Я пришел поговорить с тобой. Есть у тебя здесь отдельная комната?

– Зачем ты пришел сам, а не позвал меня? – спросил Капассия, когда они остались одни.

Сразу же, как только вступил на престол, сам царь Дариявуш установил такие правила взаимоотношений между собой и шестерыми своими сподвижниками, участвовавшими в заговоре против Лжебардии: на людях, в обществе пусть все будет так, как и положено быть по этикету, но когда они остаются сами, все должно быть так, как и было до их победы над Гауматой, до воцарения Дариявуша – это отношения между собой хороших и верных друзей. Вот уже прошло немало лет с тех пор, как Дариявуш стал царем, но правила эти так и остались неизменными. Правда, в последние годы им, старым друзьям-соратникам, не так уж часто удается встречаться вместе – Дариявуш всех своих «братьев» поставил на должности, которые они сами и выбирали, и теперь им не удается так часто встречаться: если один здесь, на этой окраине государства, то другой там – совсем в другой стороне. Капассия, Бардия, Мегабаз – военачальники. Бардия – предводитель войск, расположенных в пяти западных сатрапиях империи в Лидии, Ионии, Ас-Эр-Уе, Каппадокии и Кимикии. Он подчиняется только самому царю и больше никому. А Капассия является и начальником войск, расположенных в Лидии, и сатрапом, а это означает, что он, в сущности, является единовластным повелителем целой сатрапии, некогда бывшей самостоятельным царством. И Мегабаз-буря тоже – является и сатрапом Дакии, которую он завоевал сам в этом году, и предводителем войск, расположенных там, в этой же сатрапии. А Шахраваз, Артабаз и Парваз являются сатрапами тех сатрапий, которые они сами и выбрали: Артабаз – в Мисире, Парваз – в Парфии, Шахраваз – в Су-Эре…

– Отвечу и на твой вопрос, но чуть позже. А сейчас хочу поговорить о другом, – сказал царь Дариявуш, садясь на широкую мягкую тахту, стоящую между двух окон. – Садись и ты! – и показал на место рядом с собой.

– Извини, я сейчас велю что-нибудь нам подать – потом, – и с тем, так как царь не стал возражать, Капассия вышел. Он вскорости вернулся, царь сидел, как и раньше, закрыв лицо.

Вошел Марсий и еще двое слуг с подносами и через мгновение столик перед тахтой был заставлен едой и напитками. Слуги ушли, а Марсий отошел чуть в сторонку и молча встал, намериваясь остаться о обслуживать.

– Спасибо, Марсий, – теперь можешь идти и отдыхать, – велел ему Капассия, и слуга вышел.

Капассия взял двумя руками белый с позолотой длинношейий фарфоровый кувшин и наполнил красным вином объемистые высокие серебряные бокалы, отделанные золотом.

– Да будет дорога твоей жизни широкой, красивой и долгой! – сказал Капассия, беря бокал.

– Спасибо! Пусть исполнятся и твои хорошие мечты! – сказал царь Дариявуш, тоже беря бокал в руки.

Выпили, молча съели по две-три дольки сушеных абрикосов.

– Почему не спрашиваешь, по какому это делу я пришел? – спросил царь.

– Подожди – значит, ты пришел по какому-то делу? А я-то подумал, что ты соскучился по старому приятелю и зашел посидеть и поговорить с ним.

– Опять ты загоняешь меня в угол! А я хочу, все-таки, сказать правду – я пришел по делу. Но, и ты сам об этом хорошо знаешь, мне всегда приятно посидеть и поговорить со своими верными друзьями.

– Тогда справимся и с твоим делом, и посидим, – сказал Капассия и потянулся к кувшину с вином. Но царь остановил его.

– Потом – сперва немного поговорим, – сказал он. – А то эта штука набросит сеть на наши умы, даст волю нашим языкам, тем и дело может испортить, – и отодвинул кубок в сторону.

– Хорошо, коли так, – согласился Капассия и выжидающе взглянул на царя – говори, мол, что там у тебя за дело.

– Я не понял смысла твоих слов на сегодняшнем совете. Вот и пришел, чтобы ты объяснил мне то, что ты хотел сказать, – напрямую заявил царь без всяких околичностей.

– Мы – как и прежде? – спросил Капассия.

– Конечно, как и прежде! – ответил царь.

Если встречались кто-то из «семерых братьев», убравших с престола Лжебардию, и надо было им поговорить по очень серьезному делу, то спрашивали и отвечали вот так, – мы, мол, как и прежде, друзья-братья единомышленники, можем говорить откровенно.

– Если так, объясню. Я ведь не был согласен и тогда, когда ты отправлял Мегабаза за Узкое море – в Дакию. Помнишь – я дал знать об этом лично тебе, когда мы остались только вдвоем?

– Помню.

– И сейчас я считаю, что ты поступаешь неправильно, собираясь в поход на загорских саков.

– Я почувствовал это. Да только не пойму почему ты так считаешь. Объясни мне, пожалуйста.

– Хорошо, брат мой[80], объясню. Только я не уверен, что ты согласишься со мной.

– Говори. Соглашусь или нет – это другое дело, – сказал царь.

– Хорошо. И ты тоже глубоко уважаешь слушателей Небесных домов[81] – да воздастся тебе за это! Хорошо знаешь и жизненные дороги, которыми прошел наш народ. Эти дороги – дороги борьбы и крови. Благодаря любви и заступничеству Небесных Святых великий царь Куруш разбил оковы, сковывавшие наш народ по рукам и ногам, завоевал ему свободу и создал большую, прекрасную страну. Но, видно, сгоряча, увлекшись, решился и на такое, что не понравилось Небесным Святым – он погиб в горячих песках Согдианы от рук этих проклятых заморских саков. О царе Камбуджии, сыне великого царя Куруша, я не стану говорить – ты сам его прекрасно знаешь, служил не один год у него. Так вот, и Камбуджия не удовлетворился тем, что стал царем великой державы, не вспомнил о трагической судьбе своего отца и не подумал о том, что пора бы дать возможность и своему народу, и всем подвластным народам этот долгожданный мир и покой, дать людям возможность жить по законам природы – добывать себе одежду, пищу и украшения собственными руками, через радость труда, а не войной и разбоем, через кровь и смерть. Видно, Ахриман забрался в его душу – не хватило ему земли от моря и до моря, аж за море пошел ее отвоевывать – в Мисир и даже дальше! В результате и брата погубил, и сам погиб.

Я говорю обо всем этом тебе, брат мой Дариявуш, чтобы ты призадумался и постарался понять желания Небесных Святых! Может быть, они не одобряют такие дела?

– Какие дела?

– Войны, кровопролития. Всякое дело, видно, и сам Великий Ахурамазда, и Небесные Святые, ограничивают какими-то рамками. И если кто-то переступает установленные ими границы, они, наверное, бывают этим недовольны. Царь Куруш дал свободу нашему народу, сделал его властелином всех окрестных земель и народов. Видно, это было угодно Небесным Святым, они посчитали это справедливым делом – так они, наверное, воздавали должное нашему народу за его многовековые страдания, терпение и упорное стремление к лучшей жизни. Возможно, они хотели, чтобы потом в этой большой стране, которую создает фарсский народ, люди научились бы жить друг с другом в мире и дружбе? И тех, кто не может догадаться об этом желании Небесных Святых, а все стремится к новым и новым завоеваниям, а следовательно вновь и вновь ввергает бедные измученные народы в кровавые войны, сам Ахурамазда, возможно, останавливает, сокращая их жизненный путь, загоняя их в капканы смерти, которые щедро расставляет повсюду война? И думается мне иногда – не сами ли Небесные Святые вот так останавливали и Великого царя Куруша, и Камбуджию, когда они занялись делами, не угодными им, Небожителям? Вот почему я не был согласен с отправкой Мегабаза на ту сторону Узкого моря. По этой же причине не нравится мне и то, что ты сам решил отправиться в поход на загорских саков.

– Мегабаз покорил Дакию. Если б это было не угодно Небесным Святым – этого бы не случилось. Не правда ли? А раз так, то все, что ты говоришь – это несерьезно! – сказал царь.

– Мегабаз – не царь! Как ты это не понимаешь?! – воскликнул Капассия.

– Хорошо. Не пойду я и на саков, и на других – тогда скажи, чем же мне заняться? – всерьез спросил царь.

Капассия был настолько поражен этим вопросом царя, что потерял дар речи.

– Вот видишь! Тебе даже нечего сказать! Ты что, хочешь, чтобы и я, как и Ардашир, пил вино и развлекался танцами обнаженных девушек – и все?! Скажи, скажи!

– Ардаширу можно – какие у него заботы-тревоги? А у тебя на шее тяжесть государства! Ты царь – отец всего народа, кто же позаботится о людях – твоих детях, если не ты? Ответь ты тоже на это! Народам надоели вечные войны, смерти и реки крови! Люди хотят просто жить и работать! И больше ничего – ничьих земель, ничьих богатств! Понимаешь ты это? Ты – властелин многих народов, оставь их в покое, дай им мирную жизнь, не тревожь их войнами да походами, ты сам увидишь – люди, живущие сегодня, и их потомки будут клясться твоим именем, как клянутся люди именами Небесных Святых!

– И без этого обо мне ходят слухи – сам знаешь какие! – сказал с досадой царь, сразу погрустнев.

Да, сейчас он, по-существу, был прав. Раньше, во времена царя Куруша и царя Камбуджии, страна была похожа на какой-то большой-большой разбойничьий стан – земли государства все увеличивались и увеличивались, а порядка в них становилось все меньше и меньше. Вновь завоеванные земли и народы цари отдавали во власть своих приближенных, и те делали на своих подвластных землях все, что им вздумается. Мастера, которые создавали своими руками все, становились все более и более бесправными, все реже и реже ходили караваны по плохим и ставшими опасными из-за бесчисленных разбойничьих банд дорогам, замерла торговля, пустели поля и сады.

Сев на царский трон, Дариявуш и его ближайшие соратники призадумались над тем, как навести в стране порядок, как наладить в ней жизнь. Приходят к какому-то решению и решительно принимаются за дело. Дариявуш начинает с того, что делит огромную страну на двадцать частей, которых называет сатрапиями. И ставит во главе их сатрапов – своих верных людей, выходцев из уважаемых персидских и мадийских родов. А чтобы сатрапу и в голову не приходила мысль отделиться от империи и стать самостоятельным царьком, Дариявуш разместил в каждой сатрапии войска. Предводитель войск, размещенных в сатрапии, не подвластен сатрапу, а подчиняется одному из пяти высших военачальников, над которыми находится лишь непосредственно сам царь, как единый и верховный полководец всех войск. Эти меры нужны были, чтобы укрепить единство империи и порядок в нем. Но чтобы страна была могучей и всеми уважаемой, надо чтобы и народ жил в ней хорошо, с достатком, без тревог и нужды. А чтобы народ жил хорошо, в стране должен быть порядок, все должны уважать законы и обычаи, никто не должен своевольничать. Царь Дариявуш пресекает грабежи населения, чинимые военачальниками, велит без суда и следствия отрубать головы разбойникам, коли они окажутся в руках государственных стражей. А для этого – для того, чтобы ловить их, через каждые двадцать криков на больших караванных дорогах ставятся посты. Одновременно ведется грандиозная работа – расширяются и улучшаются старые, строятся новые дороги, которые связывают центр страны со всеми окраинами. За порядок и безопасность на дорогах в каждой сатрапии теперь перед царем держит ответ непосредственно сам сатрап. Сами же сатрапы отвественны и за то, чтобы и дороги содержались в порядке, и мосты восстанавливались своевременно, если они разрушались в период дождей или по какой-либо другой причине.

А чтобы содержать многочисленные войска и огромное количество чиновников, являющихся «глазами и ушами» царя, царь Дариявуш вынужден был положить подать на сатрапии. Каждая сатрапия давала определенную именно для нее меру подати. Основную часть подати сатрапия давала золотом и серебром, но могла откупиться также скотом и зерном в той мере, в какой нуждались в них войска, размещенные в сатрапии. В результате в царскую казну ежегодно поступает до 15 тысяч талантов[82] золота и серебра. Только одна сатрапия не платит никаких податей, никаких налогов – это Фарс, где и живет державный фарсский народ. Собранное золото и серебро плавится и заливается в большие глиняные кувшины. А когда необходимо отчеканить новые монеты, то разбивают эти кувшины, рубят топорами золотые или серебряные болванки и чеканят монеты.

Благодаря богатству царской казны, империи удается содержать большую регулярную армию, строить новые дороги и мосты, содержать их в порядке, возводить по необходимости в городах государственные здания. И теперь широкие дороги, Царские дороги, связывают обе столицы империи – Сузы и Персополь – со столицами и крупными городами многих сатрапии: Баба-эли и с Экбатанами, с Уруком и с Ниппуром, с Сиппаром и с Харраном, со Сфартом и с Гордием, с Милетом и с Маржяной. Эти дороги и стали кровеносными сосудами для хозяйственного организма великой империи – благодаря им страна живет, работает и воюет, когда приходится. А самое главное – это дороги торговли, дороги шелка, текущего в сторону захода солнца, а вместе с шелком приносящие царской казне многие таланты золота и серебра. По-просту, дороги – это полнокровная жизнь страны, без них империя никогда не достигла бы такого могущества и расцвета.

Но эта деятельность царя Дариявуша была не по нраву князьям и людям из именитых родов – этих вечных воинов, вся жизнь которых проходила в походах и набегах. Эти люди, сутью всей жизни которых были войны и набеги, а значит грабежи и разбои, не могли примириться с тем, что их предводитель – царь вместо того, чтобы ходить в походы, строит дороги, копошась в пыли, печется о торговых караванах, собирает налоги и подати, «хитрит» всячески, лишь бы иметь деньги. Они изнывают от безделья и тоскливо поглядывают на царя, ставшего «большим купцом», с тщетной надеждой узнать хоть что-нибудь о самом важном – о том, когда же он пойдет куда-нибудь походом, когда и им даст возможность поразмяться, насладиться сладким звоном боя? А может быть уже и сил в его руках нет, потому-то и не любит царь ходить в походы – некоторые уже и так поговаривают.

Эти неприятные разговоры, ведущиеся обычно среди верных друзей-приятелей, хотя и обернутые в шелка шуток, доходили и до ушей самого царя. Вот об этих слухах-разговорах и упомянул царь Дариявуш.

– Стоит ли придавать какое-то значение словам нескольких молодых беззаботных людей, тоскующих от безделия и скуки? – сказал Капассия. – А если хочешь действительно знать мнение народа, то прислушайся к тому, что говорят взрослые, серьезные люди. «Хвала Великому Ахурамазде – он наконец-то дал нам такого царя, о котором мы все время мечтали!» – вот как говорит народ, вот как говорят серьезные люди. С тех пор, как царь Дариявуш, подавив смуту, уселся на троне, мы стали жить уверенно и спокойно, в стране опять стали в чести порядок и порядочность, ум и совесть, заклеймены позором воровство и обман, вздоимство и жадность – вот что говорят.

– Гляжу я на тебя – и ты тоже уже приучился лукавить, – сказал царь, стараясь скрыть насколько ему приятно было все это слышать именно из уст Капассии.

– Нет, нет! Ты хорошо знаешь, что я не любил лесть. Не могу даже и тебе льстить – и ты это знаешь. А просто – именно так и говорят в народе взрослые, серьезные люди. А что это значит? А это значит то, что твой народ доволен тем, как ты правишь – разумно и справедливо, что ты избавил его от вечных войн…

– Короче – ты не одобряешь моего намерения идти походом на загорских саков?

– Да – не одобряю. Но то, что я не одобряю – особого значения не имеет. Думаю, что этого не одобряют и Небесные Святые – вот чего я очень боюсь. Когда это было нужно – мы и воевали, и народ поднимали. Но сейчас, когда в твоих руках прекрасная страна, которая простирается от моря и до моря, к чему тебе и походы, войны, и всякие тревоги и беды, идущие вместе с ними? Ради всех Святых, объясни это мне? Что ты ищещь, чего тебе надо? Скажи, друг мой, брат мой!

Таким словам Капассии царь Дариявуш несказанно удивился.

– Брат мой, Капассия, ты эти слова всерьез мне говоришь?

– Конечно, всерьез!

– Ну, если всерьез, то я тебе задам еще один вопрос – и ты ответь на него пожалуйста, – сказал он. – Кому на этом свете легче и лучше жить – сильному или слабому?

– Сильному, наверное.

– Вот и спасибо! И я так думаю. А чтобы тебе быть сильным, остальные должны быть слабыми. А еще лучше – если они будут у тебя под пятой. Иначе ты сам можешь там оказаться. Так или не так?

– А что – свет перевернется, если никто ни под чьей пятой не будет, а каждый будет жить сам по себе?

– Растущую траву овцы и щиплют, и топчут, овцу съедает волк, волка раздирает тигр – такова жизнь. На этом свете нет существ, которые не топчут, не съедают, не раздирают кого-то – такова суть жизни, таковы законы природы. Просто удивительно, что ты до сих пор не знаешь все это!

– Это – мир диких зверей! А мы, люди, почему должны жить по звериным законам?! Если у нас есть разум, если мы можем разговаривать друг с другом, и если мирная жизнь нужна всем нам – зачем же нам тогда грызться и воевать? Давайте поговорим, объясним друг другу суть дела, глядишь – и поймем друг друга, и найдем путь, по которому мы все вместе пойдем!

– Чтобы найти путь, по которому пойдут все люди вместе, надо, чтобы все люди думали одинаково и на все вещи смотрели также одинаково. А это невозможно – на земле не найдешь хотя бы двух человек, которые мыслили бы, поступали бы совершенно одинаково! А ты хочешь примирить, заставить думать одинаково тысячи и тысячи людей, сотни народов и стран! Это же невозможная вещь! Ведь народы и страны – это тебе не бараны и козы, которых можно согнать в одно стадо и погнать по одной дороге. Да и бараны, и козы, если уж на то пошло, тоже довольно хорошо дерутся – треск разъяренных дерущихся баранов иногда грому подобен! Так что, твои мечты – это пустой мираж, в жизни их просто быть не может!

– Ну, хорошо! Можно же, в конце концов, перестать нам самим лезть в драку со всеми народами, которые нас окружают – будем с ними воевать, если они полезут к нам. Почему так нельзя?

– А почему кто-то должен нападать на нас то оттуда, то отсюда, почему мы должны жить под вечным страхом в ожидании чьего-то внезапного нападения?

Не лучше ли будет, если наоборот – мы сами будем держать всех своих соседей за горло, будем держать их в страхе? Я думаю, что так будет гораздо лучше!

Если мы будем с тобой спорить вот так хоть тысячу лет, я смотрю, к единому мнению нам все равно не прийти. Но запомни – того мира, о котором ты мечтаешь, никогда на земле не будет! Чтобы жизнь на земле устроить так, как ты мечтаешь, чтобы не было войн и конфликтов, весь этот так называемый твой белый свет должен находиться в руках одного повелителя, одного царя. И по мере того, как будет расширяться его царство, и все больше и больше народов будут находить приют под его заботливой рукой, будет увеличиваться число людей и народов, живущих в мире и согласии. Весь свет должен стать одним царством, подчиниться одному повелителю – иначе народы, как собаки, всегда будут грызться друг с другом!

– Это невозможно!

– Тогда и твоя мечта невозможна! Теперь-то ты понял?

– Может быть и так, кто его знает. Значит, по-твоему, на земле никогда не прекратятся войны?

– Я же говорю – на земле и войны, и грызня прекратятся лишь тогда, когда наступит единоцарствие, когда весь мир станет одной страной. А до тех пор – нет! А придет ли такое время – никто не знает. А раз так, то, если не хочешь быть кеми-то съеденным, сам поскорее должен съедать тех, кто окажется рядом с тобой.

Сейчас те, что оказались рядом с нами – слабее нас. И пока они не окрепли, не встали на ноги, мы поскорее должны прыгнуть на них и подмять их под себя. И загорских саков, затем и заморских саков тоже, окончательно. Потом – Элладу.

– А потом?

– А потом – посмотрим! Короче – ты со мной идешь?

– Повелишь – пойду, об этом и речи быть не может. А что у меня на душе – ты уже знаешь. А потому, если позволишь, я хотел бы остаться здесь.

– У тебя под рукой довольно сильный отряд войск, и если ты останешься здесь, то и твои воины тоже ведь должны остаться здесь. А это невозможно.

– Почему?

– А где ты видел такое, чтобы воины ушли в поход, а их полководец остался дома?

– Не видел. Но кто говорит, что так именно и надо сделать? Я здесь являюсь и сатрапом, и предводителем твоих войск, расположенных здесь. Почему? Да, хочу тебе сказать, пока не забыл: у тебя есть очень нехорошая привычка – вручать одному и тому же человеку эти две главные должности в одной сатрапии. Такая по-существу неограниченная власть, может рано или поздно испортить и самого честного человека – ведь он себя в сатрапии чувствует маленьким царьком! Понимаешь меня? так что, кто бы ни был этот твой Капассия, как бы ты ему не доверял, но и ему не следует давать сразу эти две должности. Пусть скажет спасибо, если доверишь ему и должность сатрапа. А предводителем войск в сатрапии можно поставить одного из показавших свою и опытность, и храбрость молодых военачальников. Я так считаю, а ты?

– Хорошо, согласен, – сказал царь, действительно несколько призадумавшись. – Ты прав – человек не должен заниматься тем делом, к которому у него не лежит душа. Значит, раз ты не любишь походы, не любишь воевать, то и военачальником быть тебе не с руки. И кого же ты предлагаешь на это место?

– Мне кажется, лучше всего будет, если по этому поводу ты посоветуешься с Бардией. В сатрапиях в этой части страны он знает всех молодых военачальников. Но если и ты, и Бардия согласитесь, я могу предложить одного храброго и вполне достаточно опытного и верного тебе военачальника.

– Говори! Посмотрим потом, что делать, – царь с любопытством взглянул в глаза Капассии.

– Можно поставить Мардония – он один из храбрых молодых военачальников. Сразу видно, что он, рано или поздно будет одним из лучших твоих полководцев – он мужественен, рассудителен, пользуется уважением в войсках. Сам знаешь – это тоже необходимо для военачальника.

– Посмотрим. Решим потом, сперва поговорим и с Бардией. Если и он согласен – я возражать не стану.

– Если дело, по которому ты пришел ко мне, сделано, брат мой, то, наверное, нам уже можно будет взять в руки и бокалы? – сказал с облегчением Капассия, беря в руки бокал с вином.

– Скажи честно и откровенно, – вдруг заявил царь Дариявуш, неожиданно возвращаясь «назад», – неужели ты, не имея ко мне никакой обиды, вот так, по своей доброй воле, хочешь уйти с должности предводителя войск сатрапии? Или же ты решил испытать меня, что я на это скажу?

– Для меня не имеет значения, кто он, тот, которого я назвал братом – царь или простой человек, но если я его назвал братом, то и верить должен ему, как себе, и откровенным с ним быть, как с самим собой. Пока и он верен мне. Я не знаю, возможно, что ты в чем-то сомневаешься, но я по-прежнему верен нашему братству, и все, что сегодня вечером говорил – говорил искренне, стараясь, чтобы было и тебе хорошо, и общему нашему делу не вредно. Ведь у настоящих мужчин общее, главное дело – это благополучие народа и страны. И с твоей стороны я не заметил неискренности. Никто не знает состояние моей души лучше, чем я сам – так вот, душа моя не позволяет мне брать в руки меч и идти в чужие земли проливать невинную кровь. Если нападут на нашу землю другие – тогда и дело другое. Пусть никогда не придет этот час, но если он все-таки придет – я без всяких слов возьму в руки меч и, как один из твоих верных воинов, ринусь в битву защищать нашу землю и наш народ от иноземных врагов. А до тех пор, прошу тебя, позволь мне заняться другим – мирным делом. Если, как и прежде, доверишь мне должность сатрапа в Лидии – больше мне ничего не надо. И можешь поверить мне – я на этой должности свой долг перед тобой выполню не хуже других.

– Гляжу я – ты и впрямь все это, кажется, говоришь всерьез! – царь попытался сделать вид, что удивлен, но на самом-то деле он сразу же почувствовал сердцем – Капассии, отчаянно храброго полководца Капассии уже нет, он куда-то исчез, испарился. А вместо него рядом с ним, с царем Дариявушем, который орлиным взором окидывает земли за морями и горами, сидит какой-то другой человек, по-юношески наивно и горячо рассуждающий о каких-то сказочных мирах, где зеленые луга и тихие реки, счастливые люди и мудрые правители…

– Ты и сам видишь, что я говорю вполне серьезно, да только делаешь вид, что не видишь. Но я-то вижу!

– Ничего ты не видишь! А если видишь – почему же так делаешь? Ты думаешь, мне очень приятно все это слышать? – с обидой воскликнул царь.

– Прости меня! Неужели тебе было бы лучше, если б я, не поговорив с тобой откровенно, не утолив желание души, взялся бы за нелюбимое дело?

– Нет, нет! Ты поступил правильно. Но не скрываю – я на тебя в обиде. Ну, ладно уж – поступай как хочешь. Если только таким путем ты обретешь душевный покой – пусть так и будет! Вот теперь возьми – выпьем!

– Мы – как и прежде?

– Конечно как и прежде! – ответил царь, и лицо его просветлело.

– Так, теперь могу, наверное, и спросить, – сказал Капассия, когда выпили и поставили бокалы на стол.- Почему ты пришел сюда сам, а не велел мне прийти к тебе?

– Если высокого государственного служащего вызывают к царю, и в особенности после такого дела, что ты натворил на совете, то царь должен или повысить его в должности, или же отрубить ему голову, – ответил царь, улыбнувшись. – А я не могу повысить тебя в должности, если сам с трона не сойду, и отрубить твою голову тоже не могу – жалко. Вот потому-то, что не мог поступить ни так, ни сяк, и пришел я сам к тебе.

Царь, видно, шутил, не хотел лезть в дебри причин, а потому и Капассия не стал далее останавливаться на этой мелочи…

Через некоторое время царь встал и засобирался уйти. И вдруг неожиданно спросил:

– По-моему будет несколько несправедливо, если я лишу тебя одной должности просто так. Я исполнил твою просьбу – теперь и ты обязан исполнить мою. У тебя в сатрапии есть мои земли?

– Ведь вся страна твоя! – сказал Капассия.

– Я спрашиваю – лично мне, царю, принадлежащие земли есть? Разве не в мое владение должны были перейти личные земли царя Креза?

– А-а-а! Вот эта наша великолепная крепость и город расположены на берегу реки Герма. Во всей Лидии нет лучших земель, чем долина реки Гермы – в низинах растет виноград, повсюду сады и пашни, в лесах полно всякого зверья. Короче, если Лидия – это золотое кольцо, то долина Гермы – это рубин на том кольце. Все земли долины Гермы – это твои владения. И прекрасный дворец Креза, где ты сегодня держал совет, тоже принадлежит тебе.

Раньше долина Гермы принадлежала царю Лидии Крезу, потом, когда Великий Кир взял Лидию, согласно обычаю, все земли и дома, а также все остальное богатство царя этой земли переходит в личную собственность царя Великой Персии. После смерти Великого Кира хозяином этих земель был Камбуджия. Теперь они принадлежат тебе.

Хочешь поездить, осмотреть?

– Нет! Если поезжу, посмотрю, чувствую, что не смогу решиться – жалко станет. Жадность, знаешь любого царя одолеть может! Не поеду и не буду осматривать! Теперь все эти земли и дома – твои! Можешь поездить, посмотреть – и радоваться. А если честно – очень мне понравился этот дворец Креза! Да только что теперь поделаешь. Теперь я не остался перед тобой в долгу?

– Как ты можешь так говорить?

– Вот так и могу. Ты можешь и обидеться, но это не твое дело – что я делаю, да что я говорю. Ладно, я пошел! – сказал царь Дариявуш с грустью в голосе, словно они расставались навсегда. И сразу же опустил на лицо покрывало и пошел к дверям.

Сопровождавшие царя люди были наготове. Царь обернулся, дал рукой знать Капассии, чтобы он оставался дома и быстро пошел к выходу…

 

 

VIII

 

Если сатрап Ионии Ардашир по каким-либо делам оказывался в Сфарте, то, конечно же, он останавливался в доме сатрапа Лидии Капассии. Правда, дом этот принадлежал самому царю Дариявушу, но жил в нем по дозволению царя Капассия. А сам царь сюда, в город Сфарт, приезжал раз в два-три года, и тогда он становился гостем в собственном доме на несколько дней.

Но на этот раз, кажется, царь пробудет в Лидии по-более чем обычно – здесь он намерен дожидаться медленно подтягивающиеся войска с восточных сатрапий империи, которые тоже пойдут в поход на загорских саков. Поэтому, чтобы не стеснять царя, вместе с которым, как и всегда в подобных случаях, прибыло много чиновников и прислуги, Капассия переехал в крепость, освободив царю весь дом. Вот почему пришлось Ардаширу на этот раз жить не в сказочном бело-мраморном дворце царя Креза, а в неказистом домике купца Эклессия, брата мелетского богача Скифоса – давнишнего друга Ардашира.

Вечером, сразу же после завершения царского совета, у Ардашира собрались, как он сам их называет, его «молодые братья». Их шестеро. И он, Ардашир, человек суеверный, не перестанет радостно удивляться этому – ведь в свое время и царь Дариявуш прокладывал дорогу к трону вместе со своими «шестерыми братьями»! И тогда «семеро братьев», и сейчас «семеро братьев»! Тогда дело начинал Дариявуш, а сейчас – Ардашир. И кто знает, может, Великий Ахурамазда и на этот раз проявит благосклонность, и новые «семеро братьев» добьются наконец-то справедливости?

Это правда – и Дариявуш тоже из царского рода Ахаменидов. Но, если говорить правду, ведь не положено было Дариявушу так бесцеремонно вскарабкиваться на царский трон самому, когда были в живых сыновья более старших и почетных корней рода. Но Гаумату, лжецаря, сверг Дариявуш, а потому, особо не церемонясь и не приглашая на царство более достойных, сам уселся на троне. А Ардаширу дал в правление маленькую сатрапию на окраине империи, словно сунул пряник в руки обиженного ребенка.

Таким образом Ардашир, который согласно обычаю, и должен был стать царем, стал, на самом деле, простым сборщиком податей в какой-то маленькой области огромной империи. Конечно, это правда – хотя сатрапия и небольшая, но богата, в ней много преуспевающих ремесленников, земледельцев и купцов. Там, где поваляется верблюд, а на колючках шерсть останется, говорят – так и ему, сатрапу Ардаширу, конечно, что-то перепадет с этого богатства. Но, что ни говори, а простое богатство – это ведь не царский трон! Не очень-то приятно, когда на троне, по всем вековым обычаям предназначенном тебе, именно тебе, по-хозяйски, вразвалку сидит кто-то другой. Неприятно видеть это и Ардаширу, но он терпит – а что еще ему остается делать? Терпит – до поры, до времени. Вот теперь-то, если соблаговолят Небесные Святые, и пора эта, кажется, настает. И даже кажется, что наравне с Великим Ахурамаздой Ардаширу помогает и сам Дариявуш. А вернее – о, Великий Ахурамазда, до чего же удивительны дороги судьбы, предопределяемые тобой! – его честность, верность данному слову! Несмотря на упреки со всех сторон, в том числе и уважаемых людей у старших и почетных родов Фарса, он остается верен клятве, которую давали друг другу когда-то «семеро братьев». Согласно легенде, широко известной среди родовитых людей, Дариявуш и его шестеро друзей, прежде чем начинать борьбу с лжецарем Гауматой, поклялись впредь считать друг друга братьями и вечно хранить верность и дружбу между собой. Так родился союз «Семь братьев» – союз семи лучших сыновей Фарса, поклявшихся перед Семерыми Бессмертными Святыми избавить Отечество от позора и бесчестья – от правления лжеца и узурпатора Гауматы.

«Семеро братьев» убивают лжецаря Гаумату, и на трон садится Дариявуш. Но Дариявуш, как кое-кто надеялся, не рассорился со своими друзьями, как только стал царем, а остался верным данной «братьям» клятве. Он не просто остался верным дружбе, но всегда заботится о «своих шестерых братьях» так, как о них не заботился бы и их родной старший брат. Он делает все, лишь бы они не подумали, что он, уже царь, теперь в них не нуждается, лишь бы они не обиделись. Не потому, конечно, что боится их – если б захотел, у них у всех за одну только ночь слетели бы головы! – а просто потому, что верен дружбе, верен клятве…

Но ведь и у народа фарси, и у народа мадий есть еще много-много знатных родов, кроме родов «братьев» Дариявуша, и сыновьям этих родов не так-то приятно видеть, что почти все важные государственные должности достаются только самим «братьям» царя, их отпрыскам и родственникам. Никогда никто не будет доволен тем, что он всю жизнь будет прозябать у порога, в то время как многие его сверстники, да еще не блистающие ни умом, ни мужеством, будут по-хозяйски располагаться на почетных местах, где сидят люди, заправляющие всеми делами государства. И таких юношей и мужей из старших и почетных родов, годами толпящихся у порога и никак не могущих пробиться к тору – к трону, где сидит сам царь, немало. И сердца их наполняются ненавистью и к самому царю, и к его «братьям», и к их отпрыскам и родственникам, которые кроме самих себя никого не видят и не слышат. Вот такими юношами и были все шестеро младших «братьев» Ардашира – сильные, умные воины, обиженные невниманием царя. Конечно, если уж говорить правду, то они вовсе не «толпились у порога», а немного протиснулись туда, к тару, где располагались сам царь Дариявуш и его «братья», но все равно на них никто не обращал внимания – ведь они немного прошли вперед не потому, что заметили их способности и дали дорогу, а просто потому, что у «братьев» царя не хватает отпрысков и родственников, чтобы занять все большие и малые должности. Не было своих людей – вот и поставили их. И все. Так это или не так, но Ардаширу удалось убедить всех своих молодых друзей, что именно так дело и обстоит. И в будущем вас могут допустить на чуть высшую должность, но опять же если они не найдут своего человека – так часто говорит Ардашир, и это особо распаляет юношей и без того уже давно готовых на все. Но потом Ардашир любит добавлять через некоторое время: «Ничего – взойдет и наше солнце! И тогда мы будем относиться к ним точно так же, как и они сами относятся сейчас к нам!»

Да, Ардашир все больше и больше убеждается в том, что наверняка настает то время, которое так долго ждали и он сам, и все его единомышленники. Такого удачного случая больше, конечно, не будет. В сатрапиях в этой – западной части страны большинство тысячников – сторонники Ардашира или же друзья его сторонников. Ардашир с самого начала отказался от намерения привлечь на свою сторону кого-либо из больших военачальников, так как все они, по его убеждению, верные люди царя Дариявуша или же его «братьев». И это было правильно. К тому же что может сделать, скажем, предводитель войск в сатрапии, если все его тысячники в нужный момент перейдут со своими воинами на сторону Ардашира? Ничего! А если у полководца, если даже он и самый лучший в мире полоководец, нет войск, что он сможет сделать? Ничего! А за последние пять лет Ардашир и его «младшие братья» сумели склонить на свою сторону большинство тысячников в пять сатрапиях в этой части страны. И как только начнется дело, как только начнется заваруха – все они перейдут на сторону Ардашира. А пока будут тянуться войска с других частей страны, уже будет кончено. А потом – кто станет вовевать за уже убитого царя? Никто не станет – таких дураков на этом свете уже давно нет!

Как он, Ардашир, правильно поступил тогда, когда сделал вид, что и он, как и все, безмерно рад, что Дариявушу удалось убить этого подлеца Гаумату и стать царем! А он, этот дурачок Дариявуш, поверил и сделал его, Ардашира, сатрапом. А может не дурачок, а умничок? Ведь всучив в его Ардашира, руки, как подачку эту сатрапию, Дариявуш, по сути, отправил его в ссылку на далекую окраину империи, подальше от трона, на котором по закону не этот выскочка-мальчишка Дариявуш должен был восседать, а он – Ардашир. Дариявуш, сделав его сатрапом Ионии, просто прогнал его, Ардашира, подальше от трона! Побудь, мол, вдали и игрушкой своей – сатрапией забавляйся: собирай налоги, строй дороги, гоняйся за разбойниками! Ничего не скажешь – ловко, очень ловко! Значит, Дариявуш вовсе не дурачок, а очень даже умничок. Что ни говори, а Иония – это всего лишь маленький кусочек огромной империи, и Дариявуш может даже насовсем отдать ее Ардаширу.

Да, да – это точно так: Дариявуш совсем не дурак, он все понимает и все делает правильно и разумно. Хорошо, пусть так и думает, что он обманул его, Ардашира, этим пряничком – Ионией. Пусть так думает!

Пусть, но он, Ардашир, не такой уж и тюфяк, каким себе его представляют и Дариявуш, и этот Капассия, и выскочка Бардия, и их дружки. Они все уверены, что Ардашир все свое время убивает только на вино, на танцульки полуобнаженных девиц, да на разные другие забавы. Ну и хорошо! Это и нужно ему, Ардаширу. Конечно же, даже и «глаза и уши» царя – его соглядатаи – работающие писарями в сатрапиях, не придают никакого значения тому, что к Ардаширу слишком уж часто наведываются молодые военачальники! Ничего удивительного в том нет, что в дом, где рекой льется вино и полно красавиц, заглядывают молодые тысячники да сотники – разве не слетаются пчелы к цветнику? А откуда им было знать, что эти молодые военачальники большую часть времени проводят не с девицами, а с Ардаширом?..

Когда слуги накрыли столы для гостей, Ардашир, махнув рукой, дал знать, что они свободны, те удалились, и они остались одни.

– Итак, братья мои, кажется, время пришло! – торжественным голосом заговорил Ардашир, взяв в руки кубок. – Теперь дело только за нами, а все остальное сложилось так, словно все делалось по нашему пожеланию. В добрый час! Пусть наше дело благословит сам Великий Ахурамазда!

Все выпили стоя. Потом сели, слегка закусили и стали ждать, что скажет далее Ардашир.

– Давайте еще раз посмотрим, что у нас есть – сколько тысячников станут на нашу сторону, если вдруг дело дойдет до крупной схватки, – так, на всякий случай, хотя мы, конечно, должны постараться не допустить такое, – сказал Ардашир. – Главное – это то, чтобы в первые два-три дня здесь, в этой части страны, мы были бы гораздо сильнее, чем наши противники. Остальное – чепуха. Так, положение в Ионии, наверное, знаете. У нас находятся шесть тысяч пеших воинов, и если наше дело пойдет хорошо, четыре тысячи из них сразу же переходят на нашу сторону. Остальным двоим тысячникам ничего не сказано – не стали рисковать. Конных воинов у нас три тысячи, командиры двух тысяч из них – наши сторонники. А третий из тех, кто идет туда, куда и все. Итак, получается, что со стороны Ионии нам нечего опасаться чего-либо неожиданного, если здесь свое дело мы достойно начнем.

Теперь будем двигаться от Ионии сюда, и тогда слово должен сказать Маздакия. Скажи, Маздакия. Как там у вас дела в Киликии? Я почему-то побаиваюсь этого дурака Шарваза – он, мне кажется, похож на цепную собаку, готов разорвать на части любого, кроме своего хозяина. Как бы из-за него не случилась какая-нибудь крупная неприятность.

– Из-за этого можешь особо не беспокоиться, – сказал уверенно Маздакия, вставая, юноша лет двадцать пяти, сухощавый, но жилистый и крепкий. – Конных воинов у нас в сатрапии две тысячи – оба тысячника с нами. Пеших воинов – пять тысяч, трое тысячников на нашей стороне, а двое других, думаю, потом, когда мы успешно начнем дело, присоединятся к нам. Мы уже договорились так – если Шарваз-буря пойдет не в ту сторону и, как ты говоришь, попытается нас укусить, мы с ним тут же кончаем…

– А это в ваших возможностях?

– Если я буду жив – мы сможем это сделать! – ответил Маздакия.

– Хорошо. А ты что скажешь, Мардоний? – спросил Ардашир.

– У нас конных воинов три тысячи, а пеших – пять тысяч, – стал рассказывать Мардоний. – Из них в городе Сфарт в крепости вместе с Капассией находятся две тысячи конных воинов, и все эти две тысячи можете считать нашими. С командиром третьей тысячи я договорился так – он всегда будет там, где я. Из пяти командиров-тысячных пеших воинов мы можем полностью рассчитывать на троих. Из остальных один уж точно их человек – он является племянником самого Капассии, а другой его друг неразлучный. И сами, наверное, знаете, Капассия как бы опекает меня, помогает мне продвигаться по службе и очень мне верит. Благодаря этому я свободно разъезжаю повсюду, встречаюсь со многими, со многими разговаривал. Стоит только нам начать, так только в одной нашей сатрапии из числа наших единомышленников можно набрать три-четыре тысячи воинов. Так что, в Лидии положение такое, что нам нечего тревожиться.

– Молодец, Мардоний! – похвалил Ардашир. – Да, спасибо тебе, Мардоний, – напомнил! Скажу, пока не забыл: надо сразу же, как только мы начнем дело, повсюду – в городах и поселениях из наших сторонников создавать вооруженные отряды. Надо заранее предупредить их – как только узнают о нашем выступлении, так сразу же пусть и собираются в отряды поддержки. Не надо ждать особых распоряжений! Так, Хармызда, а как у вас обстоят дела?

Рассказ Хармызды, командира тысячи пеших воинов из Ас-Сур-Уи, и удивил, и обрадовал всех. По его рассказу выходило, что предводитель всех войск, расположенных в Ас-Сур-Уе, сам Иездивазд готов перейти на сторону Ардашира. Хотя Иездивазди был сыном почетного мадийского рода, но не входил в число «семи братьев», а потому, наверное, ему было обидно видеть, что многие прекрасные, мужественные и умелые юноши из его рода годами не могут продвинуться по службе, оставаясь сотниками да десятниками, в то время как их удачливые сверстники, имеющие родственные связи с «братьями», но не имеющие никаких особых дарований, быстро обгоняют их, чуть ли не ежегодно поднимаясь все выше и выше. Как бы там ни было, говорил Хормызда, Иездивазу готов сразу же перейти на нашу сторону, как только мы успешно начнем наше дело.

– А сегодня без всяких колебаний твердо стоят на нашей стороне командиры двух тысяч конных воинов, что находятся у нас, – рассказывал Хормызда. – В нашей сатрапии десять тысяч пеших воинов, из них половина на нашей стороне. Это твердо. С остальными тысячными пеших воинов я не разговаривал – им я не решился доверить такое дело…

По рассказу Азурдашира, неплохо обстояло дело и в Каппадокии. Из четырех тысяч конных воинов, стоящих в Капподокии, сторонники Ардашира могут привести с собой хоть завтра половину из них. А также четыре тысячи из шести пеших воинов.

– После того, как подойдут войска с восточных сатрапин страны, мы вообще можем отказаться от нашей затеи, – сказал, подытоживая разговор, Ардашир. – Лучшего случая, чем сейчас, судьба нам никогда не даст. Из дальних сатрапин войска придут сюда еще не скоро. А сам Дариявуш как бы уже находится в наших руках. На послезавтра Капассия пригласил Дариявуша на охоту. Вот именно в этот день мы и должны сделать свое дело. Всем нам, за исключением, наверное, Мардония, во что бы то ни стало надо быть там. И сами, конечно, знаете – вместе с царем будут и все большие военачальники и сатрапы. И вы все должны постараться попасть в число людей, которые будут их сопровождать. А там, во время охоты, не так уж будет трудно нам всем оказаться в какое-то удобное время около царя. А Мардоний, приготовив своих воинов, пусть ждет нашего сигнала в крепости. Чтобы, получив сигнал, опередив всех, пришел к нам на помощь. Так я планирую. Что на это скажете?

– Пусть будет так! Пусть так и будет! – сгласились все.

– Тогда – в добрый час! Да поможет нам всемогущий Охурамазда! Пусть мужественны будут ваши сердца, пусть сильными будут ваши руки! Выпьем за это! – призвал своих молодых друзей Ардашир, беря в руки кубок.

Юноши, сгрудившись вокруг Ардашира, дружно выпили…

На другой день, завершая царский совет, Дариявуш сообщил собравшимся свое окончательное решение о походе на загорских саков – надо сделать все, чтобы выступить через две недели. За это время должны подтянуться и войска из восточных сатрапин, а также из Ас-Эр-Уи, Киликии и Каппадокии, а войска из Ионии должны немедленно начать работы по организации переправы войск на ту сторону моря. В сатрапиях остаются лишь малое число воинов, так, на всякий случай, а все остальные отправятся в поход вместе с царем.

Завершая совет, царь сообщил весть, которая и удивила, и обрадовала многих.

– Уважаемый всеми нами Капассия убедил меня в том, что одному человеку очень трудно справляться с порученными ему делами, если он находится на двух важных должностях, и поэтому с сгодняшнего дня я освобождаю его от должности предводителя войск в сатрапии Лидия. Теперь он сможет, не отвлекаясь ни на что, более плодотворно заняться обязанностями сатрапа Лидии – сможет уделить больше внимания развитию ремесел и тороговли, будет более успешно бороться с разбойниками, с разными смутьянами, которые любят болтать разные глупости, но не желают работать и жить честно. С сегодняшнего же дня командиром всех войск, расположенных в Лидии, назначается Мардоний! – сказал царь. – Во времена освещавшего своим божественным ликом весь свет царя Куруша отец Капассии досточтимый Каплан – да попадет он там в Светлый Мир – командовал героями, которые, победив войска царя Креза, взяли город-крепость Сфарт. А сам уважаемый Капассия усмирял здесь смутьянов, когда мы боролись с подлым лжецарем, и, как вы сами знаете, вполне успешно. Учитывая все это – и заслуги его отца, и его самого перед Отечеством нашим, в знак нашей глубокой благодарности я, царь Дариявуш, дарю Капассия и свой дом в городе Сфарт, и земли, расположенные в сатрапии Лидия. Слава героям!

Как и повелось в подобных случаях, все дружно троекратно прокричали:

– Слава героям! Слава героям! Слава героям!

– Я целых три дня вас, лучших богатырей нашего народа, держал здесь почти в неволе, и вы, конечно же, истосковались и измучились от безделья, – сказал царь Дариявуш с легкой улыбкой, которая как бы была окутана какой-то таинственностью. – Но, – слава Великому Озурамазде! – теперь нам все стало ясно, и мы теперь полны решимости без промедления отправиться в поход. Послезавтра вы все отправитесь в свои сатрапии, чтобы как можно расторопнее исполнить все те дела, которые мы здесь обговорили. А завтра Капассия и меня, и всех вас приглашает на охоту, и я согласился – давайте все вместе немного отдохнем от наших вечных забот и тревог! Но если есть такие, у которых неотложных дел по горло и ни единого часу на отдых себе позволить не могут, те, конечно, могут уехать даже и сегодня, так как совет закончен и все решено. А те, которые могут себе позволить денек отдохнуть, поохотиться, остаемся здесь и сегодня, а завтра утром отправляемся на охоту. А сегодня вечером Капассия приглашает всех нас на торжественный ужин вот в этот свой новый дом! – и царь широким жестом обеих рук как бы показал собравшимся новый прекрасный дом-дворец Капассии. – Да благословит всех вас Великий Охурамазда!

Дабы во дворце Креза к предстоящему ужину приготовились как следует, царь Дариявуш тоже перебрался со своей свитой в замок крепости, где уже несколько дней жил Капассия…

Утро. Под лучами встающего солнца радостно пробуждается природа: щебечут птицы, призывно кричат животные, тянутся навстречу свету растения.

На широкой равнине за городом, как и было условлено, собираются участники охоты. На небе и на земле вовсю поют птицы, но из-за шума и гама собравшихся, звона металла на сбруях лошадей, пофыркивания нетерпеливых коней их совсем не слышно. Да если и слышно, кому они сейчас нужны, эти птички, когда здесь сам царь Дариявуш – краса и гроза всего мира!

А он, сияющий, легко и свободно сидит в седле, радушно приветствует каждого, кто подходит к нему, и кажется, светлые очи царя щедро одаривают каждого из его друзей и соратников, собравшихся здесь, из целого моря радости и счастья, что не вмещалось в его груди. И для каждого он находит особые слова, новую шутку, от которой весело всем. Все, кто бывал рядом с ним, знают: царь – человек не замкнутый, от открыт, любит и выпить, и пошутить, но таким веселым и беззаботным, как сегодня, его еще никто не видел. Доброе настроение, веселая энергия, смех и шутки Дариявуша освободили всех от железных пут правил придворного этикета, и они тоже преобразились, и вместо обычных бесцветных слуг и вельмож стали вдруг обычными людьми – веселыми и задорными, которые совсем забыли, что среди них находится и сам царь царей. Вокруг царя уже суетятся не только сатрапы и большие военачальники, но и тысячники, и даже простые сотники, пришедшие сюда как слуги своих начальников сатрапов и полководцев. И даже они заговаривают с самим царем!

А Ардашир, Капассия и Бардия посотоянно находятся рядом с царем, ни на шаг от него не отходя. Сегодня Дариявуш старшему брату своему по роду Ардаширу проявляет особую благосклонность и уважение – этим, видно, он хочет сказать всем: да, я царь, но и Ардашир из царского рода, он и старше меня – постарайтесь не обидеть его! И это многие тотчас же поняли – они как бы случайно оказывались возле Ардашира, пытались ввязаться с ним в беззаботную, дружескую беседу…

– Капассия, до каких это пор ты будешь нас здесь держать? – весело возмутился, наконец, царь Дариявуш. – Ты, хитрец, по-моему, послал людей туда, куда поведешь нас на охоту, чтобы они отогнали всю дичь подальше в горы и леса – боишься, что мы перебьем всех твоих зверей и птиц! Признавайся – так ведь?

Многие, поддерживая шутку царя, охотно пустили в Капассию свои стрелы-слова.

– Жаль, что такая мысль не пришла мне в голову вовремя, а то непременно так и сделал бы! – ответил Капассия.

– И вправду – что это мы ждем? – спросил Ардашир у Капассии, воодушевленный почтительным к себе отношением царя и всерьез возомнивший себя здесь, на охоте, старшим.

В это время к Капассии подъехал вдруг откуда-то взявшийся Мардоний и что-то шепнул ему на ухо, Капассия приблизился к царю и попросил разрешения трогаться.

– Мы все в твоих руках, Капассия, – поступай как считаешь нужным! – ответил царь, улыбнувшись.

Все, в тон царю, шутя и весело переговариваясь, двинулись в путь. А Дариявуш и Капассия, незаметно для других обменялись взглядами и улыбнулись. «А что – разве не так?» – спросил Дариявуш. «Судьба, брат мой, судьба! Потерпи – свет от этого не перевернется, если и ты хотя бы один день побудешь под моей властью!» – отвечал Капассия.

Через час неторопливой езды охотники оказались на довольно большой поляне среди лесистых холмов. Небольшая речушка, протекающая между двух холмов, пробегает со стороны города по окраине поляны, та сторона речушки поросла густым орешником.

– Здесь немного отдохнем с дороги и слегка перекусим, – сказал Капассия, – а потом мы все вот здесь, на той стороне речушки в кустах орешника, и будем ждать. А люди, которых я уже послал, постараются согнать сюда, на эту поляну, зверей со всей окрестности. А потом, когда на поляне покажется дичь, кто достанет ее стрелой, кто копьем – кому как повезет. После все мы опять собиремся здесь, жарим на кострах свежее мясо, поедим, попьем – и домой! – Огляделся, нашел Мардония и сделал ему знак, тот сразу же что-то приказал слугам. Они быстро расстелили на траве белые полотняные скатерти и в мгновенье ока заставили их всякими кушаньями и напитками.

Люди, слишком уж рано покинувшие жилища, а потому не успевшие хоть налегке позавтракать, видно, проголодались, потому что и впрямь удивились, услышав дальний шум: как, мол, уже, когда же они успели? Как бы ни хотелось, но пришлось вставать – на охоте главное, все-таки, – это охота. Слуги быстренько собрали еду и питье, убрали скатерти. Все бросились на ту сторону речушки в орешник – в засаду. Все явственнее слышны голоса и шум. Вот-вот на поляне должны появиться и сами звери. Все затаили дыхание.

Первыми показались маралы – самые чуткие и быстрые обитатели леса. Большеголовый рогатый самец – видно, вожак стада – замер на краю поляны, зорко оглядывая все вокруг и внимательно прислушиваясь. Хотя ничего подозрительного он, наверное, не заметил и не услышал, но что в этой большой поляне не все ладно он, точно, почувствовал сразу: марал-красавец так и остался напряженно стоять на краю поляны. А легкомысленные маралихи, помахивая короткими хвостиками, неспеша и беззаботно разбредались по поляне, грациозно вышагивая на своих изящных длинных ногах. Они, конечно, полностью полагались на своего вожака, но на то, что тот все еще не решается в открытую выйти на поляну, они не обращали никакого внимания, хотя и они иногда, приподняв головы, прислушивались к голосам людей, слышным все громче и громче. Потом, глянув на вожака и не заметив в его поведении особой тревоги, вновь начинают щипать траву.

У многих так и зудят руки, так и хочется пустить стрелу, но сдерживаются: сперва должен выпустить стрелу царь, этим самым открывая охоту. А Дариявуш ждет, когда вожак стада и все остальные маралы вышли бы на поляну. Сам он взял на прицел вожака и следит за ним, не отрывая глаз. И вдруг вожак, как будто точно узнал откуда может грозить опасность, побежал по левому краю поляны, повернув к дальним холмам. Дариявуш натянул тетиву, выпустил стрелу – стрела не долетела до вожака. И вожак, и все моралье стадо бежали, словно летели по воздуху, не касаясь земли. Дариявуш вскочил на коня и погнался за ними.

Ардашир, Капассия, Бардия, Мардоний и все остальные, считающие, что они обязательно должны быть возле царя, повскакивали на своих коней и погнались за Дариявушем. В это время из лесу на поляну выскочило еще одно маралье стадо, а следом начали появляться и туры, и кабаны, и лисы, и зайцы. А загонщики все сжимают и сжимают круг, направляя дичь на поляну; их крики уже слышны совсем невдалеке. Теперь уже все могут вдоволь поохотиться – каждому достанется хоть какая-нибудь добыча.

А Дариявуш и небольшая группа людей все больше и больше удаляются от той поляны, где вступили в отчаянную борьбу друг с другом люди и звери. Люди – чтобы поразвлечься, позабавиться, убивая зверей, а звери – чтобы выжить, убежать от озверевших людей. Вот вожак уже почти достиг кустарника в дальнем краю поляны; теперь, если звери запрыгнут в орешник, а дальше – в лес, гнаться за ними уже бесполезно. Но Дариявуш увлекся погоней, вошел в азарт – он, кажется, готов гнаться за этим красавцем-оленем хоть до края света: он и не думал останавливаться, возвращаться на поляну, где полным-полно было всякой добычи. И вот вожак и его стадо исчезли в кустах орешника. И все равно Дариявуш не остановился – он тоже вслед за маралами нырнул в кустарник. Люди, гнавшиеся вслед за Дариявушем, прекрасно понимали, что преследовать маралов на конях по холмам и падям, покрытым кустарником да лесом, – дело совершенно бесполезное, но ничего поделать не могли: они не имели право оставить царя одного на произвол судьбы! Группа во главе с Ардаширом бросилась в кустарник вслед за Дариявушем, и совсем неожиданно оказалась на небольшой поляне. Но – что это? Вся полянка окружена воинами с мечами наготове, словно они ожидают внезапного нападения врага. А Дариявуш гарцует в центре, ему никак не удается усмирить своего разгоряченного погоней коня. И Ардашир, и все его спутники тоже оказались в центре поляны. Капассия, Бардия, Мардоний и еще пятеро-шестеро воинов Мардония, встали вокруг Дариявуша.

– Всем стать здесь! – приказал Бардия, рукой указав место.

Стали, с Ардаширом в середине. Их было восемь человек.

– Мегабаз, Иездивазд, Шарваз – перейдите сюда! – сказал Бардия, и они, известные военачальники, имена которых назвал Бардия, перешли к группе, окружавшей царя. В другой группе теперь оставались Ардашир, Шапур, Маздания, Хормызда и Азуддашир. Дариявуш подъехал к ним вплотную и, глядя прямо в глаза, сказал:

– Ну – что стоите? Вы ведь пришли сюда ни на кабанов да маралов поохотиться, а на меня! Так чего же стоите – я ведь перед вами! Как ты и велел, Ардашир, Мардонии тоже явился сюда со своими верными друзьями. Лучшего случая вам никогда не дождаться – давайте же, начинайте!

И вдруг Ардашир неожиданно, словно он был бурдюком, а не живым человеком, свалился с коня прямо под ноги коня царя Дариявуша и стал умолять простить его. Видя это, его спутники тоже, словно ветром их сдуло, слетели с лошадей на землю и кинулись на колени перед копытами царского коня; одни из них тянули руки вверх, к царю, прося прощения; другие только и делали, что бились головами об землю, видно, считая это лучшим способом разжалобить царя. И все они судорожно ловят взгляд царя, надеясь заметить в его глазах искры надежды на прощение.

– Что вы делаете? Как вам не стыдно? Встаньте сейчас-же все! – гневно крикнул царь.

Ардашир встал, но тут же припал к ноге царя, крепко обхватив ее, словно ему сразу же простятся все его грехи, если он крепко-крепко, очень крепко прижмется к царской ноге, и, заглядывая в глаза Дариявуша, станет умолять:

– С именем Великого Ахурамазды на устах прошу тебя, брат мой, прости меня! Я, глупец, видно, сошел с ума, дал себя обмануть Ахраману!

Царь тронул коня и освободил ногу из объятий Ардашира.

– Все садитесь на своих коней! И чтобы до вечера никто не посмел вспомнить то, что здесь произошло. Поговорим, когда вернемся с охоты, – сказал Дариявуш и тут же, обернувшись к Мардонии, добавил: – Будь внимателен к своим друзьям, Мардоний! – И больше ничего не говоря, пустился туда, в сторону большой поляны. Капассия, Бардия и их спутники последовали за царем.

Спустя некоторое время ко всем остальным присоединились также и Ардашир, и Мардонии, и остальные, что были вместе с ними.

После завершения охоты все славно посидели – разожгли костры, жарили мясо, ели, пили, много шутили и смеялись. Хотя кое-кто и заметил, что и Ардашир, и еще несколько человек почему-то взгрустнули, но никто не обратил на это особого внимания – мало ли из-за чего может вдруг измениться настроение человека…

На следующий день и сатрапы, и предводители войск, участвовавшие в царском совете, разъехались по своим сатрапиям, чтобы поскорее приняться за дела, порученные им царем в связи с предстоящим дальним походом. Проводив их, царь Дариявуш, Капассия и Бардия вновь стали держать совет – что делать с заговорщиками?

Бардия возмущен настолько, что даже стоять на месте не может, глаза его горят.

– Я не понимаю – чего здесь долго разговаривать: надо всем им поотрубать головы. И все! – восклицает он.

А Дариявуш ведет себя как-то странно, словно все было не в самом деле, а просто – игрой какой-то: и шутит, и смеется.

– Весь этот сыр-бор начал Капассия – откуда-то откопал и заговорщиков, так пусть он и заканчивает сам все это – а, Бардия? – говорит Дариявуш, просительно положив руку на плечо Бардии.

– Зря смеешься – здесь вовсе не до смеха! – сердится Бардия. – Вот если б ты остался один среди тех, кто так упорно гнался за тобой – тогда я посмотрел бы, как ты смеялся! Интересный ты человек! Неужели не понимаешь – если сегодня ты не отрубишь им головы, завтра они снесут твою голову! Тогда посмотрим как ты будешь смеяться!

– Не беспокойся – тогда уж точно я не буду смеяться! Как это я буду смеяться, если у меня не будет головы?! – говорит Дариявуш, как будто специально для того, чтобы еще больше разозлить Бардию.

– Хорошо, раз так! – сказал в сердцах Бардия. – Скажите им: «Ах, какие вы герои – вы решились убить самого царя!» – наградите Ардашира и его друзей, а Мардония велите казнить за трусость и измену!

– Во всем ты виноват! – обратился царь Дариявуш к Капассии. – Если б обо всем этом ты сообщил нам сразу же, как только узнал, дело так далеко не зашло бы. А теперь что мне делать? Убив Ардашира, пролив кровь царского рода, с каким лицом я к людям выйду? Если я поступлю так, то обрадую Ахримана, и когда отправлюсь на тот свет, встречать меня придет не девушка-краса[83], а та самая старуха-уродка[84]. И не убить невозможно – как простить такое дело? Подумают еще, что я растерялся, испугался, не решился. Скажи – что мне делать?

– Хорошо – скажу, – ответил Капассия серьезно, хотя сам прекрасно видит, что Дариявуш все еще балагурил, шутил, дразнил Бардию. Ардашир не такой уж и опасный человек, каким его здесь представляет Бардия. И корни этого дела, кажется мне, уходят поглубже, чем простое желание Ардашира стать царем. Судьбу Ардашира и его сообщников решим потом, давайте сперва постараемся раскопать корни этого дела – с чего да почему началось. А когда узнаем с чего да почему, тогда и постараемся, если хватит ума, сделать так, чтобы подобное не повторилось. Что скажете? – Капассия поочередно посмотрел на обоих.

– Нечего здесь раскапывать: Ардашир хочет стать царем – вои и все корни этого дела! – сказал Бардия. – Он дал обмануть себя Ахриману!

– А почему эти молодые, блестящие воины, да еще благородных кровей, стали его сообщниками? – сразу же спросил Капассия.

– А что это ты у меня спрашиваешь – иди и спроси у них! – ответил Бардия, вновь распаляясь. – Подумали, наверное: вот поможем Ардаширу влезть на трон, а он нас сделает большими военачальниками, сатрапами!

– Вот именно! Значит, если Ардашир не будет царем, то и они не смели мечтать стать большими военачальниками, сатрапами или попасть на какие-нибудь другие хорошие должности, если даже из кожи будут лезть вон, служа царю и отечеству! Не смели мечтать – понял?! А они мечтают, потому что – молодость не может жить без мечты! Вот почему они присоединились к Ардаширу – чтобы иметь право на мечту! Не думали же они, что кто-то из них может стать царем? Нет, конечно! А теперь надо подумать о том, почему же они не смеют мечтать о высоких должностях сегодня? Скажи – почему?

– Откуда мне это знать? – Иди и спроси это у них! – раздраженно ответил Бардия. – Чтобы быть большим военачальником, надо иметь и опыт, и талант, и мужество. А чтобы быть сатрапом – надо быть и умным, и знающим, и справедливым. А они, наверное, чувствуют…

– Что они не талантливы, не умны, ни опыта никакого никогда приобрести не смогут, на знаний. Так что ли? – спросил Капассия.

– Да, так! А что же тогда?

– Нет, друг мой! Ты можешь тысячу раз говорить, что молодой воин из почетного, уважаемого рода, ставший сообщником Ардашира, замышляющего покушение на царя, трус и на что не способен, но я этому никогда не поверю! И еще – где ты видел такого человека, да еще молодого, который бы сказал: «Нет! Я не смогу работать на этой высокой должности – у меня не хватит ни ума, ни знаний? На свете не сыскать такого человека! А потому ясно, что они не могут особо размечтаться по совершенно другой причине! – уверенно закончил свою мысль Капассия.

– Чтобы там ни было, но ни я и ни ты не мешали им мечтать! – с полной уверенностью в своей правоте воскликнул Бардия.

– Мешали! Да еще как! – воскликнул, не сдерживаясь и Капассия. И я, и ты, и Артабаз, и Мегабаз, и Парваз, и Шахрабаз!

И Бардия, и Дариявуш с удивлением уставились на Капассию.

– Тогда и я тоже? – спросил царь, увидев, что названы имена шестерых из семи «братьев», и лишь он один остался в стороне.

– И ты тоже! Если уж непременно хочешь знать правду! – воскликнул Капассия сгоряча, и только потом понял, что слишком уж опрометчиво перешел ту грань, которую никому переходить не дозволено, и сразу же «схватился за соломинку»: – Тем, что и в большом, и в малом потакаешь нам, не говоришь «нет!» даже тогда, когда следовало это сказать. Я понимаю – ты не хочешь нас обидеть, но и так тоже нельзя! Ты ведь не только наш брат и друг, но и царь!

– Я так тебя и не понял, – сказал Бардия. – По-твоему выходит, что не они, а мы виновны. Так что ли?

– И я тоже не до конца тебя понял, – добавил и Дариявуш.

– Хорошо. Постараюсь объяснить, если хотите слушать, – сказал Капассия, и оба в один голос заговорили – да, да, мол, объясни, пожалуйста.

– Вы, конечно же, помните, что мы «семеро братьев», начинали наше общее дело с клятвы верности и братства, – спокойно, издалека начал Капассия. – Этой клятве мы все были верны, и думаем, что будем ей верны и до конца наших дней. Это очень хорошо. Но мы не обратили внимание на одно очень важное обстоятельство, и в особенности мы, шестеро, исключая Дариявуша.

– Чего это ты начал со дня сотворения света? Говори короче – на что мы не обратили внимание, в чем наша вина? – спросил Бардия, нетерпеливо прохаживаясь, недовольный тем, что Капассия слишком уж затягивает дело ненужными умничаяниями.

– Хорошо – скажу короче, – согласился Капассия. – Мы все шестеро, ясное дело, уважали своих родных и близких, друзей и знакомых, и всегда готовы им помочь. А если случается, что это по какой-либо причине не в наших силах, то мы, особо не раздумывая, приходили к Дариявушу, и просили – вот, мол, мой племянник, такой он хороший да пригожий, дай ему эту, ту должность, пошли его туда, сюда! И он, чтобы своим отказом не обидеть нас, дает всем нашим племянникам, детям, друзьям и знакомым хорошие должности. И вот, посмотрите сами, – почти на всех высоких должностях, как в сатрапиях, так и во дворе находятся наши люди – наши родственники, а если и не наши родственники, то родственники наших родственников, друзья наших друзей. Но ведь и среди мадийцев, и среди фарсов не так уж мало людей, к тому же из благородных семейств, которым не посчастливилось быть ни нашими родственниками, ни родственниками наших родственников, ни нашими друзьями и ни друзьями наших друзей, на худой конец. И все они, как это ни странно, по мере обретения опыта и знаний, хотят продвигаться по службе. Но мы, шестеро «братьев» царя, не так уж редко на должности, которых были достойны они, сажаем своих людей. Вот где корни и сила того зла, которое и толкнуло молодых военачальников в сообщники Ардашира. Вот об этом нам и следует подумать. Давайте, как и прежде, верить друг другу, помогать друг другу, но так, чтобы люди из уважаемых родов и семейств не смотрели на нас как на своих заклятых врагов, так, чтобы не вред, а польза была бы делам государства, так, чтобы никто не мог упрекнуть Дариявуша в несправедливости. Что скажете?

– О, Семеро Небесных Бессмертных Святых! Что он говорит? – воскликнул Бардия. – Почему ты ничего ему не скажешь? – обернулся он к Дариявушу.

– Потому что я не знаю что сказать! – ответил Дариявуш. – Потом, повернувшись к Капассии, продолжил: – Если я перестану обращать внимание на просьбы своих шестерых братьев, если не буду выполнять их просьбы – тогда я нарушу нашу клятву, а я хочу быть верным своему слову! Так что, Капассия, – твои заумные размышления никому не нужны. И Ардашир, и его сообщники дали себя обмануть выродкам Ахримана[85]. А зря! А если не устояли перед искушением, дали себя обмануть – тогда пусть знают, что на том свете им придется пройти по Трем тяжелым дорогам[86] и попасть туда, где находится и сам Ахриман[87]. Но они должны держать совет и на этом свете. А ты, Капассия, не лезь слишком далеко. Нечего было им слушать Ака-Ману[88], надо было прислушаться к словам Воху-Маны[89]. Вот что я хотел сказать.

– Ты совершенно прав. Их вину на том свете у моста Чинват[90] покажут весы Рашку[91], – сказал Бардия. – А их вина, на какие бы весы ты ее на этом свете не ложил, слишком уж тяжела. Чтобы ты ни говорил, как бы не вертел, Капассия, но я говорю еще раз – надо отрубить им головы!

– Если мы отрубим им головы – это будет наша вторая ошибка. Поверьте мне! – сказал Капассия.

– Почему? Объясни это, – попросил Дариявуш.

– В связи с Ардаширом ты сам уже сказал, – ответил Капассия. – Тебе не к лицу проливать кровь человека из собственного же царского рода. К тому же Ардашир не такой уж злой гений, не князь тьмы и не стоит особо его опасаться. И если сегодня ты проявишь великодушие и простишь его, не казнишь, – он уже никогда против тебя не пойдет. А если говорить о его сообщниках, то все они – сыновья знатных родов, и если мы отрубим им головы, то, ясное дело, все эти роды сразу же станут нашими врагами. А в этом ничего хорошего нет. Это, если хотите, даже опасно. Не лучше ли будет, если ты, Дариявуш, просто отошлешь их в свои роды и сообщишь их родителям: так, мол, и так, ваши сыновья из-за молодости и неопытности оказались замешанными вот в такое нехорошее дело; поговорите с ними, постарайтесь убедить их, что они неправы, а когда вам удастся это сделать, присылайте их обратно сюда для дальнейшего, мол, продолжения службы. Если ты так сделаешь, клянусь тебе Ахурамаздой, тогда всю свою оставшуюся жизнь и эти юноши, и их родители будут тебе верны, будут клясться твоим именем. Разве же лучше столько уважаемых родов и семейств иметь в друзьях, чем в врагах? Тогда, кроме них и другие скажут, весь народ будет говорить о том, что царь Дариявуш и в самом деле, оказывается, и умный, и добрый сердцем царь: смотри – какую подлость совершили эти ребята, а он их простил, не отрубил им головы, как это сделал бы любой другой на его месте! Это плохо – если народ будет так говорить? Я так думаю: это совсем неплохо – это хорошо!

– Просто удивительно! – воскликнул Бардия. – Ты, Капассия, не на государственной службе должен находиться, а должен быть жрецом-полусвятым и учить людей всепрощению, терпению, не судить на этом свете даже самого отъявленного преступника, а оставить его для высшего – небесного суда! А по-моему, за преступления, совершаемые на этом свете, каждый преступник в первую очередь должен отвечать именно на этом свете! А на том свете у моста Читват за свои преступления пусть держит ответ перед сыновьями Ахурамазды[92]. Я правильно говорю, Дариявуш?

– Один говорит – так, другой – совсем иное: вы мне заморочили голову! – сказал Дариявуш, рассмеявшись. – Давай, Бардия, сделаем так – раз Капассия откуда-то откопал и начал это дело, то пусть он и заканчивает его. Зачем мы будем на этим свои головы ломать. Виноват – пусть сам и расхлебывается! Хорошо?

– Хорошо, хорошо – пусть так и будет! – с деланной радостью воскликнул Бардия. – Если вы такие умные-преумные, прекраснодушные, человечные, милосердные, то почему я должен быть кровопивцем? И я тоже, как и вы, хочу перед всеми людьми наших благородных родов, перед всем народом прослыть и умным, и милосердным, и вежливым человеком. Пусть будет так!

– А разве это плохо, друг мой? – спросил Капассия, и Бардия, гневно сверкнув глазами, косо глянул на Капассию.

– Перестаньте придираться друг к другу! – сказал Дариявуш. – Поступим на сей раз так, как предлагает Капассия. Кто знает – может, действительно, на этом свете все еще нужна человечность?

Через две недели царь Дариявуш с сорока тысячами конных и ста восьмидесятью тысячами пеших воинов уже был на берегу Узкого моря. Дни стояли ясные, тихие. Изумрудные воды моря ласкали берега у ног царя.

Кажется, люди со всего света собрались сегодня здесь, чтобы увидеть собственными глазами то чудо, о котором в последнее время упорно говорили все: – стар и млад, нищий и богатый – оба берега Узкого моря заполнены народом. Еще бы! Кроме самих Небесных Святых, кто бы мог еще решиться на то, чтобы через море мост построить?! А царь Дариявуш построил! В это, конечно, трудно поверить – но мост-то вот он – стоит перед глазами тысяч и тысяч людей!

И когда люди убедились в том, что мост через море не просто легенда или сказка, а действительность, она поверили – царю Дариявушу строить этот мост помогал не какой-то грек по имени Мандрокл с острова Самох, о чем говорилось в легендах, а сам Великий Ахурамазда, принявший облик простого смертного, и все остальные Небесные Святые из Бессмертной Семерки. Это так – ясное дело, а то кто же поверит в то, что простые смертные люди способны построить мост через море? Никто и никогда!.. Конечно, сказать-то можно – давайте, мол, от берега и до берега поставим корабли рядом друг с другом и по ним постелем мост, но попробуй сделать так! Воды Узкого моря не такие уж спокойные, как кажутся на первый взгляд, ведь в сущности Узкое море – это даже и не море вовсе, а огромная река, широкая как море: ее воды текут вверх, в Большое море, даже быстрее, чем воды Дунавия! Почему же тогда вода не уносит корабли! Держат веревки? Если б не помогали сам Ахурамазда и все Небесные Святые, навряд ли кому-нибудь удалось бы обуздать море простыми веревками!..

На высоком берегу моря разбит царский шатер, крытый разноцветными шелками, там сидит царь Дариявуш и любуется-не налюбуется этой прекрасной картиной – как переходят по мосту через море на ту сторону войска. Рядом с ним стоят и большие военачальники, и сатрапы – их лица тоже озарены гордостью и радостью. И даже у Ардашира! Капассия все-таки сумел настоять на том, чтобы царь Дариявуш не только просто простил его, но даже и оставил на прежней должности.

На днях здесь, на берегу Узкого моря, перед уходом в поход царь Дариявуш еще раз созвал совет. На этом совете царь сообщил, что сатрап Лидиии Капассия отныне является и наместником царя в Малой Азии, и все здешние сатрапы должны согласовывать с ним свои действия. Острые языки уже на самом совете окрестили Капассию пол-царем. До завершения похода и возвращения больших военачальников к своим обязанностям предводителей войск в сатрапиях, Капассия назначался и предводителем всех войск, остающихся в Малой Азии.

Проводить царя в поход вместе с Ардаширом пришли отцы и влиятельные родственники юношей – прощенных участников заговора. Слава царя Дариявуша взлетела до небес. Усилились слухи о том, что царь Дариявуш, скорее всего, посланник Небесных Святых, и, видно, на земле начинается «Золотой век»[93].

Царь Дариявуш не любит ни выслушивать, ни говорить пышные любезности, но он в душе глубоко благодарен Капассии, сатрапиями которого было принято самое мудрое решение о судьбе Ардашира и его сообщников. Он, кажется, даже начинает верить в красивую сказку о том, что великодушие и справедливость могут сделать людей добрыми и красивыми. В то время, когда, казалось бы, вокруг разлито море радости и восхищения всем тем, что происходит на глазах тысяч и тысяч людей, наверное, один только Капассия заметил грустинку на глазах царя Дариявуша – она говорила о том, что он, Дариявуш, если б мог, то скорее всего в поход не пошел бы. Но сейчас даже он не в силах остановить эту мощную, полноводную реку войск, выливающуюся на тот берег Узкого моря, где она, словно в сказке, преобразится в большого и сильного тигра, которая ураганом пронесется по сакским степям, сокрушая все на своем пути. Нет, никому не остановить теперь ни этой реки, ни этого тигра, пока они сами, отягощенные славой побед и огромной добычей, не вернутся обратно!..

К царю подошел Мардоний и, поклонившись, доложил:

– Мой повелитель, затмевающий солнце! Твои тигры[94], не знающие смерти, готовы выступать!

На днях Мардоний был назначен начальником конной царской гвардии, воинов которых все называли «царскими тиграми». По традиции, если войска отправлялись в поход, во главе «тигров» всегда ехал сам царь.

Царь Дариявуш, ничего не говоря, ушел в бело-мраморный дом, что стоял позади шатра. Атосса, зеленоглазая царица Атосса, о красоте которой по всему свету ходили легенды, была сейчас в этом доме. Царь в доме пробыл недолго – вот он вышел, а вслед за ним вышли и Атосса, и дети. Царь с Атоссой и с детьми, видно, попрощался в доме – он подошел к Капассии.

Капассия в знак глубокого уважения поклонился, но царь, кажется, сейчас не придавал, как обычно, особого значения этикету – он просто протянул руку Капассии и сказал:

– Добро вам оставаться! До скорой встречи!

– В добрый путь! Удачи тебе! – ответил Капассия.

Царь стал прощаться и с другими приближенными, которые тоже оставались на родине, а к Капассии подошли Мардоний и Шахрияр, двадцатилетний сын Капассии. Сам царь Дариявуш отдал Шахрияра под власть Мардония, назначив его командиром тысячи. Шахрияр был на седьмом небе от гордости и радости, словно эти тысячи и тысячи отважных воинов ведет в поход он сам, а не царь Дариявуш. Конечно, он, находившийся рядом с отцом и давным-давно усвоивший воинские мастерства, уже не мальчик и даже не юноша, а вполне зрелый муж. А в последние два года был уже сотником. Но все равно, отцовское сердце не может оставаться спокойным, когда сын отправляется в поход: война, что ни говори, – это не игра. Прощаясь и с Мардонием, и с сыном, Капассия не выдержал, улучшив момент, еще раз сказал Мардонию:

– Тебе, Мардоний, доверяю сына!

– Будь спокоен – пока я жив, с ним ничего не случится! – ответил Мардоний.

Царь заканчивал прощальную церемонию, и времени более не было – все подошли поближе к царю. Вот последнее рукопожатие, и царь Дариявуш под восторженные возгласы собравшихся стал спускаться вниз – к своим «тиграм», а вместе с ним и все, сопровождающие его в походе военачальники…

Вот и показались на мосту золотошлемные, в пурпурных плащах «царские тигры». Впереди них на прекрасном жеребце каурой масти с большой звездочкой на лбу ехал всадник, полы его ярко-красного плаща развевались на ветру, солнцем сиял на его голове позолоченный шлем. Это был сам потрясатель вселенной царь Дариявуш.

Как и все, Капассия тоже смотрел, не отрывая взгляда, пока царь по мосту не переехал на тот берег моря. Кругом все сверкало, торжествовало: ярко светило солнце, блестели синие воды моря, бесконечной чередой шли разноцветные отряды войск, празднично шумел народ. Капассия стоял на высоком берегу, но он не видел ни нарядно одетых людей, не слышал ни праздничного гула толпы – на ту сторону моря прихватили с собой и его душу, и вот теперь он стоит на берегу – ограбленный, бессильный, позабытый и позаброшенный всеми, со своей неодолимой тоской в груди…

 

 

IX

 

Уже несколько дней, как целых шестьдесяи тысяч воинов со всех пяти тайф Алан-Ас-Уи пришли сюда, на земли Аккуш-тайфы – поближе к Долай-саю.

Большая часть населения Аккуш-тайфы и Тулфар-тайфы уже откочевали на земли Берю-тайфы, Абай-тайфы и на земли Будинов. Это были, конечно, те роды, которые все еще не осели и занимались только животноводством. А те роды, которые уже по-настоящему осели, и теперь занимаются и земледелием, еще не поднимались – народ хотел трогаться с уютного, обжитого места до тех пор, пока точно не будет известно о том, что войны действительно не избежать. Люди все еще надеялись, что вся эта болтовня о небывало большом жортуууле в их земли несметного числа врагов так и останется болтовней – ведь так не хотелось уходить неизвестно куда с обжитых тамов, оставив на произвол судьбы с таким трудом обработанные поля и огороды. Но теперь, кажется, этим надеждам не суждено было сбыться – вчера с той стороны Долай-сая пришла весть: царь Дарий переправился через Узкое море и с огромным войском продвигается в сторону Долай-сая. Так что, теперь все понимают – война неизбежна.

Перед началом большой войны с иноземными врагами асские воины всегда дают своему народу клятву храбро защищать родную землю – Алан-Ас-Ую. Уже вчера, когда пришла весть о том, что враг уже направился в Ас-Ую, было решено – завтра пусть будет днем торжественной клятвы воинов перед народом.

И вот сегодня настал этот день – день клятвы. День, осененный вековыми обычаями, торжественный, прославляющий силу и красоту асских джигитов. Этот день обычно начинается с состязаний молодых воинов, впервые идущих на войну, а потому уже с утра и воины, и простые люди стали собираться на Поле Радости Аккуш-тайфы. И Поле Радости, и Клятвенный холм расположены на той стороне неглубокой Ак-сай, которая протекает мимо ханского журта со стороны восхода солнца. Через Ак-сай проложен мост, по которому пешие люди и переходят на Поле Радости, а конные – это по большей части воины – переезжают речку вброд, поверху журта, где проходит колесная дорога. Поле Радости со стороны восхода солнца окаймлено возвышенностью, и люди располагаются на ее склонах, чтобы лучше видеть все, что происходит на поляне. У подножья косогора поставлен ханский шатер – специальный навес, крытый разноцветными шелками, где будут сидеть Великий хан Алан-Ас-Уи, тайфные ханы, известные батыры и бийи. Над ханским шатром, прикрепленное к длинному шесту, полощется голубое знамя Алан-Ас-Уи, посредине которого – большой, золотой круг, испускающий лучи. Это знак Солнца – Великого Танг-Эри. У древка на всю ширину полотнища – золотистый рисунок меча – это меч самого Танг-Эри, который и достался его младшему сыну Кара-Батыру. А пять стрел внизу полотнища говорят о том, что Алан-Ас-Уя объединяет пять тайф асского народа.

А перед навесом развеваются флаги поменьше – это знамена пяти тайф Алан-Ас-Уи.

Знамя Абай-тайфы из желтой ткани с красным оттенком – это цвет Солнца. Этим цветом своего знамени люди Абай-тайфы, обращаясь к Солнцу, говорят: «Мы – дети твои!» Этого святого цвета Абай-тафы удостоена за то, что является ядром народа, алано-асского народа, как старшая тайфа. В середине знамени тамга-черный знак рода Абаевых и Абай-тайфы – тигр в прыжке.

Знамя Айдабол-тайфы – белое. Белый цвет – это цвет материнского молока, символ чистоты. В середине знамени – силуэт горного козла – тура. Это символ Афсаты и родовая тамга Айдаболовых. Видно, Афсаты благоволит и самому роду Айдаболовых, и их тайфе – и лошадей, и овец, и крупного скота у них заметно больше, чем в других родах, в других тайфах. Еще бы – если им помогает сам Афсаты!

Знамя Тулфар-тайфы двухцветное: верхняя половина синяя – это символ Святого Синего Неба, а нижняя черная – а это символ Священной Черной Матери-Земли. Ведь и она считается Большой Матерью асского народа, которая постоянно заботится о своих детях, обеспечивая их и водой, и питанием, и всем тем, что им необходимо для жизни. Знамя Тулфар-тайфы как бы говорит: «Мы, нартское семя, дети Святого Солнца и Светлой Луны, помним и чтим их родителей – Святое Синее Небо и Святую Черную Землю – и считаем себя и их детьми!»

А знамя Берю-тайфы – зеленое. Это цвет всего, что растет – цвет жизни. А посредине – изображение волка из черного материала, вшитое в полотно знамени. Как известно, волчица стала кормилицей Великого Танг-Эри, когда тот по велению Святого Синего Неба спустился на землю на помощь детям своих братьев и сестер – на помощь первым людям, – обернувшись в новорожденного младенца и запеленатым в синий камень. Говорят, что эта волчица, видно, и была сама Мать-Земля, мать Великого Танг-Эри, обратившаяся в волчицу. Как бы там ни было, но волчица является символом кормилицы Танг-Эри-Тая – родоначальника нартского-асского народа.

Верхняя часть знамени Аккуш-тайфы синего цвета, цвета Священного Неба, а нижняя часть зеленого цвета. Белый орел летит над зеленой степью – это символ-тамга рода Белого орла, рода Аккуш.

Как и положено по обычаю, и Темир-Зан-хан, и тайфные ханы, и известные батыры, как и все остальные люди, были одеты, несмотря на жару, в свои праздничные одежды.

Ослепительно сверкает на солнце медный шлем Темир-Зан-хана в виде шапочки с золотой каймой. Под голубым кафтаном из тонкого домотканого сукна из лучшей шерсти видна белая рубашка. Ножны меча обтянуты черной кожей, которая украшена золотыми и серебряными пластинками. Костяная рукоять меча заканчивается в виде тигра с разинутой пастью, а там, где должны были быть глаза тигра, сверкают драгоценные камни небесной синевы, как и глаза самого Великого хана. Широкий, в четыре пальца, ремень и его язычки также украшены золотыми и серебряными пластинками, на которых изображены в прыжке то тигры, то львы, а то косули или горностаи. Чабыры и поножи сшиты из бычьей кожи, покрашенной в черный цвет. Концы сыромятных тесемок поножен тоже закреплены серебряными пластиночками. Короткая, но широкая черная борода еще более оттеняет белизну лица и небесную синь голубых глаз Великого хана.

Точно также – нарядно, – одеты и тайфные ханы, и бий, известные батыры.

Великий хан Алан-Ас-Уи Темир-Зан-хан и Святой слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе Сабыр-Зан сидят в центре шатра на массивных стульях с подлокотниками, обшитых шелком. Тайфные ханы сидят тут же на тахтах, расставленных по обе стороны от Темир-Зан-хана и Сабыр-Зана, а бийи и прославленные батыры сидят на скамьях, установленных чуть ниже впереди.

Почти все состязания будут проходить здесь – перед ханским шатром. Сбоку у ханского шатра на привязи стоит великолепный жеребец огненной масти – подарок тому, кто победит на скачках. Вокруг него скопился народ, люди обсуждают достоинства коня, пытаются предугадать счастливчика, кому он достанется. Ханские подарки, предназначенные победителям в метании копья, дротика, в стрельбе из лука, борцам, находятся там же, где и сам Великий хан – в шатре, – это, наверное, как и всегда, мечи и кинжалы, щиты и шлемы, луки и кольчуги работы лучших асских мастеров оружия.

Согласно обычаю, идущему из глубины веков, победители на таких общенародных соревнованиях как бы становятся приемными сыновьями самого Великого хана, и, если они сами согласны, то могут быть зачислены в личную охрану хана и переехать в ханский журт, и здесь они всегда будут под присмотром и заботой хана – своего аталыка[95].

А это, конечно же, большая честь и удача в жизни молодого джигита.

Вот начали выходить на поле те, что допущены к скачкам – на самый важный вид всех сегодняшних состязаний, их всего: по трое юношей от каждой тайфы. Они должны, начав отсюда, на глазах у хана, доскакать вон до того холма, что находится в двух-трех бросках отсюда, взобраться на его вершину и вернуться обратно. Вот уже все пятнадцать джигитов готовы. Люди спрашивают друг друга – кто это тот джигит, да кто этот, из какого рода да из какого эля. Но никто не мог точно сказать, кто тот джигит в красной рубашке, что сидит на рослом неспокойном вороном жеребце и часто похлопывал по шее и гладил своего коня. Вон тот, что сидит на огненном жеребце со звездочкой на лбу, да, да, тот, в белой рубашке – это Кушжетер, младший сын Танг-Берди-хана из рода Аккуш, а рядом с ним юноша из Абай-тайфы – Озган, сын Тири-Зан-бия из рода Кожак.

А кто же этот, интересно? Спросили того, этого и узнали: это, оказывается, сын простого узденя из Берю-тайфы, звать его Зигит, он из рода Таукел, это в Теке-эле, ему еще нет и двадцати.

– Клянусь, тот, кого вы зовете Зигитом, и окажется зигитом – героем! – сказал кто-то. – Вы только посмотрите на его коня – это же не конь, а змей! Распорядитель игр дал знак, и все джигиты-участники забега собрались перед ханским шатром. Вот распорядитель отступил в сторону, освобождая дорогу джигитам, и, махнув рукой, крикнул:

– Еуа!

Джигиты, обгоняя друг друга, ринулись вперед. Видно, сперва, в общей толчее он ничего не мог сделать, а вот теперь, когда стало просторнее, он стал обгонять участников состязаний одного за другим – красная рубашка Зигита, трепеща на ветру, стала упорно вырываться вперед. И те, что были рядом с ним, и те, кого он обгонял, делали отчаянные усилия, чтобы не отстать, но все было напрасно – словно сказочная красная птица, Зигит легко обгонял их всех. У подножья Поворотного холма он наконец оторвался от всех и первым выскочил на вершину холма. И в тот миг, когда следующий всадник оказался на вершине, Зигит уже был внизу. И вот он, припав к шее коня, стрелой полетел вперед, сюда, к Полю Радости. Нет – теперь уже никому его не догнать! И вскоре приветственный гул собравшихся возвестил о том, что Зигит еже невдалеке. Вот и он сам стрелой промчался мимо ханского шатра.

Великий хан сам вышел на поле, к нему подвели оседланного, в полном снаряжении, коня, двое других молодца тут же держали в руках оружие и доспехи, необходимые воину.

Вот Зигит подошел к хану. Это был голубоглазый, ладно скроенный юноша.

– Молодец, джигит! Из какой же ты тайфы, из какого рода, как тебя звать? – спросил Великий хан.

– Из Берю-тайфы, Великий хан. Я сын Огурлу из рода Таукеловых, что в Теке эле, и звать меня Зигитом, – ответил юноша.

– Хорошо. Слава и отцу твоему, и роду за то, что вырастили такого джигита!

– И ты будь здоров, Великий хан! – ответил, не растерявшись, Зигит.

– Хочешь присоединиться к моим батырам – к негерам Алан-Зигита?

– Мы все твои воины, Великий хан! Конечно, я бы хотел быть с негерами батыра Алан-Зигита.

– Значит, согласен. Хорошо. А теперь, если это тебе по нраву, прими из моих рук вот эту награду, – и с тем вручил уздечку Зигиту. А затем передал ему и шлем, и меч, что держали рядом в руках двое джигитов. Зигит тут же надел шлем на голову, прикрепил сбоку меч и вскочил на коня. И, соблюдая обычай, помахивая бурно приветствующей его толпе рукой, Дорогой Славы объехал Холм Клятвы.

А Темир-Зан-хан вернулся в шатер и сел на свое место. Вскоре к стоящим за его спиной джигитам присоединился и Зигит с копьем в руке, отныне он – ханский джигит.

Но поляну состязаний вновь вышли по трое юношей из каждой тайфы. Среди них был и Кюн-Бала – средний сын самого Великого хана. В шестидесяти шагах установили пять шестов с небольшими кольцами наверху, затянутые белой отделанной кожей. За кольцами вставлены дощечки: попадая в кольцо, стрела скидывает на землю дощечку, и уже заранее известно, что стрела попала в цель.

Лучники стали выходить по-одному и стрелять, каждый из них имеет право на пять выстрелов. Уже отстрелялись юноши из тайф Тулфар, Берю и Айдабол, но никто из них не поразил более трех целей. Ничего в этом, конечно, удивительного нет: не так-то легко с такого расстояния попасть в кружок с ладонь! Даже и для бывалого охотника это нешуточно – поразить все пять целей, а здесь ведь все юноши – к участию в таких соревнованиях допускаются только молодые джигиты, впервые идущие на войну с иноземными врагами не старше двадцати пяти лет.

Вот стали выходить лучники из Абай-тайфы. У двоих из них тоже получилось не очень – один поразил две цели, другой – три. Вышел третий лучник – это был Кюн-Бала. Вот он выстрелил три раза, и все три раза видно было, что дощечки падали. Значит, уже есть три попадания. Это уже наравне с лучшими. Кюн-Бала положил на лук четвертую стрелу, и люди затаили дыхание – попадет ли? Кюн-Бала выстрелил, стрела просвистела над шестом, обронив дощечку – он поразил и четвертую цель! Вот Кюн-Бала положил и пятую стрелу на лук, натянул тетиву; многие, дабы не сглазить, закрыли ладонями глаза или отвернулись в стороны. Стрела полетела, и вновь на землю упала дощечка! И тотчас же над Полем Радости поднялся ураган – люди кричали, прыгали: они приветствовали замечательного стрелка, коим был сын всеми любимого хана! А там, где стояли воины из Абай-тайфы, дружно скандировали: «Кюн-Бала! Кюн-Бала! Кюн-Бала!..»

Вот остались только три лучника из Аккуш-тайфы. Что будет, конечно, знают только Небесные Святые, но навряд ли кто-нибудь из них сумеет поразить все пять целей. Откуда – это ведь почти невозможно…

Но нельзя нарушать правила, и состязания следует продолжать до конца. Так, ушли ни с чем еще двое из них. Вышел третий. Да и ему, бедному, вряд ли улыбнется счастье – слишком уж он невзрачен, хрупок. Что ни говори, но для того, чтобы как следует натянуть тетиву, дабы стрела хотя бы и до цели долетела, тоже ведь какая-то силенка нужна, а откуда у этого мальчишки такая сила? Но людей еще больше удивило то, что этот юноша вышел в шлеме, в то время как все остальные были с непокрытыми головами. Форсит, мальчишка! А день-то ведь жаркий!..

Народ снисходительно приутих: ладно, мол, вставай, малец, потягайся с джигитами – и то ведь дело. А юноша неспеша приладил лук, натянул тетиву и, не особенно-то долго целясь, выстрелил – дощечка упала на землю! Народ чуть оживился – смотри ты, а ведь этот мальчуган всерьез решил потягаться с остальными, ничего себе! Юноша также неторопливо положил стрелу на древко лука, приподнял руки с разряженным луком на уровень глаз, прицелился и потянул тетиву. Пуск – и вновь упала дощечка! Люди всерьез заинтересовались юным лучником, стали переговариваться, некоторые восхищенно восклицали:

– Молодец, парнишка! Давай, давай!

– О, Великий Танг-Эри! Помоги же ты этому мальцу!

– Вы только посмотрите на этого мальчишку!

А юноша тем временем взял в руку третью стрелу, вновь поднялся локоток его правой руки. И только кто-то успел сказать: «Успокойся, дружок, не торопись!» – как тот уже выпустил стрелу. Дощечка опять упала на землю! И тогда народ не выдержал: все повставали со своих мест, закричали, приветствуя юношу. А этот молодой воин, почти мальчишка, словно весь этот шум вовсе его и не касается, вновь, как и обычно, спокойно положил стрелу, и вновь, целясь, выставил свой локоток. Видно, многие еще продолжали высказывать ему в душе пожелания успеха, просили не спешить, не волноваться, а он, этот несносный мальчишка, уже выпустил стрелу. О, Великий Танг-Эри – дощечка опять упала! Можно поклясться всеми святыми – этот юноша, чьим бы он ни был сыном, наверное, вздумал догнать Кюн-Балу! До чего же это интересно!

А люди, собравшиеся на Поле Радости, как будто сошли с ума – кричат, свистят, шумят кто как может, и все это значило одно – народ восторженно кричал этому юноше: «Молодец! Давай так и дальше!»

А юноша положил последнюю свою стрелу на лук и впервые посмотрел на людей, на народ, который так неистово приветствовал его и желал ему удачи. Вот он поднял обе руки вверх с луком и стрелой, как бы в ответ говоря людям: «Спасибо! Спасио! Будьте здоровы!» В ответ народ зашумел еще громче. Юноша запрокинул голову и, глядя на небо, молча стоял некоторое время – он, видно, просил помощи у Великого Танг-Эри. То ли от того, что он отвлекся, то ли решил произвести последний выстрел, особо тщательно подготовившись, но на сей раз юноша не торопился. Кое-кому это не понравилось: зря он отвлекся, надо было, мол, ему сперва завершить свое дело в прежнем духе – легко и беззаботно, как бы играючи, – и тогда все было бы хорошо, он поразил бы и пятую цель. А теперь что будет – кто его знает?.. Стрела пущена! Дощечка падает на землю! Неужели все сошли с ума – почему они так кричат?!

А в ханском шатре легкая растерянность – кому же теперь вручать подарок победителя?

– Надо подарки дать этому джигиту, – сказал Темир-Зан-хан. – Да будете вы в почете у Небесных Святых, а нашему негоднику потом сделаем другой подарок.

Этот юноша был из Аккуш-тайфы, хан этой тайфы Танг-Берди, а потому счел для себя неудобным безропотно принять это благородное, но неправильное предложение Великого хана.

– Так нельзя поступать, Темир-Зан, – сказал он. – Первым все пять целей поразил Кюн-Бала. А раз так, то и подарок по праву должен достаться ему.

– Эти подарки делаются от имени Великого хана, и будет неудобно, если Темир-Зан даст подарок своему сыну, а этот славный юноша останется ни с чем – неужели ты это не понимаешь, Танг-Берди? – сказал Сабыр-Зан – Кюн-Бале я потом сделаю соответствующий подарок. А приготовленный на сегодняшний день подарок пусть Темир-Зан даст этому джигиту. Так будет лучше.

Все тайфные ханы поддержали предложение Сабыр-Зана. Условились также сообщить народу, что в состязаниях в стрельбе из лука победителей оказалось двое и чтобы при вручении подарков молодому воину из Аккуш-тайфы тут же находился и Кюн-Бала, потом они, сев на своих коней, вместе проедут по Дороге Славы.

На этот раз на поляну перед шатром вместе с Великим ханом вышел и Сабыр-Зан. За ними с подарками в руках шли опять те же двое джигитов.

Сабыр-Зан сообщил народу, что победителями стали двое и что подарки сейчас получит джигит из Аккуш-тайфы, а сыну Великого хана Кюн-Бале подарок вручат тоже. Народ, довольный этим решением, одобрительно загудел.

Джигита из Аккуш-тайфы пригласили подойти к Великому хану.

– Молодец, джигит! – поздравил Темир-Зан-хан юношу, пожимая ему руку, и, как и обычно, намериваясь обнять его, не отпуская его руку, слегка потянул его к себе. Но юноша, словно не одобряя такие сентиментальности, отстранился.

– Спасибо, Великий хан! – лишь довольно сдержанно поблагодарил он хана.

– Чей ты сын, из какого ты рода и как тебя звать, джигит? – вежливо, как и подобает, спросил Великий хан, хотя и не очень-то был доволен чрезмерной чопорностью молодого воина.

– Я из рода Будаевых, Великий хан. Отца моего зовут Зашакку, но я не сын ему.

И Великий хан, и Сабыр-Зан, и Кюн-Бала, и джигиты, что держали подарки, так и застыли на своих местах, словно пораженные громом: – до того они были ошеломлены дикой невоспитанностью юноши, во всеуслышание заявившего о том, что он не сын своему родному отцу – ведь это такой позор не только его роду и элю, но и всей его тайфе, о котором до сих пор никто и не слышал!

И в этот миг юноша снял шлем и обычным девичьим взмахом головы откинул на плечи густые и черные, как воронье крыло, волосы на плечи.

– О, Святая Сат-Анай – да она же из твоей тайфы! И вправду, перед Великим ханом стоял не джигит, а стояла девушка!

– Я не сын, а дочь Зашакку из рода Будаевых, а звать меня Кюн-Тыяк, – сказала девушка.

Довольно долгое время и Великий хан, и люди, что были рядом с ним, да и все все никак не могли прийти в себя. Лишь неистовый шум на всем Поле Радости заставил очнуться Великого хана.

– Отныне имя тебе будет Зигит Кюн-Тыяк! – громко, чтобы слышали многие, сказал Великий хан и, обернувшись к народу, спросил: – Вы согласны, аланы?

Народ ответил гулом одобрения.

– Кюн-Тыяк-батыр – так скажи Темир-Зан! – даже крикнул кто-то.

Великий хан с удовольствием вручил Зигит Кюн-Тыяк ее подарки и – медный шлем, лук со стрелами и меч. И все это работы лучших асских мастеров.

– Этот меч слишком тяжел для меня, Великий хан, – сказала, озорно сверкнув черными раскосыми глазами Зигит Кюн-Тыяк. – Если позволишь, я вручу его одному из молодых воинов.

– Поступай как хочешь, Зигит Кюн-Тыяк, – меч твой! – ответил Темир-Зан-хан.

– Мне кажется, что ханский меч должен находиться в руках ханского сына, – сказала Зигит Кюн-Тыяк, обеими руками протягивая меч Кюн-Бале.

Кюн-Бала взял в руки меч и сказал:

– Спасибо, Зигит Кюн-Тыяк! Я постараюсь быть достойным чести, оказанной тобою мне!

«Клянусь Великим Танг-Эри, эта девчонка, если будет так продолжать, может победить и Кюн-Балу!» – подумалось Темир-Зан-хану, и он вдруг понял, что в глубине души желает ей успеха.

Когда Кюн-Бала и Зигит Кюн-Тыяк, сев на коней, выехали на Дорогу Славы, народ вновь зашумел, выражая свое восхищение ими.

Великий хан и Сабыр-Зан вернулись на свои места. А через некоторое время на почетный караул рядом с Зигитом из рода Таукель встали Зигит Кюн-Тыяк из рода Будай и Кюе-Бала из рода Абай.

Воинские игры закончились состязаниями в бросании копья и в мастерстве владения мечом. В бросании копья не было равных Танг-Улану – сыну Ас-Батыра из рода Сабыр из Тулфар-тайфы, а в играх с мечом – Мурату – сыну Конака из рода Зангораз из Айдабол-тайфы. И эти двое тоже были причислены к ханским джигитам и стали в почетный караул за спиной Великого хана.

Состязания юношей – это лишь часть торжеств, посвященных проводам воинов-джигитов на войну с иноземными врагами. В дальнейшем предстоят еще более интересные, торжественные зрелища. А самое интересное начнется сейчас, и народ с нетерпением ждал.

Вот вышли из шатра и Великий хан Алан-Ас-Уи Темир-Зан из рода Абай, и Святой слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе Сабыр-Зан из рода Коркмаз, и все тайфные ханы вышли на площадку поля перед шатром и сели на поставленную длинную тахту. Сейчас Великий хан, как и положено по обычаю, будет исполнять первые пожелания своих новых названых сыновей.

А о чем еще может мечтать юноша, как не о любви, о любви девушки, с которой он будет счастлив, если даже будет жить в жаркой пустыне в одном шалаше? Конечно же – больше ни о чем! Потому-то после каждых таких торжеств по всей Алан-Ас-Уе, бывает, рыскают ханские посланцы – они сватают девушек-красавиц для новых названых ханских сыновей. А какая девушка не мечтает выйти замуж за ханского сына, пусть даже и названого? И каким матерям и отцам под силу отказаться от богатого ханского калыма?

Но дело было в том, что до сих пор победителями на таких состязаниях никогда не бывали девушки. А о том, что озорные черные глаза Зигит Кюн-Тыяк не на шутку взяли под постоянный прицел Кюн-Балу, заметил не один только Темир-Зан-хан, а видели все – не просто так ведь они отдала свой меч Кюн-Бале! Очень интересно – чем же все это закончится? Вот это-то и хотел поскорее узнать народ…

Вот стали выходить на поле и герои сегодняшнего дня – из Абай-тайфы Кюн-Бала из рода Абай, из тулфар-тайфы Танг-Улан из рода Сабыр, из Айдабол-тайфы Мурат из рода Зангораз, из Берю-тайфы Зигит из рода Таукел и Зигит Кюн-Тыяк из рода Будай из Аккуш-тайфы.

Кюн-Бала прямиком прошел за спину Великого хана и стал там – ему ведь не надо было проходить церемонию усыновления ханом. Остальные выстроились перед Великим ханом и его негерами.

Сабыр-зан встал с места.

– Танг-Улан из рода Сабыр из Тулфар-тайфы! – крикнул он красивым сильным голосом, стараясь, чтобы его услышали как можно больше людей.

Танг-Улан подошел к Великому хану, опустился перед ним и положил свою голову на колени хану, Темир-Зан-хан положил свою левую руку на спину юноши, а правой рукой погладил его по голове. Потом Великий хан встал, приподнял юношу и крепко его обнял. После этого Танг-Улан встал рядом с Кюн-Балой.

– Знайте, аланы! – вскрикнул вновь зычным голосом Сабыр-Зан. – Отныне сын Ас-Батыра из рода Сабыр Танг-Улан также является сыном и Великого хана Алан-Ас-Ую – Темир-Зан-хана! И если гле-нибудь вы встретитесь с ним – окажите ему подабающую честь!

Таким же образом все джигиты перешли на другую сторону и стали рядом с Кюн-Балой, и настал черед Зигит Кюн-Тыяк. Народ затаил дыхание – что же, интересно, сейчас произойдет? Неужели же этот светлый, праздничный день станет и черным днем в судьбе этой удивительной девушки, днем, когда навсегда погаснет ее надежда? Да и что поделать, если такова воля самого Великого Танг-Эри – ведь сейчас она станет названой дочерью Великого хана! И тогда Кюн-Бала станет ее братом! До чего же иногда бывает жестокой эта штучка, которая называется судьбой: в один и тот же день она может наполнить твое сердце радостью и надеждой, а потом безжалостно все это сжечь, превратив в пепел…

– Зигит Кюн-Тыяк, дочь Зашакку из рода Будай из Аккуш-тайфы! – опять громко назвал имя следующего героя Сабыр-Зан, обращаясь к народу. А в это самое время, когда назывались ее имя, имя ее отца, рода откуда она сама, девушка должна была подойти к Великому хану и преклонить перед ним колени, и только Сабыр-Зан повернулся в сторону Великого хана, чтобы посмотреть на нее, как тут же оказался… в объятиях Зигит Кюн-Тыяк!

Довольно долгое время, словно здесь была пустыня, стояла мертвая тишина. Но вот наконец люди поняли смысл происшедшего, и грянул оглушительный гром всеобщего восхищения и радости, и казалось, что этот гром, эти крики приподняли небеса!

Вот в это время и послышался чей-то возбужденный крик: «Кюн-Бала – Кюн-Тыяк!», и через мгновение уже все Поле Радости с упоением дружно кричало:

– Кюн-Бала – Кюн-Тыяк! Кюн-Бала – Кюн-Тыяк!»

И тогда встал Великий хан поднял руку – люди затихли. Темир-Зан-хан посадил Сабыр-Зана и, обратившись к людям, крикнул:

– Зигит Кюн-Тыяк, дочь Зашакку из рода Будай из Аккуш-тайфы!

В ответ народ одобрительно загудел.

Зигит Кюн-Тыяк подошла к Сабыр-Зану и, опустившись, полижила голову ему на колени. Сабыр-Зан погладил ее по голове, приподнял и поцеловал ее в лоб.

– Иди, дочь моя, теперь на свое место, – сказал Сабыр-Зан растроганно.

Зигит Кюн-Тыяк перешла на ту сторону тахты, и джигиты, расступившись, уступили ей место рядом с Кюн-Балой. а в это время Поле Радости вновь стало кричать:

– Кюн-Бала – Кюн-Тыяк! Кюн-Бала – Кюн-Тыяк!

Великий хан, улыбаясь, постоял некоторое время, потом, вновь подняв правую руку, попросил внимания.

– Отныне Зигит Кюн-Тыяк дочь Зашакку из рода Будай, проживающая в Аккуш-тайфе, также считается дочерью и Сабыр-Зана из рода Коркмаз, который является Святым слугой Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе! – сообщил Великий хан. – Если с нею встретитесь где-нибудь – окажите ей подобающую честь и уважение и тогда, я думаю, не оставят вас без благосклонного внимания и Небесные Святые!

Народ, выражая удовольствие, радостно загудел, а Великий хан сел на свое место.

Вот теперь-то и настает самое интересное время – Великий хан должен позвать к себе доверенных людей своих названных сыновей и спросить у них, каковы их первые пожелания, что они у него просят.

Великий хан и Святой слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе стоя беседуют с близкими людьми каждого из новых названных сыновей хана отдельно. когда пришел черед Зигит Кюн-Тыяк, к Темир-Зан-хану и Сабыр-Зану подошел один джигит из рода Будай – близкий родственник девушки.

– Когда речь идет о юноше – дело простое, – сказал этот джигит. – Юноша может, как и делается в основном, послать сватов в журт любимой девушки, может украсть ее и даже вопреки ее желанию – и все это дело обычное. А девушка не может ни украсть своего любимого, ни добыть его силой, она даже не может сказать: «Я люблю вот этого джигита – выдайте меня за него замуж!» – даже это считается неприличным. Так что, Сабыр-Зан, судьбу девушки теперь должен решить ты сам – поступай как считаешь нужным!

– Хорошо, джигит, – сказал Сабыр-Зан. – Я над этим подумаю, а ты можешь идти.

После этого Сабыр-зан поговорил с Темир-Зан-ханом, и, видно, они о чем-то договорились. Великий хан сел на свое место, а Сабыр-Зан вновь обратился к народу.

– Великий хан Алан-Ас-Уи Темир-Зан-хан из рода Абай уже сегодня отправляет в разные места своих людей в качестве сватов, дабы женить в скором времени своих новых сыновей, – сообщил Сабыр-Зан. – Для своего названого сына Зигита из рода Таукель, проживающих в Берю-тайфе, он сватает красавицу Ариу-Зан, дочьТокалай-бия. Для своего названого сына Мурата из рода Зангораз из Айдабол-тайфы он сватает красавицу Ас-Уят – дочь Занбермез-бия из рода Тангберди! Когда сваты, успешно выполнив свои дела, вернутся обратно, то мы все, как только прогоним этих проклятых иноземных, сыграем свадьбы и как следует отпразднуем радость рождения новых семей в нашем народе!

Народ одобрительным гулом выразил свое согласие с решением Великого хана. Но все-таки через некоторое время криками «Кюн-Бала – Кюн-Тыяк! Кюн-Бала – Кюн-Тыяк!» – люди стали просить и Великого хана, и Сабыр-Зана также что-то решить и по поводу судьбы и этих героев сегодняшнего дня.

И тогда встал Темир-Зан-хан, и люди притихли.

– Послушайте, аланы! – сказал он. – Сабыр-Зан поручил мне одно дело – так давайте же, ради всех святых, мне возможность исполнить его просьбу! Слушайте и не говорите, что не слышали! – улыбаясь, крикнул Великий хан. – Святой слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе Сабыр-Зан из рода Коркмаз долго думал над судьбой своей дочери Зигит Кюн-Тыяк и пришел к такому решению. – Великий хан остановился, переводя дыхание, люди с нетерпением ждали, что он дальше скажет.

– Дабы не обидеть никого из претендентов на руку и сердце его дочери, он объявляет о новых состязаниях среди молодых воинов-джигитов – Зигит Кюн-Тыяк достанется тому, кто сравняется с ней в стрельбе из лука! В состязаниях могут участвовать все неженатые джигиты, которым девушка пришлась по душе. Состязания начинаются сейчас же, желающие участвовать – выходите сюда! – После такого объявления Великий хан сел на свое место, а над Полем Радости поднялся веселый шум: джигиты кричали, подзадоривая друг друга, но почему-то на поле никто не выходил.

Но вот, кажется, один начал продираться сквозь толпу, но люди не пустили его, не дали ему пройти, и с веселым гвалтом насильно усадили на место. Так, видимо, произошло еще кое-где, потому что Великий хан встал и заявил:

– Аланы! Во всяком деле должна быть справедливость и одинаковая возможность для всех – не делайте так! О решении Сабыр-Зана я вам сообщил, и девушка сама согласна с этим. Так позвольте же посостязаться джигитам – дайте возможность определить того джигита, кто удостоится чести назваться женихом Зигит Кюн-Тыяк! А если вы все-таки хотите знать мое мнение, скажу сразу: если победит наш негодник, что стоит перед вами, то сегодня же я посылаю сватов к ее родителям! А все остальное уже будет так, как того захотят сама Зигит Кюе-Тыяк и ее родители!

После этого народ не стал никому чинить препятствий, и на поле вышли еще шестеро юношей. Поговорив между собой, они решили, что первым будет стрелять Кюн-Бала. Поле Радости притихло.

Стрелы Кюн-Балы пролетели над шестами одна за другой, роняя дощечки. Но вот пролетела уже четвертая стрела, а дощечка так и не упала! Над Полем Радости пронесся тревожный шумок, и в нем явно слышались горькие слова сожаления : «Бедная твоя мать!» Кюн-Бала даже и сам растерялся – теперь его может победить любой из джигитов, если хорошенько постараться.

«Это ты так стараешься быть достойным оказанной тебе чести? – с укоризной спросил сам себя Кюн-Бала и грустно ответил : – Эх ты!..»

Пятая стрела Кюн-Балы не дала окончательно оборваться надежде Кюн-Балы и многих-многих людей, которые желали ему успеха и счастья – она тоже скинула на землю дощечку.

Кюн-Бала с опущенной головой направился к группе юношей, дожидавшихся своей очереди. Один из них, проходя мимо Кюн-Бала к стрельбищу, хлопнул его по плечу, негромко, но как-то весело, и в то же время твердо сказал:

– Не грусти!

Вот он дошел до места, взял в руки свой лук, положил на него стрелу и стал целиться. Народ затаил дыхание – что же будет, если один из этих джигитов победит Кюе-Балу? Вот бедная Зигит Кюн-Тыяк заметается: мечтала выйти замуж за ханского сына, и вдруг придется ей стать невесткой в семье какого-нибудь нищего жалчы или вольноотпущенного кула! А ведь и так может случиться – в Алан-Ас-Уе, пусть не полным-полно, но и те так уж и мало тех, что когда-то попали в плен, были кулами, а потом, много лет спустя, обретя свободу, оставались здесь и обзаводились семьями. И сейчас потомки многих таких кулов вместе с сыновьями бывавших своих хозяев отправлялись на войну за новую родину своих неудачливых предков, а для них уже ставшей единственной и любимой – за гордую, красивую и вольную Алан-Ас-Ую.

Но джигит, вышедший стрелять вслед за Кюн-Балой, если даже он и был потомком кула, совершил поступок, достойный узденя – самого что ни на есть благородного аса: он вдруг поднял свой лук прямо вверх и пустил все пять стрел в голубое небо, кончив стрелять, улыбаясь, вернулся на свое место. Народ, горячо одобряя его поступок, неистово зашумел. И все пятеро дружных джигитов поступили точно так же!

Казалось, что на Поле Радости не осталось ни одного человека в здравом уме: все беспрерывно кричали:

– Кюн-Бала – Кюн-Тыяк! Кюн-Бала – Кюн-Тыяк! Кюн-бала – Кюн-Тыяк! – и ничего более не хотели ни знать, ни слышать.

Вот опять встал Великий хан, но даже ему пришлось молча, улыбаясь, простоять некоторое время, пока люди вновь не вернулись в разумное состояние и не угомонились.

– Аланы! – сказал Великий хан. – Если вы признаете справедливым то, что произошло у вас на глазах, я согласен хоть сегодня же послать сватов к Святому слуге Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе Сабыр-Зану из рода Коркмазовых и к Зашакку из рода Будаевых, живущих в Аккуш-тайфе, просить их дочь в жены для своего негодного сына, что стоит сейчас перед вами!

И вновь народ неистовым гулом выразил свое одобрение.

– Итак, как только пройдет вот это тревожное время, я приглашаю всех вас на той – на свадебные торжества всех трех моих сыновей! – сообщил хан, когда народ немного поутих. – Да будут довольны вами Небесные Святые! Будьте здоровы!

Сказав это, хан направился к шатру и сел на свое место, а народ еще долгое время одобрительно шумел.

И вышел тогда на поле джигит с сильным голосом и объявил:

– Аланы! Состязания на этом закончились. Во время этих состязаний вы познакомились с лучшими джигитами нашего народа, подросшими в последнее время. А сейчас – и солнце слишком стало припекать, да и многие из вас, наверное, проголодались и хотят пить – ступайте или в ближайшие журты, или на стоянки ваших родов и элей, отдохните немного, поешьте, попейте и, когда жара немного спадет, вновь приходите сюда. Сами, конечно, знаете – воины-джигиты, отправляющиеся на войну, будут давать клятву. А после, вечером – и здесь, на Поле Радости, и в ближайших журтах и элях – торжественный ужин, игры и танцы. Мы не боимся врага, пусть идет: с играми, песнями и танцами мы отправимся на встречу с ним, и точно так же, победив его, вернемся с песнями и танцами, и вновь устроим здесь игры и большой той! Да сохранит нас всех до этого живыми и здоровыми Великий Танг-Эри!

Сказав так, джигит протянул обе руки в Небу – к Святому Солнцу, постоянно шепча слова молитвы, потом, словно Великий Танг-Эри дал ему в ладони свое благословение, сложенными ладонями рук тщательно погладил свое лицо, провел ими по глазам. И все собравшиеся на Поле Радости вместе с тем джигитом, протянув руки к Солнцу, просили у Великого Танг-Эри силу и ловкость сынам асского народа, которым в скором времени предстоит сразиться с сильным иноземным врагом…

 

 

X

 

Во второй половине дня, когда жара немного спала, Поле Радости вновь наполнилось народом. Но на этот раз воины-джигиты и остальные люди не были вперемешку, как это было до полудня, а находились отдельно. Воины-джигиты, выстроившись в колонны, с трех сторон окружали Холм Клятвы, а остальной народ, как и раньше, разместился на косогоре за ханским шатром. К торжествам уже все готовы и находятся на своих местах – и Великий хан, и тайфные ханы, и предводитель войск.

Взоры всех устремлены на дорогу, что выходит из ханского журта: оттуда и должен появиться тот, которого ждут все – Святой Слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе Сабыр-Зан.

Вот наконец-то послышались крики:

– Едут! Едут!

– Уже выехали из журта!

Как только люди увидели, что запряженная четырьмя лошадьми огненной масти, крытая белым кийизом повозка переехала речку возле журта, так сразу же встали все: и сам Великий хан, степенно сидевший до этого; и мальчишки, что бегали по приволью Поля Радости; и те, что сидели кучками, болтая; и те, что валялись на травке, давая телу расслабиться – стали отряхиваться и приводить себя в порядок. Покончив с этим, все чинно стали дожидаться прибытия повозки. Так, почтительно, встречали все и всегда в Алан-Ас-Уе самого Великого Танг-Эри-Тая – Большого Небесного Отца алано-асского народа. Хранитель меча, Святой слуга Великого Танг-Эри в Алан-Ас-Уе Сабыр-Зан и вез сейчас меч Великого Танг-Эри-Тая в повозке, запряженной огненными копьями, перед которым и будут давать торжественную клятву уходящие на войну с иноземными врагами воины-джигиты.

Гремят барабаны, поют свирели. Сопровождаемая почетными караульными, повозка подъехала к Холму Клятвы и остановилась напротив ханского шатра. Трое джигитов, имена которых прославились во время сегодняшних состязаний – Танг-Улан из рода Уллубаш, Зигит из рода Таукель и Мурат из рода Занкиша, с ног до головы одетые в красное, подбежали к повозке и отогнули в стороны края кийизов, прикрывавшие выход из повозк.

Из повозки, держа меч клинком вверх обеими руками, вышел Святой слуга Великого Танг-Эри Сабыр-Зан. На нем длинная накидка из оранжевой плотной парчи, шитая золотом, отчего Сабыр-Зан поистине похож на одного из Небесных Святых. Он сделал пять-шесть шагов и остановился, и эти самые трое джигитов, поприжав свои копья к правым бокам, выстроились за ним в цепочку. С новой силой ударили барабаны, заиграли свирели. Святой слуга Великого Танг-Эри в сопровождении трех великолепных воинов-джигитов направился к Холму Клятвы. Перед ними, символизирующими самого Великого Танг-Эри-Тая и трех его сыновей, и будут давать торжественную клятву бороться с иноземным врагом до победного конца уходящие на войну воины-джигиты.

Верх Холма Клятвы ровный-ровный, словно кто-то отрезал и выбросил его макушку, а прямо посередине знак Святого Солнца – Танг-Эри. Это круг с отметиной в середине и с расходящимися от него стрелами-лучами. От черты круга до его центра не более одного шага – Святой слуга Великого Танг-Эри, втыкая меч в отметину, не должен наступать ногой на черту круга. И сам круг Солнца, и его расходящиеся лучи выложены красным битым камнем, а отметина посреди круга – красной каменной крошкой.

Воины-джигиты вот так, одновременно и перед своим Большим Небесным отцом – Святым Солнцем, и перед Земным Большим Отцом – Танг-Эри-Таем, и перед Великим ханом Алан-Ас-Уи, и перед тайфными ханами, и перед предводителями войск, и перед всем народом, как сыновья Алан-Ас-Уи, дают клятву защитить ее воды и землю, свой народ от иноземного врага до последнего дыхания.

Вот Сабыр-зан подошел к кругу и, высоко подняв меч обеими руками, воткнул его в середину круга и, повернувшись лицом к воинам, стал у окончания лучей. Трое джигитов стали за его спиной, придерживая правыми руками копья.

Сабыр-Зан, серебряная борода которого достигала груди, в сверкающих золотом одеждах поистине был похож на Святого Танг-Эри-Тая, спустившегося с Неба. Вот он простер свои руки вверх – к Святому Солнцу, и стало тихо-тихо, словно к его словам будут прислушиваться не только собравшиеся здесь, но и все люди, живущие на земле.

– О, Великий Танг-Эри – Святое Солнце! – вот крикнул он громовым голосом, да так, что ни у кого не осталось ни капли сомнения в том, что его услышал и сам Великий Танг-Эри. У всех аж мурашки побежали по спине. – Мы, дети твои на Земле, еще раз обращаемся к тебе с просьбой о помощи! Просим тебя – добавь силу и мощь телам своих детей из моря силы и мощи своей. Дай им смелости из моря своей храбрости и мужества! Да если дашь ты им хоть толику из того мужества, храбрости и силы, что ты сам имеешь – даже и этого хватит, чтобы все наши джигиты стали настоящими батырами! Посмотри – все они твои дети! Прошу тебя – не оставляй их в трудный час без своей помощи! Посмотри – все они просят тебя! – сказав так, Святой слуга Великого Танг-Эри обвел рукой и воинов-джигитов, и простой народ. И все они разом вытянули руки к Солнцу – к своему Большому Небесному Отцу. И вот, когда Сабыр-Зан вскинул руки к Солнцу, все в один голос вскричали:

– Святое Солнце! Святое Солнце! Святое Солнце!

Сабыр-Зан, обратившись к народу, с новой силой вскинул руки к Солнцу, и люди с новой энергией стали вскрикивать:

– Святое Солнце! Святое Солнце! Святое Солнце!

Сабыр-Зан, повернувшись к воинам, вновь вскинул руки вверх, и воины дружно поддержали его:

– Святое Солнце! Святое Солнце! Святое Солнце!

Сабыр-Зан вытянул руки в сторону воинов и воскликнул:

– Мы все попросили помощи у Великого Танг-Эри – Святого Солнца. Глядя на его Светлый Лик, я поверил, что Оно поможет своим любимым детям. А вы верите?

– Верим! Верим! Верим! – закричали воины.

– Тогда на виду у Святого Солнца, перед мечом Великого Танг-Эри-Тая дайте клятву, что будете до последнего вздоха защищать Нарт-Ую – Ас-Ую и ее народ от иноземного врага до последнего вздоха!

Вновь грянули громовые звуки барабанов, заиграли свирели и пять воинов-джигитов из пяти тайф направились к вершине холма. Это самые молодые воины, уже проявившие свои способности, ловкость и храбрость. Один из них – средний сын Великого хана Кюн-Бала, он идет чуть впереди своих негеров. Кюн-Бала дошел до конца лучей-стрел, идущих от Солнца, и остановился. Его негеры встали по обе стороны от него по-двое. Вот джигиты взяли свои мечи в руки и преклонились, опустившись на одно колено. Тысячи и тыячи воинов сделали то же самое.

Кюн-Бала приподнял голову – перед его взором золотым огнем горел меч Танг-Эри-Тая, рядом, словно сам Небесный Отец спустился с Неба, стоит Сабыр-Зан. Еще не вполне окрепшим, чуть дрожащим от волнения голосом Кюн-Бала стал произносить слова клятвы:

– Наш Большой Небесный Отец Танг-Эри – Святое Солнце! Наша Большая Небесная Мать Танг-Кызы – Золотая Луна! Народ нартов-народ асов – ваши дети! Коснувшись своим мечом Святой Земли перед всеми вами даю я клятву: Защитить народ нартов от его врагов! Оберегать Алан-Ас-Ую со всех сторон! И не выпущу свой меч из рук до последнего вздоха! Клянусь хлебом, выращенным нашей землей, что не брошу товарищей своих и не нарушу эту клятву никогда!

Сказав так, Кюн-Бала встал во весь рост и, вытянув в руках меч, трижды воскликнул:

– Клянусь! Клянусь! Клянусь!

Вслед за ним тысячи воинов повторили:

– Клянусь! Клянусь! Клянусь!

После этого Сабыр-зан и трое его помощников-джигитов, сопровождаемые звуками музыки и неистовыми криками воинов и простых людей, понесли меч Танг-Эри-Тая обратно к крытой повозке, сели в нее и уехали в ханский журт.

Тотчас же джигиты натаскали хворосту на вершину холма, и вскоре заполыхал громадный костер. Вокруг Холма Клятвы начался той – люди пели, танцевали, затевали разные игры, состязания. А чуть далее – на берегу речки часть джигитов режут жертвенных баранов и быков, подвешивают казаны над огнями.

Большой всенародный той продолжался до позднего вечера. А имена Кюе-Балы и Зигит Кюн-Тыяк у всех на устах – словно у людей и в самом деле нет иных дел как выспросить или рассказать о них что-нибудь новенькое. Но почему-то никто не заговаривал и даже и не думал о том, что эта отважная девчонка и ханский сын встретились лишь благодаря тому, что к границам Алан-Ас-Ую приближался черный ураган войны, который еще не известно на кого какую беду нашлет, кого куда раскидает. Этим своим пренебрежением к войне, которая неслась на них вскачь, люди как бы говорили: экая, мол, эта невидаль – война, на многих мы войнах побывали, и на жортууулы не раз ходили, а вот такое чудо мы видим впервые! Да, алано-асский народ не раз ходил и на дальние, и на ближние жортууулы, многие окрестные племена держит над своей могучей рукой, давно, очень давно не видел на своей земле славного иноземного врага, а потому уже и не боится никого, возгордился – и так, конечно, можно подумать. Наверное, многие так и думают – пусть, мол, идет, если ему так уж сильно хочется, этот самый Дарий, пусть сунется на наши земли, почешут его бока своими пиками наши джигиты, и побежит он тогда без оглядки! Да, наверное, многие так и думают, но ханы и предводители войск, которые хорошо знают жестокости войны, еще с весны, с тех пор как прослышали о намерениях этого Дарий-хана организовать большой жортууул на асские земли, не зная покоя, думают о том, как защитить и оградить свой народ, свою землю от возможных бед и несчастий. Кажется все делается так, как и было решено на Большом Ханском совете: еще не осевшие роды и эли Аккуш-тайфы и Тулфар-тайфы, расположенных на пути вероятного вторжения врага, успели полностью перескочить на земли Берю-тайфы и Абай-тайфы. Но в то же время, как бы ни старались ни сам Великий хан, ни тайфные ханы, ни бийи, а поднять и переселить заранее осевшие роды, как и предполагали, так и не удалось. К чему вся эта суматоха из-за каких-то слухов, вот станет точно известно, что враг направился к нам, тогда и поднимемся – так решил народ, и никто не смог его переубедить. Конечно, имелась веская причина на это: хлеб хотя и был скошен, но к обмолоту только-только приступили и даже до сих пор еще не закончен – в стогах еще не менее трети урожая. Но теперь, когда стало известно о том, что враг перешел Узкое море и направляется к Долай-саю, медлить уже было нельзя.

Об этом сразу же и заговорил Великий хан как только после завершения принесения клятвы воинами начался той, и они, ханы, бийи и батыры, как и положено по обычаю, вместе со всеми присели, чтобы отведать мясо жертвенных животных.

– Танг-Берди и Ас-Каплан, надо сделать все, чтобы через два-три дня здесь кроме воинов и людей, обслуживающих их, никого не было, – сказал Темир-Зан-хан.

– Да, уж теперь-то медлить с этим делом нет у нас никакой возможности, – согласился Ас-каплан-хан. – Если постараться, то они могут всего за неделю добраться до берегов Долай-сая. Ведь у них нет никаких препятствий: по ту сторону Долай-сая все племена, кажется, уже покорены ими.

– Алаи, Темир-Зан, может быть и взаправду стоить попробовать с ними всерьез схватиться? – обратился к Великому хану Залим, сын Коркмаз-хана. – Как-то неудобно – и силу врага не испытав, бежать.

– Не торопись, Залим! Не бойся – и всерьез с ним тоже схватимся, только на первых порах дай нам все делать так, как и было решено, – ответил Великий хан, слегка улыбнувшись неугомонной горячности джигита. – Сперва надо узнать кто он, этот наш враг, какова его сила, а потом уж решим что и как делать. А без того, чтобы рано или поздно всерьез с ним схватиться, как бы мы ни старались этого избежать, все равно, наверное, не обойтись. Тем более, если они идут сюда не на простой жортууул, а с большой войной с целью покорить нас. Так что, Залм, особо не торопись – придет время и для серьезной схватки. Если то, что мы задумали на первое время, их не образумит, и они не уйдут, а будут продолжать пытаться кинуть нас себе под ноги – то и нам будет некуда деваться: придется схватиться всерьез. Но а если вдруг образумятся, поймут, что ничего хорошего они здесь не найдут и начнут уходить – пусть уходят ко всем дьяволам! И тогда, Залим, к чему и серьезная схватка и вообще война – зачем по-пусту кровь проливать? Правльно я говорю, Коркмаз-хан?

– Правильно, правильно! Не обращай внимания – молод еще, вот и любит поговорить. И вообще – впредь поступай как сам разумеешь. И войска все – в твоих руках, и судьба народа – в твоих руках, как считаешь нужным – так и поступай. И народ наш, и землю нашу никто больше тебя не любит. Так что, теперь без особой необходимости нечего времени тратить и на всякие советы. Рядом с тобой достаточно умных и смекалистых мужей, вот и посоветуйтесь меж собой и решайте, как считаете нужным. Второй раз мы все вместе соберемся теперь только после войны – после победы! Вот это я хотел сказать.

– Было бы хорошо, Темир-Зан, если б и ты сам, и воины-джигиты помогли нам поднять народ, – сказал Танг-Берди-хан. – Если б ты знал, как это трудно – поднять уже осевший народ. Ведь там – это не шатер. О том, сколько в таме и вокруг него имеется всякого добра, человек, не живущий оседло, не поймет. А когда человек переезжает, он старается ничего не оставить, не выбросить – ведь каждая вещь доставалась ему с таким трудом! Но забрать все с собой невозможно! Как же тогда быть?..

– Хорошо, Танг-Берди, – сказал Великий хан. – Будем ходить все вместе, будем объяснять, разъяснять, что тот, кто идет к нам с войной – это вовсе не гость, а грабитель, и ждать от него милостей не следует. Лишь бы человек был жив и здоров, а добро всегда можно нажить. А после тайфы, которые не понесут больших тягот, помогут вам. И об этом тоже следует сказать людям. Пусть знают, что мы все – одна большая семья и все мы – братья и сестры друг другу.

– Чуть ли ни с самой весны мы все это говорим людям! – в сердцах воскликнул Танг-Берди-хан. – Уж теперь-то, наверное, послушаются – соберутся в дорогу. Не каждому ведь охота попасть в полон и стать рабом. Или быть затоптанным вражеским конем: жизнь, что ни говори, – штука сладкая!..

Следующим же днем ханы, бийи и старейшины родов и старосты атауулов стали поднимать народ. И вскоре на полях кое-где заклубились густого серого дыма, сквозь который яростно прорывались вверх мощные языки огня: люди чуть ли не со слезами на глазах исполняли повеление Великого хана – жгли стога необмолоченного хлеба, чтоб он не достался врагу. Почуяв запах горелого зерна, коровы, видно, предполагая, что с хозяевами случилась какая-то беда, о которой те и сами еще не догадываются, ревут, стараясь привлечь их внимание; люди бегают туда-сюда, кричат, зовут друг друга; тоже почуяв что-то неладное, тоскливо повизгивают и лают собаки. Повсюду суета, спешка, беготня.

Великий хан Темир-Зан вместе с ханом тайфы Танг-Берди выехали посмотреть как народ Аккуш-тайфы поднимается и откочевывает с насиженного места. Следом, сопровождая их, выехал и Алан-Зигит с сорока своими негерами.

Ехали не так уж и долго, а вот уже впереди завиднелся первый журт. Журт вовсю собирался в дорогу. Отыскали старосту журта, им оказался Кичибатыр из рода Будай, мужчина лет шестидесяти, чуть ниже среднего роста, крепенький и полненький такой, с веселыми карими глазами и короткой густой белой бородой.

«Вот какими становятся люди, если они сходят с коней – как барашки, откормленные к зимнему забою!» – почему-то грустно подумалось Темир-Зан-хану.

– Все ли нормально, как собираются люди в дорогу? – спросил Танг-Берди-хан.

– Все собираются, ничего особенного. Только вот один старик заупрямился, не хочет уезжать, а так все нормально, – ответил Кичибатыр.

– Кто он? Почему не хочет?

– Да наш он, из Будаевых. Адемей его зовут. Восемьдесят уже под себя подмял. Да вы что – куда это я поеду, стуча старыми костями, говорит, оставив могилу отца. С самого утра я возился с ним, как только ни убеждал, ни просил – ничего и слышать не хочет. Аж голова у меня заболела. И к своему таму только что пришел было, – сказал Кичибатыр.

– А кто у него есть в таме, готовятся в дорогу? – спросил Темир-Зан-хан.

– Сын есть, он мой ровесник, невестки есть. К войску из его семьи ушли пятеро джигитов, но они не нуждаются в помощи – сами справятся, готовятся, а как же. А старика, сказали, потом, когда начнем трогаться, хоть и силой, но на повозку-то усадим.

– Где их там?

– Вон там – за тем большим грушовым деревом, – сказал Кичибатыр, рукой показывая место, где находился там Адемея.

Темир-Зан-хан и его негеры поехали туда.

И вправду, здесь без особой суеты, но довольно основательно готовились к отъезду: во дворе стояли четыре большие повозки, в каждую из которых были впряжены по два вола, и женщины, молодухи, подростки таскали и укладывали в них тамные вещи, бурдюки с зерном, бочонки с маслом и сыром. Широкий двор был заполнен кудахчущими курами и детьми, которые гонялись за курами, то и дело падали и начинали плакать. В общем, стоял обычный в таких случаях невообразимый шум и гам, но несмотря ни на что дело делалось – повозки наполнялись разнообразным скарбом и продуктами.

– Мир и достаток вашему шатру! – приветствовали женщин и подростков всадники, спешившись и цепляя недоуздки за плетень.

– Будьте здоровы! Да сопутствует вам добро! – ответили женщины что постарше.

А все остальные с любопытством поглядывали на странных гостей, которых сопровождают так много воинов-джигитов.

– А где Адемей? Мы к нему приехали, – сказал Танг-Берди-хан.

– Будьте гостями – заходите в там. А дедушка на винограднике, – сказала одна из женщин. Если судить по годам, то она должна быть одной из старших невесток самого Адемея.

Оба хана вслед за женщиной прошли на задворки. Прошли и удивились тому, что увидели – они думали увидеть здесь седого старичка, дремлющего под сенью виноградника, а перед ними стоял Дебет[96]. Правда, настоящий Дебет, наверное, был черным, раз тело его было сделано из железа, а этот был белым-белым, и должен был называться Серебряным Дебетом. До виноградных веток наверху, которые он, наверное, поправлял и до которых обычные люди с трудом дотягивались бы, став на какую-нибудь подставку, этот великан доставал без особого труда.

Увидев гостей, старик стал потирать ладони, слегка похлопывая, – так он, наверное, «помыл» руки, чтобы поздороваться. Приветливо улыбаясь, старик шагнул навстречу гостям, протягивая им руки.

– Добро пожаловать, гости, добро пожаловать! – сказал он.

– Доброго тебе дня, Адемей! Да спорится дело твое! – поздоровался Темир-Зан-хан, с удовольствием пожимая руку старика-великана.

Приветливо поздоровался со стариком и Танг-Берди-Хан.

– И вы будьте здоровы, джигиты хорошие! Идемте в там, а то здесь жарковато, и айрану попьем, – предложил старик.

– Спасибо, Адемей! Извини, но нам некогда. Мы прослышали, что ты, Адемей, не хочешь вместе со всеми уезжать, желаешь остаться здесь. Мы удивились этому и решили от тебя самого узнать – почему?

– Аха! – воскликнул Дебет Серебряный, – значит, вас послал Танг-Берди-хан! Я так и сказал этому негоднику Кичибатыру, – пусть даже сам Танг-Берди-хан придет и скажет мне, но я не поверю в эту болтовню, что мы, народ асский, едва прослышав о том, что кто-то собирается идти на нас жортууулом, как мы тут же побежим на край земли и там попрячемся по норам, как мыши! Что – выходит, что мы действительно мыши, а тот, кто идет на нас – кот? Я не верю в это! Почему это мы теперь стали бегать от кого-то? Разве не от нас бегали все и всегда? Вы помните сказания о Большом жортуууле? – Дебет Серебряный стоял перед ханами, требуя ответа, словно он был святым посланником Святого Синего Неба.

– Помни, там ата, и сказания о Большом жортуууле, и о героических делах Танг-Эри-Тая! – ответил Темир-Зан-хан. – Но тебе, оказывается, сказали неправду – мы и не собираемся убегать!

– Да даст тебе Святой Танг-Эри крепкого здоровья, джигит хороший! Я так и знал, что все эти негодники меня разыгрывают. А где этот рохля Кичибатыр, интересно?

– Он вовсю собирается в дорогу, мы только что были у него, – сказал Танг-Берди-хан.

– Что это за дорога? Если все это вранье – тогда в какую это дорогу он собирается? – недружелюбно взглянул Адемей на Танг-Берди-хана – ты, мол, кто таков и откуда взялся: тоже, что ли, решил меня разыграть?

– Не все вранье, Адемей, – сказал Темир-Зан-хан.

– Но ведь ты сам только что сказал, что все это – вранье. Я сказал только, что мы не убегаем. Да, мы и не собираемся бежать – мы просто хотим на время войны переселить мирный народ в безопасные места. Так сказать, очищаем место битвы с врагом. Чтоб старики, женщины и дети не путались под ногами наших воинов-джигитов и не мешали им бороться с иноземцами.

– Тогда – совсем другое дело! А разве нельзя подобрать какое-нибудь хорошее, просторное поле подальше от журта? – вполне серьезно спросил старик.

– Когда борются два батыра, следует детей держать от них подальше, потому что они, в азарте схватки могут нечаянно задеть кого-нибудь, и это будет очень больно. И мы что-то в этом роде делаем – переселяем народ с тех мест, где наверняка нашим батырам придется схватиться с пришельцами.

– Так бы и сказали! А этот Кичибатыр-трус болтает, что на нас вот-вот нагрянет какое-то чудовище невиданной силы, что мы должны убежать в будинские леса и там попрятаться. Кто же в такое поверит? Ты только посмотри на него – он, этот негодник-трус, а туда же – хочет меня напугать, разыграть!

– Ну, Адемей, тогда мы договорились: ты тоже вместе со всеми трогаешься в путь – хорошо? – спросил Темир-Зан-хан.

– Ну, если так, если надо, что делать – тронемся. Только одно я не могу понять – почему вы не выйдете им навстречу и не всыплете им как следует там, у границ наших земель? Почему это вы решили их пустить аж до сюда, до тера, и здесь с ними побороться?

– Но ведь мы не знаем их силу, Адемей! А судя по рассказам, у них действительно большая сила. Воинов у них, говорят, тьма-тьмущая. И тогда, решив вас не тревожить, скажем, мы выходим им навстречу, схватываемся, оказывается, они сильнее нас, мы не в силах их удержать, и они прорываются сюда – что тогда будет? Случится беда, много крови прольется, многих в полон угонят. Вот этого-то мы и не хотим. Наши предки – нарты как победили эмегенов и желмауузов, этих пришельцев мы тоже хотим одолеть именно так: умом и хитростью, а если необходимо – и силой тоже! А так, если напрямую попытаться помериться силой, может случиться и так, что они нас одолеют. Ведь всякое может быть, разве не так?

– Клянусь Великим Танг-Эри, этот, кто на нас идет, и вправду, наверное, силен, иначе вы так заранее не забегали бы. Да даст вам, джигитам, силу Великий Танг-Эри, а от нас уже толку нет. Хорошо, уйдем – не будем вам мешать. – Старик с грустью посмотрел на виноградные лозы. – А в этом году урожай винограда будет как никогда хороший. Алан, и не сумеете ли вы к тому времени, когда поспеет урожай, прогнать этих нечестивцев? Постарайтесь, джигиты, а то пропадет такой богатый урожай…

– Постараемся, Адемей, постараемся! Если Великий Танг-Эри поможет! – пообещал Темир-Зан-хан.

– Но вы на него особо не надейтесь – он, говорят, лентяев да трусов не очень-то жалует! – сказал Адемей. – Посмотрит, посмотрит на вас, и если увидит, что вы сами как следует не стараетесь – ленитесь, трусите, – обидится на вас и махнет рукой, не станет вам помогать.

Темир-Зан-хан улыбнулся – он до сих пор ни разу не слышал о том, что и Большой Небесный Отец – Танг-Эри, как и все отцы, может обидеться на детей своих за их проступки и бросить их на произвол судьбы, если они даже и нуждаются в помощи.

– Да неужто Он может так поступить, Адемей! Как это Он, у кого ума – целое море, сила – неограничена, может не помочь нам, детям своим, если увидит, что нам трудно без его помощи?

– Поможет! Конечно поможет, если увидит, что и вы сами стараетесь изо всех сил, не ленитесь и не трусите. А если увидит, что вы полеживаете себе на боку да ждете, когда это Великий Танг-Эри вам поможет – клянусь, может и не помочь. Когда отец делает то, что может сделать сын – это портит сына. А Великий Танг-Эри нас, своих детей, не хочет баловать, портить. А раз так, то мы обязаны делать то, что нам самим положено делать. Лишь тогда, когда нам предстоит выполнить неимоверно большую и тяжелую работу, которую мы сами не в силах выполнить, или если пришла беда, с которой нам самим справиться нелегко – вот только в этих случаях мы должны просить помощи у Великого Танг-Эри. А то, если на каждом шагу, по поводу любого пустякового дела мы постоянно будем просить помощь у Великого Танг-Эри – разве это прилично? А если мы делаем что-то не так, нехорошо – ты думаешь не болит душа Танг-Эри? Так что, вы, храбрые джигиты, не особенно-то посиживайте, раскрыв рты, ожидая помощи Великого Танг-Эри, а сами попытайтесь одолеть этого заморского эмегена. А вот когда попытаетесь и убедитесь, что вам одним его наверняка не одолеть – вот тогда-то и обращайтесь к Небу за помощью!

Я правильно говорю, джигит?

– Правильно, очень даже правильно ты говоришь, Адемей! Мы постараемся все сделать так, как говоришь ты. И ты сделай то, что мы просим – возьми женщин и детей и увези их подальше отсюда. Хорошо?

– Хорошо, хорошо – коли дело обстоит так, как говоришь ты. Уйдем, освободим землю – поборитесь. А теперь зайдите в там, выпейте айрана, – и с тем старик направился во двор.

Увидев во дворе под навесом разостланный кийиз, а на нем несколько столиков, на которые быстрые младшие невестки уже несли кушанья, не одну десятку воинов-джигитов за плетнем, старик с удивлением посмотрел на Темир-Зан-хана, а затем и на Танг-Берди-хана.

– А сами вы кто будете, джигиты хорошие – ведь вы мне это так и не сказали? – спросил старик.

– Я Темир-Зан-хан из рода Абай, если слышал, – сказал Великий хан. – А он является ханом вашей Аккйш-тайфы – Танг-Берди-хан. Вот видишь, он не стал к тебе людей посылать, как ты подумал, а приехал сам!

– Что ты говоришь! Значит, ты и есть тот самый Темир-Зан-хан, о котором все говорят? – и старик еще раз оглядел Великого хана с ног до головы, потом повернулся к Танг-Берди-хану: – Да и тебя я не узнал, Танг-Берди. Когда я видел тебя, ты был слишком молод – и я не узнал тебя сейчас. Чего ж это вы сразу не сказали, а позволили мне столько времени по-пусту болтать! – заметался старик, не зная как и чем оказать подобающую честь высоким гостям. – А ну-ка, идемте сюда – посмотрим, чем это мои невестки собираются вас угостить, – стал приглашать он обоих ханов под навес, где был расстелен кийиз и поставлены столики.

– Ты нас извини, Адемей, но нам засиживаться некогда – выпьем айрана стоя и поедем, – сказал Великий хан, беря из рук подростка деревянную чашу с айраном.

– Хорошо, Темир-Зан, – сейчас поступай, как считаешь нужным, но если после того, как сделаете свое дело, не зайдете и не посидите, как и следует гостям, вы меня обидите, – сказал Адемей.

– Если Великий Танг-Эри даст мне такую возможность, я постараюсь тебя не обидеть, Адемей. Как ты и говоришь, как только дело закончим, так мы к тебе в гости и заедем! – сказал Великий хан, за руку прощаясь с этим замечательным стариком. Потом, видно, что-то вспомнив, остановился и спросил:

– Алан, Адемей, у тебя есть сын по имени Зашакку?

– Есть, Темир-Зан, есть, благодаря Небесным Святым.

– А у него есть дочь Кюн-Тыяк?

– Да, есть у него такая дочка-сорвиголова. Еще вчера утром ушла в ханский журт поглядеть на состязания да на разные там торжества, и вот до сих пор еще не вернулась. Да ничего, она ведь не одна ушла, вот-вот должна вернуться, – сказал Адемей.

И тогда Темир-Зан-хан вновь горячо пожал руку Адемею и крепко обнял его. Старик растерянно уставился на Великого хана, ничего не понимая.

– Я поздравляю тебя, Адемей! – сказал Темир-Зан-хан. – По-моему, ты все еще не слышал о том, что твоя внучка Кюн-Тыяк в состязаниях в стрельбе из лука обогнала всех джигитов Алан-Ас-Уи и стала названной дочерью Святого слуги Великого Танг-Эри Сабыр-Зана.

Старик окончательно растерялся и не знал, что и сказать.

– Да что ты говоришь? И ты меня не разыгрываешь? – спросил он, когда пришел в себя.

– А потом Сабыр-Зан сказал, что отдает свою дочь тому джигиту, кто победит в новых состязаниях по стрельбе из лука.

– Да что ты говоришь?! А потом?

– Получилось так, что нашего негодного сына признали победителем. Так что, Адамей, жди сватов от меня!

– Да иди ты! Уж теперь-то ты тоже точно решил меня разыграть. Не поверю, клянусь!

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но действительно это так, Адемей! – сказал Темир-Зан-хан. – Но ты сейчас об этом особо не тревожься – отправляйтесь в дорогу. Мои сваты найдут тебя, где бы ты ни был. Если будете согласны, как только пройдет это тревожное время, за невестой приедут джигиты – на торжествах по случаю победы сыграем и их свадьбу. Этот наш обычай и ты сам, конечно, знаешь.

Растерянный всем услышанным, Адемей, даже и не понимая до конца что говорит, пробормотал:

– Знаю, знаю,.. конечно знаю…

– Хорошо, Адемей, – до свидания. Встретимся на свадьбе! – сказал Великий хан, на прощание еще раз пожимая руку старика. – Извини, пожалуйста, – мы так и не зашли в твой там, но сам видишь, время такое.

– Так выходит, что этот негодный Кичибатыр сам не знает, что болтает – так, да? Мы же ни от кого не бежим? – спросил Адемей, оглушенный необычными новостями, совершенно не понимая, что вообще говорит.

– Ну конечно же! Мы ни от кого не бежим – мы просто очищаем достаточно большую поляну, убирая оттуда людей, чтоб как следует схватиться с тем самым эмегеном, который идет на нас! – ответил Великий хан, направляясь к своему коню, которого держали под уздцы двое джигитов.

Темир-Зан-хан, Танг-Берди-хан, и их негеры исчезли из виду также внезапно, как и появились.

– Коли так – совсем другое дело! А этот негодник Кичибатыр бежим, говорит, – бормотал Адемей, довольный, заходя с улицы во двор…

 

 

XI

 

Даг-Уя с благодарностью нашла свое место под заботливой отцовской рукой царя Дариявуша – уверял всех во время Царского совета в городе Сфарт Мегобаз перед походом. Но это, как теперь стало ясно, в большей степени было мечтой, желанием, а не действительностью – кроме всевозможных начальников, посаженных на государственные должности по большей части самим же Мегобазом, остальной народ почему-то не проявлял особой радости при виде доблестных воинов благодетеля народов, солнцеподобного светоча мира царя Дариявуша. Люди повсюду встречали воинов царя не дарами да танцами, а косыми взглядами.

Во всех четырех сторонах света, кажется, и места уже не осталось, где бы не побывали победоносные львы царя Фарса, они повидали многие народы и племена, но еще нигде не видели такого, чтобы война продолжалась еще и после войны. А здесь, в Даг-Уе, она еще продолжалась – в горах и лесах не счесть разных разбойничьих шаек, которые постоянно нападают на разрозненные группы царского войска, а также на продовольственные отряды и обозы. Да и мирный народ совсем не мирный – даже старики и старухи смотрят на фарсов как на кровавых врагов, нисколько не желая скрывать свою неприязнь. Повсюду, где они бывали, обычно дети стайками бегали за марширующими сотнями, с любопытством разглядывая пестрые наряды чужеземцев, а здесь, в Даг-Уе, дети – и те глядят на фарсов насупившись, исподлобья. Кажется, что здесь все: и люди, и звери, и горы, и реки – все ненавидят фарсов и готовы при первом же удобном случае вцепиться им в горло.

Как бы там ни было, но храбрым воинам царя Дариявуша не удастся, наверное, как думалось вначале, беззаботно, с песнями да играми прошагать по Даг-Уе до Дунай-сая, большой реки, за которой и начинались земли загорских саков. А ведь вот как должно было быть – чтобы царь Дариявуш, гордо восседая на своем белокопытном огненном жеребце, ехал во главе своих храбрых воинов, снисходительно поглядывая по сторонам, а народ Даг-Уи, уже сварив мясо жертвенных животных в огромных казанах, выстроившись по обе стороны дороги, просил бы умолял бы его, говоря: «О, наш царь, соперничающий с солнцем! И ты сам, и львы твои, наверное, притомились в пути – просим, окажите нам честь, сойдите с коней, отдохните немного и отведайте нашего угощения!» А вместо этого армия царя Дариявуша оказалась на самом деле на положении волчьей стаи, окруженной пастухами да их волкодавами: на нее нападают со всех сторон, любым способом стремятся нанести ей удар, нанести хоть какой-то ущерб – при случае убивают воинов, продовольственные отряды чаще всего возвращаются с пустыми руками, а вернее – телегами, а нередко бывает, что и вовсе не возвращаются. Тысячи и тысячи полуголодных воинов, как саранча, опустошают все на своем пути – после прохода армии ни в селах, ни в городах не остается ничего съестного. Воины, о храбрости которых вот уже много лет говорит весь мир, оказывается, могут быть трусами и подлецами: появились случаи бегства из армии, солдаты стали драться меж собой из-за одной овцы, мешка муки или зерна. А в драке, случившейся среди воинов из Согдианы, была пролита кровь – один из них был убит ударом кинжала. Царь Дариявуш, прослышав об этом постыдном поступке, нисколько не колеблясь, повелел поотрубать головы всем участникам драки, а их было двадцать…

Но, как бы там ни было, а через две недели войска Дариявуша вышли к Долай-саю. Позади осталась Дак-Уя, дважды завоеванная, ограбленная и сожженная, но так и непокоренная.

Отдав распоряжение военачальникам завтра же начать переправу, царь Дариявуш зашел к себе в шатер и задумался. Он вспомнил слова Йездивазда, сказанные на Царском совете в городе Сфарт, и какое-то неведомое чувство беспокойства закралось в его душу. Да, это был не страх, а простое беспокойство. Нет, он и не думал о том, что на земле загорских саков он может потерпеть поражение, опозориться, нет – разве есть на свете сила, которая может победить его армию? Нет, такой армии на свете нет! Его беспокоило совсем другое – а что если вдруг, как и говорил Йездивазд, в этой самой Скифии нет ни сел, ни городов, нет даже и армии – что же тогда осаждать, кого побеждать, с кем воевать? С ветром в степи, с деревнями в лесу? Рассказывают, что у загорских саков много скота – лошадей, коров, овец. Конечно, лошади нужны, это хорошо, пригодится и крупный рогатый скот, а вот что делать с овцами? Не погонишь же их в Фарс! А если Скифию тоже сделать одной из сатрапии и брать оттуда лошадей для армии? Ведь если у них нет городов, то и золота, наверное, нет – откуда?

Тут и вспомнил царь свой разговор в крепости Сфарта с Капассией. Он, царь, тогда сказал примерно так: «Сейчас все, кто вокруг нас, – слабее нас. И не дожидаясь, пока они наберутся сил и прыгнут на нас, мы должны сейчас же наброситься на них и покарать. Сперва Скифию, потом Грецию…» «А потом?» – спросил тогда Капассия. И еще – когда он, Дариявуш, сказал, что сильный всегда притеснял слабого – и это закон природы, Капассия живо возразил: «Этот закон – для животных, а мы люди. Люди не должны жить по законам зверей!» Так, кажется, он тогда сказал. Но больше всего запомнились вот эти слова Капассии: «К чему тебе и походы, и войны, когда у тебя в руках прекрасная страна, которая простирается от моря и до моря?.. Что ты ищешь, чего тебе надо?» С того самого времени, как переправились на эту сторону Узкого моря и до сих пор эти слова Капассии не дают покоя ему, Дариявушу. Он даже уже забыл, что эти слова когда-то сказал ему Капассия. «Что ищешь, чего тебе надо?» – иногда кажется, что это недовольно вопрошает с небес сам Святой Ахурамазда, и тогда царь Дариявуш не на шутку пугается. А может быть, эти слова в городе Сфарт устами Капассии говорил ему, царю Дариявушу, сам Великий Ахурамазда, дабы остановить его от неверного шага? И теперь, когда он увидел, что царь все-таки не послушался доброго совета, решил, наверное, сам его образумить и каждую ночь грозно спрашивает: «Что ты ищешь, чего тебе надо?» Однажды, не вытерпев, к царю Дариявушу явился сам Ахурамазда – конечно, ночью, во сне. Дариявуш ехал на своем белокопытном жеребце впереди своего войска по жаркой скифской степи. И солнце, остановившись прямо над их головами, нещадно палило. Дариявуш почему-то подумал: «Что – совсем застыло на месте что ли это солнце? – и посмотрел на небо. Посмотрел и – о чудо! – видит, что солнце все увеличивается и увеличивается: оно падало прямо им на головы! «Наверное, со мной случился солнечный удар», – подумал царь, закрыл глаза и так проехал некоторое время. Потом, открыв глаза, вновь взглянул на небо. Солнце, уже разросшееся до невероятно больших размеров, падало на них! И каким-то странным было это солнце – оно было не круглым, а просто огнем, пламенем. И жаром пышет – вот-вот все вспыхнет в мгновенье ока! Дариявуш, ничего не помня от страха, уставился на падающее солнце, не в силах отвести взор. А солнце спускалось все ниже и ниже, и вдруг оно превратилось в Ахурамазду, который мчался, стоя на огненной боевой колеснице! И лошади, и колесница, и сам Ахурамазда, и его длинная борода, и копье, вознесенное правой рукой – все было огненно-золотым. Пролетая прямо над головой Дариявуша, Ахурамазда грозно крикнул-спросил: «Что ты ищешь, чего тебе надо?» Теряя от страха разум, Дариявуш обеими руками закрыл лицо…

После этого каждую ночь Дариявушу слышется этот грозный глас Ахурамазды: «Что ты ищещь, чего тебе надо?» И нет ему покоя, все ему кажется ненадежным, зыбким. Словно он все еще на том раскачивающемся мосту через Узкое море, а не ходит уже давным-давно по твердой земле, которая его вырастила, выходила и силу дала. Если днем он еще чем-то занят, выслушивает военачальников, жалующихся на Мегабаза, который, как сатрап Даг-Уи, обязан был проходящую по земле его сатрапии армию обеспечить продовольствием, но не делает этого, а потому часто приходится брать продукты из неприкосновенных запасов, ругает Мегабаза и тем самым отводит душу, забывается, то ночью он был беззащитен – нечем было заняться, забыться. Ночью они оставались совершенно одни: он, легендарный, тигроподобный Дариявуш, царь блистательного Фарса, что простерся над многими племенами и землями, касаясь своими крылами снежных гор и теплых морей, и все окрестные страны смотрят с завистью и страхом; и его беспокойное сердце, что постоянно кидает его на коня и заставляет ходить походами на все новые и новые страны и земли; и старейшина всех Небесных Святых Ахурамазда. Правда, Ахурамазда сам не являлся к Дариявушу, но он видел каждый его шаг, знал каждую его мысль в голове. И если случается, что Дариявуш в смятении, не знает, правильно ли поступает или нет, сердце его говорит: «Нисколько не сомневайся – ты поступаешь правильно! Не бойся – копыта твоего удалого коня будут топтать не только степи Скифии, но земли еще многих других стран! Как в Высоком Синем Небе Ахурамазда является первым среди всех святых, так и ты будешь первым среди земных царей! Но тот же час перед мысленным взором Дариявуша появляется огненно-золотистый Ахурамазда из его страшного сна и вновь пристает со своим грозным: «Что ты ищешь, чего тебе надо?» Вот так, то боясь сурового взгляда и строгого голоса Ахурамазды, то с удовольствием слушая увлекательные рассказы своего сердца о богатых и прекрасных дальних землях, и проводит теперь часто ночи без сна царь Дариявуш. Но, что ни говори, сердце его было всегда вместе с ним, было рядом, а Святой Ахурамазда – в Синем Небе, в высокой выси, в далекой дали. И хотя когда они все трое были вместе, Дариявуш вел себя и говорил так, что ничего не сделает такого, что не понравится Великому Ахурамазде, а сердце его знало: когда придет время, когда надо будет, царь Даривуш вновь вскочит на коня и полетит впереди своих храбрых воинов туда, где раскинулись эти чудесные неведомые земли…

Начальник караула кашлянул еще раз да погромче – видно он давно ждал, чтобы царь обратил на него внимание.

Дариявуш довольно долго смотрел на него, ничего не понимая и как бы пытаясь узнать – кто он такой и откуда взялся, но потом, видно, все поняв, вопросительно глянул на него.

– Мегабаз хочет с тобой говорить, о, соперничащий с солнцем!..

– Пусть войдет!

Мегабаз, кажется, был гораздо веселее и смелее, чем в предыдущие дни. Видно, чувство своей вины в том, что армия, ведомая самим царем, при проходе через его сатрапию испытывала немало трудностей, его тяготило, и теперь, когда царь и его непобедимые воины уже прошли земли Даг-Уи, то и он, вероятно, посчитал, что впредь уже не обязан заботиться о чьих-то животных – и это чувство облегчения, конечно же, сказывалось на его настроении и поступках.

Как и принято было среди «семерых братьев», Дариявуш радушно принял Мегабаза.

– Проходи, садись! – сказал царь, показывая на подушки, разбросанные на ковре справа от себя.

– Слава Великому Ахурамазде – мы, наконец-то, дошли до Скифии! – сказал Мегабаз, присаживаясь и затыкая себе под локоть подушки.

Хотя Мегабаз и происходил из уважаемого старинного фарского рода, но внешностью он больше походил на человека из Суу-Эра или Баба-Эли – несколько скуластое широкое лицо, толстые губы. Ничего в этом, конечно, удивительного нет – ведь многие века люди Суу-Эра и Баба-Эли властвовали над многими окрестными народами. В эти времена и осели многие из них среди других племен и народов, став владетелями обширных земель да правителями целых племен или народов. Кто знает, Мегабаз тоже, наверное, является потомком одного из таких людей. Но, как бы там ни было, а сердце Дариявуша все еще не причисляет Мегабаза к «семи братьям» – до сих пор считает, что тот присоединился к «братьям» не по совести, по велению своей души, а из каких-то корыстных соображений, по хитрости. Но об этой особой позиции царского сердца, конечно, нисколько не догадывался ни сам Мегабаз, ни остальные «братья», так как Дариявуш хранит это в тайне, а по его поступкам тоже ничего не заметишь. И сейчас тоже.

– Слава Великому Ахурамазде и всем Небесным Святым! – сказал и царь, не зная что еще сказать – он никак не мог понять цели столь раннего появления Мегабаза – совет с военачальниками был назначен на вечер, после наступления темноты, когда будут прекращены работы по подготовке к переправе.

– Мы как и прежде? – неожиданно спросил Мегабаз.

– Конечно как и прежде! – ответил Дариявуш, несколько оживившись: ведь после такого вопроса речь должна пойти о чем-то очень важном, имеющем большое государственное значение – о чем же, интересно, хочет сейчас с ним поговорить Мегабаз?

– Почему Капассии нет с нами? – спросил Мегабаз.

Дариявуш бессмысленно уставился на него – он не знал, что и ответить, настолько был удивлен. Интересно, а какое Мегабазу до этого дело – здесь ли Капассия, нет ли его? Но, так как между «семерыми братьями» не должно быть никаких неясностей и недомолвок, то на прямой вопрос и Дариявуш решил ответить прямо.

– Он не одобрял моего намерения идти походом на Скифию, и поэтому я не взял его с собой.

– Аха! Значит, не одобрял! Почему-же, интересно? Об этом он ничего не сказал, конечно.

– Почему же – говорил. По его мнению, теперь мы должны думать не о войнах и походах, а о том, как лучше устроить мирную жизнь в нашем государстве. Говорил, что войны и кровопролития ничего хорошего человечеству не дают, да и небесные Святые якобы это не одобряют, а потому нам следует остановиться.

– И ты говорил ему! – воскликнул Мегабаз таким голосом, словно Капассия играючи обвел его, Дариявуша, как ребенка, вокруг пальца в решении какого-то сверх важного государственного дела. – Ведь корни рода Капассии тянутся в степи загорских саков, в Скифию, и конечно-же, он не мог пойти с огнем и мечом на земли своих предков! Его сердце – не сердце сына Фарса, а сердце сака, скифа. Он и сам сак! Если б мы пошли походом в Грецию – вот тогда и он с удовольствием пошел бы с нами!

– Он не хотел, чтобы мы пошли войной ни в Скифию, ни в Грецию, ни в какую-либо другую страну. Он не был доволен и тогда, когда я отправил тебя в Даг-Ую.

– Почему-же, интересно? Наверное, не очень-то хотел, чтобы имя мое прославилось как имя победоносного военачальника. Капассия хочет, чтобы воздавали почести только ему одному. Я давно его понял. Может, ты слишком уж доверяешь ему? Отправляясь в поход, ты вручил половину страны в его руки. Как бы не случилось что-то неприятное.

В Дариявуше все возмутилось – еще ни от одного из «семи братьев» он не слышал столько подлых слов и намеков по адресу другого «брата». Что там есть у каждого в глубине души – этим, если говорить правду, Дариявуш вовсе и не интересовался, считая, что они все друг с другом искренни в своих отношениях, и радовался этому. Но, как бы там ни было, до сих пор еще не приходилось слушать доносы «братьев» друг на друга. И вот сейчас, когда выслушал слова Мегабаза о Капассии, у Дариявуша от возмущения внутри все закипело, его аж стало лихорадить – он долго сидел как статуя, не в силах ни сказать что-нибудь, ни шевельнуться. Он совершенно не знал о том, что пальцы его правой руки настолько крепко сжимали рукоять кинжала, который почему-то оказался в его руках, когда вошел Мегабаз – снял, наверное, да не успел повесить – что они побелели. Когда прошло помутнение разума, и он стал способным более или менее разумно поступить, первой мыслью, что пришла в голову, была: одним взмахом снести голову этой свинье и велеть выбросить его тело собакам. Но первый порыв его возмущенной души был остановлен холодным рассудком – как он, подлец, осмелился чернить имя человека, который совсем недавно спас его от верной гибели – надо было это узнать. Вот потому-то царь, собрав всю свою волю, сдержал себя и, делая вид, что глубоко задумался, молча сидел, лишь слегка покачиваясь взад-вперед.

– Да нет, не должен, все-таки, Капассия поступить дурно, – сказал Дариявуш, радуясь тому, что голос ничем не выдает того, что творится в его душе.

– Э-э-э, друг мой! Да ты, я вижу, до сих пор еще как следует не знаешь что такое человек! Из всего живого на земле человек – это самое подлое, самое вероломное, самое хитрое существо! Вчера он был тебе другом, а сегодня – уже враг; ты, пожалев его, протягиваешь ему, голодному, пищу, а он – откусывает тебе руку! На этом свете кроме самого единственного и Великого Ахурамазды никому не верь, – и даже своему родному брату!

«Да, конечно, если все люди такие же, как и ты, то, естественно – никому не следует верить!» – подумал Дариявуш, а сказал:

– Ну, что ты, Мегабаз – ты уж чересчур! Теперь, если и Капассии не верить, то кому же тогда верить?

– Никому, а Капассии – тем более! Понимаешь? Мы сейчас идем войной на Скифию – а ты оставил в его руках половину страны. А вдруг…

– К чему сейчас эти разговоры, Мегабаз? Если даже я и совершил ошибку, ведь мы уже ничего поделать не можем. Не возвращаться же нам назад?

– Я поделился с тобой своей тревогой, хоть немного облегчил свою душу, ну а ты поступай как хочешь. Ты ведь кажется царь, в конце концов!

«Не торопись, друг мой, я тебе еще покажу я кажется царь или же настоящий царь!» – подумал Дариявуш. А вслух сказал:

– Ты как-то странно разговариваешь – как будто до всего этого тебе и дела нет. А ведь ты – один из столпов государства! Коль ты сумел заметить что-то такое, что угрожает благополучию и спокойной жизни государства – то будь добр задуматься и над тем, как предотвратить ущерб государству, как исправить дело!

– Хорошо, раз настаиваешь, скажу – надо, хотя бы, убрать Капассию с этой большой должности. Должность сатрапа – и то слишком много для него! А по-мне – так его следовало лишить и должности сатрапа. Есть, мол, у тебя и земля, и богатство – вот и живи себе на здоровье.

– А кого же тогда на твое место сатрапом Даг-Уи?

– Что – меня прогоняешь? – сделав удивленный вид, спросил Мегабаз, хотя сам прекрасно знал смысл вопроса царя.

– Но место Капассии никого, кроме тебя, достойного, я не вижу, ну, раз так, то ведь на твое место надо же кого-то найти?..

– Хоть и молод еще, но Мардоний очень умный и смелый человек – поставь его, не ошибешься, – решительно сказал Мегабаз.

Он, лиса, конечно прознал откуда-то о том, что Мардоний и дочь Дариявуша любят друг друга, и вероятнее всего, после скифского похода будет сыграна их свадьба – и Дариявушу будет приятно слышать хвалебные слова о своем будущем зяте.

– Не слишком ли он еще молод для такой большой государственной должности? – спросил царь, скорее просто так, машинально, для виду, чтобы лишь что-то сказать, а сам в это время думает только об одном – когда и как снести голову этого негодяя?

Из «братьев» здесь находится только один Бардия, может, следует все ему рассказать, так, мол, и так, Мегабаз пытался нас рассорить, тем самым нарушил нашу клятву и лишь после этого отрубить ему голову? Или же сказать своим караульным, и пусть Мегабаз каким-то образом «трагически» погибнет? Нет, нельзя, чтобы поползли какие-то подозрительные слухи – надо обо всем сообщить Бардие, чтобы потом и другие знали, за что именно поплатился Мегабаз. Да и уроком это будет для остальных шести «братьев» – не следует доносить друг на друга, не следует друг другу желать ничего плохого, не следует нарушать клятву, данную на крови…

– …Если человеку уже двадцать-двадцать пять лет – он уже не молод, он – зрелый муж, – говорил Мегабаз и ему показалось, что царю действительно приятно слышать это.

– Хорошо, Мегабаз. Я обо всем этом поговорю и с Бардией, и с другими нашими соратниками. Как все посчитают нужным поступить – так и сделаем. Хорошо?

– Поступай как считаешь нужным. Да, я хотел тебя еще о чем-то попросить.

– Говори, говори! – подбодрил царь Мегабаза, как бы давая понять, что после такого откровенного «братского» разговора он не может ни в чем отказать ему.

«Клянусь, а тебе приятно, оказывается, слышать хвалебные песни о своем будущем зяте!» – с удовольствием отметил про себя Мегабаз и стал излагать суть своей просьбы.

– Мы все знаем – каждая сатрапия обеспечивает продовольствием царских воинов, находящихся на ее земле. В течение двух недель, пока твои доблестные воины находились на земле Даг-Уи, я, как сатрап на этой земле, делал все, чтобы обеспечить их пропитанием.

Теперь, когда мы уже вступаем на землю Скифии, я прошу тебя освободить меня от этой тяжелой обязанности – теперь, как и принято, пусть военачальники сами заботятся о пище своих воинов.

– Хорошо, – ответил царь. – О чем разговор – уж теперь-то ты такими делами заниматься не будешь, конечно. Не думай об этом.

После завершения Царского совета Дариявуш задержал Бардию и Мегабаза.

– Мы должны поговорить об одном деле, – сказал царь, когда они остались одни втроем.

– Это о чем мы должны поговорить? – удивился Бардия. – Мы же, мол, обо всем важном только-что обстоятельно поговорили на совете.

– Мегабаз одним делом сильно встревожил меня – вот об этом и поговорим, – сказал царь. – Расскажи и Бардии, Мегабаз, то, что ты мне рассказал.

– А что там рассказывать? – сказал Мегабаз. – Мы забрали с собой почти что всех хороших воинов. А в руках у Капассии осталась не только половина страны, но и достаточно большое количество воинов. Сейчас в государстве нет человека, обладающего большей должностью и большими силами, чем он. Мы идем войной на Скифию. А Капассия по происхождению сак, скиф. А если говорить правду – так он сак или скиф, что одно и то же. Что может случиться, если ему взбредет в голову что-то неладное, нехорошее? Это меня тревожило, вот об этом я и рассказал Дариявушу.

– Нехорошая мысль приходит в голову нехорошего человека. Подлая мысль, чего ты так опасаешься, Капассии и в голову не придет. Разве можно по такому глупому поводу вообще заводить разговоры? – сказал, нисколько не поколебавшись, Бардия. – Ведь и сын его с нами – хотя бы об этом вы подумали?

– Когда человек ступает на кривую дорожку, он не особенно-то думает о сыне да о брате. Ничто не остановит его от задуманного! – сказал уверенно Мегабаз, делая вид, что несказанно удивлен столь беспечным отношением Бардии к такому важному делу.

– Капассия никогда не станет на кривую дорожку – вот это-то я знаю твердо! – отпарировал решительно Бардия.

– Капассия – скиф – вот это-то я тоже твердо знаю! – заявил не менее решительно Мегабаз уже нетерпеливо. – А мы идем войной на Скифию. А вы, если уж говорить правду, ушли в поход, вручив государство в руки скифа! Как вы не понимаете опасность этого? О, Великий Ахурамазда! Скажи им что-нибудь!

– Хорошо! Скажи тогда – что нам делать? – горячо спросил Бардия, и Дариявуш аж вздрогнул от удивления – и Бардия, кажется, как и он, хочет знать до конца темные замыслы Мегабаза!

– Вот тогда, когда ты будешь завоевывать Скифию, один скифский молодец без особого труда возьмет Фарс – вот тогда я и спрошу у тебя: «Скажи, Бардия, что надо делать?» Да делай что угодно, но только чтобы Фарс не оказался в руках Капассии! Пусть хотя бы не будет он на такой большой должности.

– Уж если б в мою душу закрался такой страх, я с ним долго церемониться не стал бы, Мегабаз, – мигом снес бы ему голову!

– А зря, между прочим, не закрадывается в ваши души страх! Это – дело нешуточное! – воскликнул Мегабаз. Я рассказал вам о том, что тревожило меня. А если вы беспредельно доверяете Капассии и считаете, что я попусту поднимаю тревогу, то поступайте как считаете нужным. Но я предупреждаю вас – Капассия, тот Капассия, которого я знаю, еще заставит вас кусать локти!

– Хорошо, – сказал Дариявуш, который до этого особо не вмешивался в спор своих «братьев». – Завтра вечером об этом деле мы что-то окончательно решим. А до этого хорошенько подумайте – есть ли какой-то способ, чтобы убрать из наших душ ту тревогу, что поселил в них Мегабаз. И я тоже подумаю, – этим царь давал знать, что хочет остаться один.

Когда ушли оба военачальника, царь малость подождал и послал гонца за Бардией.

– Ну что – подумал? – спросил Дариявуш, как только показалась голова Бардии!

– Ты же сказал, что поговорим об этом завтра вечером! – удивился Бардия. Мне абсолютно нечего думать – я доверяю Капассии как и себе: никогда в его голову не придет подлая мысль!

– Ну и что?

– А что ну и что?

– Как а что? Мегабаз почти прямо говорит, выдумывая, конечно, какие-то мистические причины, что необходимо отрубить голову Капассии. А ты что скажешь по этому поводу?

– А я говорю – нет! Если хочешь отрубить голову Капассии – отруби и мою: я не более предан тебе, чем Капассия!

– Ну, раз началась игра с головами, по-моему, по крайней мере должна все-таки слететь хотя бы одна голова! Если два брата с мечами в руках кидаются друг на друга, голова одного из них все-таки должна слететь. Разве не так?

– Так, наверное.

– Что же тогда нам делать?

– Царь – ты, ты и решай. Но я хочу сказать еще раз – если собираешься отрубить голову Капассии, то руби и мою. Если не веришь ему – не верь и мне!

Казавшийся до сих пор вполне встревоженным и задумчивым, Дариявуш вдруг улыбнулся и хлопнул Бардию по плечу.

– А ты, как я погляжу, и впрямь встревожился! – сказал он. – Можешь ни на миг не сомневаться – я знаю, что Капассия на на какие подлости не пойдет, я полностью ему доверяю. Но я, если говорить правду, немного удивлен тем, что ты, нисколько не задумываясь, так горячо за него заступился, прямо стал горой! Я даже малость позавидовал Капассии – какое счастье, иметь такого друга!

– Почему ты так говоришь? Я за каждого своего брата, с которым породнился перед Ахурамаздой, поклявшись на крови, готов и жизнь отдать! – горячо сказал Бардия. Потом как-то сразу потух и тихо добавил: – Боюсь, что после сегодняшнего не смогу относиться к Мегабазу, как к брату.

– Мне тоже очень жаль, что так случилось, жаль Мегабаза. Ну что поделаешь: быть братом, оказывается, – тоже нелегкая ноша. Не смог, бедняга, выдержать эту тяжесть – теперь он не брат нам.

Бардия грустно взглянул в глаза Дариявушу – тот не отвел своего взгляда в сторону…

– Будьте бдительны, усильте караул! – повелел царь Дариявуш, провожая Бардию. – Не очень-то, видно, покорился народ Даг-Уи – как бы в ночной темноте не случилось чего-нибудь.

– Хорошо, будет сделано! – твердо заверил царя Бардия.

…Рано утром, когда еще и солнце-то не взошло, в царский шатер зашел перепуганный начальник караула.

– Что случилось? Почему так рано? – спросил царь.

– Прости, мой повелитель, соперничащий с солнцем – я принес горькую весть, сегодня ночью дакийские разбойники каким-то образом пробрались к шатру Мегабаза, убили и караульных, и его самого тоже!..

 

 

XII

 

Царь Дариявуш стоит перед шатром, крытым пурпурным шелком, на высоком холме у правого берега Долай-сая и с нескрываемым удовлетворением наблюдает за тем, что происходит перед его глазами. Здесь, где Долай-сай разделяется на два рукава, греческие купцы Ионии построили великолепный мост для переправы царских воинов. И тут они пользовались тем же способом, каким они строили мост там – через Узкое море – настлали толстые доски через поставленные бок о бок суда. На доски насыпали землю, чтобы лошади не пугались, и по бокам сделали перила.

Иногда к подножию холма подъезжают гонцы и, спешившись здесь, взбегают к царскому шатру, – они докладывают царю о том, что войска такой-то сатрапии начали переправу. Тогда один из военачальников из окружения царя – тот, чьим войскам скоро настанет черед переправляться, – отпрашивается у царя, сбегает к подножию холма, лихо вскакивает на коня и галопом мчится к своим героям – воинам.

Уже пятый день и днем, и ночью переправляются на ту – сакскую сторону – прославленные воины царя Сияющего Фарса, а войск на этой стороне все еще много. Навряд ли они все сумеют переправиться и завтра. Но царь не будет ждать здесь, пока все не перейдут на ту сторону. Царь, как и всегда, будет возглавлять конную гвардию, воинов, которых все называют царскими львами, а они совсем скоро должны начать переправу. Сейчас переходят последние тысячи фригийских пеших воинов.

Вот подъехал еще один гонец. Как и все, у подножия холма он лихо соскочил с коня и мигом вбежал вверх.

– Мой царь! Твои львы, возглавляемые Йездиваздом, ступили на мост! – радостно, весь так и сияя, сообщил молодой воин, как будто они идут не на войну, а отправляются на свадьбу.

– Хорошо! Спасибо, молодец, за добрую весть! – похвалил царь, не удержавшись и сам, молодого воина. – Передай от меня привет храброму Йездивазду!

– Будет сделано! – воскликнул воин, бесконечно гордый тем, что разговаривал с самим царем Дариявушем, и кинулся обратно вниз.

Мардоний подошел к царю, поклонился.

– Мой царь! Прошу дать разрешение своим бесстрашным львам совершить прыжок на ту сторону реки! – торжественно попросил он.

– Хорошо, Мардоний! – ответил царь. Потом, повернувшись к Бардии, сказал: – Ты остаешься здесь до окончания переправы, а я перехожу на ту сторону!

– Да благословит этот шаг Великий Ахурамазда! В добрый путь! – напутствовал царя Бардия.

Царь и Мардоний стали спускаться с холма, вслед за ними потянулись некоторые военачальники, воины царской охраны.

Пршло немного времени, и вся окрестность огласилась приветственными криками тысяч и тысяч воинов – это на мосту на белоногом огненном жеребце показался сам царь Дариявуш. Чуть позади царя на огромном темно-коричневом коне едет Мардоний, сверкая позолотой своего греческого шлема. А за ним по-парно «царские львы» – самые храбрые сыны знатных родов Фарса.

Через три дня, когда все воины переправились на сакский берег, царь Дариявуш созвал совет военачальников.

– Мои бесстрашные львы! – сказал царь, начиная совет. – Если этот наш поход завершится успешно, то все народы и племена убедятся на деле, что Царство Фарское – это хребет мира всего! А если это случится, если племена и народы поймут и примут царственную суть Фарса на земле – тогда все будет хорошо: народы перестанут грызться друг с другом из-за земли и воды, и все они под сенью Великого Ахурамазды будут мирно жить и работать на земле. И под отцовской опекой Царства Фарского каждый человек найдет возможность счастливо устроить свою жизнь. А если все-таки найдутся какие-то негодяи, которые вознамерятся помешать нам построить на земле вот такую мирную и счастливую жизнь, то вы, мои львы, я уверен, сможете их призвать к порядку. Как я и сказал, этот поход – не простой поход, он должен показать всем племенам и народам, что ваши мечи – не обычные мечи, а мечи, врученные вам самим Великим Ахурамаздой и всеми Семью Бессмертными Небесными Святыми с тем, чтобы вы установили на земле порядок и спокойствие!

Собравшиеся на совет военачальники несколько растеряны – они не понимают, почему это их обычно практичный и не очень-то суеверный царь стал вдруг часто упоминать Небесных Святых, к тому же они не очень понимали, что на самом деле означают эта счастливая мирная жизнь на земле и какой-то порядок. Раз мы в походе, раз завтра надо вступать в войну – то о чем еще можно говорить, как не о героизме, мужестве и чести воина? Кому сейчас нужны эти разные племена и народы, да и весь твой свет? Что с ним – он забыл, что выступает перед испытанными, многое повидавшими военачальниками, а не перед простым людом?

Но вот царь далее продолжил свою речь, и собравшиеся наконец начали догадываться о том, что этот поход задуман, видно, не только с целью приобрести золото и богатство. Главная цель похода, вероятнее всего, другая: сгрести все народы – вместе с их имуществом, золотом и землей! – под руку царя Фарского. Военачальники, все более и более обогащавшиеся после каждого похода, чем больше вникали в суть мечты своего царя в этом походе, тем все яснее и яснее осознавали, что им на этот раз ни к чему особо о чем-то мечтать. Потому что мечты их царя на этот раз, как звезды в небе, были слишком далеки – кто до них дотянется?

… – Вот отсюда, с этого места, мы пройдем через степи, пустыни и горы и дойдем до Каспия, покоряя на своем пути все племена и народы, да так, чтобы они впредь не осмеливались поднимать против нас оружие. Потом, за Каспием, еще разок возьмем за горло заморских саков, дабы и они стали тихими да покладистыми, и так вернемся домой, – говорил царь Дариявуш. – Возможно, кое-кто, заметив, что мы ушли в дальний поход, захочет, воспользовавшись нашим же мостом, напасть на наши земли, а потому мы, уходя, должны уничтожить мост. Конечно же, за Каспий мы отправимся лишь тогда, когда полностью усмирим здешних саков, но мост все равно следует разобрать, чтобы его не было. Такова цель нашего похода. Кто что хочет сказать? Сможем ли мы достичь нашей цели, хватит ли у нас сил? – и с тем царь Дариявуш обвел взглядом своих военачальников.

Большинство военачальников были бывалыми воинами, участвовали во многих сражениях во всех концах света и прекрасно знали – воевать с кочевниками всегда в стократ неприятнее, чем с оседлыми народами. Но они также хорошо знали и характер своего царя – говори, не говори, а он всегда будет делать только так, как ему самому захочется. А потому – какой толк говорить, давать какой-то совет? Как говорит царь Дариявуш, им предстоит пройти до Каспия, а там, обогнув море, вернуться к своим родным очагам. Но ведь этот путь просто так, без войны, – и то нелегко пройти. А ведь никто им этого не позволит – спокойно пройти до Каспия. Кочевники – дикие народы, они никогда не были спокойными, как бараны. А раз так, то стычки, нападения, схватки, битвы не кончатся и до последнего дня похода – все время придется воевать. К тому же царь не намеривается просто так пройти этот путь походным маршем, он хочет усмирить, приручить, взять под свою руку все встречающиеся на этом пути племена и народы, хотя и не имеет ясного представления о численности и силе этих народов и племен. Конечно, решиться на такое может только смелый, мужественный человек. А если это вдруг окажется не смелостью и мужественностью, а простым легкомыслием?

– Почему молчат мои храбрые львы? – спросил царь, с нескрытой иронией в голосе.

Но львы, видно, давно привыкли к кнуту дрессировщика – они молчали. Тогда попросил слова греческий купец Гестий, диктатор города Милет, руководивший возведением моста и через Узкое море, и моста здесь, через Долай-сай. Царь дозволил ему сказать слово.

– Мой царь, соперничащий с солнцем! – начал Гестий. – Это так – у меня нет воинского опыта, но как бы мы, живущие на земле, не мечтали и не строили всякие планы и не стремились бы их исполнить, а дело все-таки, по-моему, делается так, как предопределили Небесные Святые. Если я говорю не так, прости меня, мой царь, но а если вдруг через некоторое время мост понадобится тебе же самому и твоим храбрым воинам? Мы все, конечно, знаем, что никакая человеческая сила не сможет преградить дорогу твоим победоносным воинам, но а если вдруг появится какая-то нечеловеческая сила, препятствие? Скажем, земля разверзлась, невозможно не объехать, не перейти? Или встретятся сплошные, непроходимые болота? Или вырастет лес на пути, а между деревьями невозможно пройти не только человеку, но и мыши? Или же степь вдруг станет морем огня? Если случится что-нибудь такое, то это ведь будет означать, что Небесные Святые хотят отвратить от тебя беду, а потому призывают тебя вернуться назад. Разве не так? А если так, то тогда ты, мой повелитель, обязан будешь исполнить пожелания Небесных Святых, и тебе придется вернуться назад.

Все знают о благосклонном отношении царя Дариявуша к ученым да мастеровым людям, к купцам да ремесленникам, но сейчас, видно, царю не понравились мрачные пророчества Гестия перед самым началом похода – глаза его потемнели и сузились, как у тигра перед прыжком. И Гестий сам, наверное, заметил, что царь недоволен его словами – и он поступил именно так, как и сиганувший в лес марал, почуявший запах тигра и хорошо понимающий, что игра с тигром – это игра со смертью: он резко сменил тональность своих предположений.

– Или же, мой повелитель, через два-три дня вдруг твои воины найдут несметные сокровища, которых следовало бы как можно скорее доставить в твой дворец, в Персополь? Но чтобы там ни случилось, я считаю, что мост надо сохранить, хотя бы на какое-то время. Нас, остающихся здесь, возле моста – тоже немало, мы могли бы охранять мост и даже отбить приступ какой-нибудь шайки разбойников, если б они вздумали напасть. Ты сам, великий царь, установи какой-то срок – месяц или два месяца, – и если к этому сроку вы не вернетесь, мы убедимся в том, что вы уже прыгнули в сторону Каспия. И тогда мы, согласно твоему повелению, разберем мост и отправимся обратно к себе в Ионию.

Пока Гестий говорил, вспышка недовольства, появившаяся в начале его речи, прошла, и царь Дариявуш, поразмыслив, пришел к выводу, что грек, скорее всего, прав. Припомнился и великий царь Куруш. Его имя люди произносят вместе с именами Небесных Святых – так глубоко все его уважают до сих пор. А погиб так бесславно и совсем по пустячному делу. Когда до него дошла весть о том, что взбунтовались заморские саки, он, вместо того, чтобы послать одного из своих военачальников с повелением подавить бунт, а главарей бунтовщиков – повесить, сам поехал туда. Видно, он с собой взял не так уж много воинов – терпит поражение, попадает в плен и гибнет. А когда отправлялся, то, конечно же, намеривался, наверное, быстро усмирить бунтовщиков, казнить главарей в устрашение другим, а всех остальных отругать по-отцовски, пригрозить, что в следующий раз, если что-нибудь подобное произойдет, то он может и всерьез рассердится, и потом вернуться домой. Он, бедный, даже и предположить не мог, что так бесславно сгинет в песках этой проклятой Согдияны. «Заморские саки, загорские саки, – подумалось с чего-то Дариявушу. – И эти – саки, и те – саки. И Куруш – царь, и я – царь. Царь Куруш отправился, чтобы влепить пощечину сакам, да так, чтоб искры из глаз посыпались дабы проучить их, а получилось так, что саки только раз его ударили – и вогнали в песок! Я тоже отправился как следует отлупить загорских саков и сделать их своими слугами, а вместо этого может случиться так, что они меня…» – дойдя до этого глупого сравнения, мысль Дариявуша стремглав бросилась в другую сторону, точно газель, завидевшая тигра…

Когда царь Дариявуш отвязался от этих глупых мыслей, пришел в себя и огладелся, то увидел, что Шарваз-буря уже стоит и просит дозволения сказать слово. Царь, слегка махнув рукой, разрешил говорить.

– Мой царь! – начал как и многие Шарваз-буря. – Твои львы пройдут через эти степи, и люди, хоть раз увидевшие их, никогда не осмелятся напасть на мост, который построил ты. Никто к нему и близко не подойдет – это ясно. А потому, как говорит Гестий, если вдруг перед нами возникнет какое-то непреодолимое природное препятствие или же найдем несметные сокровища, и нам понадобится вернуться назад – тогда что? – но, сказав так, Шарваз-буря вдруг гордо вскинул голову и продолжил: – А вообще-то нам не стоит сейчас тратить время на разговоры о мосте. Если мы собираемся прыгнуть на ту сторону Каспия и оттуда вернуться на родину – мост нам вовсе и не нужен. Но в одном, по-моему, Гестий прав – пусть месяц подождут, и если мы не вернемся через месяц, значит мы уже прыгнули за море. И тогда пусть поступают как хотят. А пока мост пусть будет.

Говорившие после Шарваза-бури тоже считали, что мост на некоторое время следовало бы сохранить. Конечно же, никто из них и не намекал на то, что мы, мол, можем и поражение потерпеть, и тогда мост может многим из нас спасти жизни, но думать-то, само собой, все об этом и думали. Цепкий ум царя Дариявуша без особого труда определил суть дела и то, что тревожило многих, немного поколебало и самого царя – он начал понимать, что на какое-то время мост следует сохранить.

В конце совета царь выступил еще раз.

– Мои бесстрашные львы! – сказал он. – Единым прыжком, преодолев два моря, вы оказались здесь, в Азии[97] – на земле загорских саков. Здесь, усмирив саков или, как они сами себя называют, асов, да так, чтоб они сами с удовольствием нашли бы себе приют на веки под теплым заботливым крылом Отечества нашего – Фарской державы, вы вторым своим прыжком окажетесь на той стороне Каспия. Там вам, видимо, придется дать хорошую пощечину заморским сакам, дабы они навсегда усмирили свой норов[98] и чтобы, став на колени и преподнося нам щедрые дары, попросили прощения. Вот после этого-то мы все и вернемся в свое Отечество, к своим родным очагам. И конечно же, как и всегда, вы не вернетесь домой с пустыми руками, точно так же и ваши храбрые рыцари – не бойтесь, уж между четырьмя-то морями мы найдем вещи, с которыми, как с подарками, нам не стыдно будет показаться перед родными и близкими. А мост – ладно уж, раз вы все настаиваете, – пуст пока стоит, не будем разбирать, – сказал царь. – Слышишь, Гестий? Пятьсот воинов-греков из Ионии мы оставляем здесь, в твоем подчинении. Вы будете охранять мост. Здешние саки, теперь мы это точно знаем, делятся на пять сатрапиев. Чтобы покорить одну сатрапию пусть нам понадобится неделя. Пять сатрапиев – где-то месяц. Если же из других племен, соседних с саками, кое-кто захочет поднять голову – две недели отведем и ему. Итого – пусть будет два месяца. За эти два месяца мы должны усмирить и саков, и их соседей, которые вздумают помочь им, заступиться за них. Если через шестьдесят дней мы не появимся, и о нас ничего не будет слышно – значит мы уже прыгнули на ту сторону Каспия. После этого ты должен разобрать мост и вместе со своими воинами вернуться в Ионию. Всем своим землякам-купцам, давшим свои корабли нам на время похода, объявишь от моего имени благодарность.

Завтра – отдых после завтра – выступаем. Еще раз предупреждаю – пищу расходуйте очень бережно. Постоянно имейте и запас воды – мы неожиданно можем оказаться в пустыне. Я все сказал. Вы все можете идти к своим делам.

После совета в царском шатре остались младший брат царя Артабан и Бардия. Это давняя привычка Дариявуша – откровенно советоваться с близкими людьми, совершенно забыв о том, кто – царь, а кто – нет.

– По поводу того, что я сразу же с начала не сказал вам главную цель этого похода – прошу вас, не обижайтесь: я боялся, что вы все, обединившись, не пустите меня. И в особенности после беседы с Капассией. Он был решительно против этого похода, хотя тоже не знал мою главную цель. И даже пытался остановить меня. Но я уверен – поступаю правильно. И вы сами хорошо знаете – с давних, очень давних времен эти самые загорские саки не давали покоя и Мадийскому царству, и Фригийским царствам – Лидии, Киликии, Карии, Каппадокии, Ассирии. Правда раньше, когда эти земли принадлежали другим, набеги саков были даже нам на руку – ослабляли наших врагов-соседей. Теперь все эти земли принадлежат нам. И мы просто обязаны отучить их ходить походами на наши земли. В наше время никого никогда не убедишь по-хорошему, что не следует поступать плохо. Золото и сила – только они и верховодят в этом мире: они могут все – и добро сделать, и зло. Мы не можем, да и не хотим ежегодно давать золото сакам только за то, чтобы они нас не беспокоили. Но тогда мы должны сделать так, чтобы они никогда не осмелились совершить набег на земли нашего государства. Вот с такой целью я и отправился в этот поход. Я думаю так: поставить на колени здешних саков, усмирить их и принудить давать ежегодную дань, а потом отсюда же сразу же прыгнуть на спину заморских саков, подмять их как следует, чтоб впредь никогда не смогли бы выпрямить спину – и только после этого вернуться в Отечество. Если этот поход закончится так, как я задумал, то вокруг нас уже никогда не будет, кто бы посмел нам возразить. Тогда непокорными останутся только греки. Но вы и сами хорошо знаете – уж потом-то без особого труда одной только хорошей затрещиной можно будет поставить на колени: ведь они, разделившись на мелкие царства, постоянно грызутся меж собой, так что уже и без нас они еле стоят на ногах. Только во время одного единственного похода можно будет развалить и растоптать все эти карликовые греческие царства-государства. После этого на весь мир, что мы знаем, придет спокойная, счастливая жизнь. Кто знает, возможно, что в этом подлунном мире так и начнется Золотой век.

Вот – сами видите, я не жажду кинуть весь мир к своим ногам и, попирая его, гордо этим бахвалятся, как думает Капасия. Если по согласию Семерых Бессмертных Небесных Святых и с благословения самого Великого Ахурамазды на свете начинается Золотой век, то, возможно, сам Ахурамарза хочет, чтобы я объединил в одну семью все народы мира и прекратил войны и кровопролития. Ведь недаром же он сделал меня повелителем стольких народов и племен и властелином столь многих царств и земель! – Вот с какой мыслью и надеждой я начал этот поход, надеясь, что этим самым я выполняю волю Небесных Святых. Вот это-то и является моей путеводной звездой, которая освещает мой путь.

Кончив свою речь, Дариявуш, высоко подняв голову, воззрился на Артабана и Бардию, как бы давая возможность им понять высокую небесную цель его действий и тоже возгордится этим, так как волею судьбы они стали его соратниками в этом судьбоносном для всего мира историческом походе. И Артабан, и Бардия, пораженные услышанным, так и остались стоять на своих местах, не в силах что-либо сказать. Как ветры-бродяги, дующие со всех сторон, не дают покоя деревьям, растущим на открытой поляне, так и разные чувства, нахлынувшие со всех сторон – и радость, и испуг, и удивление, и сомнение – сбили с толку и Ардабана, и Бардию: от разнообразия мыслей у них закружились головы.

Все знают – прежде чем начнется Золотой век, сам Великий Ахурамазда отправит на Землю в качестве первого царя наступающего вечного Золотого века человека справедливого и доброго, красивого и душой, и телом, и он, этот небесный посланник, должен уничтожить в мире людей вражду и войны, зависть и злобу, возвысить справедливость, честь и доброту. Если это так, то выходит, что Дариявуш – царь, которого выбрал и посадил на трон сам Великий Ахурамазда! И это действительно кажется так – разве не обрели мирную и спокойную жизнь многие народы и племена, собравшиеся под сенью отцовской заботы Дариявуша в единое и процветающее Царство Фарсское? Да, это так! Кто скажет, что на земле был царь более мудрый и справедливый, более добрый и красивый, чем Дариявуш? Да, наверное, так и есть – выбор Великого Ахурамазды, видно, пал именно на Дариявуша, чтобы он и начал Золотой век на Земле. Великий Ахурамазда сделал так, чтобы об этом каким-то образом догадался и сам Дариявуш…

– Почему молчите? Вы что – не одобряете мои намерения? – спросил несколько озадаченынй Дариявуш.

Артабану и Бардии показалось, что это сам Великий Ахурамазда спросил их так: «Вы что – не одобряете мои намерения?» – и постарались ответить поскорее.

– Каждое твое слово словно окутано святым светом Ахурамазды – они несут истину, радость и просветление! – воскликнул просиявший Бардия. – Когда я по-настоящему понял твои мечты, твои намерения, то окончательно уверовал – такие прекрасные помыслы не могут прийти в голову простому смертному, о них может думать только тот, кого избрал сам Великий Ахурамазда и кого благословили все Семеро Бессмертных Небесных Святых. О, Дариявуш! Все Семеро Бессмертных Небесных Святых избрали тебя царем, с которого и начнется на Земле Золотой век! Теперь каждый твой шаг, каждое твое дело – это шаг Великого Ахурамазды, дело Великого Ахурамазды! Помня ою этом, гони прочь всякие сомнения! Твои мечты, твои намерения – это мечты и намерения Великого Ахурамазды, всех Небесных Святых! А мы, твои соратники и спутники, будем стараться во всем быть твоими радивыми помощниками. О, слава, слава Великому Ахурамазде! Начинается новая эра в жизни человечества – Золотой век! А нам выпало великое счастье жить в это время и великая честь помогать тебе, Дариявуш! Позволь мне, брат мой и мой царь, обнять тебя и поздравить! – и с тем Бардия, крепко пожимая руку стоявшего в растерянности Дариявуша, обнял его. И вдруг неожиданно спустился на одно колено и поцеловал полы пурпурного халата Дариявуша.

Дариявуша это смутило, он отступил в сторону.

– Что ты делаешь, Бардия?! – воскликнул он.

– Не стыди, пожалуйста – я оказываю почести царю, которого избрал сам Святой Ахурамазда для начала Золотого века. Если уж говорить все как есть – то ты, по сути, посланник самого Святого Ахурамазды, он намерен вывести людей на дорогу счастливой жизни с твоей помощью. И ты сам, и мы, и весь народ будем думать, что то или иное дело совершил ты сам, то или иное повеление отдал ты сам, а на самом деле – и эти дела будет совершать сам Ахурамазда, и эти повеления будет отдавать Он сам, вкладывая в тебя свои мечты и намерения! Ты это понимаешь?!

– О, Дариявуш! Мое сердце от радости чуть не вылетает из груди! Я так рад за тебя! Я поздравляю тебя! – так говоря, Артабан тоже горячо обнял брата. – Я тоже хочу оказать подобающие почести царю – избраннику Великого Ахурамазды! – и, припав на колени, поцеловал полы халата Дариявуша.

– Я недоволен тем, что вы делаете! – воскликнул Дариявуш, покраснев от смущения. – Если даже и так, если даже Великий Ахурамазда и благоволит нашим намерениям и всячески помогает нам, все равно – вы не должны падать на колени передо мной! Брат не преклоняется перед братом – неужели вы это не понимаете?! Впредь чтобы я не слышал от вас ни хвалебных слов, ни таких ненужных поступков! Помните: если что-то подобное повторится, знайте – вы меня обидели!

Правда, я отправился в поход не с целью наживы. Я хочу, чтобы народы, соблюдая единые для всех законы и порядки, жили мирно и с достатком. Я очень надеюсь, что и сам Великий Ахурамазда, и все Небесные Святые будут мне в этом благоволить. А от вас я прошу одного – так как вы мои братья, то и будьте моими надежными спутниками и соратниками. Не надо говорить ни сладких слов, не воздавать ни ненужных почестей, всегда говорите то, что у вас на душе, поступайте так, как считаете нужным. Хорошо?

Конечно же, Дариявуш, о чем разговор?! – воскликнул Артабан. – Мы просто настолько были обрадованы тем, что Великий Ахурамазда именно тебя избрал быть царем – строителем Золотого века, что чуть с ума не посходили. И почести эти, по-сути, мы оказывали Великому Ахурамазде. А так, конечно же, – какие там хвалебные слова да коленопреклонения между нами? Нисколько не беспокойся – если хочешь знать, мы тебе и житья не дадим своими упреками, коль увидим, что ты, по нашему разумению, что-то делаешь не так. Так ведь, Бардия? – обратился Артабан к Бардии.

– Если я стал Царем-Избранником, то, наверное, эти негодники уж теперь-то не станут мне докучать со своими претензиями да советами – можешь себя такими надеждами не тешить! – сказал и Бардия.

– Тогда все хорошо! – сказал Дариявуш, обнимая обоих вместе…

В эту ночь царь Дариявуш не сомкнул глаз до утра. Он все думал о своем брате, Бардии, Капассии, Мардонии, о своем начатом походе, о мире. И о Золотом веке тоже. Конечно, приятно, что Артабан и Бардия поверили в то, что он – Царь-Избранник, но не слишком ли рано все это произошло? Было бы, наверное, лучше, если б об этом стало известно после успешного завершения похода, в результате чего вся эта сторона света была бы в покорности замирена. Наверное, надо предупредить Артабана и Бардию – пусть не очень-то распространяются обо всем этом…

После завершения похода надо будет сразу же определить судьбу дочери и Мардония – нечего тянуть. Хороший парень этот Мардоний, храбрый воин. Наверное, Капассия даже был и прав, когда после раскрытия заговора Ардашира предлагал благословить союз молодых и сыграть свадьбу. Только какая это могла быть свадьба, когда произошло такое? Да к тому же все спешно готовились к походу. Ведь торжества по случаю замужества царской дочери должны длиться не менее двух недель, а в то время как это могло чуть ли не все царство отвлечь на целых две-три недели от такого важнейшего дела, как подготовка к походу? Нет, нет – тогда это было невозможно…

Золотой век… Конечно же, он – это время счастливой, мирной жизни, – не упадет на землю с небес. Золотой век должен установить на земле сам народ. Но народ без мудрого правителя – это просто стадо баранов. Что люди на земле разделены на разные племена и народы, говорят на разных языках и вечно враждуют, воюют друг с другом – это, конечно, не дело. Как было бы хорошо, если б все люди были одним народом и говорили на одном языке! Иначе, наверное, и Золотой век на землю не придет. Если так, то по-хорошему или по-плохому, но народы надо будет собрать в единое царство, и людям, чтобы они понимали друг друга, надо будет дать один язык. Кто знает, может быть Небесные Святые как раз и взялись сейчас за это дело – начинают Золотой век, собирая народы воедино вокруг фарсского народа? Хотя, если быть откровенным, то мысль о Золотом веке Дариявушу и в голову не приходила. Он ведь выступил в поход лишь с одной целью – помять бока загорским сакам как следует, чтоб отсюда, сверху, эти дикие народы никогда не посмели б угрожать Фарсу! А небесные Святые тогда, видно, еще не определили время начала Золотого века и не подобрали подходящего для этого дела Царя-Избранника. А позже, увидев то, что делается, возможно, и решили, что стержнем единого земного царства будет Фарс. А ему, Дариявушу, предназначали быть Царем-Избранником и начать строительство Золотого века. И тут вдруг перед глазами Дариявуша появился образ усмехающегося Капассии: его усмешка, несомненно, означала одно: «Бедный, бедный! Что – уже начал сходить с ума, да?» И в то же время в глазах Капассии, смотревших на Дариявуша, была такая безысходная печаль, что казалось – между ними разверзлась земля, и теперь они расстаются навсегда…

Через три дня, когда навстречу им так и не вышло войско саков, стало ясно, что они, скорее всего, давно уже выбрали удобное для себя место сражения и дожидаются их там. И царь Дариявуш повел свою армию далее в глубь сакской земли, конечно же, несколько недовольный тем, что противник оттягивает решающую схватку. Но и сам царь, и военачальники теперь-то уж не сомневались в том, что уже сегодня до вечера, уж завтра-то уж точно, конные дозорные, посланные вперед, во весь опор прискачут обратно с сообщением о том, что многочисленное войско притивника ждет их, выстроившись в двух-трех переходах отсюда. А что там сомневаться – разве не так начинаются сражения во все времена и во всех частях света. Если на твою землю пришел враг, то надо выйти навстречу ему и сразиться. А если враг силен, и ты не хочешь воевать – все равно, и тогда надо выйти ему навстречу, да только теперь не с мечом и копьем, а с хлебом, и водой да с поклоном. Разве не так принято испокон веков?..

Теперь и воины были настороже – и они тоже думали, что противник вот-вот им встретится – он, наверное, ждет их совсем невдалеке, там, где выбрал для себя удобное место. Но вот уже и вечер, но ни армии противника, ни послов с поклонами да подарками фарсы так и не увидели.

На ночь остановились у небольшой речушки. Пока расположились, разожгли костры да стали готовить ужин – стемнело, и земля стала похожа на небо: на небе горели тысячи и тысячи звезд, а на земле – тысячи и тысячи костров. И казалось, что они горят, как и звезды на небе, повсюду на земле!

Шатер царя был поставлен на пригорке, и он, окруженный военачальниками, с удовольствием любовался столь грандиозным зрелищем – тысячи огней, зажженных его воинами, освещали, кажется, все небо и всю землю саков!

– Какой же дурак, увидев все это, осмелится на нас напасть! – вполне серьезно сказал Шарваз-буря с отблесками тысяч огней в сияющих глазах. – Я так и чувствую, что из этого похода мы вернемся к себе даже и не помахав как следует своими мечами! – Потом, обернувшись к царю с легким поклоном, сказал: – Нас слишком уж много! Мой царь, ты совершенно спокойно можешь оставить здесь половину воинов, а остальных отправить обратно домой!

Какая-то стремительная мысль, пролетая мимо, задела крылом сердце Дариявуша, и он вздрогнул – царю, почему-то не понравились слова Шарваза-бури.

– И, даже половины много! – сказал Йездивазд, надсмехаясь над словами Шарваза-бури. – Достаточно будет оставить даже только воинов из Киликии. И в особенности – если не будет более жестоких боев, чем сегодня!

– Зря смеешься, друг мой Йездивазд! Не посчитай за бахвальство, но воины из Киликии не боятся никаких битв!

– Можно подумать, что ты видел, как убегают с места сражения воины Ас-Сур-Уи! – ответил Йездивазд.

– Не спорьте попусту! – сказал царь Дариявуш. – Вскорости, наверное, нам всем представится возможность определить чьи воины храбрее…

Но ни в следующий день, ни в день, пришедший за ним, ни храбрецам Шарваза-бури, ни героям Йездивазда не удалось показать свою смелость. Это было просто удивительно – тысячи и тысячи иноземных воинов вступили на чью-то землю и идут по ней уже почти неделю, а воинов народа, хозяина этих земель, так до сих пор и не видно! Где же они, в конце концов? Где же он, хозяин этой земли, если хочет схватиться с противником, который без всякого спроса разгуливает по его земле? А если боится и не хочет понапрасну кровь проливать, видя безнадежность сопротивления, – почему же он тогда не посылает послов с поклоном, с хлебом и водой да с подарками?

Вот уже заканчивается и седьмой день похода. Армия остановилась, как и обычно, возле речки, и воины уже привычно стали разжигать костры и готовить ужин. И опять вскорости вся степь озарилась огнями тысячи и тысячи костров. И также, как и каждый вечер во время похода, у костра близ царского шатра собрались все большие военачальники и вели беседы о былых своих подвигах, обменивались мнениями о предстоящих битвах и победах. Но чаще всего говорили об этих странных саках, которые вроде бы сами себя называют асами, – куда они запропастились, в землю зарылись со страху что ли? И где их войско, если оно есть?

Уже поздно вечером, когда уже все собирались расходиться по своим шатрам, стоявший чуть в стороне Бардия вдруг сказал:

– Вы не чувствуете – с той стороны слышется какой-то странный запах?

– Что за запах? — спросил Йездивазд, раза два потянув носомвоздух, но так, видимо, ничего и не почуяв.

– Какой-то странный, горелый запах что ли, – и сам уже, засомневавшись, сказал Бардия.

– Еще бы! Твои воины разожгли костры по всей степи – и чтоб не было запаха гари?!! – рассмеялся Йездивазд.

– Запах от костров не такой. Это какой-то другой запах! – уже более уверенно сказал Бардия.

– Это, наверное, запах дерева загорских саков, – сказал Шарваз-буря. – Ты разве не знаешь – и деревья, и травы каждой земли пахнут по-особому.

Бардия промолчал – он не знал чем ответить на тонкую иронию Шарваза-бури.

Утром, когда армия собиралась выступить, к царскому шатру подскакал посыльный дозорных.

– Мой царь! – запыхавшись и еле кланяясь, говорил дозорный. – Мы вчера заночевали на берегу какой-то речушки. всю ночь на той стороне горела трава в степи. Мы на это не обратили никакого внимания – что тут необычного, если в такую жару загорелась трава в степи? Такое бывает, говорят. Но утром, когда, умывшись и позавтракав, мы перешли речушку, увидели какие-то странные предметы.

– Что за предметы? – спросил царь.

– Какая-то деревянная домашняя утварь. Три сосуда наполнены водой, в которой плавают мелкие ребешки, а в четвертом одни запекшиеся на солнце дождевые черви – и больше ничего! Начальник сам охраняет эти вещи, никого и близко не подпускает – ждет твоего повеления что делать.

Вскоре и сам царь Дариявуш, и многие военачальники прискакали к тому месту, где остановилась дозорная группа. И вправду, трава в степи по ту сторону речушки вся выгорела, и степь, насколько хватало глаз, была черной; то там, то тут все еще дымились редкие черные, обгорелые кустарники. И царь, и его спутники довольно долго, не говоря ни слова, с удивлением разглядывали эти странные сосуды. Это были обычные, встречающиеся в каждой асской семье большие деревянные чаши.

Все понимали, что чаши эти появились здесь, в обгоревшей и почерневшей степи неспроста, что они – своеобразные посланники этого варварского народа – загорских саков, которые почему-то называют себя асами, но что именно велено им передать фарсам – никто об этом и не догадывался. И вдруг царь вспомнил о том самом человеке, которого Капассия посылал сюда, и вскоре Кючюк уже стоял перед Дариявушем. Недоумевая почему это его наставника вызывают к царю, вместе с ним пришел и Шахрияр.

– Вот эти деревянные сосуды найдены здесь вот в таком же положении, в каком они сейчас и находятся, – сказал царь. – Ты, приятель, раз ты сам родом сак, обычаи своего народа, наверное, достаточно хорошо знаешь – скажи, что велено сказать этим сосудам нам? Не торопись, подумай хорошенько.

Кючюк раза два обошел сосуды вокруг, внимательно ко всему приглядываясь.

– По-моему, этим сосудам велено передать нам: «Уходите отсюда!» – сказал Кючюк спокойно, как бы придавая этим особую важность своим словам.

– Об этом догадывался я и сам. Но вот что именно велено передать этим трем сосудам с водой и рыбами, а что этому – с мертвыми червями? Ты это можешь угадать?

– Я так думаю – этим трем сосудам с водой и рыбами велено передать: «У нас не принято в течение трех дней спрашивать гостя кто он такой да почему пришел, а потому мы и поили, и кормили вас три дня.» Рыба считается едой. А четвертой чаше велено передать нам: «Мы, и не спрашивая, поняли, что вы пришли к нам не как гости, как друзья, а как враги – с огнем и мечом. Скорее убирайтесь отсюда! А не то и вы умрете, как и эти черви – позорно и бесславно!» – Так велено передать нам этим чашам, если я что-то в этом понимаю, – сказав так, Кючюк поднял голову и смело глянул в глаза повелителя.

Он хорошо знает – в таких случаях цари обычно или одаривают предсказателей или же, обвинив их в позорных намерениях, велят отрубить им головы.

Но сейчас, кажется, царь Дариявуш был озабочен вовсе не судьбой Кючюка, а думал над тем, что сказали ему чаши, оставленные саками. Больше всего на свете Дариявуш не любил пустую, отвлекающую от сути дела болтовню, неясности, непонятные намеки. И вот с этого мгновения царь Дариявуш возненавидел загорских саков. Отправляясь в поход, он не спрашивал ни об обычаях этих саков, ни об их характере и привычках, его не интересовало то, хорошо ли сложены, красивы ли люди этого народа. Его интересовало только то, что и должно было интересовать царя и предводителя войск – многочислен ли этот народ, какое войско он может выставить, да какие у него есть богатства. Что же еще надо знать о народе, на которого ты собираешься идти походом? Ведь испокон веков принято так: если враг пришел на твою землю – иди, встречай его и схватись с ним, а если боишься, нет никакой надежды победить его – покорись, выходи с поклоном, встречай его хлебом и водой. А они, эти загорские саки, ни воевать не хотят, ни покориться не хотят! А строят какие-то козни, степь жгут, какими-то рыбками намекают, червями мерствыми стращают! Кто до сих пор такое видел? Если ты называешься народом, если у тебя есть гордость – выйди и схватись со своим врагом! Или покорись, скажи, что воевать не хочешь, а то…

– И воевать не хочет, и покоряться не желает – что же он, этот народ, собирается, интересно, делать? Может, думает на небо улететь и спастись таким способом? Что ты можешь сказать по этому поводу? – спросил царь к Кючюка.

– Видно, у него не так уж много воинов, и он, разумеется, не решается на открытое столкновение, и в то же время наверняка не желает и покориться, – ответил Кючюк.

– Покорится – куда ему деться! Если будет на земле, не улетит в небо, – найдем, настигнем! Еще никому не удавалось убежать от уже поднятого фарсского меча! – сказал царь. Потом, положив руку на плечо Кючюка, добавил: – А у тебя, я вижу, хваткий, изощренный ум! Благодарю тебя за то, что, не скрывая, передал мне все, что велено было сказать этим сосудам нам. Когда вернемся с похода, получишь достойные подарки, а пока носи на пальце это кольцо в знак того, что ты мой доверенный человек, – сказав это, царь Дариявуш снял со своего пальца кольцо и передал его Кючюку. – Потом, обращаясь к военачальникам, повелел: – Этому человеку никто не должен чинить никаких неприятностей!

Только после этого царь повернулся к Бардии и повелел:

– Скорее всего, войско саков где-то перед нами невдалеке. Организуй хороший отряд в пять-шесть тысяч всадников. Пусть они во весь дух поскачут вперед, догонят противника и, схватив его за хвост, не выпускают до тех пор, пока мы все не подоспеем. Быстрее!

Бардия, взяв с собой одного из фригийских военачальников, ускакал обратно в лагерь, не дожидаясь остальных.

Прошло времени, и тысячи, тысячи всадников во главе с Шарвазом-бурей, сотрясая черную обгоревшую степь копытами своих коней, уже помчались туда – в сторону восхода солнца. И вскоре их поглотила черная пыль…

 

 

XIII

 

Основной отряд воинов Алан-Ас-Уи, предводительствуемый самим Великим ханом Темир-Заном из рода Абаевых, в который входили воины Абай-тайфы, Тулфар-тайфы и Айдабол-тайфы, идет, как и было решено, перед врагом, дразня его и «прокладывая» ему путь.

А воины Берю-тайфы и Аккуш-тайфы – их предводителем является хан Берю-тайфы Коркмаз-хан, – «сопровождают» врага, продвигаясь поверху – слева от него.

Вчера группа Темир-Зан-хана заночевала на берегу небольшой речушки. Сегодня воинам дали время на отдых, значит, опять заночуют здесь и только завтра утром опять тронутся в путь.

Время приближается к полудню. Шатер Великого хана поставлен на вершине пологого холма, расположенного невдалеке от берега в стороне восхода солнца. Шатер разбит в тени большого грушевого дерева. Здесь же, перед шатром в тени дерева расстелены кийизы, на них и сидят Темир-Зан-хан, ханы Тулфар-тайфы и Айдабол-тайфы Ас-Каплан-хан и Алтынбай-хан, их братья, старшие сыновья, а также несколько уважаемых биев, слушая и рассказывая легенды и сказания. Но вот Ас-Каплан-хан, уже второй день рассказывающий, вернее – поющий сказание о Большом жортуууле и о подвигах легендарного Ас-Батыра, прервал свой рассказ, глядя туда, в сторону заката солнца, откуда и идет на них враг – там на горизонте появился одинокий всадник. Ничего не говоря, все стали ждать – этот всадник, конечно же, был одним из тех джигитов, которые следят за действующим врагом, находясь вблизи от них. Вот всадник подскакал к речке, переехал ее, у подножия холма спрыгнул с лошади и, даже не стреножив коня, а кинув уздечку на руки подошедшему караульному, побежал наверх. На вершине холма уже все были на ногах и ждали его.

Джигит подошел к Великому хану и сразу же сообщил новость, с которой он и прискакал:

– Великий хан, большая конная группа противника, отделившись от основной массы войск, быстро продвигается в нашу сторону!

– Сколько человек в этой группе – что либо определенное об этом можешь сказать? – спросил Темир-Зан-хан.

– Тысяч пять-шесть – не меньше, – ответил джигит.

– Когда они могут дойти до этого места?

– Послезавтра к этому времени они уже будут здесь, если так и будут скакать.

– Хорошо! Спасибо, джигит, за новость! Поешь, отдохни немного, потом поедешь обратно, – сказал Великий хан, и рассыльный от дозорных спустился вниз, к шатру ханских джигитов.

– Клянусь Великим Танг-Эри, уж теперь-то, Темир-Зан, навряд ли мы сможем увернуться, не схватившись, – сказал Джанибек, старший сын Алтынбай-хана. Он был одним из тех джигитов, которые стали чуть ли не чесоточными от тоски и безделья и неудержимо рвались в бой. – Позвольте нам, группе джигитов, выйти навстречу этим смельчакам! – и он, ища поддержки, попеременно смотрел то на Великого хана, то на отца.

– Давай, Темир-Зан, не будем теперь удерживать джигитов, – сказал Алтынбай-хан. – Пусть хоть попробуют, схватятся – а то они от безделья уже мхом начали зарастать.

Я не возражаю, – неожиданно согласился Великий хан. – Но только не так схватиться, как это ты хочешь, Джанибек, – добавил он, и все удивились – что же он теперь этим хочет сказать?

А Великий хан неторопливо прошелся туда, сюда и, вновь обращаясь к Джанибеку, сказал: – Придет время и для такой схватки, о которой ты мечтаешь, но пока еще рановато. Степь широка – пусть побегают и туда, и сюда, и вверх, и вниз, если уж никак не хотят угомониться. Пусть немного и устанут, и притомятся, поголодают немного, малость жажду испытают. Когда еды мало, говорят, нёгеры лишние бывают – пусть они немного поголодают, а мы посмотрим, выдержат ли они, или же начнут косо поглядывать друг на друга. Короче – пусть кое-что испытают, закаляются, опыта набираются. А то они сейчас, кажется, довольно-таки живы. Ты слышал, что сказал наш дозорный – оторвавшись от всех, одна группа, мол, быстро приближается к нам. Видишь – какие они живые, шустренькие сегодня. Зачем нам сегодня вступать с ними в серьезную схватку и по-пусту проливать кровь наших джигитов? Не бойся, вот увидишь – вскорости они совсем обмякнут. И тогда, возможно, схватимся и так, как тебе хочется. А сейчас у нас одна задача – не давать им покоя ни днем, ни ночью, постоянно заставлять их сцепиться, злиться, чтобы они в конце-концов пришли в отчаяние и не стали бы сходить с ума! Так что, если вы, джигиты, хотите попробовать малость схватиться – я не возражаю. Но схватиться всерьез, ввязаться в большую битву, когда уже речь идет о жизни и смерти, то есть или надо победить, или умереть – нет и нет! Вы гибкие и быстрые, как змеи, джигиты – можете все! Вот и подкрадетесь к ним незаметно, когда они сделали привал на обед или остановились на ночлег, когда большинство уже уснули, скажем, и – нападайте! Действуйте быстро, как молния, начали с одного края, проскочили на другой – и ищи ветра в поле! Тем более – ночью! А скольких врагов вы убьете во время этого налета, что вы там успеете натворить, поджечь – это, в сущности, особого значения не имеет. Главное – вы совершили набег, они переполошились, в их души закрался страх, они начнут бояться! Остальные – не важно! Вот на такие схватки – я даю вам волю. Да и все мы, наверное, начнем этим делом заниматься. Три дня мы их не трогали – оказывали, так сказать, честь как гостям. Три дня прошли, мы поняли, что они не гости, а враги. А с врагами следует говорить языком меча! Ты меня понял, Джанибек? – Потом, обращаясь к другим джигитам, спросил: – И вы тоже поняли?

– Поняли! Поняли! – ответили все.

– Ну, раз поняли, то давайте тогда сделаем так, – сказал Темир-Зан-хан, и все стали внимательно слушать – теперь, Великий хан, наверное, уже будет говорить о конкретных делах. – Пусть Кара-Батыр возьмет три тысячи джигитов – из каждой тайфы по одной тысяче – и выйдет навстречу тем, кто так спешит с нами повидаться. Немедленно, сегодня же. Остановись, Кара-Батыр, чуть подальше и, хорошенько присмотревшись, выбрав удобное время, посылаешь сегодня одну группу джигитов, завтра – другую, послезавтра – третью. Чтобы джигиты не изматывались, отдыхали и высыпались. Устать, измотаться, постоянно не высыпаться должны только они, а не наши джигиты. Сегодня для нас самое важное – это. А настоящая схватка, если будет, – она еще впереди. А мы, как и прежде, будем отходить дальше. Расстояние между нами и врагом, как и раньше – три дня пути. Земля перед врагом, по-возиожности, должна быть выжжена и безводна – траву в степи следует сжигать, колодцы – закапывать, ни скот, ни зерно не должны оставаться. За этим тоже, Кара-Батыр, будешь присматривать ты. – Это должны делать все те джигиты, которые и находятся в непосредственной близости к врагу – нёгеры, дозорные. Через неделю вернешься, и если понадобиться, опять выступишь, взяв новых джигитов. Или же вместо тебя пойдет кто-нибудь из наших опытных батыров – и тебе, наверное, надо будет отдохнуть.

Эти джигиты первыми вступают в схватку с врагом, и я, как хан Абай-тайфы, даю тебе на сей раз тысячу джигитов из Абай-эля. Поведет их наш сын. И вы, – обратился он к тайфным ханам, – пошлите ту группу своих джигитов, которую хотите.

– Я тоже даю тебе, Кара-Батыр, джигитов Тулфар-эля, – сказал хан Тулфар-тайфы Ас-Каплан-хан. – И пусть поведет их наш сын.

– Я даю Кара-Батыру тоже джигитов Айдабол-эля, раз вы так поступаете, – сказал Алтынбай-хан, улыбнувшись. – Их поведет наш сын, Кара-Батыр.

Младшие сыновья ханов, достигшие совершеннолетия и присоединившиеся к войску, с завистью смотрели на своих старших братьев, которые первыми поведут воинов-джигитов на схватку с врагом.

– Отец, можно я тоже пойду с Огурлу? – попросился Кюн-Бала у Темир-Зан-хана.

Темир-Зан-хан не знал что и сказать – он не хотел обоих своих только что подросших сыновей в один и тот же день отправить на битву с врагом. Если б Кюн-Бала стал отпрашиваться у него, когда никого рядом нет, то он, конечно же, не только решительно отказал бы, но даже, наверное, и отругал бы – старшие, мол, сами знают, что им делать, кого куда посылать, и не надо к ним приставать со своими просьбами в неподходящее время! Но здесь стояли и ханы, и бийи, и молодые джигиты – младшие сыновья ханов, и Темир-Зан-хан не нашелся что сказать – отпускать не хочет, не хочет посылать навстречу эмегену сразу обоих сыновей, но и отказать не может: скажут, что Великий хан оберегает своего сына, не пускает его на битву с врагом, а чужих сыновей посылает!

– Ладно, иди! – сказал Темир-Зан-хан, не найдя приличного повода для отказа. Но потом, видимо, нашел хоть и слабый, но хоть какой-то повод, – добавил: – Если Кара-Батыр не возражает.

Кюн-Бала свой просящий взгляд повернул к Кара-Батыру. Кара-Батыр не успел что-либо сказать, в разговор вмешался Алан-Зигит.

– Прости, Великий хан, я хотел спросить, – сказал он.

– Что? – повернулся Темир-Зан-хан в сторону Алан-Зигита.

– Я по-прежнему предводитель ханских джигитов, или же ты поставил на это место другого человека, а я ничего не знаю?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты не ответил на мой вопрос, Великий хан! – даже несколько неприлично уперся Алан-Зигит.

– Никого на твое место я не ставил – ты предводитель ханских джигитов. Ну и что?

– Хорошо. Но если я предводитель ханских джигитов, то почему же право решать их судьбу ты передаешь другому человеку, Великий хан? Кюн-Бала – один из моих джигитов, а Кара-Батыру какое дело до него? Возражает он или не возражает – это не имеет никакого значения: я ни одного из своих джигитов никуда не отпускаю! Если ханские джигиты находятся в моих руках – так пусть и находятся!

Темир-Зан-хан в душе тысячу раз был благодарен Алан-Зигиту, но виду, конечно, не подал. Он повернулся к Кюн-Бале и, как бы в растерянности разводя руками, сказал:

– Если твой командир разрешает, – я не возражаю!

Кюн-Бала повернулся к Алан-Зигиту, видимо, хотел попросить, что-то сказать, но тот сразу же заявил как отрезал:

– И не проси! Я тебя никуда не отпускаю!

Прошло не так уж много времени, и Кара-Батыр, взяв с собой три тысячи джигитов, уже вышел в путь. Кара-Батыр и его нёгеры доехали до первого дозорного коша к вечеру. Здесь свежих новостей от передних кошев еще не было, а потому, не задерживаясь, поехали дальше. До второго дозорного коша доехали уже ближе к полуночи. Караульные этого дозорного коша рассказали новости – джигиты первого дозорного коша, которые постоянно находятся «под носом» у врага, сообщили, что завтра к вечеру враг уже будет там, где сегодня находятся они.

 

– А до их коша еще далеко? – спросил Кара-Батыр.

– Полдня пути отсюда, – не больше, – ответил старший на коше Озган из рода Уллубашевых, он сам и его джигиты были «тулфарами».

Кара-Батыр решил остановиться здесь, и первую группу послать на дело завтра.

– Кто первым желает совершить набег? – обратился он к командирам групп.

«Я!», «Я!», «Я!», – заявили все они в один голос. Пришлось бросать жребий. Он выпал на Джанибека из рода Айдаболовых…

Рано утром Джанибек и тысячник Айдабол-эля Зан-Бермез-батыр со своими нёгерами пустились в путь. И вправду, до передового дозорного коша они добрались еще и до полудня. Джигиты этого коша уже собирались отходить, и сами они, оказывается, были из Айдабол-тайфы. А старшим у них был Бийнегер из рода Зангоразовых – сухощавый, голубоглазый и, кажется, довольно живой джигит.

– Ты, наверное, уже хорошо знаешь эти места, Бийнегер, – как думаешь, где они остановятся на ночь? – спросил Занибек, когда познакомились поближе.

– К вечеру они должны добраться сюда, а если будут здесь, то куда же им деваться – заночуют здесь, – ответил Бинегер. – Сам посмотри – место очень хорошее: и вода есть, и лес рядом, а потому, сколько бы мы не старались, а спалить всю траву так и не удалось, – трава не высохла, так что лошади ночью могут попастись.

Занибек неторопливо оглядел окрестность, а потом обратился к Бийнегеру, и его джигитам:

– Хорошо. Спасибо, джигиты, – и за то, что хорошо справились и со своим делом, и за то, что и нам кое о чем полезном рассказали. Вы теперь можете уезжать, а здесь теперь остаемся мы.

Джигиты, переглядываясь, молчали.

– Кажется, вы чем-то недовольны – чем? – спросил Занибек.

– Вы, наверное, неспроста сюда пришли, – сказал Бийнегер. – Я чувствую, что вы затеваете что-то такое – интересное. Разреши – мы тоже останемся с тобой.

– Не обижайтесь, джигиты, но я не властен над вами. Так что – уходите! – ответил Занибек.

Джигиты, не очень-то довольные таким исходом дела, стали собирать свои пожитки.

– Вы так неохотно и долго собираетесь в дорогу – что теперь-то случилось? – спросил Занибек, подходя к Бийнегеру и его джигитам. Джигиты стояли, не зная что и сказать в ответ. – Хоть вы и с Айдабол-тайфы, но повелевать вами я не имею права. Потому что у вас есть свое дело, порученное старшими. Так что, я не могу вам говорить делайте это, не делайте то. Понимаете? – Глаза Бийнегера озорно засверкали. – Я, конечно, могу вам предложить одно дело, если вы сами согласны.

– Что это за дело? – поспешно спросил Бийнегер.

– Потайные места здесь вы знаете лучше нас. Если враг на ночлег остановится здесь, то моим джигитам надо будет невдалеке отсюда притаиться в каком-нибудь укромном местечке.

– Я так и знал, что вы что-то затеваете! Очень хорошо – поможем! Только с условием – потом вы нас не прогоняете, идет?

– Я же уже сказал – повелевать вами я не имею права. Вы сейчас – вольные джигиты. Хотите – отходите, а если желаете – можете и задержаться. Только я должен предупредить – мы собираемся малость и мечами помахать, и туда-сюда поскакать. А когда скачешь, да еще и мечом помахиваешь, знаешь, бывает, что и конь споткнется, или еще что-то – и бывает больно.

– Ну, кому будет больно – это мы еще посмотрим! – ответил пылко Бийнегер…

Занибек и Зан-Бермез-батыр собрали сотников – командиров джигитов отдельных родов, и посоветовались как лучше организовать набег.

– Давай, Занибек, сделаем так, – предложил Зан-Бермез-батыр. – Если пойдем все вместе, то мы наверняка будем путаться друг у друга под ногами и мешать друг другу. Давай лучше разделим джигитов поровну и ударим, ты – с одной стороны, я – с другой. Тогда они еще больше перепугаются. Что скажешь?

Спорить долго не пришлось – все согласились с Зан-Бермез-батыром.

– Хорошо – пусть так и будет! – согласился Занибек.

Обращаясь к сотникам, Зан-Бермез-батыр сказал:

– Вы сами, наверное, уже знаете с какой целью мы сюда прибыли, но я напомню вам еще раз. Повеление Великого хана – Темир-Зан-хана таково: не стремится к тому, чтобы убить как можно больше врагов, а к тому, чтобы набег был внезапным и молниеносным, с меньшими для нас потерями; главная цель – посеять страх среди врагов и не давать им покоя. И чтобы как можно меньше потерь – с нашей стороны. Поняли?

– Короче, нам просто надо влепить пощечину врагу, чтобы он не спал спокойно, – и все! Так ведь? – спросил Зашарык, сотник джигитов из рода Темирзан, у которого и язык, и меч были быстры и остры.

– Совершенно верно. Великий хан так и сказал – будем так делать каждый день, пока враг не сойдет с ума от отчаянья. Значит – будем так и делать!

Так что, я со своими негерами – с одной стороны, Джаныбек со своими негерами – с другой стороны совершаем внезапные, молниеносные набеги и проскакиваем сквозь стан противника, он оттуда – сюда, я – отсюда туда. Постарайтесь объяснить всем своим джигитам, чтоб они непременно поняли – это не схватка, не битва, а просто хулиганский набег, чтобы наши друзья не заснули от скуки и не обижались на нас, что мы оставили их без всякого внимания.

Поэтому пусть особо не стараются – если достают мечом, пусть рубят, а гоняться за кем-либо не надо. Еще раз говорю – наше дело проскочить сквозь стан врага, быстро и без потерь, если получится. А что мы сможем сделать – это уж как получится…

– Короче говоря – нам разрешается малость покуражиться! Так? – это опять Зашарык.

– Верно! Именно так! – сказал Зан-Бермез. – Разбудим наших незваных гостей и, пока кони разгорячены, прямиком возвращаемся сюда. На этом наше дело заканчивается, и мы возвращаемся к Кара-Батыру.

Кто хочет спросить, кому что неясно?

– Все ясно!

– Нет вопросов!

– Тогда – все! Отходим отсюда!

Джаныбек и Зан-Бермез со своими джигитами оставили кош и стали отходить, присматриваясь к местности. Примерно в одном броске от коша достигли заросший лесом и кустарником овраг, и Бийнегер предложил остановиться здесь.

– Вот отсюда мы поведем обе ваши группы так, чтобы одновременно выйти к тому месту, где был наш кош – ведь там, мы надеемся, и должны остановиться наши друзья на ночлег.

– А они нас не подведут? Сумеют до вечера добраться до вашего коша? – спросил Зан-Бермез.

– Не бойся – доедут. Они довольно-таки быстро продвигаются, – успокоил его Бийнегер.

Джигитам дали время на отдых. К кошу послали троих джигитов с наказом – немедленно дать знать, как только появится противник.

Дозорные джигиты вернулись после захода солнца, когда уже стали даже беспокоиться – неужели «друзья» к вечеру так и не доберутся до коша. Если не доберутся, это несколько осложнит дело, так как надо будет еще отыскать врага, прежде чем совершать на него набег.

– Они так спокойно расположились и стали готовить ужин, как будто находятся не на чужой земле, куда пришли с огнем и мечом, а словно прикочевали по весне на свои родные летние пастбища, – рассказывали джигиты, даже больше удивляясь, нежели возмущаясь столь наглым поведением пришельцев.

Около полуночи Джаныбек и Зан-Бермез велели своим джигитам садиться на коней.

Обычай таков: тот, кто ведет джигитов в бой, должен сказать им напутственное слово, такое, чтобы оно дало легкость – рукам, уверенность – сердцу.

– Джигиты – сыны асского народа с тигриными сердцами! – обратился Джаныбек к воинам. – Я знаю – вы все давно мечтаете о том дне, когда это вам удастся по-настоящему показать этим негодяям остроту ваших мечей. Не бойтесь – придет и такой день! Сегодня вы сможете в какой-то мере сделать это, хотя и не собираемся ввязываться в серьезную битву. Вы знаете – наша цель такова: налететь словно стая волков на отару, на ходу натворить что сможем, – и дальше! Никто нигде ни на миг не останавливается! То, что не доделает идущий впереди, доделает идущий следом. Да пусть мой кровный враг в эту ночь окажется у вас на пути – будьте уверены, это будет хорошая затрещина! Одни проскакивают с той стороны – в эту сторону, другие – с этой стороны – в ту. И не останавливаясь, скачем сюда и здесь соединяемся. Потом вместе будем отходить.

– Трогаемся! Да поможет нам Великий Танг-Эри!

Обе группы воинов во главе с Джаныбеком и Зан-Бермезом тронулись в путь. Немного проехали вместе, а потом группа Джаныбека поехала направо, а группа Зан-Бермеза – налево. Воины, прощаясь друг с другом, говорили: «Да поможет Танг-Эри! Встретимся в здравии!» – и исчезали в ночной темноте. Стан персиян впереди показался как-то неожиданно. Джаныбек со своими джигитами стояли на пригорке, и лагерь врага был виден как на ладони, так как там было много огня.

– А Зан-Бермез со своими джигитами успел к лагерю так же близко подойти, как и мы, интересно? – обратился Джаныбек к Бийнегеру.

– Дороги наши были одинаковы – должны подойти. Давай будем потихоньку спускаться, там посмотрим. Кто знает, если учуят нас – начнем и все, не станем ждать. Подоспеет и Зан-Бермез со своими джигитами.

– Хорошо, – согласился Джаныбек. Потом, обращаясь назад, к джигитам сказал: – Не шуметь – идем потихоньку!

До лагеря еще, кажется, было далековато, когда в той стороне, где должен был появиться Зан-Бермез, послышался какой-то шум. Джаныбек подумал, что это они малость запоздали, а потому, обернувшись назад, крикнул:

– Еуа, джигиты! Будьте молодцами! Да поможет нам Танг-Эри!

Джаныбек ослабил поводья, слегка ударил коня пятками по бокам – конь стремительно понесся вперед. Джигиты бросились за ним. Так, в сплошном глухом грохоте, мчались все они на огни, кажется, целую вечность. Но вот, наконец, приблизились и огни костров, и стало видно, как забегали там люди. Вот, наверное, там сейчас страшный крик и шум, но асские джигиты кроме глухого топота копыт своих коней ничего не слышат.

Ну вот, кажется, острие живого копья, состоящего из сотен джигитов на горячих конях, начинает входить в распростертое на земле тело врага: послышались звон мечей, крики раненых и затоптанных, ржанье коней, возмущенных резкими движениями седоков.

«Вот, наверное, удивляются, что мы за ними не гоняемся!» – подумал Джаныбек, когда он сам не стал преследовать отскочившего от него в сторону персиянина, а промчался, не придерживая коня, дальше. Удивительно, но это – бешеная скачка сквозь огни перепуганных насмерть людей, у редких из которых в руках находился меч, продолжалась совсем недолго! И когда Джаныбек выскочил из этого ада, понял, что Зан-Бермез и его джигиты только что стали врываться из ночной темноты в лагерь противника.

Среди уже оказавшихся на этой стороне был и Зашарык, ему и крикнул Джаныбек:

– Ты давай, уводи выходящих джигитов, а я немного здесь подожду – посмотрю как все закончится!

– Хо! – коротко ответил Зашарык и, крикнув джигитам: – За мной! – нырнул в ночную темень.

Выходящие джигиты беспрерывной цепочкой тянулись вслед за ним.

– Давай, давай! Не останавливайтесь! – кричит Джаныбек джигитам, когда иные их них, увидев и узнав его, начинают придерживать коней.

А джигиты Зан-Бермеза, вероятно, все еще продолжают выскакивать из ночи: чуть далее слышные такие же, как и здесь, крики и проклятия раненых, железный звон мечей. И – заглушая все это конский топот и ржанье.

Джаныбек остановил возле себя еще четырех джигитов.

– Побудьте здесь, кто знает, а вдруг кто-то из наших будет ранен и надо будет ему помочь, – сказал он.

И у каждого, кто вырывается оттуда, спрашивает – кричит:

– Там есть еще кто-нибудь!

– Есть! – отвечают джигиты и, узнав голос командира, начинают придерживать коней, но Джаныбек не дает им останавливаться.

– Не останавливайтесь! Уходите! Уходите! – кричит он, и джигиты тонкой, но беспрерывной цепочкой продолжают вливаться в ночь.

Ну вот, кажется, за этими, которые уже выходят оттуда, уже, вроде бы, не слышно особого шума.

– Там остался еще кто-нибудь? – спросил у них Джаныбек, как только они приблизились.

– Нет, там уже никого не должно быть! Мы зашли последними, и вот, прямиком прорывались и вышли! Ну вы и натворили, подлецы!

– Не теряя из виду идущих впереди, постарайтесь растянуться, чтобы мы могли малость подождать – а вдруг кто-нибудь запоздает. Идите! – велел Джаныбек.

Один из джигитов поскакал, ориентируясь на стук копыт коня, идущего впереди. Подождав немного, за ним поскакал другой джигит. Джаныбек подождал, пока рядом с ним не осталось всего двое джигитов. Да, видно, там уже никого не было.

– Поехали! Навряд ли там кто-нибудь остался, – сказал Джаныбек, и все трое поскакали за уехавшими чуть раньше джигитами.

Рассвет еле начинал брезжить, когда Джаныбек и Зан-Бермез со своими джигитами вновь собрались у лесистого оврага. Джанибек велел воинам построиться как положено по обычаю – чтобы каждая сотня состояла только из джигитов одного рода. Построились, огляделись с целью установить – все ли вернулись с набега. И тут джигиты взгрустнули: из группы Джаныбека не было троих джигитов, из группы Зан-Бермеза – семерых. Раненых было шестеро, но раны были нетяжелые – в основном на руках и ногах…

Джаныбек и Зан-Бермез со своими джигитами добрались до стоянки Кара-Батыра к полудню. Тотчас же джигиты Абай-тайфы и Тулфар-тайфы, окружив своих негеров, вернувшихся с вылазки, стали горячо расспрашивать. А Кара-Батыр позвал к себе в шатер Джаныбека с Зан-Бермезом, Огурлу и всех сотников, решили выслушать рассказы Джаныбека с Зан-Бермезом и поределить, что и как делать дальше.

– А если хотите знать, где мы все же ошиблись, на что следует обратить впредь внимание, – продолжил Джаныбек после простого подробного рассказа о набеге, – это то, что мы разделились на две группы. Конечно, если б нам удалось точно в одно и то же время двумя группами напасть на лагерь противника – это было бы здорово! Но узнать, подошли ли наши джигиты вместе с нами к вражескому стану с другой стороны – почти невозможно. Поэтому одна из групп неизбежно нападет на лагерь врага на какое-то время раньше другой. Тогда группа, подошедшая к лагерю чуть позже, уже будет нападать не на безмятежных или сонных врагов, а на встревоженных и частично уже успевших взять в руки оружие. И тогда неизбежны потери и с нашей стороны. Прошлой ночью мы подошли к лагерю врага чуть пораньше, чем группа Зан-Бермеза. Из наших не вернулись три джигита, а из негеров Зан-Бермеза – уже семеро. Так что, те, которые пойдут на набег сегодня, пусть лучше не разделяются. А если все же вздумаете разделиться, тогда уж лучше нападать не одновременно.

– Теперь враги будут настороже. Поэтому, лучше не пытаться, как это делали мы, проскочить насквозь через весь лагерь, достаточно будет проскакать, задев какую-нибудь охрану стоянки, – добавил Зан-Бермез. – Какая разница – лишь бы покоя им не давать. Так ведь говорил Темир-Зан-хан?

– Они, наверное, будут ухо держать особо востро около полуночи, когда вы и совершали свой набег, – сказал Огурлу. – А если мы нападем на них пораньше, когда они готовятся к ужину, скажем, или когда только остановились на ночлег и стали разбивать лагерь? По-моему, они в это время как раз и не будут ожидать нападения, – Огурлу вопросительно посмотрел на Кара-Батыра и на остальных своих нёгеров.

– Молод вроде бы, а уже такой хитроумный! – удивился Зан-Бермез-батыр.

– Если заметят, что вас мало – клянусь, погонятся за вами, тогда что? – сказал Джаныбек.

– Их лошади, по-моему, должны быть более усталыми, чем наши, – ответил Огурлу. – И потом – мы разве будем стоять и ждать, пока они будут ловить своих лошадей, да не начнут за нами гоняться?

– После вашего ухода целая ночь впереди – они будут иметь возможность хорошенько выспаться, отдохнуть. А Великий хан сказал, что мы не должны им покоя давать ни днем, ни ночью.

– А если мы и в полночь, когда они успокоятся, думая, что мы у же сделали свое дело, опять нападем? – не унимался Огурлу.

– Ого! А что – джигиты Абай-тайфы из железа сделаны: им совсем не надо отдыхать? – спросил Джаныбек.

– Нет – не из железа. Отдохнут и они. Половина из них совершит набег вечером, а другая половина – в полночь. Не обязательно нам всем вместе гурьбой туда-сюда бегать. Мы же не воевать идем, в конце концов! – как-то странно сверкнул глазами Огурлу. – Наше главное дело, если я правильно понял слова отца, – это просто поозоровать, покуражиться, не давая заснуть от скуки нашим друзьям! Разве не так!

И Кара-Батыр, и Зан-Бермез, уже кое-что повидавшие на этом свете батыры, так и не нашлись что сказать Огурлу – они были настолько удивлены змеиной гибкостью его ума, умеющего пробираться через все преграды, его храбростью и в то же время лисиной хитростью.

– Клянусь, он, наверное, оборотень! – воскликнул, улыбнувшись Зан-Бермез-батыр. – Мы подумали, что он молод, идет на нешуточное дело, где могут и убить, стараемся хотя бы кое-чему научить, а он, как столетний старик, уже все знает и все обдумал! Оставь, Кара-Батыр, не старайся понапрасну – мы ничему его научить не можем: он знает больше, чем мы!

Сразу же после совета, не теряя больше времени, Огурлу и предводитель воинов Абай-эля Коркмаз, тоже из рода Абай, вместе со своими джигитами отправились в путь. Они доехали до дозорного коша Озгана уже ближе к вечеру. Сразу же спросили – какие новости?

– Наши джигиты находятся в лесу невдалеке от врага, следят, – сказал Озган. – Как только враг тронется с места, они тот час же прискачут сюда, и мы будем отходить отсюда. Но, видно, наши друзья задержались, не то джигиты уже давно были бы здесь. Наверное, хоронят погибших, поэтому и задержались. Если они и выступят, то не ранее полудня, наверное, и тогда наши джигиты вот-вот должны появиться.

– Если они, допустим, выступят после полудня, то вечером здесь остановятся или же могут и дальше пойти – далеко отсюда до того места, где был их лагерь? – спросил Коркмаз-батыр.

– Они ведь пришельцы, места наши совсем не знают, а потому если вечером доходят до какой-нибудь речушки или родника, то там и останавливаются на ночлег, – а куда им деваться? Сам видишь – там, где есть вода, трава еще зеленая, она не горит, как в степи, – сказал Озган. – Никуда они не денутся – здесь именно и остановятся, если даже и доберутся сюда еще и до захода солнца.

Огурлу и Коркмаз-батыр, взяв с собой Озгана, объехали окрестности, чтобы выбрать место, где спрятаться отряду. Решили остановиться примерно в двух бросках отсюда, в балке, заросшей лесом и кустарником.

Когда они вернулись к кошу, джигиты Озгана тоже уже были здесь.

– Они уже в пути. Идут очень быстро – надо уходить, – сказали они.

Обратно тронулись все вместе. У балки распрощались – Озган со своими негерами уехали, а Огурлу и Коркмаз-батыр велели своим джигитам спешиться и отдыхать, выставили вперед дозорных…

Один из дозорных джигитов прискакал гораздо раньше, чем все ожидали.

– Они уже приближаются к тому месту, где был кош Озгана! – сообщил он.

– Хорошо. Скачи обратно. Если они, не останавливаясь у коша, будут продолжать идти, немедленно возвращайтесь все трое. А если остановятся – пошлите сюда одного. Давай, не теряй времени! – поторопил джигита Озган.

Не так уж и много времени прошло, а все трое джигитов прискакали обратно.

– Они не остановились! Скоро будут здесь! – сообщили они.

– Что – начнем отходить? – посмотрел Коркмаз-батыр на Огурлу.

– Они пройдут чуть в стороне от нас. Может, пропустить их? – спросил Огурлу.

– А потом? – спросил Коркмаз-батыр, хотя сразу же понял намерение Огурлу.

– А что потом? Им ведь и в голову не придет, что мы остались у них позади. А если так – понимаешь? Как только они остановятся, сойдут с коней, застреножат их и пустят пастись – мы тут как тут! Прыгаем на них прямо со спины и, малость поозоровав, проскакиваем через них и – к себе! И навряд ли они тогда будут спокойно спать в эту ночь!

Да, конечно, – Коркмаз-батыр правильно угадал намерение Огурлу. Ну, раз эта мысль пришла в их головы одновременно, что-то должно быть.

– А если за ними появится еще один их отряд? – спросил Коркмаз-батыр.

– Да ну! Что они, разбившись на отряды, продвигаются цепочкой что ли? Появится – пусть появляется, нам-то какое до него дело? Мы проскочим через передний отряд и уйдем – вот и все! – заявил Огурлу.

– Ладно, пусть будет по-твоему – ты все равно не остановишься! – сдался наконец Коркмаз-батыр. – Давай тогда пошлем дозорных, сразу в несколько мест – они хорошенько следят за врагом, чтоб мы постоянно знали что да где.

– О чем речь – это мы мигом организуем! – обрадовался Огурлу – ему было приятно, что его мысли и намерения полностью поддерживает такой опытный батыр, как Коркмаз…

Вскорости прискакал гонец слева и сообщил, что враги уже проходят мимо них. Через некоторое время прибежал джигит из середины – персы уже появились у них на виду и проезжают дальше. Ждут. Вот, наконец, прибыл гонец и из правого крыла и сообщил, что персы прошли и мимо них. Как рассказывали джигиты, дозорные врага в основном пытались лишь как-то определить места, по которым предстояло пройти отряду, а на то, что там сзади них происходит – никакого внимания. Были уверены, конечно, что здесь, сзади них, могут быть только свои. Эти рассказы дозорных асские джигиты слушали с особым удовольствием.

Еще раз объяснив джигитам, что им предстоит делать, Огурлу и Коркмаз-батыр велели всем садиться на коней и, особо не спеша, сопровождать «гостей», пока они не остановятся на ночлег.

Солнце уже катилось к закату, жара спала, и теперь уже не казалось, что она готова сжечь все на свете. Иногда шальной ветерок освежает лица джигитов.

И вдруг совершенно неожиданно, когда отряд Огурлу медленно поднимался на невысокую гряду, наверху появились дозорные джигиты и дали знак, чтобы не поднимались. Они сами спустились вниз и рассказали о том, что там, впереди делается.

– Внизу, в лощине есть речушка, там, наверное, и остановятся. Не очень-то удачно – с вершин гряды до речушки немного далековато. Если мы вздумаем совершить набег еще засветло, кажары достаточно рано могут нас заметить и сумеют подготовиться к отпору, – сообщили дозорные.

– Расстояние больше одного броска – когда мы шли сюда, я не обратил на это особого внимания? – спросил Коркмаз-батыр.

– Даже два броска будет, если не больше.

Коркмаз-батыр посмотрел на Огурлу – что, мол, теперь будем делать?

– А как они одеты, как они выглядят – сильно ли от нас отличаются? – спросил Огурлу у дозорных джигитов, и Коркмаз-батыр почувствовал лисий запах новой мысли Огурлу.

– Нам и в голову не пришла мысль обратить на это какое-то внимание! – сказал один из дозорных. – И они одеты, не голые, и мы одеты, и они на лошадях, и мы тоже. Только вот блестящего у них, пожалуй, больше, чем у нас – и щиты, и шлемы. А у некоторых, кажется, даже и на ногах что-то сверкало – наверное, какие-то медные пластинки…

– Но если ты, дозорный, не обратил на это особого внимания, то с какой стати должны обратить на это внимание другие? – загадочно сказал Огурлу и, обернувшись к Коркмаз-батыру, увидел, что тот как-то странно улыбается.

– Может быть и так, но то, на что ты надеешься, – это слишком уж опрометчиво, это просто безумство!

– А на что я надеюсь? – с наивным видом спросил Огурлу, но Коркмаз-батыр нисколько не сомневался, что знает, на что именно возлагает надежды Огурлу.

– Хорошо, раз ты сам не понимаешь на что ты надеешься, то я постараюсь тебе растолковать, – сказал с ехидцей Коркмаз-батыр. – Как только эти проклятые кажары остановятся на ночлег, ты хочешь, чтобы мы начали не торопясь спускаться отсюда, сверху…

– А что? – перебил Коркмаз-батыра Огурлу, когда стало ясно, что тот полностью разгадал его замыслы. – Пока они поймут кто это да зачем спускается в долину вслед за ними, мы уже, как тигры, прыгнем им на спину. Ведь им и в голову не придет мысль о том, что за ними по пятам может следовать враг! Это же так просто и ясно? Скорее всего, конечно же, они подумают, что вслед за ними послали еще один отряд. Разве не так?

– В том-то и беда, что не так! – воскликнул Коркмаз-батыр. – Никогда не надо считать противника дураком. Средь бела дня стоит только лишь взглянуть, и любой без особого труда узнает кто идет – свои или чужие. И вот тогда-то уж придется не просто покуражиться, поозоровать, как тебе хочется, а схватиться с врагом всерьез, когда речь уже пойдет о жизни и смерти! На каждого нашего джигита их приходится по пять-шесть. Кто же тогда, скажи мне, погибнет, да кто останется в живых?

– Растерявшийся – погибнет, смелый – останется в живых! Неужели же это так трудно понять? И кто это дал тебе, такому трусу, это замечательное имя – Коркмаз? Или же решили надсмеяться над тобой? – заявил Огурлу, стараясь рассердить и задеть за живое Коркмаз-батыра, и хотя бы таким путем добиться его согласия на решительные действия.

– А почему тебя тогда назвали Огурлу, а не Циллну? – рассмеялся Коркмаз-батыр, и не думая сердиться. – Нет и нет, друг мой! Твои надежды – это надежды безумца! Безумная храбрость, боюсь, ни к чему хорошему не приведет. Уж здесь-то лучше рассудительность. На мой взгляд, все будет хорошо, если мы начнем свое дело уже когда начнет смеркаться. Во-первых – они, возможно, не сразу нас заметят. Во-вторых – к тому времени, когда они увидят нас, мы будем на таком близком расстоянии, что они даже узнав, что мы враги, не смогут как следует опомниться и взять в руки оружие. В сумерках, в темноте они не смогут определить сколько нас – много ли, мало ли, – это в-третьих. И последнее – если мы начнем попозже, когда уже начнет темнеть, то многие из них уже будут спокойно лежать и сидеть у костров и не смогут быстро опомниться и схватиться за оружие.

Видишь, – стоит нам чуть-чуть подождать, потерпеть, и возможности наши сразу улучшаются во много раз!

– Я просто хотел в свете дня посмотреть им в глаза и хотя взглядом спросить у них чего им здесь надо! – сказал Огурлу, поняв, что Коркмаз-батыр, конечно, прав и спорить с ним бессмысленно. – Ладно, мне-то что – особо это надо что ли? – Но потом, что-то его осенило, и он с жаром спросил: – Слышишь, а если мы выставим вперед тех, у кого из нас есть медные и железные щиты и шлемы, не сможем ли их обмануть – может, они подумают, что это идут их же воины?

– Как они одеты – ни ты, ни я не видели. Чужака издали узнают по одежде, а не по тому, что у него две головы и четыре руки! – отпарировал Коркмаз-батыр, давая понять, что он не намерен дальше спорить на эту тему.

Огурлу ничего не сказал – это, конечно, означало, что он согласился со всеми выводами Коркмаз-батыра.

Стояли ночи новолуния – как только село солнце, луна обозначилась на небе еле заметным тоненьким белым облачком. Да, конечно – она-то не зальет долину ярким светом. И это хорошо: кажары, которые, ясное дело, будут сидеть у костров, навряд ли заметят асских джигитов, пока те не свалятся прямо им на головы, а отсюда, с высоты сами они будут видны как на ладони.

Джигиты привязали длинные сыромятные бечевки к удилам лошадей, чтобы дать им малость попастись, а сами лежат по пять-шесть человек то там, то здесь и беседуют – человеку, не ведающему о том, что сейчас происходит в Алан-Ас-Уе, и в голову не придет мысль, что они вскорости отправятся на битву с врагом, скорее всего он подумает, что они собрались здесь на какие-то игры или состязания. И впрямь любопытно – о чем же они, интересно, сейчас говорят? Судя по смеху, что слышится то там, то сям, говорят они, видно о чем угодно, но только не о войне!

Аха, стало смеркаться, белое облачко луны чуть-чуть порозовело. Сотники, что были с Огурлу и Коркмазом, побежали к своим джигитам. И вскорости алано-асские джигиты были на конях и неторопливо тронулись в путь. И каждый из них, взбираясь на вершину гряды, удивляется тому, что видит внизу – там горело бесконечное множество костров, составляя целое море огня. Удивительно, как это они, их-то и полной тысячи нет! – осмеливаются напасть на этот огненный лагерь, на эту горящую долину, где тысячи и тысячи воинов? Если даже ни один человек и не встанет против них с оружием в руках, и то не так-то легко проскочить через это огненное море!

По мере того, как спускались вниз, ход лошадей как-то поневоле ускорялся, и вскоре уже вся лавина неслась вскачь – теперь джигиты думали только о том, чтобы не угодить в какую-нибудь колдобину и не свернуть себе шею, так и не доскакав до неприятеля. И ничего не слышно кроме глухих стонов земли, которую так безжалостно бьют тысячи копыт и всхрапывания разгоряченных коней. Впереди и по сторонам мелькают тени, то отставая, то резко вырываясь вперед. Эта бешеная скачка, кажется, никогда не кончится. Дойдут ли когда-нибудь до этого проклятого лагеря. А может и лагерь, заметив их, поднялся и летит теперь по степи огненным облаком – а то ведь за это время можно было и до Танг-сая доскакать!

Теперь, пока не проскочат лагерь персов, нет ни старших, ни младших, ни команд, ни повелений – сейчас каждый сам себе и командир, и првелитель. Ты всего лишь частица вот этого тысяченогого чудовища, что со всех ног несется сейчас вниз по пологому косогору – ты только не отделяйся от него, будь с ним, внутри него, и все будет в порядке. Ты же видишь – разве есть на свете какая-нибудь сила, которая смогла бы остановить этого летящего жемаууза! Наверное, его могла бы остановить гора, коли обрушилась на его пути, или если бы разверзлась перед ним земля, но только не человеческая сила. Ата – передние джигиты уже ворвались в лагерь: уже слышны отчаянные крики и вопли раненых, звон мечей. Давай, давай – не отставай!

Каждому из джигитов, что с трудом лавировали между кострами, попутно стараясь достать мечом или затоптать конем тех, которые по глупости своей вставали перед ними с оружием в руках, казалось, наверное, что он в одиночку ведет бой с целым вражеским лагерем и старается пробиться на ту сторону – к своим. Каждый из них хорошо знает: здесь, в эти мгновения надо быть решительным и смелым, именно сейчас жизнь и судьба каждого зависит как никогда от него самого – умри, но не отставай, пробейся! Сокрушай только того, кто становится на твоем пути, за бегущими не гоняйся, плачущих не трогай, у тебя нет времени на такие мелочи. Ты же знаешь: если отстанешь от этого летящего, топчущего, сокрушающего все на своем пути чудовища – тебе не сдобровать!

Хорошо, что персы остановились только по эту сторону речушки – джигиты, переправившиеся на ту сторону, уже могли считать себя вырвавшимися из ада. А их все больше и больше, переправляющихся на эту сторону речушки, отчаянно разбивая ее на мелкие брызги копытами коней и сразу же исчезающих вслед за своими нёгерами в ночной темени. И вскоре вся эта ночная суматоха закончилась – всадники уже не прыгают со всего размаху в речку, и глухие стуки копыт постепенно затихли вдали.

На той стороне, на стороне захода солнца, горят сотни и сотни огней. Как и совсем недавно, как будто ничего и не случилось. Но стоны раненых, крики командиров, общий шум и гам, суета людей, бегающих неизвестно куда и зачем в свете огней – все это говорило о том, что здесь совсем недавно все-таки что-то случилось…

 

 

XIV

 

Великий хан Алан-Ас-Уи Темир-Зан-хан в своем крытом белыми кийизами восьмикрылом шатре советовался с тайфными ханами и предводителями войск. На этот раз и тайфные ханы – Алтынбай из рода Айдабол и Ас-Каплан из рода Тулфар – были на стороне молодых батыров, и кажется, общими усилиями Великий хан был загнан в угол – все требовали окружить выдвинувшуюся группу врага и уничтожить, а он слабо сопротивлялся. И вот в это время неожиданно заходит в шатер караульный и что-то шепчет на ухо Алан-Зигиту, который, как молодой, почти всегда сидит у входа. Караульный сразу же вышел.

Во время совета караульные, как правило, не входят в шатер, разве что по какому-нибудь уж очень важному делу, потому что все, прекратив разговоры, уставились на Алан-Зигита в ожидании важной новости.

– Бозбатыр-хан с отрядом в десять тысяч воинов приближается к нам, – сообщил Алан-Зигит, и все присутствующие, несколько встревоженные, от растерянности и удивления так и не нашлись что сказать – неужели об этом невозможно было узнать прежде, чем Бозбатыр-хан оказался почти у входа в ханский шатер? Хорошо, если идет на подмогу, а если нет, а если он идет с мечом и огнем? А если он решил так: с той стороны на вас напал, говорят, лев, а я, степной волк, нападу на вас с этой стороны? А наши джигиты, прослышав об этом, подготовились ли?

– Не тревожьтесь – Бозбатыр-хан идет к нам на помощь! – добавил тут же Алан-Зигит, заметив на лицах людей настороженность и недоумение.

Какой там еще совет при этом известии – теперь все были озабочены тем, как более достойно встретить Бозбатыр-хана. Джигиты кинулись к отарам и стадам, а юноши-шапа забегали между шатрами – надо было как можно скорее приготовить угощение гостям. Но ни те и ни эти не успели: джигиты еще не вернулись с отар и стад, и юноши-шапа еще не всю бозу вычерпали со своих бочонков, а Бозбатыр-хан со своими воинами уже был тут. Оставив свое войско чуть в отдалении, он с тремя негерами подъехал к великоханскому шатру и сошел с коня.

– Аланы! Да поможет вам в вашем деле Великий Танг-Эри! Да будет удачным ваш день! – поздоровался он со всеми, и лишь потом обратился к Великому хану. – Поступай как хочешь, Темир-Зан, но ты провинился! – сказал он. – Да чтоб и в твой журт, и твою тайфу посыпались одни только радости – на что же похоже это? Я даже не стану говорить о том, что мы соседи, братья по крови и духу, но хотя бы о том, что совсем недавно наши негодные дети соединили свои судьбы и стали жить в одном шатре – хотя бы об этом ты мог вспомнить? Какие же мы соседи, братья по крови и родственники, наконец, если в такие дни не можем помочь друг другу, не будем вместе? И о том, что на твоей земле разгуливают иноземные враги, узнаю не от тебя самого, а от случайных людей! На что это похоже, брат мой Темир-Зан? А вы как на это смотрите, аланы? Провинился ли Темир-Зан-хан? Обязан ли он откупиться от этой своей вины?

– Еще как провинился!

– Должен откупиться – куда ему еще деваться?!

– И слово сказать не смеет! – послышалось со всех сторон.

– Итак, – признаешь свою вину? – спросил Бозбатыр-хан, беря руку Темир-Зан-хана.

– Куда ж мне деваться, раз виновен? – сказал Темир-Зан-хан. – Извини меня, Бозбатыр-хан, но и в мыслях у меня не было обижать тебя! Нам не хотелось тебя беспокоить, хотели сами…

– Разговоры теперь ни к чему! Провинился – исполняй свой долг! Об остальном поговорим потом, – прервал Темир-Зан-хана Бозбатыр-хан, и все дружно поддержали его.

– Слушай, алан, как хорошо, что ты приехал, а то он нам и слово не дает сказать, жизни просто нет – все должно быть только так, как он сам хочет! – поддержал дружеский тон разговора и Алтынбай-хан, шутливо пожаловавшись гостю на своеволие Великого хана.

Поговорили немного о том, о сем вот в таком – дружеско-шутливом тоне, порасспросили друг друга о житье-бытье родных и близких, как и положено в таких случаях, и Темир-Зан-хан пригласил гостей в шатер.

Темир-Зан-хан подробно рассказал Бозбатыр-хану и его нёгерам обо всем по порядку: и кто они такие эти проклятые кажары, откуда они взялись; и как молодые батыры, склонив на свою сторону почтенных Алтынбай-хана и Ас-Каплан-хана, стали в последние дни одолевать его, побуждая на решительные действия с целью уничтожить вырвавшийся вперед отряд врага; и о том, как ему все труднее и труднее отстаивать свое твердое убеждение в том, что одолеть врага, выкинуть его за пределы Алан-Ас-Уи следует только теми способами и путями, только так, чтоб погибло как можно меньше асских джигитов. Рассказав обо всем, Темир-Зан-хан прямо спросил Бозбатыр-хана и его негеров:

– А что вы скажете? Как нам лучше поступить?

– Извините, что я так говорю, но мы сюда приехали не для того, чтобы вас поучать, советуя вам поступить так или этак. Мы просто прослышали о том, что на земли Темир-Зан-хана зашли иноземные враги – вот и поспешили на помощь, спешно собрав джигитов, сколько могли. Они в твоем распоряжении, Темир-Зан-хан. Что я могу больше сказать? Конечно, в такое время заниматься спорами нет смысла, все должны слушаться одного предводителя – Великого хана. Но, если я правильно все понял, Темир-Зан-хан, то, по-моему, твои батыры несколько обижены тем, что они как бы только развлекают врага, бегая вокруг да около него – ведь кажары могут подумать еще, что они трусы, избегают боя! – и это оскорбительно для их чести, в конце концов. Вот они и хотят хоть разок всерьез схватиться с врагом. Если дело обстоит именно так, то, я думаю, ничего страшного не произойдет, если ты разрешишь им хотя бы один разок попробовать побороться с кажарами – так вы их называете, да? Тем более, если, как вы говорите, один отряд врага оторвался от своих и продвигается вперед.

Судя по вашим рассказам, вражеских воинов в этом отряде не более пяти-шести тысяч. Тогда наши джигиты, конечно же, одолеют их. Но помните – и Бозбатыр-хан оглядел сидящих батыров-военачальников, – немало и ваших джигитов падут с коней. И вот, когда думаешь об этом, хочешь – не хочешь, а приходится соглашаться с Темир-Зан-ханом. Подумайте сами – ведь настоящий мастер борьбы и без особого труда может свалить более сильного, чем он сам батыра, если хорошо владеет разными приемами. Война – это тоже борьба. Борьба мастерства, знания приемов, ума, в конце концов! Но, когда схватываются два батыра, – и здесь Бозбатыр-хан обратился к Темир-Зан-хану, – бывает, что они, как бы испытывая друг друга, применяют тот или иной прием, пытаются одним рывком одолеть соперника. Так и в этом случае – неплохо было бы хоть разок всерьез рвануть этого врага, посмотреть – так ли он крепко стоит на ногах, как это кажется! А сейчас, судя по всему, – очень даже подходящее для этого время. Если наши джигиты разнесут в пух и прах этот их передовой отряд – это будет, по-моему, хорошим рывком! Если даже и не свалится враг, устоит на ногах, но в душу его уже закрадется страх. А это, Темир-Зан, будет хорошим помощником тому, о чем ты и говоришь – чтобы, выждав удобное время, ловкими приемами без особого напряжения кинуть на спину противника. Давай, Темир-Зан, – пусть наши джигиты разок рванут врага! – сказал Бозбатыр-хан, заканчивая свою речь. – Это вдохновит и всех асских джигитов. Конечно же, твои джигиты будут обижаться на тебя, если они по твоей воле с гиком и свистом бегают вокруг врагов, словно мальчишки вокруг известного батыра, но не смеют ни разу с ними сразиться, а лишь изредка могут поозоровать – дергать врага за полу халата!

– Спасибо тебе, Бозбатыр!

– Ты совершенно прав! Сколько мы ни стараемся, но никак не можем убедить в этом Темир-Зан-хана!

– Конечно так – надо хоть разок рвануть! – так говорили все – и тайфные ханы, и предводители войск, и опытные бийи, которые находились здесь.

– Все равно, вижу, я не смогу вас убедить – пусть будет по-вашему! – перестал сопротивляться Темир-Зан-хан. – Но я, если хотите знать, не намерен был ни рвать, ни схватываться. Пусть так и бродили бы, как собаки, голодные и жаждущие, по степям, пока не угомонились бы и не убежали к себе! Но раз вы все так неудержимо рветесь схватиться, так у всех у вас вскипает кровь – что я могу поделать? Пусть будет по-вашему. Но на это дело пусть пойдут все джигиты – чтоб у врага, завидев их, вышибло дух. Что делают чабаны с отбившимися от стада баранами – и вы точно так же побейте как следует этих, ускакавших вперед, и остатки их загоните обратно в свое стадо! Поняли меня? – Темир-Зан-хан оглядел своих батыров, которые и поведут джигитов в бой.

– Хорошо! Мы исполним твое повеление! – ответил за всех военачальников Кара-Батыр.

– Твои джигиты устали, наверное, с дороги. Их на этот раз оставим в покое? – обратился Темир-Зан-хан к Бозбатыр-хану.

– Интересный ты человек! – сказал хан Айдахар-тайфы. – Что – мои джигиты приехали сюда в альчики играть или спать? Я же сказал – они находятся под твоей рукой, и готовы в любое время идти в бой!

– Хорошо! – сказал Темир-Зан-хан и, уже обращаясь к военачальникам Бозбатыр-хана, спросил: – Будет достаточно, если отдохнете сегодня и завтра? Если выступим послезавтра?

– Еще как! – ответил Сары-Батыр, младший брат Бозбатыр-хана, предводитель всех воинов тайфы. – Мы можем выступить хоть завтра.

– Вы прошли долгий путь, устали, наверное, и люди, и кони. Лучше отдохните хорошенько, а выступим послезавтра – мы никуда не торопимся. Тем более, как сообщают наши дозорные, к этому времени и кажары сами сюда придут – чего ж нам бежать им навстречу? Лучше где-нибудь здесь выберем удобное место и подождем.

Все согласились с Великим ханом, и на этом совет закончился. Оставив в шатре ханов и гостей, все батыры отправились к своим джигитам, чтобы сообщить им о скором выступлении…

На следующий день и ханы, и военачальники выехали осмотреть окрестности и определить подходящее место для битвы. Выбрали большую, довольно ровную долину, которая и с той, и с этой стороны ограничивалась грядами невысоких холмов. А когда окончательно решили ждать врага именно здесь, то стали обсуждать подробности предстоящего боя.

– Хотя мы и собиремся всерьез с ними схватиться, как Бозбатыр-хан говорит, – рвануть хоть раз как следует, – сказал Темир-Зан-хан, – но все равно, надо помнить о том, что мы должны бить врага так, чтобы наших джигитов как можно меньше полегло на поле битвы. Теперь говорите кто что хочет сказать.

В народе Алтынбай-хан из рода Айдабол был известен как умный хан и умелый предводитель войска. А потому никто не осмелился сказать свое слово раньше него.

– Основная часть наших джигитов, готовых к бою, ждут за грядой холмов, – начал рассказывать свое видение предстоящего боя Алтынбай-хан. – А небольшой отряд, скажем в две-три тысячи человек, как бы неожиданно сталкивается с врагом лицом к лицу. Естественно, делают вид, что не желают вступать в бой со столь многочисленным врагом, разворачиваются и начинают убегать. Когда враг, погнавшись за ними, рассыпается и растягивается, из-за холмов выскакивают наши джигиты и навязывают бой противнику, у которого уже нет ни порядка, ни возможности организовать достойное сопротивление. Растерянность и отчаяние – у противника, решительность и смелость – у наших. И тогда потери наши будут небольшими.

– А может быть нам всем показаться сразу – тогда они увидят нашу силу и наверняка начнут у бегать. И вместе с нами за ними погонятся страх и паника. Тогда у нас будет очень мало потерь, – сказал Кара-Батыр.

– Мне кажется, будет лучше, если мы сделаем так, как предлагает Кара-Батыр, – сказал Алан-Зигит.

Остальные батыры молчали – они, видно, и впрямь не могли предложить что-то новое и в то же время могли уверенно сказать, как же лучше начать битву: как предлагает Алтынбай-хан или же как предлагает Кара-Батыр?

– Да, конечно, было бы хорошо, если, увидев нас, как вы говорите, они начали бы в страхе убегать, – сказал Великий хан. – А если, увидев всех, они решат, что отсюда все равно живым не выбраться, а потому, если погибать, то уж погибнуть по-геройски, как и положено воину? Никогда не надо считать противника ни глупым, ни трусливым – чтоб потом локти не кусать. Так что, я думаю, будет лучше, если мы начнем битву именно так, как и предлагает Алтынбай-хан. Это, между прочим, обычный прием, которым пользуются все асские предводители войск, когда они имеют дело с кичливыми иноземными врагами, не пожелавшими как следует разузнать кое-какие вещи об уме и способностях народа, на которого они идут с войной. И вы сами хорошо это знаете. Так что, давайте еще раз положимся на ум наших предков и попытаемся одолеть врага так, как они и делали всегда – используя его кичливость и самонадеянность. Алтынбай-хан, многоопытный воин, неспроста нам предлагает поступить именно так – поверьте мне!

Так и было решено – битву начать по-асски: ложным отступлением заманить врага в ловушку и навязать ему бой в самый для него неподходящий момент.

После этого разговор пошел о том, где какой батыр-военачальник должен находиться со своими джигитами. Когда обо всем подробно поговорили и договорились, вернулись обратно в лагерь.

И вот настал день, когда, как предполагалось, передовой отряд противника уже должен был находиться в однодневном переходе от асского лагеря. Но ближе к вечеру прискакал дозорный с необычной вестью – кажары так и не снялись сегодня с места вчерашней ночевки.

– Значит, они, видно, решили дождаться основной части своих войск, – предположил Алтынбай-хан.

– Если это так, то схватку, видно, придется отменить, джигиты, – сказал Темир-Зан-хан, словно он был рад такому исходу дела. – Через два-три дня, наверное, подоспеют и остальные. А затевать большую битву нам совсем ни к чему, если даже мы и победим – слишком огромными могут быть наши потери.

– Тогда нам следует выступить сегодня же! – воскликнул Алдабол, старший сын Ас-Каплан-хана. Будет стыдно, Темир-Зан-хан, если мы как следует не побьем этих, пока не подоспеют остальные. Если они остановились, значит это неспроста. Страх, по-моему, их остановил. А побить того, кто и так уже боится – не такое уж и трудное дело!

– И все-таки схватиться с теми, что бьют всех, кто встречается у них на пути – не такое легкое дело, как ты думаешь, Алдабол, – сказал Великий хан. – Честно говоря, я и сам послал бы вас, чтобы вы поспешили, добрались до этих наглецов раньше, чем подойдут к ним остальные, и проучили бы их как следует, да боюсь что вы, увлекшись преследованием, нарветесь на основную их силу.

– Не такие уж мы мальчишки, Темир-Зан-хан, чтобы нам не доверять! Как это мы сможем не исполнить твое повеление, свое вольничать? – удивился Джаныбек. – Давайте, выступите, не мешкая и, пока еще не подошли главные силы кажаров, отлупите этих наглецов как следует! – так ты говоришь, верно? Тогда мы тебе отвечаем: «Хо! Мы исполним твое повеление!» Ты доволен?

– Не удерживай их, Темир-Зан! – сказал Алтынбай-хан. – Пусть идут, пусть посмотрят и, если другие кажары еще не подошли, пусть поборятся. Но, – сказал он, уже обращаясь к молодым батырам, – если к вашему приезду все кажары уже будут вместе, вы тут же разворачиваетесь и едете обратно сюда. Большие битвы – это дело больших людей, больших умов. А вы еще слишком молоды, и кроме как носиться с мечом в руке, в этом деле не очень-то разбираетесь.

Последние слова Алтынбай-хана не очень-то понравились молодым батырам, но они стерпели, понимая, что эти слова Алтынбай-хан сказал не вполне серьезно, а скорее всего для того, чтобы уговорить Великого хана.

– А что вы скажете – дать нашим джигитам право на такое дело? – обратился Великий хан к Ас-Каплан-хану и Бозбатыр-хану.

– Пусть идут. Они не такие уж мальчишки, чтобы не исполнить веление старших, – сказал Бозбатыр-хан.

– Разреши, пусть попробуют, схватятся. Только пусть, как ты говоришь, всерьез не ввязываются.

– Хорошо, раз так, – сказал Великий хан. – Пусть будет по-вашему. Потом, повернувшись к Кара-Батыру: – Ты, Кара-Батыр, поведешь джигитов. Наше решение слышал: разрешается схватиться с передовым отрядом кажаров, а если такой возможности не будет – в большую битву не ввязываться! Если окажется так, что ко времени вашего подхода оба отряда врага окажутся соединенными, тогдп, коли захотите, можете малость поозоровать. Как это делали джигиты Джанибека и Коркмаза. С тобой, каждый с тремя тысячами своих негеров, пойдут Джанибек, Алдабол и наш негодник. Если Бозбатыр-хан не возражает, с вами пойдет и Сары-Батыр с частью своих джигитов.

– Я еще раз говорю, Темир-Зан, – наши джигиты пришли сюда воевать вместе с вашими, они в твоем распоряжении, – сказал Бозбатыр-хан. – Пусть идет и Сары-Батыр с тремя тысячами джигитов. Что ни говори, а война есть война – в ней лишних воинов не бывает.

– Ну и хорошо! Теперь нам нечего вам сказать – можете выступать. Успехов! Да поможет вам Великий Танг-Эри! – напутствовал батыров Темир-Зан-хан.

– А почему меня не посылаешь, Темир-Зан? – спросил Алан-Зигит с обидой. – Неужели мои джигиты хуже других?

– Твои джигиты, наверное, не хуже, а лучше других джигитов, Алан-Зигит. Это ты и сам хорошо знаешь. И почему ты здесь остаешься – тоже хорошо знаешь. А если не знаешь, скажу: и ты, и твои джигиты постоянно должны быть рядом со мной – на тот случай, если вдруг случится что-то неожиданное и понадобятся хорошие воины-джигиты. Теперь понял почему ты остаешься здесь?

– А что неожиданного может случиться здесь за эти два-три дня? – спросил Алан-Зигит как мальчуган, который знает, что набедокурил, но не хочет признаваться в своих шалостях.

– Уж это-то, Алан-Зигит, кроме Небесных Святых никто не знает! – ответил ему все же Великий хан. – Откуда нам знать – а вдруг сейчас, когда наши джигиты собираются совершить налет на их лагерь, точно так же и их храбрецы готовятся неожиданно напасть на нас!

Алан-Зигит больше ничего не сказал и молча сидел на своем месте – он, скорее всего, все-таки был обижен, что Великий хан не послал и его вместе с другими молодыми батырами на первую в этой войне серьезную вылазку…

Вскорости Кара-Батыр выступил с двенадцатью тысячами джигитами. Остающиеся с завистью смотрели вслед уходящим, словно те отправились ни на битву с сильным и опытным врагом, а на ханскую свадьбу или на праздничные игры; как будто тех кто-то посчитал за храбрых воинов-джигитов, а этих – мальчишками, способными только бегать вокруг стада и загонять в общую кучу отбившихся овец.

В следующий же день к полудню Кара-Батыр со своим отрядом добрался до последнего дозорного коша, что был «под самым носом» у врага. По рассказам джигитов было похоже, что кажары дожидались подхода своих основных сил – уже третий день, как они безвылазно сидят на одном и том же месте.

Вскоре к кошу прискакал дозорный оттуда – со стороны врага.

– Зашевелились почему-то! – сообщил он. – Видно разузнали о вашем прибытии. Конечно, для них это не так уж и трудно – день и ночь вокруг лагеря рыщут их караульные дозоры.

Кара-Батыр собрал всех четырех предводителей войск и тысячников. Говорили недолго, все единогласно решили: враг уже знает о нашем прибытии, он готов к бою, а мы почти всю ночь и целый день были в пути, устали кони, устали люди; мы тоже отдохнем эту ночь, а дело начнем завтра. Но когда заговорили о том, где же остановиться на ночлег, – вдруг горячо заспорили.

– Они ведь все равно знают, что мы здесь – тогда к чему нам прятаться? – сказал Джанибек. – Пойдем, прямо рядом с ними остановимся и там заночуем! Утром сразу же начнем битву, а не будем еще целую вечность добираться до них. Если они на той стороне речки, мы остановимся на этой стороне. А если мы заночуем здесь, то завтра до них мы доберемся только к полудню – кому это нужно?

– А смогут ли спокойно выспаться, как следует отдохнуть наши джигиты прямо на виду у врага? – засомневался Алдабол. – А если хорошенько не отдохнут – то мечи в их руках не будут легко играть. Не лучше ли будет, если мы сегодня здесь как следует отдохнем, а завтра прямо с ходу же и начнем битву? До них ведь не так далеко, чтоб и мы, и наши кони так уж сильно устали?

– Если наши джигиты на своей родной земле не смогут, как следовало бы, спокойно выспаться, то что же тогда будет с нашими бедными друзьями? – сказал Огурлу. – Тогда им и вовсе не уснуть – ведь они на чужой земле, да еще подкарауливаемые врагами! Клянусь, наши джигиты еще смогут маленько прикорнуть, но никто из них и до самого утра не сможет сомкнуть веки хоть на мгновение! Нам с Джанибеком надо пойти и сесть на этой стороне речки. Нам нечего бояться – пусть боятся они!

– Клянусь Великим Танг-Эри, Огурлу прав! – заявил и Коркмаз. Вот посмотрите: мы идем и садимся на этой стороне речки, разводим костры, готовим ужин и спокойно отдыхаем, как будто их и вовсе нет! А еще лучше – будем петь и танцевать! Пусть смотрят, пусть видят и пусть лопаются от зависти! Поехали, Кара-Батыр, – надо засветло доехать и устроиться.

Внимательно слушавший всех Кара-Батыр после некоторого раздумия все-таки решил, что Джанибек и Огурлу, видно, правы. А потому встал с места и сказал:

– Хорошо! Поехали!

И вправду, оказывается, до лагеря кажаров было не так уж и близко – сюда, к берегу речушки Сууук-сай, добрались лишь перед закатом.

Увидев на пологом склоне нагорья за рекой спускавшиеся войска, кажары засуетились, спешно готовясь к схватке, но когда те остановились на том берегу и вовсе не собирались переходить речку, успокоились и с удивлением стали смотреть за происходящим. Асские джигиты тоже с большим любопытством разглядывали кажарских воинов, как будто столкнулись с ними совершенно неожиданно и не понимают откуда они взялись. С той и с другой стороны в разных местах находились и такие отчаянные головы, что спускались к воде, шутили, махали руками.

– Что ты здесь ходишь? Голова твоего отца здесь что ли валяется? – крикнул один из асских джигитов кажару, который совсем близко подошел к берегу с той стороны.

Джигиты рассмеялись.

– Про голову его отца не знаю, а вот его собственная голова, вполне возможно, и будет валяться здесь, – сказал один из джигитов.

– Зашарбек, скажи ему – иди сюда, а то, если я завтра пойду туда, тебе, мол, не поздоровится! – сказал другой.

Зашарбек и впрямь замахал рукой, зазывая кажара, и в то же время спускаясь ближе к воде. Кажар неожиданно зарядил лук и выстрелил. Зашарбек, пытаясь уклониться от стрелы, споткнулся и шлепнулся задом в болотистую землю. Весь красный от негодования, он пригрозил кулаком и крикнул кажару:

– Ну погоди, собака сын собаки!

А негеры Зашарбека покатываются со смеху и кричат ему наперебой:

– Алан, как же быстро тебя свалили!

– Вот бедный, а – сразу же сознание потерял, как только увидел одного только кажара! А если б ты увидел их всех, что же тогда с тобой случилось?

– Эх ты – как же ты опозорил нас перед гостями!

– Хоть и звать тебя Зашарбек – Долгоживущий, но душа твоя, оказывается, не очень-то намерена долго тянуть!

Эти грубые шутливые крики джигитов грязными ошметками били по лицу Зашарбека…

Кара-Батыр с интересом наблюдал за тем, как джигиты сразу же по прибытии стали шутить и смеяться. Потом сказал Джанибеку:

– Скажи всем, пусть джигиты поторопятся, а то солнце скоро сядет – ведь еще засветло надо принести жертвоприношения и попросить у Великого Танг-Эри помощи, а у духов-хозяев здешних земель и реки – благосклонности. Да и завтра, как никак, не на свадьбу, а на битву, кажется, пойдем!

У асов такой обычай – надолго ли, нет ли, но если люди сели на каком-нибудь месте, то она должны зарезать жертвенное животное, сделать подарок духу-хозяину этой земли и попросить его благословения. А если сели на берегу реки – то следует принести жертву и хозяйке реки. Если же люди намерены начать какое-то большое дело, то, конечно же, они просят помощи у самого Великого Танг-Эри – у своего Большого Небесного Отца…

И вот, когда все дела на сегодня, казалось, уже были завершены – у Великого Танг-Эри попросили силу рукам, предстоящим держать меч, храбрость сердцам; у хозяев земли и воды попросили благословения; попили и поели, что нашлось – и пора было ложиться отдыхать, встает Джанибек со своего места и звонко так, озорно кричит во все горло:

– Эй-хей, орлы асские – джигиты аланские! Давайте-ка спляшем да споем! Мы никого не боимся – пусть посмотрит враг и увидит все, и сердце его пусть лопнет от зависти! – И сразу же запел песню про Ас-Батыра.

И тут же повскакивали джигиты и стали хороводить вокруг костра, свободно положив свои руки на плечи друг другу и подпевая Джанибеку. И звонкий голос Джанибека легко полетел по степи:

 

Эй-хей, говорят, у Ас-Батыра такой меч –

Ой-орайда!

Только махнет – и до горизонта достает, говорят! –

Ой-орайда!

Эй-хей, говорят, у Ас-Батыра такой конь –

Ой-орайда!

Одним махом перепрыгнет море, говорят!

Ой-орайда!

Эй-хей, говорят, он долго гнался за кам эрами.

Ой-орайда!

Проскакал он много земель, говорят!

Ой-орайда!

Эй-хей, Ас-Батыр молодец вперед посмотрел!

Ой-орайда!

Он кам эров впереди не увидел!

Ой-орайда!

Эй-хей, Ас-Батыр молодец назад посмотрел!

Ой-орайда!

Он кам эров позади не увидел!

Ой-орайда!

Эй-хей, говорит, куда ж запрыгнул мой конь?

Ой-орайда!

Он кам эров всех затоптал что ли?

Ой-орайда!

Эй-хей, говорят, сказали тогда его товарищи!

Ой-орайда!

Все кам эры остались в пути позади нас!

Ой-орайда!

Эй-хей, они спят и теперь не проснутся!

Ой-орайда!

И на аланские журты теперь не пойдут!

Ой-орайда!

 

Всю ночь ярко горели костры караульных на обоих берегах Сууук-сая. А утром рано в шатер Шарваз-бури ворвался начальник караула.

– Их нет! – сообщил он.

– Что ты говоришь? – не понял его Шарваз-буря спросонья

– Те, что вчера пришли – их нет! Никого нет! Словно их ветром унесло!

Шарваз-буря вскочил и, кое-как одевшись, вышел наружу и сразу же глянул на ту сторону речки, где еще вчера вечером были загорские саки и горели их костры. И вправду – там никого не было. Только то там, то здесь дымили недогоревшие головешки у потухших костров.

Шарваз-буря, несколько растерянный этим странным делом, постоял некоторое время в замешательстве – если не хотели вступать в битву, то почему же они тогда появились? Неужели хотели припугнуть его? Его, предводителя войск, никогда не знавшего поражения и о котором ходят легенды? Или же, увидев, что мы нисколько их не испугались, стали спокойно готовиться к битве, – сами испугались и убежали? Хотя те, что вчера так нагло расположились напротив лагерем, разожгли костры, спокойно готовили ужин, пели и плясали, если уж честно говорить, вовсе и не казались трусами. Тогда что же с ними случилось?

Но, чтобы там ни было, а он, Шарваз-буря обязан выполнить свой долг – если увидел врага, должен его настигнуть, разгромить или же, по крайней мере, не отпускать. Наверное, не сегодня, так завтра и сам Дариявуш подоспеет с основными силами. Если скажешь царю, что видел врага да упустил его, не сумел удержать – похвальных слов, конечно, не услышишь.

Шарваз-буря велел быстро готовиться к выступлению. Позавтракав кое-как на скорую руку, воины сели на коней и выстроились.

– Неустрашимы львы Солнцеликого! – крикнул Шарваз-буря, гарцуя перед рядами воинов. – Вчера, расхрабрившись, саки приблизились и остановились напротив нас, а потом, увидев вас, почуяв вашу храбрость, не решились на схватку и сегодня ночью тайком, как зайцы при виде охотника, разбежались! Но вы, львы царя, двумя-тремя бросками должны их догнать и растерзать! Да поможет вам Святой Ахурамазда! – и сам кинулся вперед – в сторону восхода солнца. Тысячи и тысячи воинов кинулись вслед за ним. Переправившись через речушку, воины устремились по пологому подъему вверх и вскоре один за другими стали выскакивать на вершину гряды из невысоких холмов.

Но почему-то все они, повыскакивавшие на вершину, не устремлялись дальше – вниз, а так и оставались на своих местах застывшими, словно здесь их настигало какое-то проклятье, и они окаменевали – там внизу, выстроившись в четыре длинные колонны, похожие на копья каких-то сказочных богатырей, готовые к бою стояли саки! И только на вершине гряды показался Шарваз-буря со своими воинами, как эти четыре мистических богатыря метнули свои копья – саки полетели вперед! Не успел еще толком никто ничего понять, как эти четыре копья вонзились в рыхлое тело войска кажаров и рассекли его на отдельные клочья. И белый свет превратился в ад – пытающиеся спастись от копий и мечей бешеных саков сваливаются прямо на головы все еще сгоряча продолжающих подниматься воинов, которые и не ведают о том, что там, наверху происходит. И многих валит с коней не асский меч, а этот кошмар. Кажется, весь мир наполнился криками и проклятиями раненых, придавленных лошадьми людей, отчаянным ржаньем коней, лязгом мечей, топотом тысяч копыт. Но вот и асы, и фарсы единым огромным клубком скатились к берегу реки и здесь, на равнине, на короткое время вспыхнула горячая схватка. Едва успев отделаться от внезапно нахлынувших на него целых трех фарсов, Кара-Батыр в поисках следующего соперника только успел поднять взгляд, как увидел того фарса-батыра. Он поистине был похож на матерого волка, окруженного чабанскими собаками – так он храбро сражался с наседавшими на него асскими воинами, и близко не подпуская их к себе. И именно в тот миг, когда его заметил Кара-Батыр, тот свалил с коня еще одного джигита.

– Эй-хей! Джигиты асские – орлы аланские! Веселей играйте мечами! – закричал громко Кара-Батыр и бросился на того фарса-батыра. На огненном своем жеребце, в сверкающем золотом шлеме Кара-Батыр налетел на того фарсского батыра так – как сам нарт Ерюзмек налетел когда-то на эмегена! Но, оказывается, и фарсский батыр был не из робкого десятка – их мечи встретились в небе, высекая молнии и вызывая громы, но ни один из батыров не упал с коня. А в тот миг, когда встретились удары двух батыров, конь под Кара-Батыром, кажется, даже прогнулся в спине и осел. Еще и еще кидался Кара-Батыр на того фарса, но тот, несмотря на полноту, был ловким и гибким – легко уклонялся от меча, а когда это было невозможно, смело отражал удар. Глаза Кара-Батыра залились кровью негодования – такого позора он еще никогда не знал! Подняв меч, он еще раз бросился на врага. Бросился, налетел, словно ураган, но фарсский батыр стоял неодолимо – как скала!

Кара-Батыр кинул меч в ножны, взял в руку копье и, крепко-крепко прижав его к телу, вновь ураганом налетел на эту несокрушимую скалу – на фарсского батыра. Со страшной силой столкнувшись, оба батыра и их кони, барахтаясь, вместе повалились на землю. Но Кара-батыр в тот же миг вскочил и, долго не мешкая, запрыгнул на своего коня, который тоже уже успел стать на ноги. А фарс лежал на земле, обеими руками схватившись за копье, пронзившее грудь, словно пытаясь вытащить его.

И в это время один фарс, тоже сражавшийся здесь и видевший все, что случилось, своими глазами, рванулся прочь и завопил во весь голос:

– Шарваз-буря убит! Рухнула наша опора!

Крича:

– Шарваз-буря убит! Шарваз-буря убит! – стали убегать с поля боя и остальные фарсские воины.

С торжественными возгласами:

– Эй-хей, джигиты! Мы победили! Мы победили! – асские воины погнались за убегающими врагами.

Уже нет ни поля битвы, где насмерть сражаются враги, даже нет отдельных групп воинов, бьющихся друг с другом. Скачущие во весь опор воины и той, и другой стороны заполнили всю долину – одни бегут, другие их преследуют. Только иногда, когда кто-то из убегающих начинает понимать, что ему все равно не спастись и решается на последнее, вспыхивает на миг отчаянная схватка. Но и этим одиноким храбрецам не везет – едва очередной из них начинает сдерживать своего коня, чтобы развернуться и встретить врага лицом к лицу, как тут же его настигает целая гурьба асских джигитов, и вскоре фарс падает на землю. Вот так, одни, убегая, а другие, их преследуя, тысячами копыт рыхля землю, они достигли высот на той стороне. И все воины-асы, оказавшиеся наверху, тут же останавливались как вкопанные, а фарсы, радостно крича:

– Ахурамазда! О, Ахурамазда!

– Дариявуш! Дариявуш! – уверенные в том, что теперь-то уж точно спаслись от смерти, во весь опор пускаются дальше – вперед.

А там, разноцветным потоком заполняя всю степь, шла армия, в которую, казалось, собраны мужчины со всего мира. И вот, наконец, все асские джигиты оказались наверху. Все молча смотрели туда, в сторону захода солнца – и не было предела их изумлению: столько воинов вместе, еще никогда на свете, наверное, не собиралось!

– И когда это мы, бедные, всех их перебьем? – всерьез встревожился один из джигитов. – Если б они даже и в просо превратились бы, а мы в цыплят – и то, наверное, нелегко было бы их всех склевать!

– Легко, не легко, но как-нибудь склевали бы. А так… – добавил другой джигит.

– Слабаки! – даже почти задорно воскликнул тут один из джигитов. – Не соглашусь, клянусь, стать цыпленком, если даже пообещают превратить их в просо, пусть и овцами их сделают, не хочу быть и волком – а то еще, после, не смогу вновь стать человеком! И останешься навсегда цыпленком или волком! Нет уж, я лучше выйду, крепко затянув пояс, на борьбу-схватку. Мы, нарты, дети Солнца, молодцы-храбрецы асского народа – почему это мы должны кого-то бояться? Пусть всяк боится нас! Разве не так, джигиты? – и гордо оглядел своих негеров.

– Так, душа моя, конечно так! – ответил ему весело джигит, который только что был готов стать цыпленком. – Почему это мы должны кого-то бояться? Не боимся! Но сейчас – что поделаешь? – придется, наверное, нам бежать, к тому же, особо не оглядываясь назад. Да, побежим, но, конечно же, – мы никого не боимся!

– Чтоб за вами злые духи погнались! – рассмеялся, как и все находившиеся здесь джигиты, и Кара-Батыр. – Хотя ты и шутишь, – обратился он к «цыпленку», – мы действительно будем и гнаться за врагом, и убегать от него, когда надо, но его – не боимся! Мы немного погонялись за ним, а теперь, раз надо – начнем и убегать. Поехали, джигиты! – и с тем Кара-Батыр повернул морду коня на выход солнца…

Когда отряд Кара-Батыра вернулся в лагерь, Великий хан Темир-Зан вновь собрал совет. Все внимательно выслушали подробный рассказ Кара-Батыра о прошедшей схватке с передовым отрядом фарсов. Выразив горячую благодарность джигитам и их предводителю за умелые и смелые действия, Великий хан сказал:

– Но теперь, я считаю, что мы вновь должны придерживаться тех правил ведения войны, о которых мы договаривались с самого начала. Правда, в такой нешуточной схватке, каковой была битва, проведенная вчера джигитами Кара-Батыра, наши потери незначительны. Но если мы представим себе, как в наших журтах народ будет оплакивать целых двести двадцать погибших джигитов, мы должны сказать – это слишком большая цена! Нам не нужна победа, в которой горя больше, чем радости! Мы должны добиться ее не очень дорогой ценой – вот в этом я вижу и нашу мудрость, и наше мужество, если хотите! Так что, впредь – никаких крупных схваток, битв с противником. Мы врагу нанесем гораздо больший урон, если будем действовать так, как и начали – организовывать на него внезапные налеты небольшими отрядами по вечерам, в удобные моменты, в основном по ночам. Это раз. Второе – надо во что бы то ни стало загнать врага в Пустую степь. А там, если сможем, мы должны окружить его со всех сторон и продержать хотя бы с недельку – тогда наши друзья очень даже быстро увянут. И уже почти перестанут кидаться на нас, как бешеные волки.

– Так надо им послать проводников, Темир-Зан, чтоб сказали им: пойдемте, мол, за нами – мы проведем вас в Пустую степь, а там вы очень хорошо будете страдать от голода и жажды! – пошутил Ас-Каплан-хан. – Да только боюсь, если даже мы и пошлем проводников, навряд ли фарсы захотят пойти за ними!

– А мне почему-то кажется, Ас-Каплан-хан, что если такие удалые джигиты как Алдабол, Джанибек и Сары-Батыр, пойдут к фарсам и серьезно с ними поговорят, – то те пойдут за ними! – без всякого намека на иронию сказал Темир-Зан-хан.

– Хорошо тогда – пусть идут! – ответил Ас-Каплан-хан, улыбнувшись и поправляя подушку подмышкой.

– А ты как смотришь на это, Алтынбай? – спросил Великий хан второго тайфного хана.

– Я ваши полунамеки не очень-то понимаю. Скажите мне прямо, по-человечески о чем речь – тогда и я выскажу свое мнение! – ответил Алтынбай-хан.

– Темир-Зан-хан говорит, что было бы неплохо, если б наши друзья забрели в Пустую степь и там бы поумирали с голода и жажды, – сказал «по-человечески» Ас-Каплан-хан Алтынбай-хану. – Предлагает послать джигитов, чтоб те провели фарсов в Пустую степь. Ты согласен с этим?

– Если фарсы послушаются наших джигитов, последуют за ними в Пустую степь и там все до единого с удовольствием помрут от голода и жажды – я согласен! Почему это я не должен с этим согласиться? – ответил Алтынбай-хан, тоже усмехнувшись.

– Вот и хорошо! – удовлетворился полученным ответом Темир-Зан-хан. – А ты, Бозбатыр-хан, что скажешь?

– И я не против, – ответил, улыбаясь, Бозбатыр-хан, хотя так и не понял до конца о чем все-таки речь, если без шуток.

Все, и Бозбатыр-хан, конечно, тоже, хорошо знают – иногда бывает трудно понять, что замышляют эти аланы. Они вечно скрывают свои мысли под иносказаниями, пересыпают свою речь какими-то присказками да прибауточками, шутками, что до сути дела так и не доберешься! У них вечно так: на уме – одно, на языке – другое. Пусть поступают как хотят!

– Прекрасно – никто не возражает, все согласны! – воскликнул Темир-Зан-Хан и обернулся к предводителям войск. – Конечно же, фарсы пришли на нашу землю с войной – с огнем и мечом. И, само собой разумеется, хотят по-быстрее схватиться с нами, побороть нас и стать нашими биями и ханами. А потому нисколько не следует сомневаться в том, что они всегда будут бросаться туда, откуда будут появляться наши джигиты. А главное – они всегда будут гнаться за ними! А это, на самом деле, не что иное, как следование за нашими проводниками! Вот и поведут наши джигиты фарсов в Пустую степь! Разве я не прав?

– Точно! – согласился с мнением Великого хана Кара-Батыр. – Если мы будем постоянно маячить перед их глазами – куда им деться, как не идти за нами? А мы прямиком и приведем их в Пустую степь! А там в эту ночь пощекочем им этот бок, в другую ночь – другой бок, так две-три ночи – и они взвоют, с ума сойдут!

– Вот и договорились! – сказал Великий хан. – Сегодня отдыхайте, а завтра – выступайте! А то они пойдут прямиком за вами – сюда.

– Мы завтра же постараемся завернуть их вниз! – сказал Джанибек.

– Только будьте осторожны. Когда будете их «приглашать», не следует подходить слишком уж близко – расстояние между вами пусть всегда будет не менее двух-трех бросков, – посоветовал Великий хан.

– Хо! – коротко ответили батыры…

 

 

XV

 

Смерть легендарного Шарваза-бури потрясла всех. Хотя никто ничего и не говорил, но все они: и известные, испытанные во многих сражениях военачальники, и впервые участвующие в боевом походе молодые воины – все они чувстовали, что гибель Шарваза-бури – плохая примета, и этот поход не будет удачливым.

И первым это понял сам царь Дариявуш – его сердце так и кольнуло в тот миг, когда он услышал о гибели Шарваза-бури, батыра со львиным сердцем. И он горевал вовсе не по поводу того, что потерял бесстрашного предводителя войск, а потому, что вместе с гибелью Шарваза-бури на самом деле стала гаснуть свеча его надежд, освещавшая его многострадальный путь к хрустальному дворцу его заветной мечты, который тоже теперь стал падать и рушиться на глазах, превращаясь в прах. Да, чувствовало его сердце – теперь не будет, как прежде, всегда светиться перед глазами, подпирая небо своей высью и сверкая алмазами, белоснежный хрустальный дворец его мечты, если уже нет на свете Шарваза-бури, знаменосца его надежд, прошедшего походами по всем четырем сторонам света и склонившего к ногам своего царя не одно племя. Да, теперь ничего хорошего ждать не приходилось. И вправду, думал царь Дариявуш, не понравилось, видно, Святому Ахурамазде то, что я пошел сюда походом, как и говорил Капассия. Потому и сделал мне так больно. Но почему же тогда он наполнил мое сердце мечтами, окрылил мою душу надеждами и отправил меня сюда – в поход? Или же все это – дело подлого Ахримана? И чтобы я не смог разглядеть его черные замыслы, он укрыл их фальшивыми стенами блестящего хрустального замка моей мечты? Если не так, почему же я стал спотыкаться на каждом шагу, как только отправился сюда? Да, да – конечно так: я и не заметил, как Ахриман обманул меня и забрался в мою душу! И теперь Святой Ахурамазда борется за мою душу – хочет вернуть меня на путь истины, правды и справедливости. С тех пор, как я ступил на эту дорогу, уже два раза больно ударился ногой о камни и разбил в кровь пальцы – я лишился двух своих братьев! Сперва Мегабаза, а теперь и Шарваза-бури. Сам Святой Ахурамазда бросил эти камни на дорогу, по которой я иду, чтобы удержать меня, не пустить на путь лжи и зла! Чтобы мне было больно, обидно, чтобы я остановился и подумал!

Нет, нет! Не так! Я ведь чувствую – все эти светлые мечты вложил в мою душу сам Святой Ахурамазда! С пожеланием, чтобы я объединил народы в одну семью, направил их на путь правды и справедливости и избавил их от войн и раздоров. И в поход я отправился с этой мечтой! Это, конечно, так, о, Великий Ахурамазда! Я пришел сюда, чтоб выполнить твою волю, исполнить твои пожелания – так помоги же мне, будь благосклонен, прошу Тебя! Поверь мне – я душой и сердцем, как Ты и велишь, стремлюсь лишь к одному, чтобы осчастливить людей, все народы! Чтобы они жили в мире и спокойствии, подчиняясь одним правилам и законам! Поверь мне – я твой верный слуга!

И тут вдруг все мысли Дариявуша встали на дыбы и остановились, словно перед ними неожиданно появилась неодолимая стена. Даже и сам Дариявуш удивился – почему взбунтовались его мысли, чем недовольна его душа, что не понравилось его сердцу? А-а-а! «Я твой верный слуга»!.. Чей же он слуга? Нет, не принимала его душа, не радовалось его сердце тому, что он, Дариявуш, в пылу выражения своих чувств к Святому Ахурамазде, назвал его, царя, покорившего все четыре стороны света, потрясающего весь мир, – чьим-то слугой! Разве может кто-то поручить такое большое дело – остановить на земле войны и раздоры, объединить народы и повести их за собой по пути истины и справедливости к счастливой жизни – своему слуге? Нет, конечно! Такое важное дело любой поручит только своему брату или же верному другу, – но только не слуге! Так что… Конечно же, если это важнейшее дело на земле Великий Ахурамазда поручает мне, тогда я его верный, как брат, соратник! Вот теперь все ясно и понятно, все – на своих местах. Великий Ахурамазда живет в Священном Небе, вот он и борется за истину и справедливость особенно усердно там, а приглядывать за тем, чтобы и на земле был порядок, была бы справедливость Он поручает ему, царю Дариявушу. Ахурамазда – на небе, Дариявуш – на земле.

Сознание того, что он является верным соратником Великого Ахурамазды и вместе с Ним борется за правое дело и за справедливость – принесло душе царя Дариявуша благость и успокоение, а телу его – легкость и силу.

О, до чего же красив и широк этот мир – если душа человека озарена прекрасными мечтами! Все – отныне прочь сомнения, да здравствует решительность и смелость! И Шарваз-буря вовсе не был камнем, брошенным на дорогу, чтобы остановить его, царя Дариявуша, от неправедного пути – а был светочем, сгоревшим, освещая путь! И тысяча воинов-львов, ушедшие вместе с ним – тоже. Ничего не поделаешь – дорога к справедливости, как и дорога в рай, всегда терниста! На этой дороге ты потеряешь многих друзей и соратников, сам испытаешь немало трудностей, но надо неуклонно идти вперед – если Великий Ахурамазда, взяв тебя в соратники, велел тебе собрать человечество под свое крыло, по-отечески позаботиться о нем и вывести на путь благополучия и счастья – как убежишь, куда денешься? Тем более, если дело это радует сердце, озаряет душу и является всей сутью твоей жизни!..

– Не унывай, брат! – послышался голос, и Дариявуш удивился – он нисколько не сомневался в том, что это глас Великого Ахурамазды. А удивился тому, что всегда, когда он оставался один и мысленно откровенно беседовал с Ахурамаздой, тот всегда вставал перед его глазами в образе Капассии, да и голос его был похож на голос Капассии, а в этот раз его голос походил на голос Бардии. Тогда в этот раз Святой Ахурамазда, наверное, появится в образе Бардии, – подумал Дариявуш и поднял взгляд. О, Великий и Всемогущий Ахурамазда – Он действительно появился на этот раз в образе Бардии!

– Не унываю, Великий Ахурамазда, я вовсе не унываю! – воскликнул царь Дариявуш, вскакивая на ноги. – Знаю, Шарваз-буря не был камнем, брошенным тобою на дорогу, чтобы остановить меня, а был факелом, освещавшим наш путь! Я не унываю! Нет, не унываю!

– Это хорошо, брат мой, это хорошо. Бодрость духа – это конь, что мчит человека вперед! – сказал Ахурамазда и вошел в шатер.

До сих пор, когда Он появлялся в образе Капассии, Ахурамазда так близко к Дариявушу не подходил, Он как бы прилетал с неба и, кажется, на землю не опускался, а как бы так и висел в воздухе. А на этот раз как человек, как будто сам Бардия зашел – так Он зашел в шатер.

– О, Великий Ахурамазда! – кинулся навстречу Ему Дариявуш.

– Не надо так изводить себя, – сказал Бардия, невольно обнимая бросившегося к нему на грудь царя. – Герой гибнет на поле боя, на коне! Такова судьба героя. И тут ничего не поделаешь.

Поняв, что находится не на груди Ахурамазды, а в объятиях Бардии, Дариявуш, растерявшись, так и стоял некоторое время, пока из мира мечтаний и грез не вернулся в этот серый, будничный мир. Потом, быстро взяв себя в руки, освободился от объятий Бардии и показал рукой на подушки, разбросанные на ковре, приглашая сесть.

– Так-то оно, конечно, так, но сердце никак к этому привыкнуть не хочет! – сказал он, уже полностью освободившись от наваждений.

Горестное состояние Дариявуша несколько удивило Бардию, опытного воина, уже давно как бы привыкшего к смерти, как к чему-то неизбежному – неужели Дариявуш действительно так тяжело переживает смерть Шарваза-бури? А может быть, он просто розыгрывает передо мной безгранично скорбящего царя по поводу гибели одного из своих богатырей – в какой-то миг даже и такая мысль мелькнула в голове Бардии. Но она в тот же миг улетучилась, забылась, как только Бардия вспомнил с каким искренним чувством отчаяния и горя царь только что бросался к нему в объятия и как дрожал его голос, когда он вскрикнул: «О, Великий Ахурамазда!» И это произвело на Бардию сильное впечатление – неужели в самом деле царь так глубоко переживает потерю одного из своих стражников? Да, это правда: Дариявуш нередко говорил, что никогда не нарушает своего слова и всегда будет относиться ко всем своим шестерым старым друзьям по-братски и на деле старался ни в чем не нарушить свою клятву, но все равно все помнили – он царь и в любое время может освободить себя от пут каких-то там обязательств, данных им в пылу борьбы за судьбу Отечества и обременительных для него теперь, когда он, по-существу, всемогущ и царь царей. Ведь что ни говори, а царь он и есть царь, а остальные «братья» – всего лишь его служащие, пусть и на высоких должностях, но обычные служащие, судьба которых во все времена всецело зависела от капризов повелителя. Бардия не был мальчишкой, в этом смысле никаких иллюзий не питал, вот потому-то и был несколько удивлен поведением царя – неужто Дариявуш так искренне горюет по поводу гибели одного из своих старых друзей, одного из «братьев»? Наверное, и вправду искренне, иначе он, увидев Бардию, не кинулся бы к нему с горестными словами: «О, Великий Ахурамазда!» А мысль о том, что царь Дариявуш мог принять его за образ Святого Ахурамазды, потому-то и вскрикнул: «О, Великий Ахурамазда!», кидаясь ему на грудь, – вовсе и не приходила в голову Бардии.

– Как бы мы ни горевали, что бы ни делали, а вернуть человека, ушедшего в иной мир, мы не в силах, – сказал грустно Бардия. – Мы проводили его в тот мир как положено – почетно, и свой последний долг перед ним на этом свете выполнили безукоризненно. Поэтому нет никаких поводов, чтоб ты так сильно сокрушался и изводил себя. Нас ждут большие дела, нелегкий путь!

– Ты прав, брат мой, – сказал царь тусклым голосом. – Но ведь и ты сам хорошо знаешь, что наше здесь дело – это воевать, разгромить войско саков и подчинить их нам. Но с кем воевать – мы их не находим! Что же тогда нам делать?

– Надо найти войско врага во что бы то ни стало! – с яростной решительностью в голосе заявил Бардия. – Мне кажется, что они убрали куда-то подальше и людей своих, и скот, а сами рыщут вокруг нас. Если саки избегают встречи с нами, не хотят и боятся воевать – мы не сможем их силой заставить сделать это. Не лучше ли будет, если мы погонимся за их народом, за их скотом? Ведь известно – всяк воюет за отца и мать, за детей и семью, за свое богатство, за свой скот, и если мы настигнем их людей, начнем угонять в рабство их жен, сыновей и дочерей, начнем угонять их скот, тогда они, воины этого народа, если они есть, не могут не выйти нам навстречу, не могут не схватиться с нами. Не могут же они, спокойно смотреть со стороны, как мы будем угонять их скот, а вместе со скотом их жен, сыновей и дочерей? Разве не так?

– Ты прав. Но откуда мы сможем узнать, куда они отправили и своих людей, и скот?

– Это не так уж и трудно узнать, – сказал Бардия. – Ты сам не раз ходил на охоту, прекрасно знаешь, какие только уловки не придумывают даже звери и птицы, чтобы отвлечь врага, увести его в стороны от своих нор и гнезд, чтобы спасти своих детенышей. Насколько я понял, они тоже поступают с нами точно так же. Они изо всех сил стараются повести нас в сторону восхода солнца, затягивая чуть наискосок вниз. Тогда совершенно ясно – они отправили и людей своих, и скот вверх, можно не сомневаться! И если мы, двигаясь быстрым маршем, неожиданно появимся там, где поселились их люди, то и воины их тоже быстро прибегут туда же! Куда же тогда им деваться, как не вступить с нами в битву? Так что, если мы хотим найти противника, то искать его следует вверху! Что на это скажешь?

Царь довольно долго молчал в раздумии. Отправляясь сюда в поход, он хотел – быстро разгромить войско загорских саков, пройти дугой поверху двух морей, принимая присягу народов и племен на вечную верность фарсидским царям, отсюда, сзади, схватить Согдияну за шкирку и так потрясти, чтобы впредь и пикнуть бы не посмела, и лишь после этого вернуться к себе в Фарс. Но вот уже две недели и он, всемогущий повелитель Фарса, и его непобедимые воины-львы лишь топчут черные выжженные степи, и не могут найти никого, с кем бы повоевать, кого бы покорить. Кто в это может поверить? Если в чьи-то земли вошли иноземные войска, то этот кто-то, – будь он проклят! – должен же был тотчас же встать на пути и схватиться с незваными гостями. Всегда, везде так именно и делается! А здесь, чтобы схватиться, ты сам должен искать хозяев этой земли! Где это видано? И ничего ведь не поделаешь – ведь дикари эти, варвары не знают что такое честь и гордость. Дикие звери, если их вспугнешь, шарахаются в сторону. И эти саки поступают также. А гнаться за вспугнутым зверем – дело нелегкое. Если нет возможности загнать его в какую-нибудь ловушку или западню. Ловушка… Западня… Точно! Совершенно прав Бардия – надо сделать так, чтобы их семьи и скот стали бы западней и ловушкой для сакских воинов! Другой возможности нет. Если будешь по степям гоняться за самими воинами-саками, уйдет слишком много времени – а впереди еще много больших дел – ведь еще надо окончательно усмирить Согдияну…

– Хорошо! – сказал наконец Дариявуш. – Нить твоих мыслей тянется к истине. Вели звать всех на совет, надо всем объяснить почему и зачем мы меняем маршрут, чтобы немедленно, завтра же выступить…

После недельного изнурительного марша по опять же почти выжженной степи кажется, впереди замаячила цель – стали попадаться сломанные телеги, на починку которых у спешащих кочевников, видно, времени не было, лохмотья ветхих шатров, оставленные на месте стоянки, и даже обессилевший скот – хромые овцы, отощавшие коровы. Теперь явно следовало послать вперед летучий отряд конницы, чтобы он быстро настиг убегающий народ, задержал его и отобрал на первых порах хотя бы скот. Взяв с собой пять тысяч своих бесстрашных конных воинов, Йездивазд стрелой улетел вперед. Но в тот же день случилось невероятное – саки пригнали отряд Йездивазда и присоединили его обратно к остальным фарсским войскам, точно также как шаловливые подпаски-мальчишки с криками и свистом, кидаясь палками, загоняют обратно в стадо отбившихся овец!

На следующий день сам Бардия повел вперед десять тысяч отборной фригийской конницы. Уже после полудня увидели Бардия и его воины противника. Увидеть-то увидели, но сразу же атаковать его не решились – уж слишком было много их, воинов-саков – они, кажется, заполнили собою всю степь, за ними, по крайней мере, земля не проглядывалась. Они молча ждали противника.

Бардия приблизился к сакам и остановил своих воинов, когда до противника оставалось не более одного броска – обычное расстояние между двумя армиями, намеривающимися сразиться.

Армии стояли напротив друг друга, в ожидании нападения противника. Но никто не нападал. Так прошло некоторое время. Те и другие не двигались с места, лишь внимательно следили за действиями неприятеля. И понял тогда Бардия, понял хорошо, – предводители саков вовсе не дураки и не трусы, хотя и не желают дать врагу решающего сражения, но с каким-нибудь отдельным отрядом фарсов, каким бы большим он ни был, если в этом будет необходимость, они готовы схватиться всегда. Они победят – вот поэтому. А победят потому, что у них многочисленная конница. Вполне возможно, что все они на конях, и пеших воинов у них вовсе и нет. А потому, если хотят – воюют, если не хотят – не воюют. И ничего ты им не сделаешь. А силу и мощь фарсидской армии составляли пешие воины, конница в ней всегда играла второстепенную роль, хотя и была гордостью царей и пользовалась их благорасположением. А разве могут пешие воины преследовать конных воинов? Нет, конечно – толку-то никакого!

В одно мгновенье осознав все это, Бардия, многоопытный военачальник, хотя это и не делало ему чести, не решился атаковать противника. Но дать команду разворачивать коней и отходить тоже не мог – язык не поворачивался. Ведь он хорошо понимал, что в этом случае начало отхода сразу же станет началом отступления, а отступление превратится в бегство, а бегство – это всегда неизбежно поражение. Вот почему Бардия, как и все тысячи простых воинов, не говоря ни слова, молча стоял и смотрел на вражеских воинов. Он не хотел начинать битву, но не хотел и отступать.

Вот в таком положении – в напряженном ожидании нападения противника – прошло довольно много времени. Возможно, что на самом-то деле прошло не так уж и много времени, но казалось, что они стоят так уже целую вечность. Но и там, и здесь предводители войск оказались терпеливыми, несуетливыми – выдержали, не кинулись в бой, но и не развернулись, не стали отходить – отступать. И что удивительно – саки, кажется, вовсе и не собирались вообще атаковывать фарсов: не скакали туда-сюда военачальники, суетливо готовясь к сражению; и если даже иногда то слева, то справа и подъезжали всадники к середине войск, где, наверное, и находился их предводитель, то и они не спеша, долго разговаривали и также не торопясь, возвращались на свои места.

Видя все это, иногда в голову Бардии приходила мысль о том, что, возможно, саки боятся, кто знает, может стоит решительно атаковать их, и тогда они начнут убегать? Но в то же время, когда видишь, что противник совершенно спокоен, не суетится и уверен в себе, ясно понимаешь – нет, и саки не побегут, наоборот, как бы обрадованные тем, что наконец-то появился повод, смело начнут сражение! Они и знать не знают, что такое боязнь, страх. Но почему же они тогда сами не начинают битву? Вот что было и не понятно, и удивительно. Понять это, дать всему этому разумное объяснение не мог, наверное, ни один опытный военачальник. Совершенно ничего здесь не понимал и Бардия. Но одно он понял твердо: почему – не известно, но саки первыми битву начинать не будут! Да, он не понимал почему, но уже был твердо убежден – если он сам, Бардия, не начнет, сегодня битвы не будет. Но точно также твердо знал – нельзя и отходить, отступать, убегать. Как только фарсы начнут разворачиваться, начнут отходить, саки сразу же налетят на них, и никто их не остановит! Даже тот, кто их сейчас удерживает железной рукой. Потому что нет на свете такой силы, которая могла остановить воинов от великого удовольствия преследовать убегающего врага!..

Думая обо всем этом, Бардия невольно глянул назад – много ли еще осталось до захода солнца: уважающий себя военачальник никогда не начинает битву ночью, подобно хищнику. Солнце уже клонилось к закату: оно стало похожим на круглый медный щит – стало красным и большим, и медленно опускалось к горизонту, спала и жара. Если еще в течение некоторого времени саки не начнут битву, то он, Бардия, может спасти своих десять тысяч воинов-конников, которые неминуемо погибли бы, вздумай он ввязаться в бой. Да, это, пожалуй, даже более тяжкое дело, чем рубиться в бою, стоять вот так и все время думать о том, что следующее мгновение, возможно станет роковым – саки пойдут в атаку, но ничего не поделаешь. Надо стоять, надо ждать, надо терпеть…

О, Великий Ахурамазда! Небесные Святые, наверное, на сей раз решили сделать так, чтобы и те, и эти были бы довольны – чтобы не было битвы, не было смертей: саки начали уходить – спокойно, не торопясь! Словно они приходили сюда не на встречу с врагом, а просто полюбоваться закатом солнца.

– Давай нападем! – горячо предложил оказавшийся рядом с Бардией тысячник.

– Нет! – не задумываясь ответил Бардия. – Разве не видишь – они не отступают, а дают нам с честью уйти! Ты когда-нибудь видел такое благородство?

Тысячник с удивлением взглянул на Бардию – с ума, что ли, сошел? Бардия тоже глянул на тысячника, ясно понял его мысль, но ничего не сказал, лишь вытер катившийся пот с лица, улыбаясь…

Царский совет в этот вечер затянулся как никогда. Насколько мог, Бардия пытался убедить царя и предводителей войск в том, что у саков очень много конных воинов, и что они могут одолеть любой отдельный отряд фарсов, если он оторвется от основной армии, но в то же время почему-то не желают первыми начинать битву. Нет и нет – пусть никто и не думает, будто они боятся: их удерживает что-то другое! Саков можно победить только одним путем – если суметь завлечь их в решающую битву со всей фарсской армией. А для этого, говорил Бардия, вся армия должна как можно быстрее продвигаться вперед – чтобы настичь журты саков…

Некоторые военачальники слушали Бардию, снисходительно улыбаясь – струсил, мол, прибежал обратно, вот и болтаешь теперь всякую чушь в свое оправдание. Бардия чувствовал, что многие военачальники не очень-то верят ему, но он, хотя и было обидно, сдерживал себя и старался как можно убедительней рассказать и царю, и всем присутвовавшим на совете о своих впечатлениях при встрече с саками, чтобы и они поняли то, что он понял там, в степи, когда стоял лицом к лицу с противником чуть ли не полдня. Конечно же, после того как Бардия вернулся, так и не вступив в битву с противником, стоявшим всего-навсего в одном броске от него с полудня до вечера, многие военачальники в нем несколько разочаровались, но царь, выступая в конце совета, полностью одобрил действия своего старого соратника и одобрил его предложения.

– Ты совершенно прав, Бардия. – сказал Дариявуш. – Раз они не хотят встретиться с нами для решающего сражения, значит они знают, что в этом случае потерпят поражение. В этом случае мы должны принудить их к тому, чтобы они сделали то, чего избегают. А для этого следует, как и предлагает Бардия, всем нам вместе как можно быстрее двигаться вперед. Мы так и сделаем. Все. Что еще? – спросил царь, давая этим понять, что по главному делу теперь разговоры ни к чему.

Неважно обстояло дело с продовольствием, а потому пришлось довольно долго разговаривать и по этому поводу. Неприкосновенный запас еды, предназначенный на то время, когда, уже будучи на чужой земле, воины не смогут сами себе добывать пропитание, быстро уменьшался – да, в этих проклятых сакских степях невозможно было найти что-либо съестное, кроме разве редкой дичи. Но степной дичью – перепелками да куропатками – не накормишь тысячи и тысячи людей.

– Если мы, продвигаясь быстрым маршем, не войдем в те земли, где остановился мирный сакский народ, через две-три недели наша армия начнет голодать – вот что самое страшное, – заявил Артабан.

– Раз навстречу Бардии саки вышли со всеми своими воинами, – заявил Мардоний, – а это кажется так, значит и народ их мирный невдалеке. Их воины вышли с одной целью – или остановить нас, или умереть в бою. Если б их мирные люди были вдалеке, в безопасности, они так не поступили бы.

– Конечно, это так! Тут и сомневаться не приходится, – сказал и сам царь. – Мирный народ, со своими стариками да детьми, с разным там скарбом, к тому же и со стадами овец и крупного скота не может двигаться так же быстро, как и отряд воинов. Если мы хотя бы еще два-три дня будем продвигаться ускоренным шагом, я думаю, что мы их настигнем. Выходит, что и еду мы можем добыть опять не только этим путем – захватив мирные поселения саков. Кто еще хочет слово сказать?

Никто ничего не хотел говорить, все было ясно, и на этом совет завершился.

– Завтра воинов поднимите пораньше – надо, быстро позавтракав, тронуться в путь и до полуденной жары пройти хорошее расстояние, – сказал царь военачальникам, провожая их…

Армия фарсов, можно сказать, останавливалась только на ночлег, а все остальное время безостановочно шла и шла вперед. Но даже и при такой скорости не только через два-три дня, как надеялся царь Дариявуш, но и через четыре дня так и не сумели настигнуть уходивших все дальше и дальше мирных саков. А то, что мирный сакский народ бежит перед фарсской армией, никаких сомнений не было – это подтверждали попадающиеся иногда целые брошенные стада овец, поломанные телеги. Даже попадались тяжело нагруженные хлебом телеги со сломанными колесами – люди, видно, так спешили, что даже кожаные мешки с зерном не успели забрать с собой, или уже было вообще некуда их перегружать – ведь столько телег уже поломалось в пути! Теперь, хоть и очень редко, но уже встречались поселения с деревянными домами. Но в них никого не было.

На пятый день около полудня дорогу фарсам преградили сакские воины. Их было много, все широкое поле перед чернеющим на горизонте лесом было заполнено ими. Они молча ждали приближающегося противника. Точно так, как и рассказывал Бардия – спокойные и несуетливые, будто они действительно собрались не на войну, а пришли сюда просто посмотреть на какое-то небывалое чудо-юдо. Когда приблизились к сакам царь Дариявуш остановил войско и велел военачальникам подготовиться к битве.

Асские воины, не трогаясь с места, продолжали молча смотреть на все, что происходит перед ними.

Как и всегда, царь Дариявуш вывел вперед пеших воинов, разделив их в колонны по тысяче. Конных воинов разделил на три отряда, два отряда послал в два конца – и они стали как бы крыльями выстроившихся воинов. А один отряд конницы оставил в запасе у себя под рукой, чтобы кинуть его в конце битвы преследовать остатки разбегающихся сакских воинов. Сотни, десятки воинов быстрым маршем продвигаются, согласно плану предстоящей битвы, на свои места, тысячные с какими-то своими заботами бегут к военачальникам, те – к царю.

Асские воины, застыв на своих местах, продолжают спокойно на все это смотреть.

Вот теперь фарская армия полностью подготовилась к бою. Быстрая, как ветер, согдийская конница составляет левое крыло войска. Смуглые воины-согдийцы терпеливо ждут сигнала вступить в битву, в правых руках они держат свои короткие, но мощные копья, а в левых – уздечки, и стоит им только, слегка нагнувшись вперед, шевельнуть ими и чуть-чуть приударить пятками, как их небольшие, но быстрые и выносливые кони сразу же бросятся вперед. А правое крыло – такая же быстрая, прославленная во многих битвах фригийская конница. Тонконогие огненные ассирийские кони, шевеля своими небольшими ушами, красуясь длинными щеями, нетерпеливо ждут, когда же всадники, дернув уздой, дадут им волю, и они понесутся вперед, словно стрелы. Ждут сигнала и воины-фригийцы – бронзовые от загара, неустрашимые, с орлиными взглядами своих черных очей. Их медные шлемы ослепительно сверкают на солнце. А конные воины Каппадокии, рослые, могучие, на таких же, как и сами, рослых и сильных жеребцах, мирно беседуют друг с другом, словно они сейчас находятся не в броске от врага, с которым, быть может, уже в следующее мгновенье вступят в бой, а готовятся к торжественному смотру у себя в горах к приезду царя царей. Их, конных воинов Каппадокии, которые пронесли свою славу победоносных из глубины веков, царь Дариявуш оставил у себя под рукой, чтобы в нужный момент поручить им роль всесокрушающей дубины – одним мощным ударом сломить хребет противника. Как и во многих случаях, очень даже возможно, что они так и не примут участия в битве. Если фарсы разобьют асское войско легко, с ходу, без особого напряжения. Кто слышал о том, что каппадокийская конница от кого-либо бежала? Никто не слышал. Потому что такого никогда и не было!

А асские воины, как и раньше, не двигаясь, стояли на своем месте и спокойно смотрели на приготовления противника.

Чего они ждут, если вышли воевать – почему не начинают?

Царь Дариявуш посмотрел на Бардию.

– Они не начнут, – спокойно ответил Бардия царю, хотя тот ничего и не спрашивал.

– Какого дьявола тогда они стали у нас на пути? – так и не сумев скрыть свою душевную тревогу, спросил царь.

– Они просто остановили нас, чтобы дать возможность своим мирным людям без суеты и паники удалиться отсюда подальше, – сказал Бардия, да так спокойно, словно все, что сейчас здесь происходило, его нисколько не касалось. – К вечеру они уйдут. Если мы всей армией двинемся вперед, вполне возможно, что они даже немного отойдут назад, но дорогу все равно не освободят. А тем, что бросишь на них конницу, их не испугаешь: их много и они будут только рады случаю немного поразмяться – сразу же примут бой и, боюсь, быстро одолеют наших. Одной конницей нам их не победить.

В это время к царю подскакал предводитель согдийской конницы Ариафард – рослый, черный как сам дявол, богатырь на таком же черном и огромном, как и он сам, жеребце. Неторопливый согдийский конь долго не мог успокоиться и дать возможность своему седоку с подобающей учтивостью обратиться к царю.

– Позволь мне, мой повелитель, немного пощекотать им бок и попытаться разозлить их! – сказал Ариафард, кое-как успокоив наконец своего коня. – Мы нападем на них, потом, сделав вид, что отступаем, прибежим обратно – быть может, они тогда, погнавшись за нами, сгоряча ввяжутся в бой?

– Хорошо. Давай посмотрим, – сказал царь. Ты раздели своих тигров на два отряда, и нападайте сразу, с двух сторон. Это хоть как-то будет похоже на то, что мы всерьез их атакуем. Смотрите, как бы вы сами сгоряча не врезались в их гущу – тогда они вас живыми не выпустят. Так, не очень-то впутываясь в битву, попытайтесь их раздразнить. И как только увидите, что они начинают выходить из себя, – бегите обратно! Скажи всем своим богатырям – когда обратно будут бежать, пусть направляются прямо в середину наших войск. Пешие воины раздвинутся в стороны и пропустят их, потом опять быстро сомкнутся и дадут нужный ответ вашим преследователям.

– Будет исполнено, мой повелитель! – радостно воскликнул Ариафард, довольный доверием царя, и поскакал к своим воинам.

А асские воины спокойно смотрели на все это, словно перед ними была не самая большая армия мира, которая пришла их убивать и грабить, а как будто они, эти иноземцы пришли на какие-то всенародные праздничные игры.

И вот с двух концов фарсской армии выскочили воины Ариафарда и полетели в сторону противника. Они неслись, припав к шеям своих коней и выставив вперед свои копья. Казалось, что их кони не по земле бегут, а летят по воздуху. Но вот навстречу им выскочили асские джигиты и тотчас же все поле наполнилось привычным для воинов шумом битвы: послышалось громкое ржанье падающих коней, крики раненых и бросающихся в схватку воинов, лязг и звон мечей, топот тысяч и тысяч копыт. С обеих сторон оставшиеся на своих местах воины нетерпеливо наблюдают за происходящим – кто же одолеет в этой первой схватке? Но вот сперва отдельные, а вскоре и все фарсские воины, не выдержав натиска асов, побежали. Асские джигиты гнались за ними, как тигры за маралами.

– Кажется, хитрость Ариафарда удалась! – сказал царь Дариявуш, неотрывно глядя на быстро приближающихся всадников.

И в этот миг случилось то, что немало удивило людей с обеих сторон: плотная стена пеших фарсских воинов вдруг раскололась на двое и раздвинулась, в образовавшийся разлом хлынули отступавшие согдийцы, и за последним из них стена сомкнулась так же быстро, как и раздвинулась. Это особенно удивило тех асов, которые не участвовали в схватке, а пристально наблюдали за всем происходящим. Не меньше удивились и фарсы с этой стороны, когда стали замечать, что асы, гнавшиеся за согдийцами, останавливались, словно наткнувшись на стену, как только достигали середины расстояния между обеими войсками. И асские джигиты, с изумлением понаблюдав, как конные фарсы проскакивают сквозь пеших, не затаптывая их, неспеша разворачивали коней и ленивой трусцой возвращались обратно к себе. Больше всего удивило фарсов именно это – то, что асы так и не перешли через невидимую нить, протянутую между обеими сторонами. Неужели Небесные Святые предупредили их, крикнув им с небес: «Бульте осторожны! Вас обманывают!» Иначе чем все это объяснить?

– Нет! Их не раздразнить! – сказал уверенно Бардия. – Они середину не перейдут. Саки почему-то не хотят решающего сражения.

Царь еще раз послал воинов Ариафарда, асы еще раз пригнали их обратно, и, опять же, дойдя до середины, спокойно уходили назад, даже и не думая нападать на стоявших невдалеке пеших фарсов. Окончательно убедившись в том, что асов ничем не удается завлечь в серьезную, решающую битву, царь Дариявуш просто растерялся – он еще не попадал в такое глупое положение и не знал что делать.

Вечером асы развернули коней и ускакали. Царь Дариявуш сошел с коня и велел готовиться к ночевке.

На следующий день к середине дня стало ясно, почему это вчера асские джигиты так упорно сдерживали фарсов – воины царя Дариявуша вошли в город, дома в котором сплошь были деревянными. Конечно же, как раз в то время и уходили отсюда мирные жители города, когда асские воины сдерживали вчера фарсскую армию. И все равно им, видно по всему, приходилось спешить, так как в городе осталось много добра и скота. Но фарсов больше всего удивило то, что в городе было полно… свиней: до сих пор на земле асов они свиней не видели.

– Этот город – не сакский город, – заявил Бардия. – Саки – кочевой народ, а кочевники свиней не держат. Потому что свиньи не стадные животные. Свиней держат только оседлые народы. Так что, выходит, что мы выгнали саков из их родной земли и загнали в чужие края!

Слышать это сообщение Бардии царю Дариявушу было приятно – что ни говори, а это, если правда, можно посчитать за полное поражение саков. А как же – разве это не поражение, если тебя изгоняют из родной земли на чужбину? Как не крути, а это – поражение. А для фарсов – победа. Правда, у саков еще много воинов, но если они не хотят воевать, что он, царь Дариявуш, может с ними поделать?

Эти земли, кому бы они не принадлежали, были благодатными: дни – не жаркие, на полях и лугах травы – по колено, в лесах – полно дичи, реки – чистые, рыбные.

Чуть выше города начинался орман – вековечный непроходимый лес. Самые любопытные уже успели съездить и туда, рассказывают, что даже сейчас, днем, в том лесу темно…

Вечером царь Дариявуш вновь созвал совет. Без долгих разговоров сошлись на том, что теперь, когда саки, скорее всего, укрылись в лесах, преследовать их не имеет никакого смысла. А потому следует здесь, в этих благодатных местах, дать армии два-три дня отдыха, а потом вновь вернуться в степи и уже там, смотря по обстоятельствам, решить что делать дальше.

В конце совета Мардоний обратился к царю.

– Мой повелитель! – сказал он. – Разреши мне с частью своих воинов объездить окрестности города. Кто знает, может поблизости попадутся поселения – нам ведь нужно добыть как можно больше продовольствия.

Царь Дариявуш не сразу ответил Мардонию. Конечно же, если б Мардоний обратился к царю со своей просьбой тогда, когда они остались бы наедине, он просто отругал бы его за мальчишеские затеи и запретил бы. Что и говорить, Мардоний – храбрый воин, неглупый юноша, но война, не моргнув и глазом, сглатывала еще не таких! А разве Шарваз-буря был менее храбрым, чем Мардоний? А вдруг с ним что-нибудь случится – с каким лицом он тогда покажется своей любимой дочери, похоронив где-то на краю земли ее любимого? Да, что поделаешь, Мардоний не подождал, пока все разойдутся, а обратился со своей просьбой у всех на виду, и все слышали и видели это. Не оставив этим самым ни малейшей возможности Дариявушу под каким-нибудь предлогом отказать ему: ведь если сейчас он не пустит Мардония, многие военачальники непременно подумают, что он, царь Дариявуш, не захотел отпустить своего будущего зятя на рискованное, но такое важное дело. А о том, что многие из них уже знали о намерении царя дать согласие на помолвку Мардония с принцессой сразу же после окончания похода, никаких сомнений не было.

– Хорошо! – согласился царь Дариявуш, поняв, что сейчас он иначе ответить не имеет право. – Только будьте осторожными, далеко не уходите. Постарайтесь вернуться засветло!

– Будет исполнено, мой повелитель! – Постараемся к вечеру вернуться, – пообещал Мардоний.

Вернувшись в там, где он остановился, Мардоний вызвал к себе тысячников и сообщил им, что царь разрешил ему с частью воинов побывать в окрестностях города в поисках пищи.

– Я возьму с собой две тысячи. Кто хочет со мной? – спросил Мардоний.

– Я пойду!

– Я!

– И я тоже!..

– Ты не пойдешь, – сказал Мардоний Шахрияру.

– Почему? – не выдержал Шахрияр, и тут же покраснел, поняв, что нарушил воинский этикет: подчиненный не имеет право требовать объяснений своего командира почему тот поступает так, а не иначе.

– Не разрешаю – вот почему! – сказал Мардоний, суровостью голоса давая понять молодому тысячнику, что недоволен его невоспитанностью. Но потом, подумав, не слишком ли суров, смягчился: – Ты, Шахрияр, еще молодой военачальник, у тебя нет опыта боевых действий. Ты сперва должен вместе со всем войском поучаствовать в двух-трех сражениях, а потом можешь ходить и на вылазки. Понял?

– Чтобы у воина был опыт, он должен участвовать в сражениях, боевой опыт с годами сам по себе не приходит! Разве не так? – спросил Шахрияр.

– Шахрияр прав – пусть идет с нами! – сказал Барзани, тот самый тысячник Барзани, который прославился в битвах с заморскими саками в Согдияне, уверенный в том, что в первую очередь, конечно, Мардоний возьмет с собой именно его тысячу.

Мардоний без Барзании и сам хорошо знал, что Шахрияр прав, но только Мардоний не мог его взять с собой. Потому что он дал слово Капассии, человеку, которого уважал как отца, что в походе будет оберегать Шахрияра как зеницу ока от всех опасностей. А вылазка на еще не завоеванные земли врага – это большая вероятность встречи и схватки с противником. И там может всякое случиться. Если есть возможность, Мардонии обязан уберечь Шахрияра от любой опасности. А сейчас такая возможность есть. И он, Мардоний, выполнит свой долг.

Хотя Шахрияр и не знал о том, что Мардоний дал слово Капассии всячески опекать и оберегать его сына, но он ясно осозновал, что Мардоний не берет его с собой по слишком уж надуманной причине. Видно, считает его просто мальчишкой. И это было обидно – ведь все происходило на глазах всех тысячных, которые и так всегда относились к нему снисходительно как к самому молодому. Обида захлестнула разум Шахрияра и он сказал:

– Многоопытные военачальники никогда не берут с собой в поход ни на что не годных мальчишек – они оставляют их у себя на родине!

Мардоний, поняв, что Шахрияр всерьез обиделся, смягчил тон.

– Никто тебя, Шахрияр, не считает мальчишкой, – сказал он. – Мы ведь просто выходим пошарить вокруг и поискать какой-нибудь еды. Неужели это тебе интересно? Такие как ты молодцы боевого опыта должны набираться, участвуя в настоящих битвах. А мы, говорю еще раз, идем собирать, если найдем, что-нибудь съестное – зерно, скот, масло, сыр, мед… Если уж так хочешь – можешь идти, я не возражаю…

Мардоний с двумя тысячами «львов» вышел из города рано утром и отправился по дороге, которая шла в сторону восхода солнца, чуть-чуть забирая вверх. Вскоре дорога дошла до небольшой речки и по ее правому берегу пошла почти вверх, в сторону виднеющегося на горизонте леса. Через некоторое время дорога все-таки повернула в лес, и волей-неволей пришлось ехать за ней. В сердце каждого воина пробралась тревога, родная сестра, говорят, того самого подлого страха, встреча с которым ни одному человеку ничего хорошего не сулит. Каждый думал, что это только он один оказался таким слабаком, что позволил этой наглой тревоге пробраться к нему в грудь и завладеть там душой и сердцем, а потому все, стараясь скрыть это, ехали как и прежде, как будто ничего и не случилось – беззаботно вроде бы беседуя.

– А здесь от жары в обморок не упадешь!

– Да. Видно, здесь два-три дня назад шел дождь, а то откуда взялись эти лужи на дороге?

– В лесу, говорят, родников много бывает.

– В таком лесу, наверное, всегда влажно – если сюда не пробивается солнце, кто тебе землю будет сушить?

С каждым шагом лес становился все гуще и сумрачней, словно прослышав о том, что откуда-то появились злые иноземцы, все деревья из лесу сбежались сюда и столпились возле дороги. Если не так, почему лес становится все гуще и гуще, все темней и темней. До чего же они похожи друг на друга – эти деревья и асские воины, точно так же, как и эти деревья, стоявшие стеной и смотревшие исподлобья на незваных гостей! Корни деревьев, что стояли близко к дороге, тянулись к фарсским воинам, словно хотели похватать их и, хорошенько встряхнув каждого, грозно спросить: «Кто вы такие? Зачем сюда пришли?»

– Зябко – верно?

– Да – не жарко.

– Куда это ты лезешь?

– Да вы меня так прижали к краю, что я чуть без глаз не остался – еле пробираюсь сквозь ветви.

– Зачем придумывать отговорки? Скажи прямо – боюсь, мол, что из лесу прыгнет на меня тигр.

– А водятся здесь, интересно, тигры?

– В таком лесу, наверное, есть звери и пострашнее тигра.

– А что может быть пострашнее тигра?

– А я откуда знаю? Мало ли что здесь может быть!

– Водятся или не водятся здесь тигры – не знаю, но если здесь ходят караваны, то у разбойников тутошних, конечно, сладкая жизнь! Дождались, напали, перебили всех, забрали все и исчезли в лесу – иди и ищи!

– Вот бы сейчас один из них прыгнул бы тебе на спину!

– Ну и что он нашел бы у меня? Вот было бы дело, если бы он прыгнул на тебя!

– А что было бы?

– Да с тобой-то ничего не было бы, только нам, бедным, досталось бы.

– А почему не мне, а вам, интересно?

– Потому что ты ничего, наверное, не чувствовал бы, а мы, скорее всего, затоптали бы друг друга, разбегаясь.

– Это почему же?

– От запаха, друг мой, от запаха!

– От какого запаха?

Громкий хохот воинов вспугнул влезшую в их души тревогу, и она исчезла, но как только смех прекратился, тревога вновь пробралась в их сердца и опять расположилась там хозяйкой.

Этот лес был каким-то необычным – словно здесь ни одной живой души: не слышно было ни пения птиц, ни рева зверей. Хотя в этом и не было ничего удивительного – этот лес скорее был похож на место, где расположено жилище Ахримана[99], а не на обычную землю под солнцем, а эта дорога – на одну из трех Проклятых дорог[100].

– Небось лес этот полон созданиями Ахримана[101].

– И в особенности друзьями Айшмы[102].

– Оставьте пустые разговоры!

Довольно долго ехали молча. Ветви вековых деревьев, сходясь вверху, полностью закрывали небо над дорогой, и воинам казалось, что они продвигаются не по земле, а по какому-то прорытому ходу под землей – настолько было сумеречно и сыро в лесу. Уже многие отчаялись когда-либо выбраться из этого проклятого леса, все ехали молча, подавленные, никому уже не хотелось ни шутить, ни просто разговаривать. Лишь иногда украдкой поглядывали в лес…

Выехали к большой, залитой солнцем долине совершенно неожиданно, как будто действительно выбрались из подземного хода. А долина не простая долина, а настоящий Светлый Мир[103] на земле: голубое-голубое небо, поют птицы, на дальних лугах пасутся стада, щедро льется на землю солнечное тепло! Вытекая, видно, со стороны восхода солнца, долину пересекает, по-змеиному изгибаясь, небольшая река. На том, на правом высоком берегу реки, почти в середине долины, стоят черные деревянные тамы довольно большого селения. То там, то здесь над тамами поднимаются к небу синие столбы дыма – как и везде, где живут люди, здесь тоже, наверное, многие готовят еду. Иногда даже сюда доходит то лай собаки, то крик петуха.

Река делит долину почти на две равные части – на верхнюю и нижнюю. Верхняя часть, расположенная за рекой используется как пастбище – там зеленеют луга и видны стада овец и крупного скота. А нижняя часть, на окраину которой как раз и выбираются воины Мардония, судя по-всему – пахотные земли: здесь четко прослеживаются черные, желтые, зеленые участки.

Воины, выезжающие из мрака леса, увидев долину, так и застывают на месте, не веря своим глазам.

– Посмотрите туда! – крикнул один из воинов, показывая рукой в верхнюю сторону от населения.

Да, там одинокий всадник во весь опор мчался к селению – это, без всякого сомнения, какой-то пастух увидел их, фарсов, и теперь мчится в селение, чтобы предупредить людей об опасности.

– Быстро! – крикнул Мардоний и пустился вперед.

«Львы» поскакали за ним.

Еще на дальних подступах к селению увидели воины, как люди в суматохе бежали врассыпную, как цыплята от налетающего коршуна. Они, конечно, хотели добежать до лесу. Но разве пеший убежит от верхового?

Вскоре воины настигли убегающих людей и, особо ретивых усмиряя мечами, пригнали их обратно в село. Мардоний велел перегнать к селу и все стада со всей долины.

Село оказалось богатым – тамов, правда, было не так уж много – всего около шестидесяти, но зато было полно всякой живности – коров, овец, свиней; да и зерна, сыра и меда нашли немало.

Сорок пять телег, что нашлись в селе, загрузили зерном, бочонками с маслом, сыром и медом. Крупный скот поделили на два стада, подготовили к перегону.

– Что делать – слишком уж много добра остается? – спросил Барзани. – И зерно, и другая пища. Что делать со свиньями, с овцами, с людьми?

– Можно же зерно во что-то засыпать и взять с собой?

– Некуда засыпать – вот в чем дело. И на то зерно, что загрузили в телеги, еле отыскали мешки, – сказал Барзани. – Может, завтра еще раз придем сюда?

– Хорошо! Вели этим людям, чтобы они к полудню завтрашнего дня зарезали всех овец, свиней, гусей и кур, выпотрошили, выщипали, вымыли и приготовили к погрузке на телеги. А мы завтра в полдень будем здесь! – сказал Мардоний, указывая на жителей села, которых воины согнали в одну большую стонущую, плачущую толпу на окраине села.

– Зря смеешься! – сказал Барзани. – Мы оставим здесь несколько сот воинов, и они все сделают именно так, как ты и говоришь.

Мардоний посмотрел на Барзани – ты что, мол, с ума сошел; как же можно здесь, на чужой земле, вдали от лагеря, оставлять несколько сот воинов?

– Нечего смотреть. Разве ты не заметил – почему-то жители этого села и не думали, что мы можем сюда прийти, видно, они вообще о нас ничего не знали. А раз так, что может случиться за одну только ночь? Ничего не случится. Самое большее, что может быть, – это завтра примчится сюда гонец с вестью о том, что мы можем здесь появиться. Неужели же он один перебьет всех наших воинов – двести-триста человек?

Мардоний не нашелся что сказать – действительно, в предложении Барзани был резон: тридцать-сорок телег зерна и мяса для полуголодной армии немалое подспорье.

Так и сделали – Барзани отделил из своей тысячи триста воинов и велел им к полудню завтрашнего дня подготовить для погрузки на телеги все пригодное для еды, что еще можно было здесь найти. После этого сразу же выступили в путь…

К городу, вокруг которого громадным лагерем остановилась армия, Мардоний и его воины доехали еще до захода солнца. Лицо царя Дариявуша просветлело, когда он увидел с какой богатой добычей вернулись воины, которые выехали из лагеря только сегодня утром – забота о пропитании тысяч и тысяч воинов уже становилась головной болью не только специально приставленных к этому делу людей, но уже и предводителей войск, и даже самого царя, а телеги, нагруженные продуктами и скот, доставленные Мардонием, хоть в какой-то степени уменьшали эту боль. А когда Мардоний более подробно рассказал о вылазке и сообщил о том, что завтра, наверное, привезет столько же, Дариявуш не выдержал и похвалил его, что он делал не так уж часто.

– Молодец, Мардоний! – сказал царь, по-отечески похлопав молодого военачальника по плечу…

Утром рано Мардоний со своими воинами вновь отправился в путь, доведя число телег до целой сотни. Солнце еще только начинало малость припекать, а отряд уже был у леса. Сегодня воины были в хорошем настроении – сказалось, конечно, успешное завершение вчерашней вылазки: они шутили, смеялись, подтрунивали друг над другом.

– А женщины у них, словно лисички – ничего, те, которые там остались, побаловались небось.

– И чего это я-дурак не остался там вчера?

– А как ты мог отстать от целой сотни?

– Отстал бы – и все! Кто тебя именно в эту ночь будет искать?

– Прознали бы, так твоя голова и осталась бы там, с этими лисичками!

– Наш сотник и на такое пойдет: ему дай только повод – съест!

– А сейчас, когда нечего есть – тем более!

– А на что бы ты, бедный, пригодился, если б даже и остался – ведь ты, с ногами и с руками, не составляешь лишь столько же, сколько одинокий палец хорошего мужчины!

– А разве ты не слышал поговорку – плохое дерево в сук растет!..

Все началось совершенно неожиданно. Только голова колонны стала приближаться к лесу, как оттуда с гиком и криками выскочили асские джигиты. И в тот же миг вся поляна перед лесом стала местом горячей, беспорядочной схватки. Послышались угрожающие крики кидающихся друг на друга воинов, вопли и проклятья раненых, лязг мечей, ржанье лошадей – обычный шум сраженья заполнил всю поляну, хлынув в лес. Жаркая сеча, когда никто не интересовался тем, кого больше да кого меньше, а просто бился с тем, кто из врагов попадался ему навстречу, продолжалась не так уж и долго. Но вот фарсы заметили, что из лесу все еще продолжают выскакивать все новые и новые асские воины. И поняли они тогда, что им не одолеть стольких врагов, и стали отступать. Нет, не отступать – а убегать, стараясь спасти жизни свои! Мардоний, отчаянно отбиваясь от трех асов, наседавших на него, лишь краем глаза увидел, как бежали «львы», словно стадо маралов, преследуемых тигром! От ярости и бессилия что-либо сделать глаза Мардония налились кровью – он, если б избавился от этих проклятых асов, все-таки всерьез намерившихся убить его и все яростнее и яростнее наседавших на него, сам погнался бы за убегавшими трусами, и не от мечей врагов, а от его меча пали бы все они!

– Эй, собаки! Куда вы убегаете? – страшным голосом крикнул Мардоний и еще быстрее замахал мечом – вокруг него все меньше оставалось «львов», все больше становилось врагов. И вот в этот миг, в миг, когда смерть с иронической улыбкой на холодном лице спокойно ждала его чуть в сторонке, Мардоний вдруг вспомнил про Шахрияра – где он сейчас? «Хорошо, если он среди убегавших», – подумал Мардоний и даже улыбнулся этой своей мысли: он, Мардоний, хотел, чтобы один из его тысячников оказался трусом и спас бы свою шкуру бегством, а не погиб бы, героически сражаясь до последнего вздоха, как того требует честь воина фарсской армии!

Звон вражеских клинков вернул забывшегося на миг Мардония в настоящий мир – он огляделся и понял, что отсюда живым не выбраться, если не сделать отчаянное усилие. Понял это, и, подняв коня на дыбы, выскочил из круга врагов. Одним взглядом оглядел поле битвы и увидел «львов», воинов с поистине львиными сердцами оставалось до обидного мало. Их, настоящих героев, надо было спасать, надо было их вырвать из пасти чудовища, куда их кинула капризная судьба-злодейка в качестве жертвоприношения.

– Уходим! Уходим! – крикнул Мардоний, давая право героям с честью выйти из битвы, которая теперь не могла быть выигранной…

Это стало уже как бы правилом – асские джигиты пригнали «львов» обратно, загнали их в лагерь, и только потом, неспеша, гордо удалились.

Мардоний и Барзани построили вернувшихся в лагерь живыми воинов, пересчитали их. Не хватало пятисот воинов, считая и тех, кого вчера Барзани оставил на той прекрасной лесной долине. Не было и Шахрияра…

 

 

XVI

 

Известие о том, что его любимцы, неустрашимые «лвы», о которых слава гремит еще со времен легендарного царя Куруша, бежали с поля боя, да еще оставив там своего предводителя, почти в окружении, словно стрела вонзилась в сердце Дариявуша, причиняя нестерпимую боль. Чем покрыть и себя, и всю фарсскую армию таким позором, уж лучше бы все они погибли в том злосчастном бою. Тогда хотя бы другие воины никогда не подумали бы – если «львам», спасая шкуры, можно бежать с поля боя, то почему же, мол, и нам тоже нельзя?

Трусость, как и холера, как и чума, может любую, и даже самую лучшую армию мира, довести до жалкого состояния, разложить, уничтожить. Трусость, как и любая другая зараза, переходит от человека к человеку. Чтобы остановить чуму, холеру, лучше всего убить всех заразных людей и сжечь их – чтобы вместе с ними сжечь, уничтожить и эти заразные болезни. Чтобы спасти тысячи, весь народ. Точно так же следует искоренить и трусость – надо всех трусов, бежавших с поля боя и опозоривших великое царство Фарсское, убить и сжечь. Пусть вместе с их телами в священном огне возмездия сгорит и трусость! На миг Дариявуш даже мысленно представил себе картину – как вперемежку с дровами укладывают в огромный погребальный костер трупы убитых трусов: слой дров, затем слой трупов, потом опять дрова; – и вот загорается эта гора из дров и трупов, огонь стремительно рвется вверх, с треском съедая людей…

Царь вздрогнул, словно только что видел страшный сон. О, Великий Ахурамазда! О, Семеро Небесных Бессмертных Святых! Оказывается, если человек начинает поддаваться злым чарам Ахримана, – он становится зверем! Почему это, интересно, воинов, которые смело вступили в бой с противником, многократно их превосходившим, а потом каким-то чудом спасшихся от верной гибели, надо не похвалить, а казнить? За то, что они не погибли, а остались в живых? О, Ахриман, черной души Ахриман, – как же легко ты затмеваешь разум людей, когда им тяжко! Очень довольный тем, что своевременно заметил как коварный Ахриман стал завладевать его душой, что сумел все-таки устоять против козней зла, и вновь вернуться на путь истины и справедливости, царь Дариявуш гордо вскинул голову.

Нет! Не такой уж слабоумный он, царь Дариявуш, чтобы злой Ахриман и его подручные с темными душонками так легко его обманули! Надо, пока не стемнеет, взять людей, сходить самому и, воздав полагающиеся павшим героям почести, похоронить всех погибших, если нужно будет, поднять и всю армию! Нельзя, чтобы тела павших воинов стали пищей для хищников и воронья!

И вскоре царь Дариявуш, взяв с собой всех «львов», выступил из лагеря. На поле битвы у леса было тихо. Собрали тела всех погибших героев. Удивительно, хотя еще раз тщательно осмотрели всю округу, но тело Шахрияра так и не нашли! Где же он, интересно, если нет его ни среди живых, ни среди мертвых?

Царь оставил пятьсот воинов, чтобы они похоронили павших, а сам с остальными негерами поехал по дороге, ведущей в лес. Скачут легкой рысью – царь торопится. Торопится скорее добраться до села, застать там врага и отомстить за гибель своих героев.

Но еще на целый бросок не доезжая до села, стало ясно, что мечта эта не осуществится – ни одной живой души там не было видно. Так и оказалось – кроме трупов фарсских воинов в селе никого не было. Собрали тела погибших воинов, посчитали. Их оказалось двести пятнадцать. Остальные, скорее всего, были, наверное, пленены и угнаны в рабство. Так как день уже клонился к вечеру, пришлось торопливо рыть общую большую могилу и похоронить всех вместе.

Прощаясь с погибшими у их могилы, царь Дариявуш воздал хвалу их мужеству, высоко оценил их заслуги перед царством Фарсским и обещал позаботиться о их семьях. Отдав последние почести своим погибшим товарищам, «львы» сразу же вышли в путь и еще засветло выбрались из лесу. Здесь их ждали остальные, которые уже успели похоронить павших вчера товарищей.

Царю Дариявушу пришлось выступить,и здесь он опять говорил о величайшем мужестве и крепости духа погибших «львов», говорил о чести и достоинстве фарсского воина, который своим мечом заставит все народы смиренно идти по пути порядка и справедливости к светлой жизни…

До самого лагеря все ехали молча…

В следующий же день, забрав с собой все съестное и представляющее какую-либо ценоость добро, спалив все дома, города, фарсская армия покинула эти места и быстрым маршем направилась вниз – в степи. Хотя на совете царь Дариявуш по этому поводу определенно ничего и не сказал, но он посчитал, что загорские саки побеждены и решил теперь отправиться в сторону Согдияны – к заморским сакам. Пойдем по новым землям, где вероятно, трава будет лучше – предложил на совете царь и повел свою армию не прямо вниз, а оттягивая в сторону восхода солнца. И вправду, вскоре вступили в степи, где трава доходила до колен, часто встречались реки – совсем другое дело, чем те первые дни, когда они оказались на земле саков по эту сторону Долай-сая. Целую неделю, не испытывая особой нужды ни в чем, армия безостановочно продвигалась вперед. Только одно тревожило и не давало покоя фарсским воинам ни днем, ни ночью – это постоянные набеги асских воинов. Конечно же, эти набеги, подобные налетам разбойников на торговые караваны или же ночным нападениям хищников на стадо овец, и постоянное нежелание встретиться в честном бою не делало чести ни ополчению, ни армии любого народа. Но откуда такому народу, как эти загорские саки, у которого не хватает ума даже на простую вещь – осесть на какой-нибудь земле, строить города и села, взяться за ремесло, обрабатывать землю и выращивать зерно и фрукты – такому народу, наверное, даже и не ведомо, что такое честь и достоинство! Хотя царь Дариявуш и думал обо всем этом день и ночь, но никак не мог прийти к какому-либо решению – он не знал что дальше делать. Когда он отправлялся в поход, все его цели и намерения были четки и поределенны, как ясный день – пройти весь известный мир, дугой огибая сверху, начиная с берегов Долай-сая в стороне заката солнца и заканчивая Согдияной на другой стороне света, и вернуться в родной Фарс, покорив и усмирив на этом пути все народы и племена. А теперь что?

С одной стороны, кажется, что он, как и намечал, идет к своей цели – он изгнал загорских саков с их земли и гуляет по ней как ему вздумается, значит, может считать себя победителем. Теперь можно переходить и в Согдияну, усмирить там как следует заморских саков и возвратиться в родной Фарс, в Персополь.

Но, с другой стороны, если ты не разгромил армию, не покорил и не усмирил народ, если царь этого народа не вышел к тебе навстречу, не упал на колени и не просил пощадить его, не казнить, сохранить ему жизнь – как же такой народ считать побежденным и покоренным? Тем более – если его армия не разбита? Если учесть все это, то трудно сказать, что он успешно продвигается к своей цели. А если сказать прямо и честно, как есть, то надо признать – сейчас, спустя месяц и более после начала похода с каждым днем становится все более очевидным, что все его планы и замыслы были пустыми грезами мечтательного мальчишки, которым никогда не дано исполниться! Какой толк считать парящего в синем небе сокола своим, прирученным, если он не в железной клетке, а на свободе? Так и с загорскими саками. Что толку считать народ себе подвластным, людей – своими подданными, если ты даже и не видел ни этого народа, ни этих людей? Что – неужели, если ты так посчитаешь, этот народ тебе покорится, а люди начнут тебе платить дань? Нет, народ, которого ты не поставил на колени, не считается побежденным, он тебе не покорен и дань платить не станет! Что же тогда получается? Он, царь Дариявуш, тот самый царь Дариявуш, владыка Блистательного Фарса, перед которым содрогается весь мир, уже целый месяц совершенно зря шатается по этим выжженным степям, да еще попусту потерял в бесполезных стычках сотни и сотни своих бесстрашных воинов? Зря, попусту, бесполезно…

Эти безжалостные слова, словно отравленные стрелы, впились и в сердце Дариявуша, причиняя нестерпимую боль. Зря! Неужели все зря и все попусту – и этот поход, только на подготовку которого ушел целый год; и мечты о счастливой и мирной жизни племен и народов, собранных под его по-отцовски заботливую руку; и намерение построить новую, сказочно-красивую столицу царства, собрав со всего мира искусных мастеров и строителей? Часто по ночам, когда души не дают покоя, ему хочется выскочить из шатра и, воздев руки к небу, воскликнуть-спросить: «О, Великий Ахурамазда! Если Ты Сам поручил мне объединить все народы мира в одну семью и начать Золотой век на земле, то почему же тогда так поступаешь – почему не приходишь на помощь, а лишь только взираешь со стороны, когда рушатся все мои мечты и надежды?»…

Этого благодатного места – река с хрустально-чистой водой, бескрайняя степь с невысокими редкими холмами, лощины, заросшие лесом, – достигли, когда день уже клонился к вечеру, а потому сразу же решили остановиться здесь на ночевку. К тому же, судя по дневной жаре, армия уже опять, наверное, находилась в тех степях, откуда она три недели назад повернула прямо вверх. А раз так, то следовало созвать совет и решить, что дальше делать.

Во время совета выяснилось, что положение армии города хуже, чем думал царь – запасы пищи, которые войска каждой сатрапии брали с собой, уже заканчиваются, их хватит не более чем на еще одну неделю. Потом, если добыть пищу не удастся, придется кормить людей из неприкосновенного царского запаса. Но и этого еле-еле хватит на неделю. А потом что делать? Уже было несколько случаев позорного поведения воинов, рассорившихся из-за нехватки еды. К тому же воины глухо роптали. Что мы ищем в этих степях, чем можно здесь поживиться, если нет ни городов, ни сел, ни табунов лошадей, ни драгоценных вещей – надо возвращаться назад, в свой родной Фарс – вот какие разговоры вели ночами у костров полуголодные, усталые воины. А два дня назад ночью какие-то подлецы украли целую телегу продуктов из неприкосновенного царского запаса. Не просто украли, а совершили разбойное нападение, можно сказать – они убили возчика, ставшего у телеги. Видно, тот проснулся на шум, и его убили, испугавшись, что он поднимет тревогу.

Царь Дариявуш слушал эти сообщения с негодованием. Он и предположить не мог, что воины царства Фарсского, слава которого гремит на весь мир, способны на такие низкие поступки, станут роптать, встретившись с первой же трудностью в походе. Трудно было поверить всему, что рассказывали, но в то же время как не верить предводителям войск, они же не станут все это выдумывать!

– Схватили этих разбойников? Отрубили им головы? – спросил царь.

– Нет, мой повелитель, их не удалось найти. Если найдем, конечно же, тотчас же отрубим им головы! – пообещал Фидаууп, начальник обоза, везущего продукты царского неприкосновенного запаса.

– Запомни – я спрошу с тебя сурово, если еще что-то подобное произойдет, – сухо сказал Дариявуш. – Если для прекращения разбойного хищения неприкосновенного запаса пищи надо, чтобы полетела чья-нибудь голова, – она полетит!

– Я понял, мой повелитель! Ты совершенно прав! – поспешил согласиться с царем Фирдаууп, при этом он повел головой из стороны в сторону и, кажется, был очень доволен, что она на сей час все-таки оказалась на месте.

– Не может этого быть, чтобы в таких благодатных землях люди не жили бы оседло, – сказал царь. – А если мы встретимся с таким народом, то без особого труда сумеем обеспечить питанием армию. Но для этого, я думаю, нам следует, как это мы и делали, идти вниз немного отклоняясь в сторону захода солнца. Тогда мы выйдем или к берегам моря, или к подножью Кафских гор. И в том, и в другом случае мы придем туда, где без особого труда найдем пищи столько, сколько нам и надо. Ведь все будет зависеть от того, насколько мы умеем владеть мечом, а с этим, я думаю, у нас все-таки дело обстоит неплохо. Но мы должны поторапливаться – и времени у нас мало, и еды, как вы сами сказали. Утром поднимите воинов рано – до полуденной жары надо пройти хорошее расстояние.

Все. Да поможет вам Святой Ахурамазда!

…На третий день армия оказалась в бескрайней степи с редкой, выжженной солнцем травой. День уже клонился к вечеру, но жара не спадала, казалось, что она не от солнца, которое уже спешило к горизонту, а от самой раскаленной степи. Командиры торопили воинов, чтобы до темноты дойти до какой-нибудь речушки, где можно было бы остановиться на ночь. А о том, есть ли, нет ли поблизости реки никто не знал, дозорным уже не разрешалось отрываться от армии более чем на два-три броска, так как в последнее время они начали пропадать. Но в этот вечер, впервые за все время похода, армия остановилась на ночь не у реки, где и люди, и кони могли утолить свою жажду, а просто в степи, в сухой безводной степи. А солнце, солнце саков, все продолжало до самого заката тугими волнами жары обдавать степь, где находились фарсы, словно хотело их заживо изжарить. И почти до самой полуночи степь была горяча, как снятая с огня сковорода…

В полдень впереди показались сакские воины. Мардонии со своими «львами» бросился к ним, но те вмиг ускакали и исчезли, словно сквозь землю провалились. А вечером, когда армия уже остановилась на ночь, и все стали снимать с себя тяжести, распрягать лошадей да устраиваться, вдруг внезапно, как из-под земли, опять появились саки, проскакали наискосок, подняв страшный переполох в том месте, где остановился обоз ассирийцев, и вновь так же внезапно исчезли, испарились в степи.

Теперь сакские воины появлялись впереди идущей маршем фарсской армии три-четыре раза в день. Но как только Мардонии, Бардия или еще кто-нибудь из предводителей войск, взяв с собой пять-шесть тысяч конных воинов, бросался на них, саки мгновенно улетали в степь и исчезали из виду. И вновь, как прежде, все чаще и чаще трава в степи оказывалась сожженной. Тысячам и тысячам лошадям конных воинов, мулам обозов не хватало корма, негде было пастись. Уже два дня, как армия идет по безводной степи, не встречая ни речки, ни ручейка. Если ни сегодня, ни завтра не доберутся до воды, или хотя бы не пойдет дождь, то и людям, и лошадям будет уже совсем нелегко. Все надеются, что вот-вот доберутся до воды – до речушки какой-нибудь, до родника или до колодца хотя бы – ведь говорят же, что кочевники роют в безводных степях и пустынях колодцы для путников и пастухов. А на дождь никто не полагается – еще бы: ни днем, ни ночью вот уже почти неделю на небе не появляется ни одно облачко, кажется, что на свете остановилось все, ничего не движется, не шевелится, даже и легкого ветерка нет, и птицы не поют. Только медленно, словно огромная змея, ползет по горячей степи растянувшаяся фарсская армия, и точно так же лениво проходит свой круг по небосводу раскаленное до бела солнце, основательно выпаривая последние остатки влаги на земле. Высохла и пожухла трава, у людей потрескались губы от жажды, обмякли и бессильно повисли ветви у редких теперь уже деревьев и кустарников. Даже в лощинах сухая трава. И нет никакой возможности убежать куда-нибудь, укрыться от всесущего, все сжигающего солнца – кругом, сколько хватает глаз, черная степь, сожженная саками, да невысокие желтые – сожженные солнцем холмы – трава на них до такой степени мала и редка, что она даже и не горит, когда ее поджигают.

Сегодня царь Дариявуш остановил армию на ночевку гораздо раньше, чем обычно. Он в пути все время внимательно осматривал места, по которым проходила армия, и это место он выбрал не случайно – здесь была большая, довольно глубокая лощина, заросшая кое-где чахлыми кустарниками.

– Надо рыть колодцы – здесь должна быть вода! – сказал царь своим спутникам – предводителями войск. – Распорядитесь – мы останавливаемся здесь на ночь. Пусть воины каждой сатрапии выроют несколько пробных колодцев.

Повеление царя тотчас же было исполнено – армия остановилась и стала обустраиваться, готовиться к ночлегу.

Прошло не так уж и много времени, как то там, то здесь стали появляться желтые горки песчаной земли – колодцы рыли по всей лощине, растянувшейся на несколько бросков. В одном из колодцев, когда дошли до глубины одного копья, попался мокрый песок с камушками, и все обрадовались, что вот-вот доберутся и до воды. Стали чаще смеяться, чтобы ускорить дело. Некоторое время все усердно копали, но вода так нигде и не появлялась. Люди, сведущие в таких делах, – согдийцы, хорезмийцы подбадривали воинов, говорили, что здесь должна быть вода, показывали на какой-то кустарник, уверяли, что он не растет там, где под землей нет воды. И люди продолжали копать, но воды все не было. Кое-где глубина колодцев уже была в два копья, но до воды так никто и не смог добраться.

– Давно прошли водоносный слой, если до сих пор вода не показалась, дальше копать уже бесполезно, – мрачно сказал старый воин-согдиец, который сам спустился и осмотрел один из самых глубоких колодцев.

У людей потухла надежда, опустились руки. Работы повсюду прекратились. Эта нехорошая весть дошла и до самого царя Дариявуша.

– Этому негодяю отрубить голову! Продолжать копать! И до тех пор, пока не появится вода! – велел царь.

Теперь копали молча, но упорно – людям все-таки хотелось добраться до воды. Но ее не было. Но работа не останавливалась. Хотя все уже понимали – вся эта затея впустую. Работают и ждут, когда сядет солнце, стемнеет, и командиры сами прикажут прекратить работу – а на то, что, возможно, вдруг и появится вода теперь уж никто и не надеется.

И вот в это время, когда отчаявшиеся, но припуганные казнью согдийца люди продолжали нехотя работать в ожидании темноты, возле одного из злосчастных колодцев вдруг появился сам царь Дариявуш.

– Так и нет воды? – спросил он.

Никто не осмелился ответить – никто не хотел расстаться со своей головой. Царь, видно, понял все.

– А ну-ка дайте мне, я сам посмотрю, – сказал он, словно был не царем-потрясателем мра, а всего лишь сотником этих воинов, так долго и бесполезно копошившихся здесь. Снял свой красно-золотистый парчовый халат и кинул на руки Мардония.

– Ты запачкаешь одежды, мой повелитель, – позволь я спущусь! – попросил Мардоний, единственный из свиты царя, кто первым пришел в себя после неожиданного и сумасбродного пожелания властелина.

– Та молод, еще даже и не женат – это тебе надо постоянно быть чистым и опрятным. А мне – не обязательно! – отшутился Дариявуш и взмахом руки велел поднимать того, кто сейчас находился в колодце.

Воины-дюжие молодцы быстро вытащили своего собрата из колодца. Царь Дариявуш неторопливо обвязался концом веревки. Артабан, Мардоний и Бардия попытались взять в свои руки второй конец веревки, но царь, улыбнувшись, остановил их.

– Оставьте – мои воины не слабее вас! – сказал он.

Воины осторожно спустили царя в колодец. Сердясь на тех, кто рыл колодец таким узким – в темноте очень неудобно копать – царь взял в руки лопаточку с короткой ручкой и стал копать. Земля была песчаная, и копать было нетрудно – царь отправил бурдюки, наполненные землей, вверх один за другим. Иногда попадаются и камни величиной с кулак и даже больше. Долго пытался расшатать и вытащить какой-то продолговатый, видно, камень, показавшийся сбоку, но тот не думал даже и пошевелиться. Дариявуш отправил вверх очередной бурдюк с землей и решил всерьез взяться за этот камень – он злил царя своей непокорностью и тупым упорством. Царь расковырял землю вокруг камня, отрыл его настолько, чтобы можно было как следует взяться и вновь попытался его расшатать. Пошевельнулся-таки! Повозившись еще немного, царь вытащил этот камень и смотрит – пошла вода!

Отправив вверх неполный бурдюк, царь крикнул, чтобы спустили какой-нибудь черпак и сосуд для воды. Получив сосуд и черпак, довольно быстро наполнил сосуд водой и отправил наверх. Веревка пришла обратно без ничего – она предназначалась для него. Воины быстро подняли царя вверх. И только он выбрался из колодца и встал, как тут же все вокруг повалились к нему под ноги и стали кричать:

– Ахурамазда! Ахурамазда!

Все стояли на коленях и, простирая руки то к небу – к Ахурамазде, то к нему – Дариявушу, посылали им поочередно хвалу и благодарили за спасение от верной гибели в безводной степи на чужбине.

Дариявуш поднял руку и, прекратив этот хвалебно-восторженный гвалт, сам привязал к концу веревки сосуд и стал спускать его в колодец. Но не успел он спустить веревку в три-четыре перехвата, как послышался шум упавшего в воду сосуда – о, Великий и Святой Ахурамазда, колодец был полон воды!

Люди обезумели: они падали на колени и старались доползти до царя, чтобы поцеловать его руки, ноги или полы его халата, толкались и падали. Испугавшись, что толпа может, чего доброго, и растоптать царя-спасителя, Артабан, Мардоний, Бардия и другие предводители войск, что были в свите царя, оттеснили от него людей и, взяв его в середину, отвели в царский шатер. А по всей степи неслись крики возбужденных людей:

– Святой Ахурамазда благословляет дела и поступки царя Дариявуша! Любит его!

– Нашему повелителю помогает сам Святой Ахурамазда!

– Нам повезло! Какое счастье!

– Святой Ахурамазда сам выбрал нашего царя, чтоб он стал повелителем мира!

– О, Дариявуш! Дариявуш!

В надежде, что вода появится и в остальных колодцах, стали усердно рыть и в других местах. Копали до позднего вечера, но вода более ни в одном колодце так и не появилась. Но это, как ни странно, люди приняли как должное – не может же Святой Ахурамазда проявлять такую же благосклонность ко всем, как к царю Дариявушу!

А в колодце Дариявуша вода, сколько ни бери, не иссякала – каждый раз, стоило лишь спустить веревку в два-три перехвата, как сосуд шлепался о воду! Это было бесспорным свидетельством тому, что все это не просто случайность – а явный признак того, что здесь без участия самого Святого Ахурамазды дело не обходится. И народ радовался этому безмерно, и до остального ему не было дела. Все, совершенно все: и то, что они здесь, вдали от родных мест, мучаются от голода и жажды; и то, что бродят по этим степям, как отбившиеся от стада бараны, без цели и надежд; и то, что до сих пор не могут найти с кем воевать да кого завоевывать – все это было сущей мелочью! Великий и Святой Ахурамазда сам теперь заступается за их повелителя, будет отныне всегда и во всем ему помогать, способствовать – вот в чем главное! Как бы им сейчас ни было трудно, чтобы с ними ни случилось, они, в конце концов, вернутся на родину с победой, с добычей, полными телегами, и погоняя тысячи людей впереди себя, взятых в рабство! А коли так, то надо без особого ропота терпеть и временные трудности. Тем более, вероятнее всего, эти трудности нарочно посылает на них сам Святой Ахурамазда с целью испытать их стойкость и верность своему царю Дариявушу. «О, Великий Ахурамазда, как же ты можешь в нас сомневаться! – готов воскликнуть каждый воин. – Мы, воины любимого тобою и всеми нами солнцеликого царя Дариявуша, постараемся быть достойными его копьеносцами и соратниками, и никакие тяготя не смогут поколебать нашу веру и верность повелителю! Мы пойдем в огонь и в воду, если он, наш любимый царь, пожелает!»

Почти до полуночи продолжался в этот вечер царский совет, он не прерывался даже тогда, когда асские джигиты напали на верхнюю окраину лагеря: теперь фарсы хорошо организовали охрану лагеря, и предупреждения, и налеты асов не вызывали такого переполоха, как раньше.

В конце совета все его участники пришли к единодушному решению – все были свидетелями, что сам Великий и Святой Ахурамазда является заступником нашего любимого царя Дариявуша и помогает ему во всем – а если это так, то отныне мы все должны делать все так, как считает нужным сам царь!

Царь Дариявуш поблагодарил своих военачальников за высокое ему доверие и сообщил, что решил продолжить поход по намеченному маршруту – вниз, немного отклоняясь в сторону восхода солнца. Так, полагал царь, армия быстрее всего выйдет в те земли, где люди живут оседло, где можно будет найти без страха пропитание и дать воинам отдохнуть и набраться сил перед завершающим поход прыжком за Каспий, в сторону Согдияны.

Всю ночь черпали воины воду из колодца Дариявуша, наполняли ею все свои бурдюки и сосуды – что их ждет завтра, найдут ли воду, никто не знал. Конечно же, все безоговорочно верили в то, что и сам Великий Ахурамазда, и все Небесные Святые благоволят их царю Дариявушу и помогают ему, но тревога и страх, прокравшиеся в их сердца еще давно, несмотря на показную радость воинов, вовсе не собирались уходить, а продолжали как на в чем не бывало хозяйничать в их душах…

Солнце не прошло еще и половину пути до зенита, а от жары уже спасу нет – люди еле перебирают ногами, но никто не смеет ни роптать, ни надеяться на скорый провал: они знают, что во время остановки на полдник ни о каком привале речи быть не может – армия, если не хочет погибнуть в этой безводной степи, должна торопиться. Так сказал, говорят, сам царь Дариявуш. Если сам царь сказал, так оно и есть – надо не роптать, надо идти. Особенно тяжело пешим воинам: им, кроме своего оружия и трехдневного запаса пищи, приходится еще тащить и кое-какую добычу, взятую во время перехода через Дакию; и весь этот груз, став свинцово-тяжелым, давит на них, словно желает вогнать их в землю. Удивительно, что у них еще хватает сил, чтобы двигаться, идти вперед. Видно, чувство собственного достоинства – я не слабее других! – еще придает им силы – и физические, и духовные. И кувшинчик с водой из колодца Дариявуша. Каждый воин сейчас, на марше, держал в правой руке не меч, а кувшинчик с водой, которой то и дело смачивали губы, а иногда, правда редко, делали глоток. А чтобы сполоснуть залитые потом глаза и лицо не решались – так неумно тратя драгоценную воду, они боялись рассердить Небесных Святых.

О, до чего же длинными бывают даже мгновения в трудном пути нелегкого похода! А когда по выжженной степи в полуденной жаре перед тобой идут тысячи и тысячи конных и пеших воинов, время как бы останавливается. И тогда кажется, что мир и вечность – это и есть всего лишь эта выжженная степь и сегодняшний день, где всегда и везде эта черная пыль, что забивается в легкие, в уши, в глаза, и это солнце, как бы прибитое к белесому, тоже выгоревшему на солнце небу, да жара, которая будет продолжать тебя печь, наверное, и тогда, когда заберешься даже и в седьмой слой земли. С какого времени, интересно, они находятся в пути? С утра? А сколько времени прошло с тех пор – день, месяц или же целый год? А может быть, и весь век, целая жизнь? Разве может кто-нибудь из них сейчас уверенно сказать, что он еще что-то делал в своей жизни, кроме как шел и шел по этой выжженной, черной степи день за днем, день за днем? Видно, эта степь, эта черная пыль, этот глухой шум и лязг никогда теперь не кончатся. А раз так, то и этот поход никогда не кончится…

Глухой шум, пыль, затянутое маревом небо, пылающее, тяжело душащее солнце, черная степь… Тысячи и тысячи усталых, изнуренных людей…

Вечером, когда вот-вот должны были остановиться на ночь, спереди назад полетела удивительная новость – конный дозор в сотню всадников, посланный вперед, захватил асский журт, в журте кроме пастухов никого не было, убежали и они, но дозор захватил много скота! Правда, потом выяснилось, что много скота – это косяк лошадей в шестьдесят голов и отара овец в пятьсот голов, но и то хорошо. Эта новость прибавила воинам сил, несколько вдохновила их, обнадежила – если продолжить стремительный марш вперед, они могут внезапно ворваться прямо в гущу загорских саков! И тогда, если найдется пища и вода, ничего не страшно…

На следующее утро командиры подняли воинов с восходом солнца – до полудневной жары армия должна была одолеть основную часть пути, которую она должна была пройти за день. Конечно, это делалось с надеждой достичь, в конце концов, стоянки мирных саков. Но до полудня не только стоянки мирных саков, но даже и конные разъезды их воинов, обычно несколько раз появляющиеся за день, и то не попались на глаза фарсам. Только после полудня вдали показалась группа всадников, которая также быстро исчезла, как и появилась, даже не попытавшись приблизиться к медленно идущей армии. Словно они и в самом деле ничего плохого фарсам не желали, а только хотели удостовериться, что они идут и никуда не делись.

А к вечеру опять случилась удивительная вещь – сакские пастухи, вероятно, ничего не знавшие о движущейся в их сторону армии, увидев фарсов, в панике ускакали, оставив все свои стада!

Мне почему-то не нравится все это, – сказал Артабан, когда остановились на ночь и, как обычно, собрались в шатре у Дариявуша многие предводители войск на ужин. – Уже четыре дня, как мы идем по этой безводной степи, не встретив на пути ни одной речушки. А не ведут ли они нас намеренно в какое-нибудь гиблое место – в пустыню, в болото, откуда нам не выбраться?

– Артабан, не они нас ведут, а мы гоним их! – заявил Бардия. – А тот, кого преследуют, всегда бросает все, что не может с собой забрать – что здесь необычного?

– Вот в том-то и задача, Бардия, что мы думаем, будто преследуем их, а так ли это на самом деле? – возразил Артабан. – А если наоборот, – не мы их преследуем, а они нас ведут туда, куда и задумали нас завести? Скажи мне – почему это они и день, и ночь только и делают, что вечно танцуют перед нашим носом, если этим самым они не зовут нас идти за ними?.. Я не верю в то, что они не смогли вовремя угнать свои стада с нашего пути. Как бы эти барашки не оказались наживкой в ловушке, в которой они нас собираются захлопнуть!

Артабан высказал свои мысли, полностью полагаясь на то, что приближенные царя вполне серьезно отнесутся к его опасениям. Но, скоро поняв, что все они, даже и Бардия, и Мардоний, хотя и не говорят ему прямо в лицо, но думают, что все эти опасения у него от страха, не стал с ними спорить и говорить об этом…

Утром армия, как и обычно, ускоренным маршем продолжала идти вниз, чуть-чуть отклоняясь в сторону восхода солнца…

 

 

XVII

 

Только через два дня добралась фарсская армия до этой речушки, с низкими берегами, заросшими камышом и кустарником, почти покрытой тиной и обильно заселенной лягушками. Видно, она вытекали из болота, так как вода имела отвратительный болотистый запах, да к тому же была теплой. Но это сейчас никакого значения не имело – все: и люди, и лошади бросились к реке, утопая в тинистых берегах и поднимая илистую муть. Каждый, наверное, выпил не меньше ведра воды – странно, но воды этой реки жажду не утоляла. К счастью, поблизости был и лес, и впервые за много дней люди развели костры и приготовили горячую пищу.

Царь дал армии на отдых один день. Прошел этот день, но армия не поднялась, не выступила – тысячи и тысячи людей лежали трупами – замаялись животами.

Царь Дариявуш растерялся – что же теперь делать? Созвал царь военачальников. Никто не мог дать дельного совета – никто не мог дать такого совета, чтоб больные люди мигом исцелились?..

– И откуда взялась эта напасть? – в отчаянии воскликнул Дариявуш, когда ушли приглашенные на совет, и в шатре остались только свои – люди из окружения царя.

– Болезнь живота настигает уставшего, слабого, голодного человека, когда он не соблюдает чистоту во время приема пищи и воды, – сказал ученый грек, личный лекарь царя, многоопытный Архилай.

– Что же теперь делать? Как поскорее вылечить людей? – спросил царь.

– Хотя бы в течение недели человек должен есть меньше, к тому же желательно только немного жидкого супа, а пить надо только кипяченную воду. Конечно, лучше всего пить отвар лечебных трав, – сказал Архилай.

– А ты найдешь здесь лечебные травы?

– Надо посмотреть, может быть и здесь растут те лечебные травы, которые я знаю.

Сразу же всем передали повеление царя: всех больных держать отдельно, давать им только похлебку из муки: а всем остальным – перед едой мыть руки кипяченной водой, не общаться с больными; всем – и больным, и здоровым пить только кипяченную воду.

Утром рано Архилай, побродив возле лагеря, нашел наконец одну траву, и тотчас же царь повелел предводителям войск всех сатрапий организовать сбор этой травы и поить ее отваром своих больных воинов. Да, теперь лагерь не был лагерем – местом временной стоянки боеспособной армии, а стал большим лазаретом, где были лишь больные да присматривающие за ними. И с каждым днем больных становилось все больше и больше, а здоровых, присматривающих за ними – все меньше и меньше. На третий день, как выяснилось, больных уже было больше, чем здоровых.

Подавленный неожиданно свалившейся бедой, царь Дариявуш совершенно растерялся – он не знал что делать, как быть. Иногда в голове мелькала и такая подленькая мысль, несомненно насылаемая коварным Ахриманом, – да пропади оно все пропадом, надо убежать отсюда поскорее, пока жив! Мечты, что совсем недавно виделись ему почти осуществленными, теперь уходили в зыбкую даль, теряли очертания и казались несбыточными грезами. «О, Великий Ахурамазда! А это испытание зачем Ты послал на меня?!» – наверное, тысячу раз за день, обращаясь к небу, мысленно кричал он в отчаянии. Но, видно, его крики до неба не доходили, и Ахурамазда не слышал их – ответа не было. Ни наяву, ни во сне.

На третий день умерли тысяча двести восемьдесят человек – ослабленные тыжелым походом, они не смогли более сопротивляться болезни. В четвертый день – пять тысяч сорок, в пятый день – десять тысяч пятьсот семьдесят пять воинов ушли в мир иной.

Небольные тоже были похожи на больных – слабые, истощенные, измученные недоеданием и голодом. Еще бы: кусочек хлеба и небольшая порция похлебки – это разве еда для взрослого человека, воина, на целый день? Пройдет еще три-четыре дня и, как говорят предводители войск, и этого уже не будет. Потом придется взяться за неприкосновенный царский запас пищи. Но ведь и этого еле-еле хватит только на неделю. А потом? Все хорошо знали, что будет потом, а потому и не любили говорить об этом, хотя все без исключения день и ночь только и думали об этом…

Как-то вечером царь обратился к Бардии:

– А сегодня сколько умерло?

– Сегодня умерли только тысяча двести человек, – ответил Бардия. – Да и их, кажется, скорее всего, не болезнь одолела, а голод свалил – теперь больных уже почти нет. По-всему, эту-то напасть мы одолеваем, только как быть с другой…

Дариявуш долго и мучительно ждал этого дня, так измаялся, что даже и не сумел по-настоящему обрадоваться этой вести.

– Хвала Великому Ахурамазде! – лишь формально произнес он, обыденным для последних дней тусклым голосом.

Теперь, когда царь Дариявуш окончательно убедился, что все его мечты покорить весь мир окончательно рухнули, сердце его стало каким-то бесчувственным и безразличным ко всему – оно уже ничему не радовалось по-настоящему, ни чему не огорчалось.

В этот вечер царь держал совет только со своими очень близкими людьми – с Артабаном, Бардией и Мардонием. Сообщив им откровенно о том, что все его намерения уже неосуществимы, он прямо спросил их – что дальше делать?

– Надо послать гонцов к царю саков, – предложил Бардия. – И передать ему от твоего имени: «Если не боишься – выходи на открытую битву!»

– А если не выйдет? – спросил царь.

– А если не выйдет, то и смысла никакого нет в том, что мы шатаемся здесь по этим безводным, выжженным степям, мучаем и губим людей, – сказал Артабан то, что было у всех на языке, но сказать об этом царю прямо не решались – нет, не из боязни, а просто жалели его.

Царь Дариявуш грустно, но в то же время несколько удивленно посмотрел на своего брата: я, мол, сам не решался это сказать – спасибо, брат, что выручил меня.

– И вы тоже так думаете? – спросил царь, поглядев и на Бардию, и на Мардония.

– Да, я тоже так думаю, – ответил Бардия. – Я тоже иного выхода не вижу.

– И я так думаю, – ответил и Мардоний, не поднимая голову.

– Хорошо. Так тогда и сделаем, – сказал царь таким голосом, как будто речь шла не о судьбе государства, тысяч и тысяч людей, а о том, брать ли котенка в шатер или нет. – Кого, кого пошлем?

– Пошлем того самого Кючюка, знакомого Капассии, – он знает язык здешних саков, – предложил Бардия. – Пошлем с ним и одного из сотников. И охрану им дадим, человек десять-двенадцать.

– Если мы посылаем их к царю, то, наверное, следует старшим направить одного из уважаемых людей – сказал царь.

– Если разрешишь, могу пойти я, – сказал Артабан.

– Не следует тебе самому заниматься таким незначительным делом, – сказал Дариявуш. – Это слишком уж поднимет этих дикарей и унизит нас. Это будет похоже на то, что мы оказались в роли просителей. А мы не просить, требовать явились сюда, и говорим – выходи на битву, коль не боишься! Хватит с них, если пошлем и опытного тысячника.

– Есть у меня такой человек, его звать Барзани. Он, как ты и говоришь, многоопытный воин и вид у него подходящий – благообразный, с сединой в бороде, – сказал Мардоний.

– Он подойдет – я знаю его, – сказал царь.

Прямо утром же Барзани и Кючюка вызвали к царю и подробно им объяснили как и что им делать и говорить, когда они окажутся у царя саков.

Уже через некоторое время, взяв с собой десять воинов, Барзани и Кючюк, перейдя речку, углубились в степь в сторону восхода солнца. С тех пор как фарсская армия стала здесь лагерем, с этой стороны несколько раз на дню показывались разъезды сакских воинов.

Не успели отъехать от лагеря хотя бы на два-три броска, как заметили, что к ним сбоку стремительно несутся сакские воины.

– Положите руки на седла и не двигайтесь – это знак того, что мы не собираемся сразиться, – сказал Кючюк. А сам высоко поднял обе рук вверх – заранее давая знать сакским воинам, что они не берут в руки оружие.

Да и смысла, наверное, не было в том, чтобы браться за оружие – саков было значительно больше.

– Мы послы! – закричал Кючюк, как только саки приблизились на достаточно близкое расстояние.

– Чьи же вы, интересно, послы и куда идете? – не очень-то радушным голосом просил один из саков – чернобородый, жилистый воин, видно, старший из них.

– Нас послал царь Дариявуш к вашему Великому хану Темир-Зану, – ответил Кючюк.

– А кто это – царь Дариявуш?

– Он повелитель Царства Фарсского, Великий хан.

– Что это за страна? Мы о такой стране не слышали. А не лжешь ли ты, мой друг? – недружелюбно спросил воин, пытаясь остановить своего разгоряченного коня, искоса поглядывая на иноземцев.

– Вы эту страну называете Кажарским ханством. Кажары – о таком народе слышали, наверное?

– Так бы и сказал, а то какой-то царь тут… Значит, вы – послы кажарского хана, – так да?

– Да, мы послы кажарского хана. Прошу тебя, джигит, поскорее доставить нас к Темир-Зан-хану.

– Чего же вы так торопитесь? – насмешливо спросил воин. – Говорят, что вы прибыли издалека – отдохните, сил наберитесь, а потом и поборемся малость. Чего торопиться-то – ведь вы прибыли совсем недавно. Чего же вы так быстро затосковали? Иль вам не по нраву пришлись наши реки и поля, солнце и небо? Не пришлись вам по вкусу на наша вода, ни наш хлеб?

– Не переходи границу, джигит! – не сдержался Кючюк. – Мы – послы! Доставь нас куда следует, а до остального у тебя и дела не должно быть!

– А это я тебе сейчас покажу, дружочек, есть у меня дело или нет! – закричал джигит, хватаясь за меч.

Но стоявший рядом сак, остановил его.

– Не горячись попусту, Токмак! – сказал он. – Разве не видишь, что они – не простые воины. Да и по-нашему знают. И это, видно, неспроста. Это ведь не так уж и трудно – доставим их к Темир-Зану. А если действительно послы? – Потом, обращаясь к Кючюку, сказал: – Поехали! – и сам первым тронул коня.

Видно, не Токмак, этот чернобородый сердитый воин был старшим сакских воинов, а тот, другой, который остудил, удержал его от необдуманного поступка, так как Токмак, не говоря больше ничего, поехал вместе со всеми – позади.

Недолго ехали и оказались у коша, здесь, вероятнее всего стояли дозорные. Но задерживаться здесь не стали, выпили айрану и поехали дальше. У второго дозорного коша побыли чуть больше – пообедали, малость отдохнули, и только потом тронулись в путь.

День уже клонился к вечеру, жара уже начинала спадать. Цора, так звали старшего, пустил коня рысью.

– Надо постараться доехать до темноты! – крикнул он следовавшему за ним Кючюку.

Но до наступления темноты до лагеря саков так и не успели доехать. Правду говоря, никакой особой темноты и не было – стояли светлые лунные ночи.

Сакский лагерь открылся их взору как-то неожиданно, хотя все и знали, что уже подъезжают к нему – вскочили на какое-то взгорье и увидели: перед ними расстилалась степь в огнях, широкая и таинственная, словно небо. Так и стояли все на холме, завороженные этой величественной картиной, ни говоря ни слова.

– Ты видишь, мой друг, джигитов! – гордо воскликнул Цора и, больше ничего не говоря, пустился вниз, туда – к морю огней, к своим джигитам.

Кючюк, пригнувшись к шее коня, скакал за Цорой, а сердце почему-то пело: «Ты видишь джигитов, мой друг!», «Ты видишь джигитов, мой друг!»…

Остановились чуть поодаль от ханского шатра, сошли с коней, туда пошел Цора сам один. Вскоре он вернулся с Алан-Зигитом. Алан-Зигит сразу же узнал Кючюка. Он, конечно, собирался с Кючюком поздороваться как со старым приятелем – обнять его, крепко пожимая руку, но Кючюк опередил его, заранее – чуть отстраненно – протянул руку, церемониально поздоровался, спросил:

– Добрый вечер, Алан-Зигит! Принимаете гостей?

– Гость с чистой душой – это посланник самого Святого Танг-Эри! Просим – будьте нашими гостями!

Алан-Зигит довел гостей до ханского шатра и остановился.

– Прошу прощения – я доложу о вас Великому хану, – сказал он и зашел в шатер.

– Один из послов – Кючюк, – сообщил Алан-Зигит Темир-Зан-хану. – Почему-то он поздоровался со мной несколько холодно. Я только собирался обнять его, а он так, издали, протянул мне руку – остынь, мол, я тебе не ровесник! И говорит как-то осторожно, как бы боясь сказать что-то не то.

– Он – ханский посланник, рядом находились его нёгеры, и среди них, вероятнее всего, есть кто-то, кто знает по-нашему, – сказал Темир-Зан-хан. – Он – посол нашего врага! Понимаешь теперь? – добавил, улыбнувшись, Великий хан. – А раз так, то мне дела нет до твоего знакомого, которого зовут Кючюком или как там еще! Ты говоришь, что пришли послы от кажарского хана, который пришел на нашу землю с огнем и мечом? Хорошо, пришли – значит пришли, что же теперь поделаешь? Говоришь, что хотят говорить со мной? Хорошо, пусть хотят, что же нам делать? Мы тоже многое хотим. Пусть не обижаются, но сейчас, сам видишь, мне некогда принимать гостей – я держу совет со своими военачальниками! – сказал Великий хан, показывая Алан-Зигиту внутренность шатра. – Посмотрим – возможно, что мне удастся выкроить время для них завтра. Да, не забудьте отвести гостей в какой-нибудь шатер и подать им еды. И пусть отдыхают, устали небось, раз приехали из ханства Кажарского – говорят, это дальняя дорога.

Алан-Зигит слушает хана с недоумением, ничего не понимая – всерьез он несет всю эту чушь или смеется: ведь в шатре никого нет, кроме их двоих, тайфные ханы и военачальники только что ушли после недолгого совета…

Ты слышал мое повеление? – спросил Великий хан, улыбаясь.

– Слышать-то слышал, но…

– Если слышал – иди, исполни то, что я тебе поручил, а потом придешь сюда. Понятно?

– Понял! – четко ответил Алан-Зигит, хотя так ничего и не понял, и выскочил из шатра.

– Извините, но Великий хан сейчас держит совет с тайфными ханами и с военачальниками и не может с вами поговорить, – сказал Алан-Зигит послам вполне серьезным и убедительным тоном – навряд ли Великий хан сумеет уделить вам столько времени, чтобы как и подобает серьезно поговорить с вами. А сейчас – вы устали, издалека приехали – поужинайте и отдыхайте. А с Великим ханом встретитесь завтра. Идемте со мной! – и Алан-Зигит направился к тем шатрам, что стояли чуть в отдалении полукругом.

Алан-Зигит завел Кючюка и его спутников в довольно просторный шатер. Шатер этот, вероятнее всего, был поставлен для ханских гостей – здесь никого не было, но все уже было обустроено: слева от входа стопкой лежали постельные принадлежности, а справа – всякая необходимая утварь из дерева, серебра и меди, на тере, на противоположной от дверей части шатра, были расстелены кийизы, и на них лежали подушки.

– Я скажу джигитам, и они принесут вам все необходимое, – сказал Алан-Зигит. – А мне сейчас надо отлучиться по делу. Зайду утром. Спокойной ночи! – и вышел, ничего более не сказав.

Вскоре в шатер вошли двое джигитов, они принесли криган с водой и медный тазик. Гости помыли руки, освежили лица, и джигиты, так ничего и не говоря, вышли. Но тут же вернулись, один, держа двумя руками, небольшой кувшин, а другой – две большие неглубокие деревянные чаши, в одной чаше было вареное мясо, еще горячее, в другой – порезанный хлеб.

Джигиты откинули полог, пропуская в шатер золотистый лунный свет, поставили на кийиз посередине несколько невысоких столика, приставив их друг к другу, и поставили на них то, что принесли – кувшин и чаши. Потом из утвари, имеющейся здесь, в шатре, поставили на столики довольно глубокие небольшие чаши и наполнили их айраном из кувшина.

– Утолите жажду и поешьте – вы с дороги и пить, наверное, хотите, и проголодались небось, – сказали джигиты и вышли из шатра.

– Я не видел возле ханского шатра коней, – сказал Барзани, когда остались сами, – а там, где идет совет, всегда бывают оседланные кони. По-моему, хан не очень-то торопится разговаривать с нами. И никакого совета у него не было – это была просто отговорка, не очень-то и хитрая!

– Так это или нет – нам ничего не остается делать, как ждать завтрашнего дня, – сказал Кючюк. Мы приехали, сообщили кто мы такие – и на том пока что наше дело закончилось. Позовет – пойдем. Не можем же мы сразу же по прибытии потребовать немедленной встречи с ханом?

– Это, конечно, так, – согласился Барзани. – Ладно, подождем! – Потом, обращаясь к воинам, расположившимся вдоль стен шатра, сказал: – Вставайте, друзья мои, давайте попробуем сакскую еду, раз так пришлось!

Воины, взяв в руки деревянные чаши, с удивлением поглядывали на вспенившийся айран. Кючюк заметил на их лицах и некую растерянность – они, кажется, не решались пить этот необычный напиток, преподнесенный им врагами.

– Не бойтесь, – сказал Кючюк, – на свете более полезного напитка нет, чем этот! Это айран, он готовится из молока. – И тут же припал к чаше. – Ох-ох-ох! – удовлетворенно вздохнул он, напившись и беря в руку хлеб.

Но воинам, выросшим вдали от асских племен, а потому и представления не имеющим о том, что такое айран, да еще такой, какой им подали – простоявший дня два, кислый, пенистый, как говорят сами асы, кипящий – айран, видно, действительно пришелся не по вкусу: слишком уж он был кислым, непривычным. Отпив два-три глотка, они стали морщиться, потом почти все разом поставили свои чаши на столики и накинулись на хлеб. Потом, после упорных уговоров Кючюка, попробовали хлеб запивать айраном, но все равно делали это неохотно, как бы только для того, чтобы угодить Кючюку – они все равно не могли привыкнуть к айрану…

Алан-Зигит пришел к ним в следующее утро не так уж и рано, видно, был занят делами.

– Идемте, у Великого хана выдалось время, и он примет вас, – сказал он.

Долго не мешкая, Барзани и Кючюк направились к ханскому шатру за Алан-Зигитом.

Ступив за полог ханского шатра, Кючюк так и застыл от удивления у порога – до такой степени разнилось убранство ханского шатра тогда, когда он был здесь весной, и сейчас. Тогда, когда весной он был здесь, Кючюк чувствовал себя так, словно он был в шатре обычного асского бия – человека уважаемого и зажиточного. Не более того. И не было никакой разницы между Темир-Зан-ханом и остальными ханами и биями ни в чем: ни в убранстве его шатра, ни в одежде, ни в поведении, ни в словах, ни в в поступках. А сейчас – сейчас на тере шатра сидел на троне поистине Великий хан. Его трон – сиденье с подлокотниками и высокой спинкой – наверное, был из золота, а спинка была украшена жемчугом и рубинами. Подлокотники выполнены в форме лежачих, но готовых к прыжку тигров, они с подозрением глядели прямо в глаза пришельцев. Кафтан цвета Священного Синего Неба был опоясен красным кожаным ремнем шириной в четыре пальца, вся передняя часть пояса была украшена золотыми пластинками, на которых были изображены все благородные хищники – тигры, львы, волки, орлы, соколы. Рукоять и ножны кинжала, что висел на ремне, были богато украшены золотом и драгоценными камнями. Сидевшие по обе стороны от хана тайфные ханы и предводители войск были также богато одеты.

– Кто вы, что делаете в наших землях, и с чем пришли ко мне? – строго спросил Великий хан.

– Мы, светлый хан, послы повелителя Царства Фарсского, – ответил Барзани.

– Хорошо. А какое у вас ко мне дело? – спросил Великий хан таким тоном, словно не придал никакого значения тому, что перед ним стоят послы царя могущественного Царства Фарсского, царя царей, потрясателя мира, как будто ему надоело ежедневно принимать и выслушивать иноземных послов, да еще более важных и сильных государств, чем это жалкое ханство Кажаров, которого еще почему-то именуют царством Фарсским.

– Повелитель Царства Фарсского говорит тебе, светлый хан, – начал Барзани.

– Слушаем, что нам хочет сказать хан кажарский, говори, – скучным голосом сказал Великий хан – говори, мол, все равно ведь от вас не отвяжешься.

– Повелитель Царства Фарсского говорит тебе, светлый хан, такие слова, – сказав так, Барзани гордо вскинул голову, словно он сам и был этим самым повелителем фарсского царства. – Разве ты не слышал обо мне, не знаешь меня? Я царь Великого Царства Фарсского Су-Эра и Ас-Сур-Уи, Элама и Согдияны, Верхнего и Нижнего Мисира, Даг-Уи и Ионии! Под отечески заботливую мою руку с радостью идут все народы мира. Почему же ты не вышел мне навстречу с хлебом и с водой? С чего это ты возгордился и на что полагаешься? Смирись, не становись против меня! А если не хочешь смириться – выходи на открытый и честный бой! Настоящему царю не подобает, словно волку, совершать ночные разбойничьи налеты! Смирись по-доброму, не ввергай свой народ в пучину бед и страданий! Иначе тебе потом придется горько раскаиваться! Я все сказал! – здесь Барзани перевел дух, давая этим самым понять, что все это не он говорит, а царь фарсский. – Вот эти слова велел нам передать тебе, светлый хан, наш повелитель – великий царь Дариявуш, владыка Царства Фарсского и четырех сторон света.

– Вот это и велел вам передать мне ваш хан? – спросил Великий хан.

– Да, велел передать это! – ответил гордо Барзани.

– Ты говоришь, что твой повелитель великий царь и владыка четырех сторон света, а я почему-то не увидел в его словах ни величия, ни царского достоинства, а лишь недостойное уст взрослого мужчины хвастовство. Он что, твой повелитель, – мальчишка что ли? – спросил вполне серьезно Великий хан, но тайфные ханы и предводители войск почему-то заулыбались, а Барзани побелел. – Да ладно, что поделаешь – каждый говорит так, как это позволяют ему говорить его ум и воспитанность. А вам, послам, мы все благодарны за то, что вы честно исполнили свой долг: не страшась, а самое главное – не стесняясь! – передали нам то, что и велел вам передать ваш хан. А теперь послушайте то, что я скажу вашему хану.

– Мы слушаем Тебя, светлый хан! – сказал Барзани.

– Тебе, скажете, Великий хан асского народа говорит так, – здесь Великий хан немного задумался, потом, обращаясь к послам, заметил: – Ответ будет соответственным тому, что сказал нам ваш хан, а потому заранее прошу вас извинить меня, если кое-что вам не понравится.

– Мы слушаем тебя, Великий хан. Мы постараемся передать все, что скажешь нашему повелителю – в точности и без изменения, – сказал Кючюк.

– Хорошо. Тогда передайте ему такие мои слова, – сказал Великий хан, глядя прямо в глаза послам. Но он, кажется, их вовсе и не видел. Можно было подумать, что хан видел стоявшего за спинами послов их повелителя, и стал говорить с ним самим, а не с его послами: – Хан ли ты, нет ли – мне до этого дела нет. Если ты хан – то иди и ханствуй там, где ты хан. А здесь, на нашей земле, почему бродишь, что ищешь – голову своего отца что ли?

Мы не боимся тебя! Здесь нет тех, кого ты можешь запугать – ищи их в других землях! Ты пришел с войной на нашу землю – вот и воюй, кто тебе мешает? И мы будем воевать – когда нам вздумается. Но запомни: когда мои джигиты всерьез начнут воевать – ты будешь бежать так, что и оглядываться не успеешь! Не лучше ли тебе, бедный, потихоньку уносить ноги подобру-поздорову, пока не получил булавой по голове? Это я тебе советую только потому, что мне жалко джигитов, которых ты привел с собой, так что не тешься иными мыслями. Поторопись, иначе будет поздно! – запомни – от позднего раскаяния толку не будет!

А за грубость ты еще ответишь мне! – здесь великий хан остановился и огляделся по сторонам, словно удивился тому, что находится здесь, в шатре, а не в черной, выжженной степи, где он только что разговаривал с ханом кажарским. Потом, обращаясь уже к послам, сказал: – Вот эти слова я и хотел передать вашему хану.

– Мы можем уехать, светлый хан? – спросил Барзани изменившимся голосом и сильно побледневший.

– Это уж как вы сами хотите, – ответил Великий хан. – Как послы, вы свои обязанности выполнили и теперь свободны. Но вы ведь издалека – отдохните сегодня, а завтра поедете, куда торопитесь? Завтра джигиты Алан-Зигита проводят вас прямо до вашего лагеря. Возможно, у вас есть какие-то личные дела или вопросы ко мне – поговорим и об этом.

Барзани не посмел возразить Великому хану.

– Спасибо, Великий хан! Для нас большая честь находиться у вас в гостях, если наше присутствие не будет тебя раздражать…

– Не надо так говорить! Вы послы – вы были обязаны выполнить свой долг, и вы это сделали. Вы не виновны ни в чем. Отдыхайте спокойно, А завтра, если пожелаете, выйдете в путь. Хорошо?

– Хорошо, светлый хан. Спасибо! – ответил Барзани.

– Прошу прощения, светлый хан, но у меня есть небольшое личное дело к тебе – не мог бы ты поговорить со мной? – спросил Кючюк.

– Хорошо. Но сейчас у меня будет совет. Немного позже, когда закончится совет, тебя позовет Алан-Зигит, и тогда мы поговорим.

– Спасибо, Великий хан! – поблагодарил Кючюк хана, и послы, еще раз поклонившись, вышли из шатра.

– Ничего у нас не получилось! – сказал с досадой Барзани, когда вернулись в свой шатер. – Никто не сможет ни испугать, ни раздразнить этого чернобородого дьявола, которого я видел! Да – что у тебя за личное дело к сакскому царю? Ты, я вижу, с ним в приятелях?

– Простые люди с царями в приятелях не бывают. Но я с ним знаком. Перед началом похода наш царь, да продлятся годы его, послал меня сюда, чтобы я получше узнал о том, что это за народ эти загорские саки, много ли их, каковы их земли. А к сакскому царю у меня такое дело: сам знаешь, сын Капассии Шахрияр пропал, когда мы ходили вверх. После схватки его не оказалось ни среди живых, ни среди мертвых, если помнишь. Когда мы с тобой отправлялись сюда, Мардоний попросил меня при случае постараться пораспрашивать о Шахрияре – авось что-нибудь да удастся узнать.

– А-а-а! Бедный Шахрияр. А почему ты мне пораньше об этом не сказал?

– Что толку говорить, не говорить? Жив ли он, бедный – узнать бы хоть что-нибудь…

Алан-Зигит пришел звать Кючюка к Великому хану около полудня. Собравшиеся на совет люди все еще были здесь, но ханского трона уже не было, тер был устлан кийизами, на которых стояли несколько невысоких столиков с едой и питьем.

Все приветливо встретили Кючюка, проводили его на тер, посадили возле Великого хана.

– Может быть, и вправду у тебя есть какое-то важное дело ко мне – говори тогда. Ты, наверное, хотел поговорить с нами сам, без своего нёгера? – сказал Темир-Зан-хан.

– У меня действительно очень важное дело, да вот только боюсь – сможете ли вы мне помочь?

– Говори, говори! Кто знает, а вдруг и сможем помочь, – заявили все.

– Сын Капассии-батыра был с нами, здесь. и находился среди тех, которые участвовали в стычке на поляне у входа в лес. После битвы среди живых его не оказалось. Но и среди мертвых мы его не нашли. Единственное, на что теперь мне приходится надеяться – это то, что он, может быть, попал к вам в плен, и жив. Наверное, у вас есть пленные, если…

– Есть немного. Хорошо, что вы успели – завтра джигиты собирались их отправить по журтам. Иди и сам посмотри – есть ли он среди них. Сходите, Алан-Зигит!

Алан-Зигит и Кючюк ушли и скоро вернулись обратно – радостные, сияющие.

– Нашелся! – сказал Алан-Зигит.

– О, Великий Ахурамазда! Жив! Жив! Шахрияр жив! – восклицал без конца Кючюк.

– Почему же не привели его сюда с собой? – спросил Темир-Зан-хан.

– Раны его еще не зажили, на ноги еще не встает, – сказал Алан-Зигит. – Я уложил его в отдельный шатер, позвал Акая, он сейчас присматривает за ним.

– Значит, он ранен тяжело, – огорченно сказал Темир-Зан-хан. – И как он сейчас себя чувствует, что сказал Акай?

– Да, он был тяжело ранен, но сейчас уже помаленьку поправляется – молод ведь, полон жизненных сил. Акай сказал, что он непременно выздоровеет. Плечо его было не очень-то хорошо задето мечом и в груди была рана от стрелы.

– Если он попал в руки Акая живым, никуда не денется – выздоровеет! – сказал Темир-Зан-хан. – Давай сделаем так, Кючюк. Джигита, говоришь, Шахрияром зовут?

– Да, его имя – Шахрияр. Так его зовут.

– Пусть Шахрияр останется с нами. Сам видишь, отпустить его с тобой нельзя. И еще – слава Небесным Святым, что в этот раз он еще остался в живых, но если еще раз встретится с нашими джигитами в бою, боюсь, что ему не повезет. Да к тому же, это, наверное, и сам чувствуешь, если вы не поторопитесь поскорее уйти отсюда, большинство ваших воинов, боюсь, останутся здесь, навсегда. Поверь мне – на этом свете есть сила и помогущественней, чем мечи наших джигитов. Это – голод, жажда… Еда, которую вы взяли с собой, или закончилась, или вот-вот закончится. Это ясно всякому. Что вы будете есть, когда у вас закончатся все запасы? Каким бы сильным и могущественным не слыл твой хан, но и он не сможет припугнуть нашу Пустую степь и взять у нее пищу. Потому что ее там нет. Наша, асов, самая большая сила и самый острый меч – это то, что мы на своей земле. И особо не воюя, но если станет скучно, немного и позабавляясь налетами, попивая бузу и айран, наши джигиты могут гулять в этих степях, если надо, и год, и два, и три года. А ваши воины не продержатся и двух-трех месяцев, потому что эта земля – не их родная мать, она не станет их кормить и поить. Вот почему. А наши джигиты – любимые сыновья этой земли, и она заботится о них и днем, и ночью. Ты это понимаешь?

Пойдешь и расскажешь про Шахрияра примерно вот такие вести. Жив он, мол, попал в плен тяжело раненным. Сейчас выздоравливает. Но, скажешь, как то им, нам, значит, удалось узнать, что он – сын богатого тайфного хана. И мы решили после войны получить от его отца большой выкуп – десять чаш золота. Пусть, мол, его отец сам приедет за своим сыном спустя ровно год после окончания войны. Если не приедет – его сын будет продан в рабство на берегу Большого моря. Таким образом появляется повод для тебя и Капассии приехать к нам в гости после войны. Не сможете приехать – можем доставить вашего джигита и мы сами. Пусть Капассия нисколько не переживает за своего сына. Понял? Иначе, если мы его отпустим с вами, никто не сможет сказать, останется ли он в живых или нет.

– Спасибо тебе, Великий хан! Я все правильно понял, – ответил Кючюк.

– А что же нам решить с тобой? – сказал Великий хан. – А если мы задержим тебя? Так не пойдет?

– Нет, так нельзя. Из-за меня будет неприятно и Капассии.

– Но надо что-то придумать.

– Что именно?

– Но ты же наш враг! И если в одной из стычек наши джигиты снесут тебе голову – что будешь делать?

– Как так? – искренне удивился Кючюк. – Не сделают они это!

– Все рассмеялись.

– Ты на них особо не надейся – могут и сделать! – сказал Алтынбай-хан. – Уж лучше что-то придумать. Алан, а если я дам тебе калфак, сможешь носить его постоянно?

– И что – твой калфак убережет его от меча? – рассмеялся Кара-Батыр.

– Убережет – если тот, кто с мечом, будет знать, что человека с этим калфаком, трогать нельзя! – ответил Алтынбай-хан. – Не так уж и трудно предупредить джигитов, чтобы они всячески оберегали нашего человека, который вынужден находиться в стане врага и сказать, что этот человек будет носить наш асский белый калфак.

Все согласились, что это наиболее простой и надежный способ уберечься от асского меча для Кючюка…

Утром следующего дня послы кажарского хана вышли в путь. Кроме ответа асского хана они везли с собой и небольшой ларец с подарками, который они должны были также вручить своему повелителю. Что за подарки в ларце – об этом послам не было сказано ничего. К тому же ларец этот послам вручили джигиты, их сопровождавшие, когда расставались. Ларец был перевязан шелковыми бечевками, и Барзани, как бы его ни распирало любопытство, не решился при всех открыть ларец с подарками, предназначенными царю…

Поздно вечером, когда в царском шатре открыли ларец, все удивились – там находились лягушка, птичка, которая тотчас же, как открыли крышку, улетела, мышь и пять стрел.

– Что же, интересно, им-то нам велено передать? – с любопытством спросил царь. – Никто не может догадаться?

– Лягушка – хозяйка воды, мышь – хозяйка земли, выходит, что царь загорских саков, посылая тебе символы земли и воды, говорит, что они теперь твои. Он покоряется тебе! – заявил Артабан.

– А что же тогда говорят птица и пять стрел? – спросил царь Дариявуш, нисколько не веря в правдивость догадок своего брата и даже слегка насмешливо улыбнувшись.

– Пять стрел означают, наверное, что все пять сатрапий его страны бросают к твоим ногам свое оружие. А птица – это символ неба и свободы, и, скорее всего, это значит, что царь саков желает тебе под этим небом быть свободным хозяином и земли, и воды, как и эта птица.

Всячески стараясь не огорчать царя, собравшиеся соглашались с Артабаном, поддакивали ему, хотя в глубине души никто нисколько не верил в радужные домыслы Артабана.

– Сейчас узнаем, так ли это, – сказал царь Дариявуш и повернулся к Барзани. – Ну-ка, расскажи с какими вестями вы пришли, похожи ли они на догадки Артабана?

Внимательно выслушав рассказ Барзани, царь Дариявуш сник, упал духом, хотя и старался не подавать виду.

– Выходит, Артабан, ты не смог угадать то, что должны были сказать нам эти подарки, – сказал царь. Потом, повернувшись к Кючюку, спросил: – А ты сможешь угадать, что означают эти подарки царя саков?

– После грубых слов царя саков, сказанных тебе, догадаться не так уж и трудно, мой царь! – ответил Кючюк.

– Но эти грубые слова царя этого дикого народы, как ты, слышал и я, но все-таки я ничего не понимаю, – сказал царь. – Объясни нам, если ты что-то понял.

– Я не хотел тебя огорчать, мой царь, – ответил Кючюк. – Как были грубы слова царя саков, обращенные к тебе, так же неприятен, я думаю, и смысл этих глупых подарков.

– Не бойся, говори! – велел царь. – Вы же не испугались огорчить меня, передали все глупости, что наговорил этот дикарь. И теперь нечего бояться. Говори что думаешь.

– Передавая его слова тебе, мой царь, мы исполняли свой долг послов. А сейчас я буду говорить только о том, что я думаю, о чем догадываюсь. Но я не хочу тебя огорчать, мой царь, передавая тебе то, что могут означать эти подарки!

– Хорошо! Тогда я тебе даю слово – если ты честно и правдиво расскажешь о том, что по твоему разумению, велено сказать этим вещам и тварям мне, и если этим даже сильно огорчишь меня, я тебя все равно не обижу, отблагодарю! Говори теперь!

– Мне кажется, мой царь, что и эти подарки, как и слова самого царя саков, говорят тебе об одном и том же, – начал Кючюк. – Ведь главный смысл всех грубых слов царя саков таков: уходите отсюда поскорее, не то сильно будете раскаиваться! И эти твари, и эти вещи говорят то же самое, но только по-своему, другими словами. Хочешь – стань лягушкой и прыгни в воду, хочешь – стань мышкой и заройся в землю, хочешь – улети в небо птицей, но чтобы тебя на нашей земле не было, а не то это сделают стрелы моих джигитов! – вот что им велено передать тебе, мой царь.

– А почему все твари по одному, а стрел – пять?

– Загорские саки делятся на пять сатрапиев, мой царь. Это – стрелы воинов пяти сакских сатрапиев.

– Молодец! – голос царя был довольно бодрым. – Спроси мы их самих, и тогда, эти твари и стрелы рассказали бы, если б могли, наверняка то же самое, что и ты!

Но в следующий же миг настроение царя изменилось, он помрачнел и раздраженно вскричал:

– Хватит! Я хочу остаться один!

Все потихоньку-потихоньку попятились и вышли из шатра…

 

 

XVIII

 

Проводив послов кажарского хана, Темир-Зан-хан стал держать совет с тайфными ханами и предводителями войск.

– Судя по тому, как они засуетились, кажары, кажется, оказались в трудном положении, – сказал Великий хан. – Джигиты из дозорных кошев сообщают, что кажары уже неделю сидят на одном и том же месте и только тем и занимаются, что хоронят своих умерших. Если это так, значит их настигла какая-то болезнь или же они умирают с голоду. И в том, и в другом случае положение у них незавидное. И грубят, и хамят они тоже с одной только надеждой – разозлить нас и вызвать на бой. Видимо, понимают, что им несдобровать, если и дальше дело так пойдет, а потому и решили во что бы то ни стало сразиться с нами. Ведь битву можно и выиграть – надеятся они.

Но нас не удастся ни раздразнить, ни разозлить настолько, чтобы мы совершили что-то опрометчивое, то, что их обрадовало бы. Но мы на это не пойдем. Нам что надо? Нам нужно только одно – чтобы не было врага на нашей земле. И больше ничего. Сам ли он уйдет подобру-поздорову, или же мор его уничтожит – нам безразлично, лишь бы его не было. А сейчас он сам по себе исчезает – его истребляют голод и болезнь. Да, конечно, сейчас он слаб, наверное, если сразимся, мы и победим. Но нам такая победа совсем не нужна – зачем драться с раненым эмегеном и губить джигитов, если он и сам по себе умрет? Незачем.

Таково сегодняшнее положение. Когда враг пришел на нашу землю с войной, мы решили: постоянными набегами держать его в напряжении, не давать покоя ни днем, ни ночью, сделать все, чтобы он не мог найти на нашей земле ни пищи, ни воды, и измотать, изнурить его таким образом. Эту цель мы достигли. Наш враг, как смертельно раненый эмеген, лежит перед нами. Конечно, многие из вас могут мне сказать: «Так давайте же нападем на него со всех сторон, побьем его камнями и доконаем!» А я отвечу вам так: «Хоть он и ранен – но он все равно эмеген, друзья мои! Что вы будете делать, если он в тот самый миг, когда вы приблизитесь к нему, стремясь побить его камнями, набросится на вас, сгребет половину из вас одним лишь взмахом руки, бросит в рот и проглотит? Не лучше ли набраться терпения и подождать в отдалении, пока эмеген не спустит дух? А если кое-кому уж очень хочется сразиться, что-то делать – пусть кидает в эмегена копье издали, никто не запрещает!» Что я этим хочу сказать, джигиты мои? – обратился Великий хан в ту сторону, где были Джанибек, Огурлу, Алдабол и другие молодые батыры. – Я говорю: можете, как и раньше, совершать набеги, разгонять таким образом свою тоску, но на большую битву мы не пойдем, и не надо меня об этом просить – я никогда не дам на это согласия!

Итак, перед нами лежит раненый эмеген – что мы должны делать? Как я и говорил, мы просто должны не позволять ему дотянуться до еды и воды. Если мы сможем это сделать, то эмеген или просто умрет от ран и слабости, или же уползет туда, откуда и пришел на нашу землю. Но сейчас, когда эмеген уже ранен и бессилен, мы должны уже думать еще вот о чем: этот раненый эмеген, кажарское войско, действительно может и уползти к себе. Тем более теперь, когда он точно знает, что мы совсем не собираемся кидаться на смертельную схватку с ним, я думаю, нет ему никакого смысла валяться здесь. Что в этом случае нам делать? Если мы решили, что этого негодяя нельзя выпускать из нашей земли живым, то следует, наверное, отрезать пути его ухода, окружить его и не выпускать. Но в этом случае схватки с ним, вероятнее всего, не избежать. Но, если сразимся, и нам тоже не будет сладко, погибнут тысячи джигитов – ведь их, хоть и слабых и телом, и духом, все равно больше нас!

Нет, нам не нужны напрасные жертвы, мы не хотим видеть слезы наших матерей, слышать стоны отцов – если же мы решим так, то нам не следует преграждать дорогу уползающему эмегену. Сами хорошо знаете, они перешли через Долай-сай, построив большой мост. Если мы не хотим выпустить врага живым, нам надо разрушить этот мост. Но если мы хотим только одного – хоть живой, хоть мертвый, но чтобы он убрался с нашей земли, то мост этот разрушать не следует. Вот об этом мы и должны принять какое-то определенное решение. Если хотите знать, что я думаю, то скажу вот что – если мы попытаемся не выпустить врага живым, то надо знать, что и наших джигитов в этом случае погибнет пять-шесть тысяч. Ради чего? Ради врагов? Нет, не ради этого – потому что враги и так еле сумеют унести свои ноги. Ради чего же тогда? Лишь ради того, чтобы еще раз сказать народу глупость: раз, мол, идет война, надо воевать, а на войне гибнут люди – простите нас, мы не виноваты? Но, если есть возможность победить врага, вовсе и не воюя, зачем же тогда воевать, зачем зазря губить людей? Не надо этого делать! Кое-кто может и так сказать – если, мол, мы его сейчас отпустим живым, он может сунуться к нам еще раз. Уверяю вас – не сунется! Потому что он уже хорошо понял, что на нашей земле он ничего не получит, кроме хорошей затрещины. И еще потому, что уходит-то он от нас не поживу-поздорову, как вы говорите, а побитым, весь в крови!

Так что – я решительно против какой-либо серьезной схватки. Но если, когда враг будет убегать, наши джигиты будут забавляться, давая ему подзатыльники и пиная в зад – я не возражаю.

Говорите, что вы думаете обо всем этом. Поговорим, посоветуемся и решим что делать, – Темир-Зан-хан еще раз обвел взглядом всех, как бы приглашая к разговору каждого из них в отдельности.

Из двух тайфных ханов, бывших здесь, прославленным воином-батыром считался Алтынбай-хан, и первым сказал слово он.

– Если уж быть откровенным, то раньше я думал так, – начал он, – когда враг измотается, ослабнет от голода и жажды, а мы соберем всех джигитов и станем сильными, то нападем на него и победим. Но вот я слушал-слушал Темир-Зан-хана и тоже пришел к убеждению, что нам не обязательно нападать на врага. Действительно, ради чего напрягаться, бороться, надрывая пупок – зачем посылать на смерть джигитов? Только ради того, чтобы потом потомки гордились тем, что в такой-то такой-то битве наши победили кажаров? Выходит, ради пустой славы? Чтобы, хоть и мертвыми, но все-таки похвастаться перед потомками – глядите, мол, какими мы, вашипредки, были героями? Или чтобы наши потомки гордились перед другими – знайте, мол, наших: видите какими были наши предки! Нам не нужна такая дорогая слава! Да к тому же ведь эта слава – слава просто силы. Это ближе к звериной славе. А мы люди – мы должны искать славы ума! Слава тому, кто побеждает врага силой! Сто раз слава тому, кто побеждает врага умом! Темир-Зан-хан хочет, чтоб мы победили врага умом, а не силой. Я тоже – за это! И вообще, кому какое дело до того, как я победил врага, – лишь бы победил!

Тогда нам надо сделать так: окружить врага с трех сторон, оставить свободной лишь сторону захода солнца – беги, мол, если хочешь спастись. И держать их в Пустой степи, если не хотят бежать. Побегали, походили по нашей земле – теперь хватит! Теперь они в ловушке – в Пустой степи они ничего не найдут, разве только смерть. Пусть завтра же наши джигиты пойдут и сядут на этой стороне Чирик-сая – прямо у них на виду. Хватит, мол, набегались, теперича воли вам не будет. Разве я не прав? – и Алтынбай-хан посмотрел на Ас-Каплан-хана.

Это значит, что он сказал свое слово.

– Ты совершенно прав, клянусь! – ответил Ас-Каплан-хан. – Нам не прибудет от того, что, стремясь истребить врагов, мы погубим и тысячи своих джигитов. Коль заупрямятся, не захотят бежать, – посмотрим потом. А сперва, как вы оба и говорите, надо оставить им дорогу открытой – пусть уходят, – если у них на это хватит ума.

– А ты что скажешь, Боз-Батыр-хан? – обратился Темир-Зан-хан к хану Айдахар-тайфы сарыбатыров.

– Ничего нового я, наверное, не скажу, – заявил Боз-Батыр-хан. – Поступайте так, как считаете необходимым. При этом расчитывайте на наших джигитов, как на своих. Вот и все – больше мне нечего сказать.

– С таким нашим решением вы согласны, джигиты? – обратился Великий хан к молодым батырам-предводителям войск.

– Получается так, что мы становимся просто караульными кажаров! – сказал Алан-Зигит, старший из молодых батыров. – О таком деле я еще никогда не слышал – чтоб воевали, не воюя! Сперва вы сказали – враг силен, пусть он устанет, измотается малость. Хорошо – мы стали послушно ждать. А теперь что? Если враг измотан, устал, ослаб – почему не напасть на него, почему не схватиться? Разве будет плохо, если мы победим и возьмем в плен тысячи вражеских воинов? И нам самим нужны работники, пастухи, и продать можем. Почему нельзя этого сделать – объясни это мне, пожалуйста, Темир-Зан?

– Хорошо, попытаюсь объяснить, если поймешь, – ответил Темир-Зан-хан. – Да вырастит он прославленным батыром и будет долгой его жизнь, ты согласен обменять своего сына Залимчика на сто пленных кажаров? Клянусь Великим Танг-Эри, ты не согласишься! Извини и я не соглашусь, и другой тоже. А если мы сойдемся с врагом в решающей схватке, будем биться насмерть, кто, мол, кого – их ведь гораздо больше нас! – посчитай-ка, скольких джигитов мы потеряем. Тысячу, пять тысяч? Ни ты, ни я, ни кто-нибудь другой сказать точно не может. Когда придется сразиться с врагом, насчитывающим по двадцать тысяч пять-шесть, то можешь не сомневаться в том, что и мы, самое меньшее, можем потерять пять-шесть тысяч джигитов. И запомни – пригони тысячу пленных кажаров и отдай их матери погибшего джигита – даже и тогда ты не сможешь обратить ее горе в радость! Тогда зачем нам нужны эти тысячи рабов, которые принесут с собой в наши журты горе и слезы? Зачем нам нужна слава победителей, если она приведет с собой в наши шатры печаль безвозвратных потерь? Не нужны нам такие рабы, не нужна нам такая слава! Есть возможность изгнать врага с нашей земли без больших сражений, без большого, всенародного горя и слез? Есть! А если есть такая возможность, то ею и надо воспользоваться! Ты теперь понял, Алан-Зигит?

– Понять-то понял, но все равно как можно их просто так отпускать – стыдно ведь! Что скажут наши соседи? – слабо сопротивлялся Алан-Зигит, отступая.

– Этот стыд оставьте на мою долю – лишь бы все остальное было хорошо! – ответил Темир-Зан-хан.

Желающих говорить об этом деле больше не было, и совет на этом завершился.

И вот как раз в это время, когда закончился совет, и джигиты-шапа стали заносить в шатер еду на обед, со стороны восхода солнца прискакал вестовой с караульного коша и сообщил удивительную, прекрасную новость – к нам на помощь идет целое поле войска из Каф-Ас-Уи!

О, Каф-Ас-Уя – Гнездовье предков наших! Одно только имя твое способно оживить даже уже умирающего асского джигита! А для сына самого молодого асского племени – для алана ты особенно дорога как земля, принявшая самого Танг-Эри-Тая, спустившегося с Неба, как земля, где появились первые корни асского-нартского народа! Посылай к нам хоть изредка свои шалуньи-ветерки – и уже это дает силу нам, аланам, если даже ничем иным помочь не можешь! Но вот сегодня, когда на землю алан-асов пришел враг, пришла опасность, ты летишь на помощь своим детям, как некогда сам Танг-Эри-Тай!

Не укоряй своих детей, о, Святая Каф-Ас-Уя, – за мальчишескую неуемность – это они просто сошли с ума от радости, услышав имя твое, и спешат поскорее обнять своих старших братьев родных – твоих сыновей! Видишь как они несутся навстречу тебе, твоим сыновьям – не обращая никакого внимания на призывы ханов и предводителей войск, старающихся сдержать их в рамках приличия, ставших вдруг в этот миг слишком тесными для них! Нет, никто сейчас не в силах остановить аланских джигитов ни в границах приличия, ни в суровых рамках обычаев – они, твои дети, бегут к тебе! Нет, никому их сейчас не удержать – слишком уж долго, переходя от отцов к детям, копилась в их груди любовь к тебе, тоска по тебе! Вдали от меня вы забыли наши обычаи, испортились, стали другими – не подумай так и не тревожься! Лишь только большая радость встречи с тобой на короткое время свела их с ума, а на самом деле они не забыли ни обычаев твоих, ни законов предков и честь твою не запятнали!..

– Оставьте их – все равно не удержать! – сказал тайфным ханам, биям и военачальникам Темир-Зан-хан, с улыбкой глядя на то, как джигиты вскакивали на коней и мчались галопом в сторону восхода солнца навстречу воинам Каф-Ас-Уи, не обращая особого внимания на попытки старших остановить их.

Прошло не так уж много времени, и вот со стороны восхода солнца, занимая чуть ли не всю ширь степи, показалось войско. Вот уже можно отличить и отдельных всадников. Тот, в середине, на огненном жеребце, скорее всего и есть предводитель воинов Каф-Ас-Уи: голубое знамя возле него виднее других и выше.

Видно, аланские джигиты еще по дороге показали Темир-Зан-хана предводителю горцев – он остановил своего коня чуть в отдалении, спешился и подошел к Великому хану.

– Великий бий Каф-Ас-Уи Темиркан из рода Айдаболовых передает тебе, светлый хан, такие слова: «Да поможет тебе Великий Танг-Эри во всем! Живи долго в здравии! Пусть дни твои будут светлыми и радостными! А твоего врага пусть век будет коротким, а дорога его – узкой!» – с удовольствием говоря эти слова, предводитель горских воинов постоянно смотрел на Темир-Зан-хана, не скрывая своей радости.

– Да поможет Великий Танг-Эри во всех делах Великому Бию Каф-Ас-Уи, всеми нами глубокоуважаемому Темиркану из рода Айдабол! Да будет долгим век славного бия, да будут радостны дни его! Пусть множится народ его, вырастают новые счастливые журты на его земле! Да наполнятся долины его земли тучными стадами. А если есть у него враги – да сгинут они, или станут рабами его!

А вы, славные джигиты-орлы Святой Каф-Ас-Уи, да прибудете на нашу землю в добром здравии и в хорошем духе! – еле договорив положенное в таком случае торжественное приветствие, Темир-Зан-хан шагнул к горцу-батыру, крепко пожал его руку и обнял.

Тысячи и тысячи джигитов, что были вокруг, стали дружно кричать:

– Ас-Уя – Алан-Уя! Ас-Уя – Алан-Уя! Ас-Уя – Алан-Уя!

Темир-Зан-хан подозвал к себе Боз-Батыр-хана, одной рукой взял его руку, другой рукой взял руку горца-батыра и поднял руки вверх, показывая этим всем джигитам братское единство всех трех племен асского народа.

– Вы видите, аланы! – вскричал Темир-Зан-хан, чтоб его услышали многие. – Когда для нас, аланов, настало нелегкое время, наши старшие братья – сарыбатыры и горцы – пришли, стали рядом с нами и говорят нам: «Не бойтесь – мы с вами!» Пусть всегда будет так! И если мы, дети трех сыновей нашего Большого Отца Танг-Эри-Тая всегда будем вместе – мы никого на земле бояться не будем!

Да здравстует священная отчизна всех асов – Каф-Ас-Уя! Она могла бы махнуть на нас рукой – вы, мол, ушли далеко, живите сами! Но она не сделала этого, а по-матерински встревожилась за нашу судьбу и послала своих сыновей нам на помощь.

Да здравстует Сарыбатыр-Уя – гнездовье наших старших братьев! В нужный день ее сыны пришли к нам и сказали: «А ну-ка, брат, покажи мне – кто это пытается на тебя руку поднять?»

Пусть всегда будет в единстве, в силе, пусть будет широка и светла наша отчизна – Ас-Уя – Нарт-Уя!

Тысячи и тысячи джигитов кричали в один голос:

– Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя!

А в это время Темир-Ззан-хан, наклонившись к горцу, негромко спросил:

– Извини, как тебя звать и сколько джигитов ты привел с собой?

– Я старший сын Темиркана, звать меня Элия-Ас, у меня пять тысяч нёгеров.

Темир-Зан-хан вновь вскинул голову, обращаясь к воинам.

– Аланы! Многие из вас, наверное, уже знают, а кто не знает – знайте: всеми нами уважаемый Великий бий Каф-Ас-Уи Темиркан из рода Айдабол послал нам на помощь пять тысяч воинов во главе со своим старшим сыном Элия-Асом! Вот этот самый батыр, что стоит рядом со мной, – и есть старший сын Великого бия Каф-Ас-Уи Темиркана из рода Айдабол! Посмотрите и запомните – чтобы, если встретитесь, оказали ему подобающие почести! – Потом, повернувшись в правую сторону, где стоял Боз-Батыр-хан:

– А Боз-Батыр-хана, который тоже привел с собой пять тысяч джигитов, вы все, наверное, уже знаете. Слава нашим братьям!

Вся степь вскричала в ответ:

– Слава! Слава! Слава!

– Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя! Ас-Уя – Нарт-Уя!

В этот день до самой полуночи сидели джигиты всех трех племен асского народа у костров и все никак не могли наглядеться друг на друга, наслушаться рассказов своих братьев, уведенных жизнью в далекие земли…

А в следующий день к вечеру объединенное войско асов во главе с Великим ханом алан Темир-Заном подошло к лагерю кажарского войска и спокойно, без суеты расположилось у другого берега Чирик-сая, заполнив всю степь от края и до края. А с наступлением сумерек степь, соперничая с небом, засветилась огнями тысяч и тысяч костров – воины готовили ужин…

Кажарский хан, наверное, подумал, что асы, наконец, вышли на серьезную, решающую битву – утром асские джигиты увидели, что кажарское войско вовсю готовится к бою: пешие воины, занимая свои места, большими группами переходили то туда, то сюда, повсюду рыскали всадники – военачальники, посыльные. И вскоре вся эта суетливо двигавшаяся разнородная масса начала обретать определенный порядок и четкие очертания.

В середине, растянувшись на добрый бросок, стояли пешие воины, ощетинившись длинными копьями и сверкая щитами. Они составляли огромное тело хищной птицы, прилетевшей из-за моря, чтобы растерзать асские племена. А тысячи и тысячи конных воинов, стоявших по обе стороны от пеших воинов, являлись ее крыльями. Так как кажары подготовились к бою, отступив от берега на полет стрелы, они, наверное, были уверены, что бой начнут асы, и гордо, спокойно ждали начала сражения, атаки асской конницы.

Но асы почему-то не торопились: с удивлением поглядывая в сторону кажаров, они спокойно занимались не очень серьезным для такого времени делом – завтраком. Но вот, покончив с завтраком, они стали садиться на коней и подъезжать поближе к речке. Но, по-всему, они вовсе и не собирались нападать на кажаров и начинать бой – это была лишь бесформенная любопытная гурьба всадников, желающих поглядеть на какое-то чудо-юдо: одни подъезжали к берегу, другие, видно, насмотревшись, отъезжали, а те, что столпились у берега, часто показывали что-то друг другу, вытягивая руки в сторону кажаров, болтали о чем-то, смеялись.

Так продолжалось довольно долго. Тут, видно, не выдержал один из кажарских батыров – он подскакал к самому берегу реки и крикнул почти на асском языке:

– Эй-хей, асы-трусы! Чего это вы торчите? Идите сюда! Идите!

– А ты можешь чем-нибудь угостить? – крикнул в ответ один из асов.

– Чего-чего? – переспросил кажар, не поняв шутку аса.

– Асские джигиты тут почему-то расхохотались – видно, их рассмешил вовсе не чудной язык кажара откуда-то им откопанный, с удивительными окончаниями слов, но то, как он по-детски наивно спросил: «Чего-чего?»

Кажарин, погрозив кулаком, вернулся назад. Асские джигиты вновь расхохотались. Через некоторое время поближе к берегу подъехал на саврасовом коне еще один кажарин, рядом с которым был тот, первый.

– Эй-хей, асы-трусы! Этот батыр спрашивает вас – чего это вы стоите? Он зовет кого-нибудь из вас на схватку!

– Нам лень! – крикнул все тот же джигит-балагур. – И как перебраться через это болото? Иди сюда – я переберусь туда на твоей спине!

– Чего-чего? – вновь забавно вытянув шею, переспросил первый кажарин, и вновь асские джигиты покатились со смеху.

– Чего-чего? – переспросил ас, дразня кажарина и довольно удачно подражая ему. Асские джигиты, попадав на шеи коней, хохотали, вытирая слезы.

– Чего-чего ты сказал? – совершенно серьезно спросил кажарин с той стороны.

– Колом бы тебя по спине огреть, говорю! Хорошо? – крикнул ас.

Именно в этот миг из прибрежных кустов прямо к ногам коней асских джигитов, откуда ни возмись, выскочил заяц. Уши зайца стояли торчком, видно было даже как дрожат ноздри на черном мокром носике – расширенными от ужаса глазами зверек смотрел на асских джигитов. Те тоже, ошеломленные столь неожиданным явлением храброго косого, уставились на него. Первым опомнился заяц – он опять нырнул в кусты и побежал. Асские джигиты со свистом и криками пустились за ним.

А кажарын, разинув рты, с изумлением смотрели на столь неразумное, непонятное поведение асских воинов, смотрели-смотрели и, плюнув, ускакали обратно. А асские джигиты на этой стороне почему-то покатывались со смеху…

Этот миг кажарский хан, видно, посчитал самым подходящим временем, чтобы атаковать врага – его конные воины с обеих сторон разом переправились через речушку и напали на асов. Короткая, жаркая схватка продолжалась недолго – оставив на том берегу своих мертвых и раненых товарищей, кажарские воины отступили. Слишком уж было много асских джигитов, к тому же искусных воинов – они были гибки, как змеи, без особого труда уклонялись от удара меча и сами, улучшив миг, прыгали как тигры.

А когда, выставив вперед длинные копья, пешие кажарские воины перешли реку, асы, не ввязываясь в битву, отошли чуть поодаль и стали ждать. Казалось, что кроме простого любопытства они ничем не руководствовались: им просто хотелось увидеть, как идут в бой пешие кажарские воины – ведь до сих пор они никогда не видели так много и так пестро одетых воинов!

Асы спокойно взирали на то, как кажарская пехота, разделенная на четкие прямоугольники, мерным шагом приближалась к ним, и лишь когда между ними оставалось примерно сто-сто двадцать шагов, они разворачивали коней и отъезжали на два-три полета стрелы…

Так, по-пусту прошагав расстояние в два-три крика и не сумев раздразнить асов и заставить их вступить в битву, кажарская пехота тоже вернулась назад, на правый берег речки.

Следующий день так и прошел по-пусту – ни та, ни другая сторона не проявила желания перебраться через речушку и напасть на неприятеля. И вновь с наступлением вечера степь по обе стороны от этой речушки зажглась тысячами и тысячами огней: воины готовили ужин и слушали рассказы бывалых товарищей о настоящих сражениях…

А когда утром асские джигиты, несшие караул у берега реки и всю ночь маявшиеся у костров, протирая сонные глаза, огляделись вокруг, с изумлением увидели на той стороне реки странную картину – казалось, что кажары передрались меж собой, и большая часть, побив меньшую и бросив ее здесь на расправу противнику, ушла: заполнявшего всю степь войска не было, лишь виднелись небольшие группы воинов, разлегшихся возле затухающих костров, брошенные телеги и небольшие группы пасущихся маленьких лошадей[104], которым так удивлялись асские воины.

Караульные кинулись с этой вестью к лагерю основных сил, который был примерно в одном броске от берега речки.

И вскоре весь берег речки наполнился любопытными джигитами, которым не терпелось посмотреть на это своими глазами – они не стали даже и завтракать. Все они смотрели и видели своими глазами – и вправду, на той стороне речки лагеря кажарских войск не было, от него остались лишь жалкие отрепья. Джигиты переехали речку. Кажары, кучковавшиеся возле телег и тлеющих костров, протягивая руки вверх – к асским ли джигитам, к своим ли Небесным Святым, кто знает? – что-то умоляюще говорили. Многие из них плакали – все они были больными, ранеными, бессильными от истощения.

Асские джигиты не нашлись даже что и сказать – с такой жестокостью по отношению к своим собратьям они встречались впервые. Терпя поражение в жестоком бою, отступая от наседающего врага, асы даже и тогда стараются, если есть хоть какая-то возможность, забрать с собой своих раненых нёгеров. А эти – и с поля боя, терпя поражение,не бежали, и никто их по пятам не преследовал – ни с того,ни с сего бросили своих раненых ослабевших товарищей и ушли! О, Святая Земля, как же ты все это терпишь, почему не разверзлась у них под ногами и не поглотила их, этих негодяев? И как же они могут после этого даже просто глядеть друг другу в глаза?..

Издревле идет у асов этот обычай – убивать тяжелораненых врагов и качаков, попавших им в руки. Врага – потому что стоит ли его долго-долго выхаживать, если он скорее всего умрет, чем выживет и станет здоровым работником – рабом. А качака – потому что он подлец и навряд ли станет хорошим человеком. Но сейчас они растерялись – у кого поднимется рука на этих слабых, изможденных, плачущих людей? Вот если б была жаркая битва, жестокая сеча, тогда совсем другое дело:ведь рядом с раненным врагом может лежать и твой соратник-брат, с которым, быть может, еще вчера вечером ты сидел у костра, смеялся и шутил, а сегодня уже мертвый – и сердце твое требует мести! И в этом случае асский меч не знает жалости. Победить врага, отрубить ему голову – испокон века это дело чести воина-аса. Но кто знает, как следует поступить, когда не ты и не твой меч одолели врага, а злая судьба поставила его на колени перед тобой, и он, бедный, плачет и молит о пощаде, о милосердии? Никто не знает. И даже сам Великий хан.

Как и другие воины-асы, Темир-Зан-хан оже обязан соблюдать обычай, а потому он знал, что обязан велеть отрубить головы всем этим несчастным: согласно обычаю, все они – больные, истощенные – приравниваются к тяжелораненым. Но Великий хан почему-то молчит, хотя бы взмахом руки не дает знака своим воинам, чтобы те начали исполнять свой горестный долг – рубить головы врагам. А простые воины нашли для себя хорошую отговорку – мол, дело необычное, а раз так, то без особого на то повеления или самого Великого хана, или кого-нибудь из тайфных ханов, или одного из военачальников такое дело начинать нельзя, – и ждут. Хотя знают очень хорошо: обычай есть обычай, тем более для воина, а раз так, то и для того, чтобы взмахом меча снести голову тяжелораненого врага ничьего повеления-разрешения не надо! Это каждый воин-ас должен сам по себе делать – точно так же, как утром обувает чабыры, как в нужный миг бросается в битву, как кусок хлеба запивает глотком айрана…

– Давайте не будем их считать воинами, – сказал наконец Темир-Зан-хан. – Будем считать, что мы угнали их во время жортууула. – Потом, оглядевшись и увидев в глазах джигитов одобрение своим словам, добавил: – Напоите их хотя бы горячей шорпой.

Вскоре Великому хану сообщили о том, что кажарский хан, бросив пять тысяч раненых, больных и обессиливших воинов, двести телег и шестьсот маленьких лошадей, бежит в сторону захода солнца.

Поручив пленных кажаров и их имущество части своих воинов, Темир-Зан-хан с основными своими силами пошел за кажарским ханом, спокойно, без суеты – войско, где большинство составляют пешие воины, как бы ни старалось, далеко не уйдет.

В тот же день Великий хан своего брата по роду Кара-Батыра и хана Тулфар-тайфы Ас-Каплан-хана отправил к той части асских войск, которая ходила поверху от кажаров, дав им пять тысяч воинов.

– Теперь они навряд ли осмелятся повернуть назад, в нашу сторону, а вот вверх могут сунуться, хотя бы в поисках пищи, – сказал Великий хан. – И в этом случае наши там не должны быть слабее врагов.

А вместе с Великим ханом оставалось теперь тридцать тысяч воинов – джигиты Абай-тайфы и Айдабол-тайфы, а также горные орлы Элия-Аса и батыры Боз-Батыр-хана.

Но, судя по всему, кажарский хан уже ни о чем не думал, кроме как о том, чтобы скорее унести отсюда ноги – оставляя каждый раз на месте ночевки две-три тысячи больных и обессиливших воинов, он бежал как можно быстрее. Если он сумеет и в дальнейшем продвигаться с такой же скоростью, то он дней через десять-двенадцать уже должен выйти к Долай-саю. А там, как только перейдет мост – считай что уже спасся. Но, видно, с каждым днем дорога кажаров к себе на родину становилась все трудней и трудней: ко всем прочим их бедам, с самого начала преследовавших их – к нехватке пищи, жаре и безводью степей, – теперь добавилась еще и дошедшая до наглости смелость асских джигитов. Если они раньше совершали налеты, в основном, только по ночам, то теперь от них не было покоя ни днем, ни ночью. Они появлялись в самых неожиданных местах как из-под земли, голопом проносились по окраине кажарского войска, топча и круша все на своем пути, и опять куда-то исчезали. Голодные, усталые воины царя Дариявуша на своих отощавших лошадях уже и не пытались их преследовать…

Как-то в один из вечеров молодые батыры, находившиеся в той части войск, которая шла поверху от кажаров, допоздна засиделись у костра. За разговорами выяснилось, что все они были не очень-то довольны решением Великого хана позволить кажарам живыми и здоровыми убраться во свояси, но не знали, что делать, как быть. «А давайте мы ввяжемся в бой, и тогда Темир-Зан-хану ничего не останется, как прийти нам на помощь!» – предложил кто-то, но с этим не согласились – нельзя, все-таки, поступать вопреки велению Великого хана.

– Аланы! Мне в голову пришла одна прекрасная мысль! – вдруг вскричал Тохтамиш из рода Залимхановых, тысячник, и все в ожидании навострили уши. – Если тайно, по этому поводу особо не болтая, пойдем и разрушим или сожгем этот мост – это разве не будет замечательно?! Раз моста не будет, то и кажары не смогут убежать за Долай-сай. Тогда Темир-Зан-хан, хочет-не хочет, вынужден будет дать бой – не будем же мы всю жизнь пасти кажаров? Ну что?

Молодые батыры невольно переглянулись – а что, ведь Тохтамиш прав! Теперь все будет так, как и скажут Залим из рода Бёрю и Кылычбий из рода Аккуш – они были старшими по возрасту среди молодых батыров-военачальников, да к тому же они и сыновья тайфных ханов.

– А если спросят, кто это, мол, разрушил мост – что тогда сказать? – спросил Залим.

– Еще чего! А нам-то откуда это знать! – вот так и ответим, – сказал Тохтамиш.

– Нельзя говорить старшим неправду! – сказал Залим. – Это – грубое нарушение обычая.

На некоторое время воцарилась тишина – все думали. Да, конечно, нельзя старшим говорить неправду. Что же тогда делать? А может быть…

– А если сказать, что мы не разрушали – так не пойдет? – спросил все тот же Тохтамиш.

– Как же, интересно, разрушив мост, ты потом так скажешь? – удивился Залим глупому вопросу Тохтамиша.

– А если мы не разрушим, почему нельзя?

– Кто же, по-твоему, тогда будет разрушать мост – сами кажары?

Маленькие лошади – речь идет об ослах и мулах, которые до этого времени в асских (скифских) степях не водились.

– Да.

Ничего не понимая, все уставились на Тохтамиша.

– Взять с собой тысячи две джигитов, подойти к мосту и заставить кажаров, охраняющих мост, самим разрушить его. Что тут такого – разве нельзя так сделать? – спросил Тохтамиш. – Какой военачальник оставляет охранять мост своих лучших воинов? Ни один военачальник этого не сделает, если он не полный дурак. На такое дело обычно оставляет хромых да косых – стариков там, сброд разный, что особой пользы в бою не принесет. Говорят, этот мост еще до прихода сюда кажаров начали строить греки из Тер-Уи, может быть, они сами и остались охранять мост. Ну что – делаем так?

Все согласились с предложением Тохтамиша.

Утром Залим и Тохтамиш, взяв с собой по одной тысяче джигитов, пустились в путь. Они еще рано утром уговорили старших отпустить их, сказав, что они будут идти впереди кажаров, «показывая» им путь к Долай-саю, а то, мол, чего доброго, уклонятся не туда. До окрестностей Долай-сая они добрались к вечеру третьего дня. К мосту решили подойти утром, чтоб целый день был впереди, а потому заночевали в лесу на некотором расстоянии от моста, чтобы кажары их не заметили.

Небесный Отец еще только собирался вставать, когда аланские джигиты уже проснулись от холода – ночью, оказывается, моросило, и одежда на них намокла. Стоял густой белый туман. Джигиты быстро развели костры, согрелись, высушили одежды, сварили вяленого мяса и попили горячего бульона. Оживились.

Солнце не было видно, но чувствовалось, что оно уже стоит достаточно высоко – туман уже поднялся и начал рассеиваться, даже трава стала высыхать. Джигиты сели на коней и вскоре вышли к берегу Долай-сая, прямо к мосту. Караульные у этого берега, полностью поглощенные заботами, костром да приготовлением завтрака, не заметили асских джигитов, пока те не подъехали прямо к их шатру. А когда увидели, то каждый из них так и застыл на своем месте от удивления – кто с черпаком в руке, которой помешивали варившуюся кашу в казанке, кто с кувшином крупы в руках, собираясь отнести его опять в шатер, кто с хворостиной в руках, которую собирался бросить в костер: они никак не могли взять в толк откуда взялись эти люди – из-под земли появились иои же свалились с неба, и кто они такие?

Совершенно неожиданно для самих себя в нелучшем положении, чем кажары, оказались в это время и сами асские джигиты – они все время думали о чем угодно: о возможной короткой схватке у моста, о том, как разрушить мост побыстрее или о том, как будут заставлять кажаров сжигать свой же мост, но никак не о том, как с ними будут разговаривать, и вот сейчас, когда надо было что-то говорить, делать, они совершенно растерялись – ведь никто из них до этого лета и не подозревали о том, что есть на этом свете за морями и горами какие-то кажары, а потому, само собой, никто из них и говорить по-кажарски не мог!

Вот в таком положении – кажары, растерявшиеся от страха, а асы – от незнания как разговаривать с кажарами – они стояли довольно долго, напряженно следя друг за другом. В это время из шатра вышел еще один кажарин и, увидев все, что происходит, тоже застыл на месте. Но он был старше всех и, конечно же, опытнее в жизни, а потому вскоре, кажется, понял, что к чему.

– Вы, видно, асские джигиты? У вас есть какое-нибудь дело к нам? – спросил он на вполне хорошем асском языке, как будто слыхом не слыхивал о том, что царь Дариявуш с огнем и мечом вошел в земли асские, проведя свои войска именно по этому мосту, который он сейчас охраняет, как будто эти асские джигиты появились не здесь, на границе своих же земель, а где-то там, в лазурных берегах теплого Эгейского моря у Тер-Уи.

– Добрый день! Гостей принимаете? – поздоровавшись, спросил Залим, словно не к врагам, а в журт своего дяди явился. – У нас есть одно дело к вам, хотелось поговорить.

Услышав в этот, казалось бы, безнадежный трагический миг такие обыденные, густо запахшие мирной, спокойной жизнью слова, кажарин оживился, глаза его, потухшие было, вновь засветились, и даже появилась на его лице обычная, доброжелательная улыбка гостеприимного хозяина.

– А как же! Гость – это посланник Неба! Заходите в кош, будьте желанными гостями! Поговорим спокойно и о вашем деле.

Залим и Тохтамиш сошли с коней, поздоровались за руки и с этим кажарином, и с остальными, словно пришли не в стан врага, а на чабанский кош своего отца.

Когда другие кажары тоже поняли, что эти страшные незваные гости не намериваются немедленно их убивать, они несколько успокоились и постепенно стали приходить в себя. Здесь, на этой стороне моста, было около десяти шатров, где жили около полусотни караульных, и сейчас все они уже были на ногах и стояли перед асскими всадниками.

– Это вы охраняете мост? – спросил почему-то Тохтамиш, хотя и так это было ясно.

– Да, мы на этой стороне присматриваем за мостом. Через неделю нас сменят другие. Большинство людей на той стороне, – ответил тот самый кажарин, который так хорошо знал асский.

– А сколько человек на той стороне?

Кажарин что-то невнятно забормотал, но наткнувшись на суровый взгляд больших темно-синих глаз Залима, сразу же заговорил внятно и ясно.

– Нас всего около тысячи, – сказал он.

Потом, вспомнив что-то важное, торопливо заговорил:

– Мы все греки, с Ионии, с Тер-Уи. Дарий-хан пригнал нас сюда силой, а так у нас никогда не было и нет никакого желания воевать с вами. Да и сами вы хорошо знаете – мы с вами давно уже знаем друг друга, давно торгуем и никогда не ссорились и не собираемся впредь этого делать. Поверь мне, джигит, я говорю правду! Мы пришли сюда не по своей воле и не хотим вам зла! – грек боялся, что этот асский джигит остановит его, и он не сумеет ему многое объяснить, и случится непоправимая беда, а потому, переведя дух, намерен был еще кое-что сказать, но Залим действительно остановил его.

– Знаем, знаем! – сказал Залим. – Если б мы этого не знали, то и с вами сейчас долго не говорили бы!

– Это верно, это верно! – с радостью согласился с ним грек. – Я вижу ты добрый джигит – давай-ка мы и познакомимся, как и положено по обычаю, когда встречаются хорошие люди. Меня звать Антонием, я сам из Милета, есть у нас такой большой и красивый город, – и с тем Антоний протянул руку Залиму.

– А меня зовут Залим, – сказал ас, пожимая руку грека. – Давай, Антоний, сделаем так.

– Сделаем! Почему не сделаем? А что надо делать? – спросил Антоний, радостно засуетившись. Там, где начинаются переговоры о какой-либо сделке, уж вам-то, варварам, нас не обвести – так, конечно, думал Антоний и наверняка, несмотря на необычность дела, был прав!

– Кто у вас здесь старший?

– Гестий. Он тоже из города Милет. Он бий этого города. Вам нужен он?

– Да, мы хотели с ним поговорить. Пошли к нему человека с сообщением, что пришли, мол, такие-такие люди и хотят с ним поговорить – пусть прийдет сюда, – сказал Залим. – С собой пусть возьмет только тех людей, с которыми захочет посоветоваться, но только не воинов – если хочет, чтоб все было хорошо. Только пусть поторопится – у нас не так уж много времени.

– Все сделаем так, как ты велишь, джигит! Все сделаем так! – засуетился Антоний. Он позвал к себе двоих воинов и, выразительно жестикулируя, показывая иногда на «гостей», что-то им торопливо втолковывал, а потом, хлопнув старшего из них по плечу, подтолкнул – идите, мол, поскорее.

Оба молодых воина побежали по мосту на ту сторону.

– Значит, здесь нет кажаров? – спросил Тохтамиш от нечего делать – не молчать же пока придет этот самый Гестий.

– Нет, здесь только мы.

– Откуда ты, Антоний, знаешь по-нашему?

– Я уже более десяти лет веду с вами торговлю. Выучился. У нас многие знают асский язык.

– А что ты привозишь к нам, что у нас берешь?

– Я везу сюда ткани, вино, керамические и медные сосуды, серебряные чаши и кубки, золотые украшения, оружие и шлемы. А отсюда увожу пшеницу, мед, рабов, шерсть, сыр, масло. Пшеницу и мед берем у будинов, которые выше вас. А рабов, шерсть, сыр, масло берем и у вас, и у зихов, у колхов.

– Тогда приготовь много разных вещей – мы в этом году будем много рабов продавать, – сказал Тохтамиш.

– Хорошо! Очень даже хорошо! – обрадовался Антоний возможности не только остаться в живых, да еще, как и всегда, вести торговлю. – А рабы ваши из какого народа – сарыбатыры, будины, зихи или асы?

– Мы своих людей рабами не делаем. И с соседями сейчас живем хорошо, не воюем. Из кажаров будут наши рабы. И очень много.

– Вы уже победили царя Дария?! – не смог скрыть Антоний ни своего удивления, ни своей радости.

– Побеждаем. Скоро совсем добьем. Он сейчас бежит сюда, а мы пришли разрушить мост, чтобы он не смог убежать.

– О-о-о! – только и смог произнести Антоний.

В это время на мосту показались шедшие с той стороны люди. Впереди шел человек в длинной пурпурной мантии, полы которой трепетали на ветру, у левого предплечья виднелась величиной с ладонь золотая скрепка, левой же рукой он придерживал меч сбоку. Он совсем не был похож на остальных греков – высокого роста, светлый.

Он приблизился быстрыми шагами, кивком головы приветствовал асских джигитов, а потом, обратясь к Антонию, недолго, но энергично с ним поговорил. И, видно, они пришли к единому мнению – Антоний обратился к асам.

– Идемте, поговорим обо всем в шатре, – пригласил он старших асских джигитов.

Все четверо – Гестий, Антоний, Залим и Тохтамиш зашли в шатер. Гостей усадили на невысокий тапчан, а хозяева сели напротив на маленькие табуреточки. Спустя немного времени двое греков занесли в шатер еду и вино, поставили на столик кубки и вышли. Антоний наполнил кубки вином.

– Возьмите! Будьте здоровы и добро пожаловать! – сказал Антоний, видно, он перевел на асский слова Гестия, сказанные им, когда Антоний разливал вино.

– Спасибо! Давайте сперва покончим с делом – потом посмотрим. А то эта штука затуманивает мозги, сказал Залим, притронувшись к кубку, но не беря его в руки.

Антоний перевел слова Залима Гестию, и тот сказал:

– Хорошо. Говорите тогда – что у вас за дело?

– Мы – воины асского народа, – сказал Залим. – Ваш хан пришел на нашу землю с войной. Мы хотели бы, чтобы он не вернулся домой. Если моста не будет, сделать это будет совсем нетрудно. Вот это и есть дело, с которым мы пришли к вам – или вы сами разберете свой мост, чтоб не повредить свои корабли, или же, если вы откажетесь это сделать, мы будем вынуждены сжечь его. У нас нет времени его разбирать. Что скажете?

– Я дал слово царю Дарию в течении трех месяцев не разбирать моста и охранять его, а прошло всего два месяца – что же делать? – спросил Гестий.

– Нам до этого дела нет! – заявил Тохтамиш. – Мы приехали сюда не уговаривать вас, не спорить с вами, а чтобы уничтожить мост. Если вы хотите спросить, а чего же, мол, тогда вы с нами разговариваете, отвечу: мы с вами знакомы давно, и мы не хотели причинять вам вред, хотя вы и присоединились к нашему врагу. Жалко сжигать ваши корабли, ведь на них вы еще долго сможете плавать, принося пользу и себе, и нам. К примеру, закупите у нас кажаров, которых вы возьмем в плен, а нам привезете опять же ткани, хорошую посуду и вино. Разве плохо? А если вы не сделаете то, что мы вам сейчас предлагаем – нам придется сжечь мост. Подумайте хорошенько, чтобы потом горько не раскаиваться. Ведь вы тоже должны хотеть, чтобы хан кажарский потерпел поражение – или же вам так любо жить веки вечные под его рукой? Разве он не враг вам, как и нам? Или вы приучились ходить в ярме, свобода вам уже не нравится?

После того, как Антоний перевел слова Тохтамиша, Гестий, не спеша с ответом, долго молчал.

– Хорошо! – вскинул, наконец, он голову. – Мы сделаем то, что говорите вы. – Потом взял в руку свой кубок: – Выпьем за свободу!

На этот раз асские джигиты не смогли найти какую-либо отговорку – выпили. И тотчас же почувствовали как приятное тепло разливается по всему телу – они еще не были приучены к вину.

Кылычбий, во время разговора не раз внимательно приглядывавшийся к Гестию, вдруг заявил:

– А знаешь – ты похож на моего отца!

Узнав, что это сказал Тохтамиш, Гестий попросил Антония вновь наполнить бокалы.

– Пусть долго живут ваши отцы! И вы будьте хорошими сыновьями, чтобы отцы гордились вами! Выпьем за отцов! – сказал Гестий и сам выпил первым. За ним выпили и остальные.

Антоний увидел, что Тохтамиш, выпив вино, почему-то трогает края кубка.

– Что ты делаешь, джигит? – спросил Антоний.

– Я никак не пойму как эту золотую пластинку закрутили и прилепили внутри этого сосуда, – сказал Тохтамиш и Антоний не удержался – засмеялся.

– Там нет никакой пластинки – внутренняя стенка кубка, пропитана золотой водой, – попытался подоходчивей объяснить Антоний то, что внутреняя стенка кубка просто позолочена.

– А-а-а! – протянул Тохтамиш, хотя из объяснения Антония так ничего и не понял.

Залим, кажется, понял, что вино начало туманить им мысли, встал, отряхнулся и сказал:

– Хорошо. Раз договорились – надо начинать.

– Что начинаем? – не понял его Тохтамиш.

– Надо начинать дело, – сказал Залим, глядя на Гестия и Антония, не обращая внимания на слова Тохтамиша.

– Какое дело? – как бы подражая Тохтамишу, спросил Антоний, всерьез стараясь сделать вид, что действительно не понимает о чем речь.

– Надо начинать ломать мост – нам некогда, – сказал Залим. – Сейчас, быть может, наши уже начали большую битву, а мы здесь тары-бары развели…

Антоний что-то сказал Гестию, видно, переводил слова Залима. Гестий выслушал Антония и сразу же встал.

– Правильно – надо начинать! – сказал он, все вышли из шатра.

Гестий опять что-то сказал Антонию, и все греки стали вытаскивать вещи из шатров и связывать узлы. Потом сложили и собрали шатры. И все это навьючили на лошадей и погнали их на ту сторону. Через некоторое время все они вернулись назад. На этот раз в их руках были топоры, пилы, лопаты и разные другие необходимые вещи для работы – для разборки моста.

Гестий взял руку Залима и с чувством сказал:

– Давайте – доброго вам пути! Вы сделали свое дело, теперь мы возьмемся за наше дело! – Потом, подняв кулак правой руки вверх, крикнул: – Свобода!

– Мы своими глазами должны увидеть, что мост разобран, что его уже нет, – сказал Залим.

– Хорошо, – сказал Гестий. – Но в этом случае вам надо будет оставаться здесь до вечера. Надо ведь работать хорошо, неспеша, чтобы не повредить корабли.

– Хорошо! Работайте! А мы вернемся вечером и посмотрим! – сказал Залим и вскочил на коня.

И вскоре асские джигиты ускакали, исчезли, словно их вовсе и не было.

– А теперь что нам делать? – спросил Антоний, когда асы ушли.

– Надо разобрать часть моста на этом рукаве, – сказал Гестий. – Если день не прояснится, то часть моста на том рукаве отсюда не будет виден. И если даже прояснится, и они увидят все, как есть, скажем, что работаем, разбираем. Потом, когда они уйдут, придется заново построить – другого выхода я не вижу.

Хоть они и хвастаются, но навряд ли им удастся победить царя Дария. И если царю Дарию вдруг вздумается вернуться назад, придет и увидит разобранный мост – головы нам снесет непременно!..

Действительно, вернувшись к вечеру, асские джигиты увидели, что моста уже нет. Тот берег реки был полон греками. Увидев асов, они стали что-то кричать и прыгать, протягивая обе руки вверх.

Асские джигиты вытащили мечи и, помахивая ими в воздухе, попрощались с греками, потом крича и улюлюкая, ускакали в степь, повернув коней в сторону восхода солнца…

В последние дни асским воинам-джигитам совсем не до войны – они еле успевают поубирать да присмотреть за тысячами и тысячами больных и обессилевших от истощения людей, которых бросает убегающий кажарский хан теперь уже не только на ночных стоянках, но по всему пути, да к тому же ведь надо и «провожать» самого хана с остальной частью, чтоб он нечаянно куда-то не отклонился и прямиком шел бы к себе за моря и горы. Его надо просто выставить за порог асской земли и все, а там он пусть хоть сквозь землю провалится – это не наше дело. Так сказал Великий хан Темир-Зан, так делают его джигиты. Теперь уже никто и не нападает на кажар – чего их, бедных, бить плетьми – налетами, если они и так бегут со всех ног? Сейчас главное дело – это спасать от смерти тысячи пленных кажар, а это не такое уж и легкое дело: до журтов довольно-таки далеко, а пищи и воды надо гораздо больше, чем предполагалось раньше и было оставлено для воинов. Правда, Великий хан уже разослал во все стороны гонцов с вестью о том, что война закончилась, и журты могут возвращаться на свои земли, но когда они вновь соберутся, тронутся в путь и дойдут сюда – кто знает? А до этого надо ведь и пленных кормить, и самим тоже есь. А что поделаешь, ведь пленные уже считаются рабами, а раба и скотину не положено морить голодом – не положено по обычаю, и тот, по чьей вине происходит подобное позорное явление, заслуживает самого жесткого порицания. Поэтому асские джигиты предпочитают лучше уж самим оставаться впроголодь, чем оставлять пленных, этих жалких, больных людей, без присмотра да без пищи.

Среди пленных немало и таких счастливчиков, язык которых очень похож на асский. Джигиты поневоле относятся к ним как-то по особому, получше, потому что часто с ними сидят, разговаривают. И вечерами у костров иногда слышатся взрывы смеха – это асы опять удивлены тем, до какого жалкого вида довели хорошее, благозвучное асское слово эти далекие народы, чьи заблудшие сыновья оказались в эту ночь у асских костров в качестве пленных врагов – смяли, что-то от него откололи, что-то свое прилепили. И вот, пожалуйста, красивое слово мать – ана стало эне, округлое, полновесное, как само золотое зерно, слово пшеница – будай стало тягучей и искривленнней, как дождевой червь – бийидай. И так – на каждом шагу…

И вот пришел наконец и этот день, день, которого с таким нетерпением ждали все люди Алан-Ас-Уи – день победы над врагом. Точно так же, как во время стрижки пастухи загоняют овец в загон, окружив их со всех сторон и постепенно суживая круг, так и асские джигиты пригнали кажаров к Долай-саю и прижали их к берегу, окружив с трех сторон.

Это случилось в полдень. И асские джигиты, словно стена леса, плотно окружившие кажарское войско, видели все. Нверняка, все кажары чувствовали что именно сегодня, когда они теперь наглухо прижаты к берегу и у них нет даже возможности бежать, с ними случится что-то страшное, а потому, увидев мост, все они кинулись к нему – это был единственный путь к спасению. Лишь несколько мгновений выдержали натиск отчаянной толпы перила моста, потом они разломались как соломинки и полетели в реку. А вместе с ними и сотни, сотни людей, которые оказались по краям устремившегося на мост живого потока небывалого людского наводнения. Слышались крики о помощи людей, уносимых речным потоком, стоял глухой рокот толпы, где каждый старался оттеснить всех и прорваться к мосту, звучали отчаянные крики военачальников, наивно думающих навести хоть какой-нибудь порядок в этот час светопреставления.

А асские джигиты как стояли так и стояли в отдалении и спокойно на все это взирали. Конечно, они сейчас могли коршунами налететь на кажаров и всех их перебить, если б захотели. Но они почему-то этого не хотели. Они просто стояли в стороне и смотрели.

Но вот кажарские конные воины с поднятыми мечами набросились на толпу пеших воинов у моста рассекла ее посередине и раздвинули, дорога к мосту стала свободной. По ней подвое стали проходить конные воины. Это продолжалось довольно долго. День уже клонился к вечеру. Конных воинов оставалось, наверное, уже не более двух-трех тысяч. Но многие конники из тех, что сдерживали с двух сторон напор толпы, стали, видно, уже беспокоиться и о собсвенной судьбе – мало-помалу они тоже в удобный момент протиснувшись в ряды идущих на мост, уходили.

И вот в это время пешие воины, оттесненные от моста в левую сторону, построившись в боевой порядок, атаковали конников и, прорвав их оборону, заняли проход к мосту. И они тоже, как и конные воины, навели строгий порядок, и стали организованно проходить по мосту. Солнце уже склонилось к горизонту, жара спала. Наверное, по мосту уже прошла половина пеших воинов. Остальные, отчаявшиеся дождаться своей очереди, опять стали напирать на мост, каждый стараясь прорваться.

А асские джигиты, как будто пришли сюда только для того, чтобы посмотреть, как кажары будут переходить по мосту – стоят в отдалении и спокойно смотрят на все это. Чуть раньше еще можно было подумать, что кажаров было слишком много, потому и не хотят асы нападать на них, но сейчас-то почему они не атакуют? Ведь, если говорить правду, и войска-то по-существу уже нет, которое стало бы оказывать им сопротивление. Оставшуюся толпу кажаров могут разогнать и растоптать даже только двадцать тысяч хороших джигитов. Но асские джигиты почему-то вовсе и не собирались рваться в бой, они, как и прежде, стояли вдали и смотрели за тем, что происходило у моста. Хотя их, по меньшей мере, было, наверное, не менее пятидесяти тысяч!

И вдруг мост загорелся. Кто и когда его поджег так никто, наверное, и не увидел. О том, что кто-то поджег мост, люди узнали только после того, как загорелся один из кораблей, на которых и стоял мост, и пошел дым. Как бы там ни было, но люди, увидев, что мост начал гореть, еще более отчаянно стали прорываться к нему – ведь оставались лишь мгновения, чтобы спастись! Но люди, как бараны, лезли напролом, не хотели уступать друг другу, а потому вскоре все они, неохотно сжатые друг к другу, закупорили вход на мост. А много ли надо было кораблям, построенным из досок да залитым смолой – вдруг несколько из них вспыхнули разом, громадные языки пламени прорвались сквозь густой черный дым и охватили мост с обеих сторон. И вдруг разом рухнула почти половина моста, увлекая с собой в ад из огня, дыма и воды людей, находившихся на ней людей.

А асские джигиты почему-то так и не тронулись с места, они смотрели на все это издалека…

После того, как сгорел и рухнул мост, у всех кажаров, оставшихся на этом берегу Долай-сая, оборвалась последняя надежда вернуться в отчие края. Некоторые стали бросаться в реку, стремясь доплыть до сохранившейся части моста, но многих из них уносила река, и потом их головы исчезали в волнах. Больше уже никто не прыгал в реку, все как-то успокоились, притихли, поняли, видно, что уже невозможно убежать ни от кого – ни от асов, ни от горькой своей судьбы.

Вот тогда и посмотрели кажары на асов, что стояли вдали стеной, словно лес – как бы прося прийти и убить их поскорее.

Но асские джигиты не спешили хвататься за мечи, налетать на жалких врагов своих и истреблять их. Увидев и почувствовав это, кажары несколько успокоились и пришли в себя. И в этот страшный миг, как в день Страшного суда, вера во всесилие Небесных Святых заполнила все сознание кажаров, наверное – они все попадали на колени и стали со слезами на глазах, видно, просить и умолять Небо и всех Небесных Святых смилостивиться над ними, и если им не повезло на этом свете, и они не смогли перейти этот мост и попасть на свою любимую родину, то пусть хоть на том свете им повезет, и они спокойно перейдут мост Гинват и попадут в Светлый мир.

В это время, когда все кажары стояли на коленях, асы могли напасть на них и без особого труда перебить их всех. Но они, почему-то, не делали этого…

А солнце, рассерженное тем, что кажары сейчас заняты совсем не тем, чем им следовало заниматься, покраснело, стало угрожающе большим и быстро пошло к закату. Солнце, по-всему, не было довольным и асскими джигитами, которые, ничего не делая, спокойно смотрели на все происходящее издали…

Наконец один из кажарских военачальников понял, видно, все и взял власть в свои руки. Он собрал тысячников и что-то им повелел. Тысячники забегали, что-то крича. И вот, видно, исполняя волю командиров, кажары стали подходить к определенному месту и бросать оружие и доспехи. И вскоре образовался большой холм из мечей, копей, шлемов и щитов. Закончив это дело, кажары построились колоннами по тысяче. Всего их было шестнадцать тысяч. И вот этот самый старший военачальник, взяв с собой воина в каком-то странном белом широкополом колфаке, пошел к асам.

А асские джигиты, как и раньше, стояли, не двигаясь, на своих местах.

Этот кажарский военачальник и его странный спутник, не распрашивая никого ни о чем, прямиком подошли к Великому хану Алан-Ас-Уи Темир-Зану из рода Абай, словно давным-давно его знали. Оба, спокойно, с достоинством, словно это было не знаком унижения, а какого-то священного действия, преклонили колени. После этого военачальник стал говорить. Его спутник в белом асском калфаке стал переводить его слова:

– Светлый хан, освещающий мир, подобно солнцу! Мы, совсем недавно бывшие твоими врагами, теперь твои пленники и рабы. Наша судьба в твоих руках, Светлый хан!..

 

[1] Дугум-Кез – Смородинка-Глаз.

[2] Арну-Зан – Красивая Душа.

[3] Зон-Бермез – (Не Отдает Душу) Бессмертный.

[4] Уллубашевы – Большеголовые.

[5] Зашакку – Долго живущий.

[6] Сабыр – Спокойный.

[7] Сарыбаш – Желтоголовый.

[8] Там-Ара – (там – дом, ара – центр) Опора Дома. Современное написание – Тамара.

[9] Таукель – Решительный, Бесстрашный, Храбрый.

[10] Речные девушки – мифические дочери реки Берю-сай, на одной из которых женился Танг-Эри-Тай.

[11] Тан – (на «языке влюбленных») Милый.

[12] Кючюк – Младший, Маленький, Последний.

[13] Байкиши – (Мужчина) Богач.

[14] Улюк – козленок.

[15] Токмак – булава.

[16] Карамырза – Сильный Господин.

[17] Зашау – жизнь.

[18] Чапай – косолапый.

[19] Кертмели – Грушевое (ущелье).

[20] Мурат – мечта, надежда.

[21] Бийнегер – (бий – князь, негер – товарищ, спутник, друг) Друг Князя.

[22] Кеккез – Синеглазый.

[23] Конак – Гость.

[24] Занкиши – Душевный Человек.

[25] Байбатыр – Богатый Храбрец.

[26] Тири-Зан – (тири – живой, быстрый; зан – душа) Быстрый.

[27] Зюзек – курочка, которая только начала нестись.

[28] Турук – (стоячий) Устойчивый, не поддающийся разрушению.

[29] Айсурат – (портрет луны) Лунноликая.

[30] Эжну – подпевка, сопровождение песни подпеванием ее мелодии (в помощь исполнителю).

[31] Ас-Уят – (ас – имя народа, уя – гнездовье, т – суффикс принадлежности) (настоящая) Асская Девушка.

[32] Байнак – с белой шеей.

[33] Сыра – брага.

[34] Аккаш – Белозвездочный.

[35] Толчан-Ай – Полная Луна.

[36] Сары-Кол – Желтый овраг.

[37] Знак Танг-Эри – знак Святого Танг-Эри, знак Солнца – круг с точкой в середине.

[38] Заннган-Кез – Горячий Глаз.

[39] Младшие братья – официальное название народов в древности, находящихся в вассальной зависимости.

[40] Цора – Храбрый, Смелый.

[41] Зютю – Острый.

[42] Над ними сказано слово к Танг-Эри – в смысле – над ними прочтена соответствующая молитва.

[43] Цомарт – щедрый.

[44] Кючюк – маленький, младший; ребенок, дитя.

[45] Ас-Уи – (гнездовье асов) отсюда и Азия. В то время в странах «цивилизованного мира» – в, частности, Греции и Персии думали, что асы подчиняются единому хану, а потому все их земли называли одним именем – Асия, Азия. Следовательно, первоначально Азией назывались только земли асов – это современный Северный Кавказ и Северное Причерноморье.

[46] Большой жортууул – речь идет о походе асов (скифов)в Малую Азию в VII веке до н.э.

[47] Ас-Батыр – в науке известен под именем Ишпакай.

[48] Мадии – мидийцы, народ Мидийской державы, VI в. до н.э.

[49] Астуяк – в науке Астняг.

[50] Куруш – правильное (персидское) имя царя Кира, основателя Персидской державы в VI в. до н.э.

[51] Баба-эли – (Поселение предков) Бабалион, Вавилон. Древнее царство в Двуречье.

[52] Суу-Эр – (человек у воды, «речные люди») Сумер, Шумер. Древнее царство в Двуречье.

[53] Ак-Кала – (Белая Крепость) Акказ. Древнее царство в Двуречье.

[54] Ас-Сур-Уя – (Суровое Гнездовье Асов) Ассирия. Древнее царство на Ближнем Востоке.

[55] Камбуджия – в науке его имя известно как Камбис.

[56] …к сакам, живущим за горами – Скифские племена за Каспием персам были известны как «заморские саки», а собственно скифы, скифы Предкавказья и севера Черного моря, – как «саки за горами». Позднее, в первых веках н.э. ученые начнут отмечать саков на Северном Кавказе. Отсюда можно предположить, что саки и скифы – это разные названия одного и того же народа или же названия разных ветвей некогда единого народа.

[57] Встретить с пищей и водой – встретить врага как победителя, сдаться без боя и признать его власть.

[58] Тохтар – Остановившийся. Смысл имени – он остановится, задержится на этом свете, будет долго жить.

[59] Кенжетай – Поздний Жеребенок. Такое ласковое имя дается, обычно, последнему сыну или же сыну, родившемуся в поздние годы (по-простонародному – ребенок, родившийся, когда родители уже в годах).

[60] Танг-Кызы – (Дочь Неба) Луна – когда на Небе, Сат-Анай, Сатанай – когда на Земле.

[61] Речные девушки – в науке – Амазонки.

[62] Кам эры – в науке – киммерийцы.

[63] Имя Танг-Эри-Тай (по Геродоту – Таргитай) значит Сорвавшийся с Неба Воин, Пришедший с Неба воин. И имя главного героя нартских сказаний балкарцев, Ерюзмек, тоже значит Сорвавшийся Сверху. А Ерюзмек, согласно нартских сказаний – упал на землю с неба, спеленутый в камень.

[64] Деу-Ата – Большой Отец, прародитель.

[65] Деу-Бийче – Большая Мать, прародительница.

[66] Фурат – Ефрат.

[67] Тайгыр – Тигр.

[68] Кара-сай – Большая река, современная река Кубань. От названия реки и произошло имя народа, живущего у этой реки – карачаевцы.

[69] Тар-Зол – (узкая дорога) Даръял. Впоследствии, под влиянием тюркского «йо» говора С во времена гегемонии в этих местах гуннов или кипчаков) звучание названия ущелья чуть-чуть изменилось – Дар-Йол. Вот из этого имени – Дар-Йол и получился Дарьял. Изменялось так: Дар-Йол, Дариол, Дариял, Дарьял.

[70] Тилманч – переводчик.

[71] Сфарт – в исторической литературе больше известен как Сарды.

[72] Дариявуш – в исторической литературе больше известен как Дарий I (через греков). Царь Персидской империи 522–481 г.г. до н.э.

[73] Фарсская империя – Персидская империя. Сильнейшая держава Древнего Востока. Создал Кир I в 550 году до н.э., пала в результате завоевательных походов Александра Македонского.

[74] Сатрапия – историческая область в Персидской державе, которая раньше была самостоятельным государством.

[75] Сатрап – человек, назначенный для управления сатрапией.

[76] Узкое море – Дарданеллы.

[77] Саки, живущие за горами – так в Персии называли асов скифов.

[78] Заморские саки – так в Персии называли саков Средней Азии.

[79] Около 100 тысяч всадников – Кючюк намеренно увеличил возможности алано-асов.

[80] …брат мой – «семеро братьев», организовавших покушение на Гаумату, оставаясь наедине, называли друг друга так – «брат мой».

[81] Небесный дом – дом небожителей, храм.

[82] Талант – мера веса, около 30 кг.

[83] …девушка-краса – согласно верованиям древних персов, когда умирал честный, справедливый, хороший человек, на том свете встречать его выходила красивая деаушка.

[84] …старуха-уродка – … а если умирал плохой человек, встречать его выходила старая, некрасивая женщина.

[85] Выродки Ахримана – существа, исполняющие приказания трех злых божеств, порожденных Ахриманом – богом злого слова, богом злого умысла и богом злого дела – оборотни, черти и т. д.

[86] Три тяжелые дороги – дороги, ведущие в ад.

[87] Где находится и сам Ахриман – ад.

[88] Ака-Ману – бог злого умысла.

[89] Воху-Мана – бог хорошего намерения, красивой мысли.

[90] Чинват – согласно древнеиранской мифологии, мост, где вершится суд над душами умерших Митрой, Рашку и Сроашей.

[91] Весы Рашку – у моста Чинват весы, где взвешивают хорошие и плохие дела людей, весы находятся в руках Рашку.

[92] …перед сыновьями Ахурамазды – у моста Чинват вершат суд над прибывающими на тот свет людьми трое сыновей Ахурамазды – Митра, Рашку и Сроаша.

[93] «Золотой век» – по древним верованиям иранцев, самое счастливое время человечества. Утверждалось, что Золотой век на земле начнется с того, что Небесные Святые пошлют на Землю справедливого царя.

[94] Твои тигры – конная гвардия царя, в которой служили только отпрыски персидской знати.

[95] Аталык – лицо, которому доверены воспитание и дальнейшая судьба молодого человека.

[96] Дебет – один из нартских героев, кузнец.

[97] Азия – так как слово Азия происходит от слов Ас-Уя – гнездовье асов – то в древнее время этим именем назывались только земли асов, т. е. современные Северный Кавказ, Северное Причерноморье и Поволжье.

[98] Усмирили свой норов – народы Хорезма и Согдияны вели постоянную борьбу за свою свободу и независимость.

[99] Место, где расположено жилище Ахримана – ад.

[100] Три проклятые дороги – дороги, ведущие в ад.

[101] Создания Ахримана – считается, что все дэвы – злые духи на земле создал сам их верховный владыка Ахриман.

[102] Айшма – один из родов дэвов, покровитель воров и разбойников.

[103] Светлый Мир – рай.

[104] Маленькие лошади – речь идет об ослах и мулах, которые до этого времени в асских (скифских) степях не водились.