Проекты

Рассказ

…Мое детство прошло за хребтом, в небольшом чеченском селе, раскинувшемся на правом берегу Терека. Деревьями село богато не было: лишь в некоторых дворах изредка росли тутовник, груша или айва, посаженные еще до выселения. Почти все подворья окружала живая изгородь из акаций, на которых весной распускались белые цветы. Хотя их и называли «белыми», цвет их был самым разным: кипенно-белым, красноватым, светло-фиолетовым… Эти цветы казались нам сладкими, особенно те, что имели оттенок красного; мы ели их, проверяя, нет ли внутри муравьев – говорят, голос становится хриплым, если они попадут в горло. Еще были разноцветные, как и цветы акации, ягоды тутовника – крупные и мелкие. В центре села, недалеко от школы, где когда-то находился отцовский дом, одиноко стояло большое тутовое дерево. До начала уроков и после оно было, словно саранчой, облеплено детворой…

Долина Терека в то время была покрыта только кустарниками, в конце лета — начале осени наступал сезон их съедобных ягод.

На островках посреди реки росли такие же кусты, местами встречались тополя. Кусты потолще срывали, чтобы топить печь, а из тополиных ветвей делали плетеные изгороди, курятники, сапетки для хранения кукурузы… Прямо напротив нашего села, на левом берегу Терека, был лес. Сельчане забредали туда не часто: лес не разрешалось вырубать. Женщины ходили за хмелем, который рос там в изобилии. Потом сушили его, смешивали с отрубями и использовали как дрожжи при выпечке хлеба… Несколько мужчин, имевших лодки, а также работавших на водокачке, добывали «топливо», поставляемое в половодье Тереком в виде древесины; другие выходили из положения как могли: собирали в лесу на склоне хребта сухой хворост; делали лепешки из коровьего помета, вынесенного из хлева, или нарезали кизяк… У отца были дружеские отношения с веденцами, элистанжинцами и агиштинцами. От них мы получали отходы с деревозаготовки или столярных мастерских. Некоторые жгли початки, очищенные от кукурузы, и стебли, оставшиеся на полях после сбора подсолнечника…

В общем, так как деревьев было мало, люди, в том числе и я, научились их ценить…

… Село снова возрождалось.

Хоть помню и не все (я тогда был ребенком), в моем сознании запечатлелось, что все как один строили новые дома. Как и в других селах, пока мы были в выселении, наиболее пригодные дома заняли люди, приехавшие с различных уголков разрушенной войной России. С крыш домов, оставшихся без хозяев, поснимали все, что возможно, остальное довершили дожди и ветры – в отдельных местах сохранился низкий фундамент, возведенный из горного камня, с обрушившимися на него саманными стенами, скрытыми теперь сгнившим камышом. А посреди и вокруг разрослась акация… Каждое воскресенье в селе по очередности устраивали белхи, иногда – несколько сразу. В достаточном количестве вода была лишь в местечке, которое прозвали Лошадиный кран, поэтому саман делали там. Выкопанную кем-то яму углублял следующий, снимая новый пласт земли. Пустив туда воду, дети бросали солому, а лошади месили глину. Потом доставали глину и делали кирпичи. Там же сушили и доставляли домой. Каждому нужно было хотя бы временное жилье, чтобы перезимовать. Из десяти человек нельзя было найти хотя бы одного, кто мог бы позволить себе наемную силу, да и рабочих в то время в селе тоже не было. Поэтому все усилия направляли на то, чтобы построить небольшой дом из двух-трех комнат, а с ним – навес и хлев… Сажать деревья, разбивать сады не успевали – первостепенных дел было слишком много. Однако и их время настало: на всех сельских улицах с двух сторон посадили деревья, чтобы они давали тень. Наш отец был инициатором этого. Тогда он был в руководстве колхоза. В один из осенних дней на грузовике с молодежью он поехал за саженцами, а потом раздал их в каждый дом. И всем селом, как на белхи, их посадили. Они все, как один, прижились, изменив облик села. Некоторые из них и сейчас, спустя 50 лет, стоят, напоминая мне об отце… Кое-кто из сельчан стал тогда разбивать сады, сажая абрикосовые деревья, алычу и чернослив, яблоню, орех и вишню, которые раньше росли здесь, а во дворах – виноград…

В саду постоянно трудился мой дед по материнской линии – Саа. Ему удавалось найти необычные, невиданные в селе саженцы. Большинство он привозил из Шалажей, когда ездил туда к своим родственникам. Вспоминается, как однажды я посадил с ним персик. Плод этого дерева, раньше не виденный мной, привез Дада (мы называли его так).  Помню, с каким нетерпением я ждал, когда деревце вырастет, расцветет и даст первые плоды… Кто видел село 10 — 15 лет назад, не узнал бы его: так оно изменилось, похорошело… Таким я оставил его, когда дорога жизни повернула в другую сторону…

……………………………………………………………………………………………

… Куда бы ни повернули дороги моей жизни, любовь к деревьям меня не покидала никогда. Раньше, когда ездил в соседние села, я скучал по ним. Прямо напротив нашего села, через Терек, в станице Калиновской, и по-соседству, за хребтом, в станице Первомайской, жили казаки. На их улицах росли тополя, за которыми ухаживали, поливали, они были толще и выше тех, что сейчас посадили в нашем селе. Много деревьев было в Грозном, особенно на улице Первомайской, проспекте Орджоникидзе, не говоря уже о парке Кирова. Но всю красоту деревьев познал я в горах Чечни – тамошние леса представляли райскую картину. Дуб, чинара, осина – сколько их еще! – каждое со своей судьбой, свидетели столетий; а выше них, под самыми облаками, голубые, как небо в ясный, солнечный день, ели, что невольно возникала мысль: может ли что-либо сравниться с их красотой и чистотой?! Есть две вещи, которые я жажду увидеть вновь после своей первой поездки в горы: старинные башни, возведенные руками человеческими, и созданные природой леса… Сегодня, как о людях, болит мое сердце за них…

……………………………………………………………………………………..

… Было одно дерево на той улице, где я живу в Грозном, на вид ничем не отличавшееся от других, оно стояло, слегка наклонившись. Похоже, что  когда-то дерево пострадало – вверху, на уровне человеческого роста, одна ветвь была отрезана, оставшаяся своей тяжестью приклонила его. На месте среза ветки образовалось дупло. Ствол гнил и изнутри опустошался – ниже появилось еще одно отверстие. Два толстых корня дерева вылезли на поверхность земли возле ствола так, что можно было просунуть руку под ними. Я как-то обратил внимание на это дерево, но не было особой причины, чтобы держать его в памяти.

В январе 1995 года в городе больше невозможно было оставаться и я со своей семьей собрался в село. Перед тем как перейти дорогу, мы остановились, чтобы осмотреться, и я заметил, что это дерево тихо тлеет: из дупла идет слабый дымок. В десяти метрах от него, на дороге, стояла сгоревшая машина, пустые окна которой продувал ветер. Кажется, дерево загорелось от этого. Тогда мне подумалось так, но огонь мог возникнуть от чего угодно – весь город был объят пламенем… Положив свой груз на землю, я собрал каким-то оловянным осколком снег и положил его в дупло. Пар и дым поднялся оттуда, а из отверстия пониже потекла вода от растаявшего снега…

…………………………………………………………………………………………

… Спустя несколько месяцев, решив, что могло произойти, уже произошло, я вернулся в город – посмотреть, что с моим домом. Сердце ныло при виде каждого разрушенного дома, сломанного или сгоревшего дерева. Я дошел наконец до своего квартала. Переходя дорогу, бросил взгляд на дерево, горевшее тогда, – оно стояло! Видимо, оно продолжало гореть после того, как я ушел: от верхнего дупла до корней над землей ствол дерева был пуст. И, несмотря на это, первое весеннее солнце и земля дали ему силы – дерево зеленело! Удивившись, я внимательно посмотрел на него. Казалось, у него нет ствола – одна кора. Подойдя ближе и присмотревшись, увидел: помимо коры, несгоревшим остался и ствол толщиной чуть больше пальца… Два — три года еще простояло это дерево и, проходя мимо, я каждый раз радовался, словно встречал старого друга. Оно казалось похожим на меня и других – хоть и опаленных войной, но тянущихся к жизни моих земляков…

……………………………………………………………………………………………

… Город снова возрождается. С улиц убирается мусор, восстанавливаются дома, столица хорошеет день ото дня. По краям улиц сажают деревья. Как-то я возвращался из поездки. На нашей улице днем и ночью кипела работа: новая асфальтированная дорога, тротуар с металлической оградой по бокам… Сажали новые деревья вместо израненных войной. Сердце что-то подсказывало, и я ускорил шаг.

Издалека увидел: дерева-погорельца не было. Его убрали, как неизлечимо больного… Мне стало жаль его, но делать нечего…  «Если бы тот, кто спилил это дерево, видел его моими глазами, он бы его не тронул… Это дерево было для меня символом стремления к жизни, жизненной силы… А для него – одним из многих, изуродованных войной и портящих облик восстанавливаемой улицы…» – подумалось тогда. Эта мысль снова и снова посещает меня, когда я иду мимо того места, где росло дерево – сгоревшее настолько, что казалось, остался ли ствол, пережившее войну, нарядившееся в зеленую одежду и устремившееся к солнцу…

 

---