-
Жанр: поэзия
-
Язык: русский
-
Страниц: 20
Лера Мурашова
Облачный календарь
Пролог: Облака
И царица у окна
села ждать его одна.
Как царица у окошка каждый день
наблюдаю я дорогу в облаках,
на неё смотреть нисколько мне не лень,
теребя остатки гордости в руках.
Лера Мурашова
Облачный календарь
Пролог: Облака
И царица у окна
села ждать его одна.
Как царица у окошка каждый день
наблюдаю я дорогу в облаках,
на неё смотреть нисколько мне не лень,
теребя остатки гордости в руках.
А на улице июльская жара,
сад весенний или белые снега,
улетают листья стаей со двора,
ливень хлещет с четверга до четверга.
– Жизнь проходит, жалко, милая? – Ничуть,
облака меняют складки всякий миг,
на земле я не найду таких причуд,
здесь всё слишком просто, слишком напрямик…
Январь
Год начинается стылой январской тоской,
словно рабыни, разряжены синие ёлки.
Господи Боже, Ты душеньку мне успокой,
больно, что век красоты в нашем мире недолгий.
Мельница с неба всё сыплет снегов белизну,
словно платком прикрывая грехи и помойки.
Боже, спасибо, что Ты подарил тишину,
жалко, что радости звон в нашем мире нестойкий.
Ночью морозной сквозь тучи сияет луна,
свет её льётся рекой серебристо-молочной.
Боже, за что лишена я покоя и сна?
Горькое счастье моё в этом мире непрочно.
Красными каплями в злом, леденящем снегу
плачет рябина в метелях зимы бесконечной.
Господи Боже, я жить больше так не могу,
зная, что время любви в нашем мире не вечно.
Полёты во сне и наяву
Словно муха в паутине,
или бабочка в квартире,
или маленькая мошка
в древней капле янтаря,
я застряла в этом доме,
в этом веке, в этом мире,
поневоле, по привычке
бросив рядом якоря.
Здесь уютно, почему же
не хватает мне чего-то?
И зачем мне эти крылья,
что тихонечко растут?
Настигает ощущенье,
неизбежности отлёта,
ведь крылатые Психеи
не нужны для жизни тут.
Бродят смутные виденья
то ль свободного паденья,
то ли взлёта и паренья,
может, это просто сон?
Иль душа так ждёт мгновенья,
своего освобожденья,
чтоб из куколки на волю
вылететь, как махаон?
Птица Феникс
Я – птица Феникс, два крыла,
растрёпанная голова.
Я – птица Феникс, я была
во всём, конечно, не права.
Иначе, как же объяснить,
что жизнь расплющила меня,
порвав связующую нить,
швырнула прямо в полымя.
В который раз случилось так,
несет меня в тартарары,
опять попала я впросак,
нарушив правила игры.
Развейте пепел наконец,
я возрождаться не хочу,
судьба – злодейка, мир – подлец,
назад – как в руки палачу…
Так тяжело вновь встать с колен,
к лопаткам крылья прирастить,
не испугаться старых стен,
и всё забыть, и всех простить,
увидеть утро, вечер, ночь,
понять, что время не пришло,
что мне опять придется смочь
расправить смятое крыло,
что так же мальчики сирень
ломают девочкам весной,
а значит, будет новый день
и смех и слёзы под луной.
Осталось только зубы сжать,
перетерпеть и превозмочь,
и снова жить, любить, летать
и день, и ночь, и день, и ночь.
Медь и серебро
Я крашу голову седую,
и медью волосы горят.
В стекле увижу – молодую,
никто не скажет: «Пятьдесят!»
Пройдут рассветы цепью зыбкой,
закаты – несколько всего,
в борьбе с фальшивою улыбкой
вновь проступает – естество.
Как мне стереть годов усталость?
Забыло сердце, что старо.
К дешёвой меди примешалось
высокой пробы серебро.
Февраль
Февральский авитаминоз
терзает тело, мозг и душу.
Кто на земле я — вот вопрос,
ответить на который трушу.
Морозный воздух все лютей,
всё жёстче ветер неминучий:
зима устало, без затей
бросает в лица снег колючий.
Ей надоело быть одной
с пустым и беспросветным небом.
Разложен мир на твой и мой,
на «я» и «ты», на быль и небыль.
Зима мечтает стать весной,
слезинкой на асфальт пролиться,
чтоб вместо корки ледяной
земля могла травой укрыться.
Зима мечтает быть слабей,
любимей, мягче и счастливей,
в унылой вьюге февралей
ей снится безрассудный ливень.
Ей снится солнце и капель,
и пусть тревоги бродят тенью,
пускай бесчинствует метель –
земля готова к пробужденью.
А может быть…
А может быть, зима – с весной разлука?
Бессонной ночи сладостная мука?
Где вместо снов – метель воспоминаний
и горечь неисполненных желаний.
Разлука наша сделалась привычкой,
колечком бересты и тонкой спичкой,
и ветром, что на эту спичку злится.
Погаснет или ярче возгорится?
Где б ни был ты, смотри: вверху луна
то месяцем, то полною видна,
ей всё равно – зима или весна,
всегда прекрасна и всегда одна.
Пример беру с изменчивости лунной –
душа, меняясь, остаётся юной.
***
Скажешь – сгину снегурочкой,
надо – стану Лаурой,
бестолковою дурочкой,
бессловесной натурой.
Иль рабыней смиренной
я на кухне, босая,
буду думать о бренном,
соль в кастрюли бросая.
Хочешь – на расстоянии
продержи меня вечно,
только слова сияние
дли и дли бесконечно.
Кавказ
Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!
Не надо людям с людьми на земле бороться.
Марина Цветаева
Как узнаём мы землю ту,
в которую навеки ляжем,
где станет нам невмоготу
терпеть земную суету,
где кончим мы свой век бродяжий?
Есть странный миг, есть тайный зов,
когда дыханье учащаем,
и как внезапную любовь,
как искру, что пронзает кровь,
её всем сердцем ощущаем.
Давно когда-то в первый раз
я увидала горы эти
и в тот же миг, и в тот же час
я поняла: люблю Кавказ,
как мало что люблю на свете.
Да не обидятся друзья,
его своим гнездом считая,
не воевать хотела я,
а жить всем вместе, как семья,
как из птенцов орлиных стая.
Не нам земля принадлежит,
мы – ей, в житейской круговерти
нам предначертано здесь жить,
её любить и ей служить,
и так – с рождения до смерти.
Судьбы нас повязала нить,
и в этом – высшая награда.
Не надо горы нам делить,
как детям мать делить не надо.
Март
М. П.
Как женщина, которая не знает,
что хочется ей в данный сей момент,
природа в марте весело играет
безумный, странный аккомпанемент.
То снег и вьюга, то дожди и слякоть,
то солнце выглянет, то спрячется опять,
то нам смеяться хочется, то плакать,
то вдруг запеть или затанцевать…
И только март нам дарит те картины,
которых не увидишь и во снах:
идут под снегом гордые мужчины
с огромными букетами в руках.
О, как трагично выглядят тюльпаны,
завернутые в груды целлофана,
засыпанные снегом, на ветру.
Они – формальный признак уваженья,
подаренный со вздохом облегченья –
завянут завтра, бедные, к утру…
Как мусульманин первую звезду
Как мусульманин первую звезду
ждёт в Рамадан, как ждёт весну подснежник,
среди снегов в мечтах забывшись нежных,
так я тебя всегда ждала и жду.
Любовь поэты дарят, как волхвы.
Читать стихи – весёлое занятье,
но ничего, конечно, не понять мне
в глубинах гениальной головы.
Не встретившись расстаться – наш удел,
не разгадать, зачем ты в небо рвёшься,
над чем я плачу, ты над тем смеёшься.
Разжала руки – шарик улетел.
Лети, мой шарик, – синее на синем,
как горек от любви сгоревшей дым.
Стареет мир, он станет весь седым,
когда совсем друг друга мы покинем.
Зима ушла
Зима ушла, оставила сугробы,
и дворники, хозяева двора,
опять, надев оранжевые робы,
безжалостно разбудят нас с утра.
Они терзают старый снег и наледь,
разбрасывая мёрзлые куски,
ещё немного, и совсем развалят
остатки зимней стужи и тоски.
С наивной верой в собственные силы
они сугроб последний гонят прочь,
чтобы весна скорее наступила,
сражаться с ним готовы день и ночь.
Вернётся ли весна из дали дальней?
Лишь солнцу подарить её дано.
Стучат лопаты, небо все печальней
заглядывает в грязное окно.
Океан
Там, куда улетает
Крик предрассветной кукушки,
Что там? – Далёкий остров.
Басё
Если я отдала душу,
для чего же беречь тело?
Оставляя другим сушу,
в океан я вхожу смело.
Долго я до него зрела,
оставляю другим берег.
Буду делать, что не смела,
позволяю себе верить:
дальше африк и америк –
где-то есть золотой остров.
Без историй, без истерик
растворюсь среди норд-остов.
Жизнь прибавила мне роста,
ухожу, все мосты – рушу.
По-другому нельзя просто,
если я отдала душу.
Апрель
Холодный, мокрый, рыхлый март
рассыпался колодой карт,
пропал, исчез, забился в щель,
приходит солнечный апрель!
Хотя пока деревья голы,
и призрачно прозрачен лес,
но знаем мы – он жизни полон,
он только знака ждёт с небес.
Еще чуть-чуть, еще денёчек,
его весна благословит,
и зелень из набухших почек
мгновенно все преобразит.
Апрель – надежда, предвкушенье
чудесных жарких летних дней,
зимы растаявшей прощенье,
и наше примиренье с ней.
Я пью мечты восторг пьянящий,
хмельною стала голова,
ведь ожиданье счастья слаще,
чем миг наставший торжества!
Ожидание
Я прихожу в твой опустевший дом,
и трогаю забытые страницы,
и слушаю, как плачут за окном
голодные, озябшие синицы.
Вот у балкона письменный твой стол,
здесь в беспорядке брошены бумаги.
Куда, друзья, хозяин ваш ушёл?
Давно закрыты все универмаги…
Так холодно… Надел ли он пальто?
Душа болит и сердце не на месте,
хоть звать меня никак, и я никто,
и козыри мои давно не крести.
Ты знать меня не знаешь, на беду,
или на счастье – непонятно это…
Вернись, и я снегурочкой уйду,
когда взойдёшь ты жарким солнцем лета.
Весенний вечер
Прозрачный вечерний лесок,
сквозь ветви все видно далёко,
и солнышко наискосок
заходит за тучу до срока.
Неяркий весенний закат,
все в полутонах, в полуцвете,
как будто бы чья-то рука
рисует над крышами ветер.
Забытые в сумраке дни,
размытые в сумерках лица,
во сне меня видят они?
А может быть, мне это снится?
Родной ненадёжный причал,
прямых не дающий ответов,
спрошу я – а он замолчал,
молчу – надаёт мне советов.
Все зыбко, туманно, легко,
вздохнешь – унесётся куда-то…
Зачем уезжать далеко,
когда тут такие закаты?
Я будто рыбёшка в свой пруд
нырнула в привычки блаженство,
здесь яркие краски сотрут,
здесь нету ни в чем совершенства,
здесь все – полусвет, полутень,
весь мир наш чуть-чуть нереальный,
разлита усталая лень
как солнца подарок прощальный.
***
Как ласточка, мой сон летуч,
едва смежаю веки – снова
весенним солнцем из-за туч
сознанье воспылать готово.
О ком я грежу ввечеру
с таким завидным постоянством?
Какой художник поутру
мне щёки выкрасил румянцем?
Тебя, тобою, о тебе –
моё любимое склоненье,
о жизни, счастье и судьбе
слагается стихотворенье.
Май
Снова снится мне дорога,
убегающая вдаль,
над Черёмуховым логом –
белым облаком печаль.
Май пришел занозой в сердце,
всех куда-то тянет он,
у бродяг-единоверцев
начинается сезон.
Нагадай-ка мне, цыганка,
дальний путь, казённый дом,
счастье завтра спозаранку
и кибитку за углом!
Дождь
В землю врезаются штопором
капли размера разного.
Прямо по лужам шлёпаю,
дождик как в детстве праздную.
Скинуть бы туфли тесные
да побежать без обуви,
жаль, что дороги местные
к пяткам не приспособлены.
С неба потоки бешено
льются, как в день творения,
тряпочкою подвешенной
мокрая по колени я.
Всё, что болело, плакало,
билось, рвалось и мучило –
ливнем разбито наголову,
сгинуло, улетучилось.
Смыла вода, что прожито
горького, не прощённого,
мы теперь новорожденные,
тёплым дождем крещёные.
Радугой семизвонной
будущий день подкрался,
лишь на губах солёных
прошлого вкус остался.
Про Магомета и гору
Жизнь бывает несносна порой
и печальна, как сдувшийся шар, –
Магомет разминулся с горой,
вот такой приключился кошмар.
Заблудился в ночной темноте,
не найти ему путь нипочём,
в вечном холоде и мерзлоте
он скитаться с тех пор обречён.
Тосковала, скучала гора,
не могла она больше терпеть
и решила: «Наверно, пора,
этак можно совсем не успеть».
Трудно сдвинуться с места, когда
всей подошвою в землю вросла,
но птенцом упадёшь из гнезда,
если в сердце попала стрела,
но взовьёшься орлом в небеса,
если знаешь, что где-то один
через реки, болота, леса
пробирается твой паладин.
В жизни всё оставляет свой след,
и грядёт за падением – взлёт.
Даже если пропал Магомет,
то гора Магомета найдёт!
Час пик
С утра бежим и падаем,
торопимся, спешим,
куда-то очень надо нам –
и малым и большим.
В грозе весенней слышатся
небесные басы.
Бежится нам и дышится,
пока идут часы.
Пока они не пробили,
по кругу без конца
шумит perpetuum mobile
Садового кольца,
считают жизнь минуточки,
и не окончен бал,
и крысолов на дудочке
мотивчик не сыграл.
Нам некогда понежиться,
мы – божии послы!
Вот так наш мир и держится –
на кончике юлы.
Июнь
В городе летом так тихо,
чисто, тепло – благодать!
Вот воробей с воробьихой
пляшут у лужицы лихо –
будем птенцов поджидать.
В жаркой июньской истоме
солнце поднялось в зенит.
Рядом, над крышею дома,
сердца врачуя изломы,
колокол мягко звонит.
Абрисом с детства знакомым
купол парит над землёй,
крестиком в небо влекомый,
словно душа невесомый,
лёгкий, живой, золотой.
Небо – колодец бездонный,
взгляд отвести не могу.
Время грустить для пионов,
время гулять для влюблённых
вечером на берегу.
Я опускаюсь устало
вниз, на ступеньку крыльца.
Помню, и я здесь гуляла.
Лето, начало начала,
лето, начало конца.
Огромный мир хочу измерить
Огромный мир хочу измерить
обыкновенными шагами,
всё воспринять, во всё поверить
и записать, как на пергамент,
туда, где, бережно хранимы,
воспоминания живут,
любимы и невозвратимы,
где детских светлых снов уют,
всё это памятью зовут.
Зачем мне не даны судьбой
страна любая, век любой,
бродяжий посох пилигрима,
сума заплечная, платок,
воды колодезной глоток
и вёрсты – мимо, мимо, мимо…
Идти с пустою головой,
устами прославляя Бога
и наполняясь понемногу
густой небесной синевой,
дождями, слякотной дорогой,
туманом, скошенной травой.
Запомнить тёплые лучи,
морозный холод, пыль и звёзды,
не думать – рано или поздно,
идти и в полдень, и в ночи,
вбирая оклик журавлиный,
сырой осенний ветерок,
вкус подмороженной рябины,
чтобы потом пройти ты смог
без тела, призраком незримым,
по краю в жизни так любимых,
тобой исхоженных дорог.
Тополя
Оляше
Посмотри-ка, летят тополя,
ветер кружится белой метелью,
и разнежилась сладко земля
под уютной пуховой постелью.
Земляника в лесу зацвела,
никогда столько не было цвета!
Королевой в изгнанье ветла,
наклоняясь у речного стекла,
загрустила средь яркого лета.
Как мне жаль, что ты так далеко,
что гулять не пойдешь с нами в Битцу,
ты весною вспорхнула легко
молодой перелетною птицей.
И на запад, в чужие края
на закате унёс тебя поезд.
Никогда и не думала я,
что так жизнь опустеет моя,
одиночество сердце накроет.
Я молю за тебя всех богов,
все стихии, которые знаю,
чтобы ты не встречала врагов,
чтоб жилось тебе легче, родная.
Чтобы чаще могла прилетать
в те места, где прошло наше детство.
Никуда от него нам не деться –
не забыть, не вернуть, не догнать.
Вновь на западе солнце зашло,
словно в гости к тебе закатилось.
А у нас тополя распустились,
белым пухом пути замело…
Мурадин Ольмезов. К Сифо
Моя Сифо, хочу поцеловать
твои уста, что диким мёдом пахнут.
Поверь, со мной рабою сладко стать,
рабой любви, пред коей мир распахнут.
Ты свет струишь, как полная луна,
стою, заворожён, в сиянье странном,
зову тебя – и музыка слышна,
и запах, источаемый тюльпаном.
Твои глаза – они как ночь сама,
кто в них попал, тот обречён скитаться.
Но ты давно свела меня с ума,
я в них хочу навеки потеряться.
В них слышу я звезды далёкой зов,
и музыке небесных сфер внимаю.
Лишь об одном прошу, моя любовь:
не покидай меня, я умоляю.
Всех кабардинок дивная краса
моей Сифо подарена отныне,
достойной всё отдали небеса,
ведь ты одна – подобная богине.
Сегодня да поможет мне луна!
Она, как друг, укажет мне дорогу,
я горячу лихого скакуна,
лечу стрелою к твоему порогу.
Пусть выше гор взовьется песня вновь,
её я чувством светлым окрыляю.
Лишь об одном прошу, моя любовь:
не покидай меня, я умоляю!
Июль
Шторки золотистые
утром раздвигаю,
солнышко лучистое
в комнату впускаю.
За окном рябина –
лист резной, невинный,
щебет воробьиный,
запах тополиный,
двор большой пустынный
и фонарь старинный.
Грустно без причины,
лета середина,
и спела рябина
лишь наполовину.
Я люблю тебя, море!
Как-то вдруг и внезапно, может быть, даже ночью
я проснусь, затоскую и пойму, что пора,
что должна вновь увидеть это чудо воочью,
и начну собираться к морю прямо с утра.
Время года не важно – летний зной, зимний холод,
ведь шумит постоянно, бьётся в берег прибой,
мир на небо и море горизонтом расколот,
и заходятся чайки бесполезной мольбой.
Мне немного и надо, посидеть бы на пляже…
Запах моря вдыхаю – сразу сердце поёт,
словно вновь обретает дорогую пропажу,
и душа легкой птицей рвётся к чайкам – в полёт!
Ну, казалось бы, просто бесконечная ванна,
подсолённой водою вся до края полна.
Разве это не чудо? Разве это не странно?
Чем так тянет, так манит, так тревожит она?
Дремлет древняя память. Все мы – твари морские,
отрастившие ноги, потерявшие хвост,
выбираясь на сушу, мы дышать научились,
только кровь не обманешь – вот ответ на вопрос.
Я люблю тебя, море! И не надо гаданий,
скинуть платье скорее и нырнуть в глубину,
ощутить себя рыбкой, каплей слёз в океане,
серебристою пеной, оседлавшей волну.
Наливаются гроздья рябины
Наливаются гроздья рябины,
каждый день изменяя свой цвет.
Жду оранжевый, самый любимый,
он – неистовый, неистребимый,
мой защитник от горя и бед.
Многоцветья весеннего хаос
отыграл и распался, увял.
Два оттенка в наследство осталось –
синь и зелень, из множества – малость,
кончен праздник, ушёл карнавал.
Предсказуемо стало и плоско,
однозначно, прозрачно, легко –
райский край, обитаемый остров,
где течёт в киселе молоко.
Время тянется вязкою каплей
над уснувшей от зноя рекой,
даже дождик давно уж не капает
в этот мёртвый, застывший покой.
Буду жить в отупенье и лени,
буду силы хранить про запас,
память многих былых поколений
мне подскажет, что близится Спас.
Скоро осень. И вот уже первый
яркий, жёлтый, резной, золотой
лист кленовый трепещущий, нервный
распустился вверху надо мной.
У природы в запасе сто красок,
все попробует, брызнет, прольёт:
чёрный, бурый, багряный и красный
закружат-заведут хоровод.
Снова жизнь забурлит, просыпаясь,
снова дождь нас намочит косой,
и заплачем все вместе, прощаясь
с летней, жаркой, зелёной красой…
Пепел розы
• Декадентский сонет •
Ты помнишь этот миг – рука в руке,
и на столе из роз букет увядший,
и мотылёк, забившийся в тоске,
как перед Божьим ликом ангел падший?
Печально таял тонкий аромат,
а цветом лепестки бутонов были,
как над дорогой ветреный закат
сквозь дымку легкой сероватой пыли.
И всё смешалось: утро, вечер, ночь,
и нам ничем нельзя уже помочь,
уже зарницей подступают грозы…
От этих дней, блаженных и лихих,
остался только этот странный стих,
и только цвет остался – пепел розы.
Август
Все в природе вперемешку,
наступает перелом,
убегает лето в спешке,
осень с грустною усмешкой
поджидает за углом.
Утром – холод, в полдень – жарко,
дождь идёт по вечерам,
золотых шаров подарки
преподносит Август нам.
Скоро жёлтые метели
закружат как карусели,
безголосым менестрелем
ветер песню заведёт.
Репетирует природа
ранней осени погоду,
и последним теплоходом
лето в осень уплывёт.
С укоризной шепчут ели:
«Что ж так медленно живёшь?
Снова что-то не успели,
не смогли, а ведь хотели…»
Дождик каплет еле-еле,
объяснений не найдёшь…
Этот дождь, почти осенний,
дарит сосредоточенье,
вспоминаю настроенья,
что в весенних снились снах…
Август – время сожалений
о несбывшихся мечтах.
Марина
Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!
Марина Цветаева
Марина, Пифия, Сивилла!
Зачем уста свои отверзла!
Сказала и – приговорила,
открыла пред собою – бездну.
Нам не найти твою могилу
на берегах Оки зелёных,
в том месте, что ты так любила,
где камень положить просила
на тёплых земляничных склонах.
Помпезны кладбища столицы
в тяжёлом каменном наряде –
в граните вырезаны лица,
пустые, грустные глазницы
следят за мной с тоской во взгляде.
И ты бы здесь затосковала.
Твоей натуре, страстно-юной,
всегда чего-то не хватало,
любви и бури было мало,
и тесен был весь мир подлунный.
Всего лишь миг – и нет запрета,
летай, Марина, где захочешь,
ты посетила нас кометой,
оставила стихи-заветы
и в них по-прежнему – пророчишь.
Вернулась ты к первоистокам,
из мира – в мир, из века – в вечность,
туда, где место всем пророкам,
в свою стихию – бесконечность.
Жара
Начинается с утра – жара,
вот ведь не было беды. Воды!
Изменилось все вокруг, друг,
солнце стало нам врагом вдруг.
В компенсацию за весь год
тряпку синюю небес жжёт,
тянет влагу изо всех жил,
говорит, что мир своё отжил.
Из зелёного стал серым лист
и скатился на карниз – вниз,
и царапается наждаком
пересохший языка ком.
В пыльном воздухе висит сушь,
как же не было давно луж…
И хохочет солнце: «Не жди,
не пойдут здесь больше дожди!»
Оборотень
В два ряда клыки,
по бокам клоки,
бездна вместо глаз,
никакой окрас,
промелькнет как тень –
оборотень.
Ночью без луны
звёзды не видны,
только злая мгла
за стеной стекла.
Я стою и жду
сладкую беду,
нынче волчий день,
оборотень!
Вот подходит срок,
и скользит клубок.
Этот странный зверь
не заходит в дверь,
отворю окно:
жду тебя давно.
Прыг через плетень
оборотень.
Встанет на дыбы –
не боюсь судьбы,
скинет шкуру прочь,
будет нашей ночь.
Ты мне до зари
время подари,
жизнь налей мне – всклень,
оборотень.
Твою волчью плоть
нам не побороть,
снова ты уйдёшь,
видно, невтерпёж,
видно, манит лес
под сырой навес.
Шкуру-то надень,
оборотень…
Сентябрь
Под бледным небом сентября
бомжи кучкуются и птицы,
ночного холода боится
к теплу привыкшая земля.
В душе – покой, который снится
все остальные дни в году.
Шарлоткой пахнет и корицей –
вернулись бабушки в столицы,
оставив дачные теплицы,
и в школу с внуками идут.
Уж началось листокруженье,
оно готовит наступленье
ветров холодных и дождей,
но знают все, нам в утешенье
Сентябрь подарит десять дней,
как сладкий сон перед рассветом,
короткий праздник – бабье лето!
Оно согреет нас, пока
надолго не остудит осень,
пока озябшая рука
перчатки зимней не попросит.
Увы, сентябрьское тепло –
иллюзия и небылица.
Не может лето повториться,
как счастье, что давно прошло,
лишь память длится, длится, длится…
Кукушка
Дверца закрыта,
сердце молчит.
Из монолита
выстроен щит.
Капельку ртути
взять ли рукой?
Тихим до жути
будет покой.
Нет половинки
мне на веку,
годы, как льдинки,
тают, текут.
Не из атлантов…
Благослови,
Боже! Талантов
дай мне – в любви!
Всех создавали
нас из ребра:
море печали,
горя гора,
счастья – комочек
на пятачок,
ласковых строчек –
наперечёт.
Так на опушке
невдалеке
дура-кукушка
билась в тоске.
Антихудожественный закат
Я из комнаты вышла – в закат.
Никогда не видала такого!
Осень – смелый художник – все краски подряд
собрала, чтоб создать жуткий видеоряд
от бордового до голубого.
Растеряли свой свет фонари
в ранних сумерках, будто в тумане,
не бывает такой нереальной зари
даже в самом бульварном романе!
Самолётика тоненький след
розовей, чем мечты у блондинки,
на картинах у Рериха есть этот цвет
и прозрачность растаявшей льдинки.
Вдруг откуда-то из-под земли
возникает, качаясь как лодка,
из далёких миров Сальвадора Дали
монструозной луны сковородка.
Я от страха бегу со всех ног,
что с природой у нас происходит?!
Посылает знаменья разгневанный Бог
и Бубновый валет колобродит!
Под зонтом
По дорожке осеннего сада
под зонтом я куда-то иду.
Слева вьется решётка ограды,
а за ней мчат машины в чаду.
Грохот, визг тормозов, брызги грязи,
люди, люди, толпы маета,
как посмотришь, так вспомнится сразу:
«Суета, суета, суета…»
Справа парк простирается дивный,
липы, клены, березы, сосна.
Вид спокойный и очень красивый:
тишина, тишина, тишина…
Я как будто бы скрылась от мира
за высокой чугунной оградой,
потеряли меня командиры
бесконечных трескучих парадов.
Романтическою героиней
я по мокрому саду бреду,
как в какой-то забытой картине,
в полусне или в полубреду…
Тихо падают листья с берёзы,
мерно капает дождик-философ,
прерывая мои полу-грёзы,
задает он мне много вопросов.
То «Камо – вопрошает – грядеше?»
То вдруг «Кто виноват?» говорит,
а потом, словно крепкий орешек,
он «Что делать?» мне ставит на вид.
Наконец, как Владимир Высоцкий,
восклицает он: «Быть иль не быть?»
Вот вопросик – простой и короткий,
а ответы мне где раздобыть?
Ах, зачем мне так много вопросов?
Я на них отвечать не хочу,
лучше я вместо этого просто
помолчу, помолчу, помолчу…
Октябрь
Натянула перчатку на руку –
холодней с каждым днем бытиё.
Октябрю, как последнему другу,
наважденье поверю своё.
Месяц мой, ты поймёшь, ведь когда-то
на границе с седым ноябрём
под дождей проливное стаккато
появилась я в царстве твоём.
Мы одной с тобой крови – суровой,
мы не верим осенним слезам.
Мы же знаем, отплакавши, новый
день назавтра увидят глаза.
Не пугает нас то, что деревья,
облетая, теряют наряд.
Так в природе ведётся издревле,
но зато – как же клёны горят!
Я в осеннем лесу растворяюсь,
на душе и покой, и восторг,
я ногой осторожно ступаю
по мозаике жёлтых листов.
Невстреча
Я брожу среди белого дня,
на рассвете, закате и в полночь.
Только зонтик в руках у меня
и собака бездомная в помощь.
Мокрый город огромен и пуст,
утонула заря у вокзала,
светляками рассыпанных бус
фонари выцветают устало.
Поводырь мой хвостатый – вперёд!
Здесь все улицы грустно-горбаты,
где та тропка, что нас приведёт
к месту встречи, любви и утраты?
Шарик круглый, дороги, как в Рим,
все сойдутся к тебе непременно,
безнадёжной любви пилигрим
кружит вечно в просторах Вселенной.
Помоги мне, приснись, подожди,
наваждение – весть всеблагая.
Элис Купер летит впереди,
хриплым голосом дождь раздвигая.
Заклинание
Собираю твой облик
из стихов и мечтаний,
он случаен, как оклик,
как обрывки желаний.
Ты в саду облетевшем
бродишь ветра движеньем,
ты в стекле запотевшем
промелькнул отраженьем.
Где-то песню услышу,
что-то ночью приснится,
сядет ворон на крышу –
одинокая птица.
Где же ты – настоящий?
Покажись на мгновенье,
голос, радость дарящий,
колдовское виденье.
Словно тайное знанье,
я стихи повторяю,
в них моё заклинанье,
я – тебя – заклинаю.
Счастье
Осенним утром выйду за порог,
туда, где дождь свои слагает вирши,
туда, где наступает крайний срок
для листьев, что в тираж еще не вышли.
Увижу – отцветают фонари,
теряя свет, как лист – остатки веры.
Рассвету дождь мешает, нет зари,
лишь облака безумно-нежно серы.
Я счастлива, ведь где-то ты живёшь,
я счастлива, ведь где-то, просыпаясь,
ты, может быть, меня сейчас зовёшь,
как я от одиночества измаясь.
Тебя увижу в снежной белизне,
уж истекает время ожиданья –
кленовый лист слетает в руки мне
как предстоящей встречи обещанье.
Ноябрь
Вот и всё, облетели деревья,
вот и всё, наступает зима.
Прекращаю метанья, кочевья –
сама.
Отдыхает земля от цветенья,
от восторгов, от бурь и от гроз.
Наварили на зиму варенья
из роз,
листьев золото в кучи собрали
и сожгли, горьковатый дымок
замыкает на сердце печали
замок.
Мы с тобой без вины виноваты,
пострадавшими бродим и ждём,
утешаясь осенней сонаты
дождём.
В ноябре так отчётливо виден
оголённый пустой окоём.
Мы не любим и не ненавидим –
вдвоём.
Ненужные подарки
Что тебе подарить я могу?
Только осени жёлтую грусть,
только птичьи следы на снегу,
только льдинки испуганный хруст.
Опускается вечера тень,
зажигает луна свой фонарь,
забывая раздёрганный день,
обрывает листок календарь.
Равнодушна небесная высь,
что могла, я тебе отдала.
Там, где осень с зимою сошлись,
не хватает природе тепла.
Шурша осеннею листвой
Шурша осеннею листвой,
в холодных утопая лужах,
иду, беседую с тобой,
плету, плету обрывки кружев.
Без встреч не может быть разлук,
как без блаженства наказанья,
Луна так далеко, мой друг,
а на Земле – одни мечтанья.
Здесь, у Садового кольца,
рассвет встаёт из-за вокзала,
стихи кружатся без конца,
без перерыва, без начала.
Эрнест Кристофер Доусон. Осеннее
Краснеют клёны в октябре,
Бледнеет солнечный янтарь,
Играет с ветром лист, как встарь,
Как будто осень во дворе
Листает летний календарь.
Уж близок сладостный туман
Осенних сумерек и тьмы,
Усталость сердца сможем мы,
Принять за временный обман
И за предчувствие зимы.
Не нужен нам реальный плод,
Мы чужды радостям земным,
Важней всего мечтаний дым,
Ещё чуть-чуть – и ночь придёт,
Давай, немного помолчим…
Жемчужная сгорит заря,
Зима и ночь настигнут нас,
Мы пьём блаженства краткий час
И ждём, что в скуке ноября
Любовь закончит свой рассказ.
Декабрь
В Рождество все немного волхвы.
Иосиф Бродский
Год прошёл, вновь зима на дворе,
город, снегом заваленный грязным.
Чёрно-белый пейзаж в декабре
мы раскрасим зелёным и красным.
Глупых ёлок торжественный ряд
будит память поры малолетства,
в тёмной хвое гирлянды горят,
мандаринами пахнет из детства.
Чёрный ворон на белом снегу –
символ месяца предновогодний.
Все бегут, я со всеми бегу,
мы – причина для грусти Господней.
Под лучом Вифлеемской звезды,
заменив Рождество Новым годом,
тащим сумки вина и еды
мы, кого называют народом, –
в декабре все немного волхвы…
Заменив на Мамону Мессию,
про любовь мы забыли, увы,
не спасли, потеряли Россию,
без молитвы живём, без святых,
не придёт благодать ниоткуда,
и во тьме, средь тельцов золотых,
нас гнетёт ожидание чуда.
Капкан
В маете бессонной ночи,
в суете аэропорта,
жду небесных многоточий
заблудившегося борта.
Память мечется в капкане
встреч, ночей, любви, разлуки;
мы в дурманящем тумане
разомкнуть не можем руки.
Нам, любимый, в жизни зыбкой
не найти другой опоры.
Смотрят с каменной улыбкой
вопрошающие горы.
Под ногами снег
Под ногами – снег
и солёный лёд.
Помнишь наш побег
из родных тенёт?
В рай другой страны,
в царство белок, где
вечно зелены
облака в воде.
Лёгкий, будто сон,
жгущий, как огонь,
ты, дарящий боль,
мне нужней, чем соль.
И опять – печаль,
дней тоскливых бег,
между нами – даль,
под ногами – снег…
Живая
Ты подарил мне эту боль:
живу, все радости утратив.
Её люблю, как связь с тобой,
сильней, чем сорок тысяч братьев.
Я избавляться не хочу
от боли, сердцем остывая,
лечиться не пойду к врачу:
болит, и значит, я – живая.
Эпилог: Три слова для Дульсинеи
Скажи мне три волшебных слова,
чтоб к жизни не прошла охота.
Я жажду их услышать снова
от собственного Дон Кихота.
В калейдоскопе дней недели,
варясь в котле противоречий,
как мы друг друга разглядели
средь миллионов человечьих?
Как мы друг друга разгадали,
расшифровали, разучили?
Нам судьбы разные раздали,
разъединили, разлучили.
Мы – льдинки в буре половодья,
обломки кораблекрушенья.
Несётся жизнь, порвав поводья,
какие, к чёрту, отношенья?!
Людьми играют кукловоды,
и в утопическом азарте
крушат империи народы,
стирая линии на карте.
Нам мира не спасти былого,
а этот стал совсем не наш, но…
Скажи мне тихие три слова,
и ничего не будет страшно.
