Проекты

1
2 3
ИГОРЬ ТЕРЕХОВ
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ХОЛМОВ
Нальчик
ГП КБР «Республиканский полиграфкомбинат
им. Революции 1905 г.»
Издательский центр «Эль-Фа»
2008
Игорь Терехов закончил Всесоюзный
государственный институт кинематографии (ВГИК) по специальности «Кинодраматургия».
Родился в Казахстане, детство
провел в Сибири. В Кабардино-Балкарии проживает с 1964 года. Служил в военной контрразведке, был
рабочим, инженером, программистом.
С конца 80-х годов профессиональный журналист – корреспондент
«Кабардино-Балкарской правды»,
зам. главного редактора еженедельника «Северный Кавказ», собственный корреспондент «Независимой газеты» (Москва).
С 1993 года работает собкором
российского информационного
агентства «Интерфакс». В качестве корреспондента освещал практически все вооруженные конфликты и чрезвычайные происшествия
90-х годов на Северном Кавказе.
Автор пяти книг прозы, нескольких
киносценариев художественных и
документальных фильмов. Финалист литературной премии «Русский Декамерон».
4 5
© И. Н. Терехов, 2008
© Р. А. Тураев. Оформление,
2008
© Ю. Г. Верниковская. Фото
© Издательский центр «Эль-Фа»,
ISBN 978-5-88-195-884-8  2008
В оформлении книги использованы работы Питера Брейгеля
Старшего
Книга выходит в авторской редакции
В новую книгу известного журналиста и писателя вошли литературные этюды, опыты в прозе (эссе), циклы новелл, заметки
и дневниковые арабески, объединенные одной темой – проблемой
сохранения духовных и нравственных ценностей в период разлома советской цивилизации. Большинство произведений публиковались в центральных и региональных периодических изданиях.
БЕСЕДЫ И ЭТЮДЫ
(Рисов.)
6
7
АЭР
ОПЛАН С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦ
О
М
Человек-аэроплан Михаил Горлов выпустил в Нальчике одно
именную книгу. И проводил ее в полет, как в свое время Юра
провожал будущих героев космоса. Маркированная выходными
данными издательства «Эль-Фа» (которое теперь может претен
—
довать на почетное звание «Эльф-А»), книга «Человек-аэроплан»
начинает полет над континентами читателей. Говорят, уже от
—
мечены стихийно возникающие группы ее почитателей. Особен
—
но среди университетской молодежи. И это лестно. Не столько
даже для автора, сколько для нас – ветеранов полетного движения
и данной книги.
Полная драматизма и лишений история создания партитуры
чтения с момента ее зарождения в 1978 году до наших дней опи
—
сана автором на странице 17. Странице, которую с особым усер
—
дием клеймили советские библиотекари. И мимо которой не
пройдет ни один порядочный читатель. Особенно тот, кто посто
—
янно озабочен выведением библиотечных пятен. Это обстоятель
—
ство освобождает от необходимости пересказывать авторскую
эпопею периода бури и натиска, репрезентативный путь per aspera
ad stra (через тернии к звездам – лат.).
Однако никто – ни царь, ни боги и ни герой-автор не избавят
от тематического и жанрового представления книги, вербализа
—
ция которых является уставной обязанностью всякого честного
рецензента. Сказать, что перед нами первая книга художника, под
—
линное произведение искусства книги – значит, сказать все и ни
—
чего. Заявить, что созданные в жанре визуальной поэзии графи
—
ческие листы «Человека-аэроплана», с одной стороны, ограниче
—
ны дисциплиной печатной литеры, а с другой – открыты всему
арсеналу выразительных средств, от чистого леттризма и попарта до древнейших форм, – значит, предстать эдаким эстетствующим критиком с моноклем в левом глазу. Схохмить насчет появления своеобразного комикса, посвященного любимой русской
забаве – полетам во сне и наяву, – значит, быть незаслуженно об
—
виненным в русопятстве и вызвать нарекания со стороны других
полетманов. Процитировать из книжной аннотации, что автор
«представляет сознание как музыкальную реальность, обнажая
режиссурой книги реальное движение мысли, следящей за вос
—
приятием знакового сообщения», – совсем вскружить головы по
—
тенциальным читателям и смотрителям «Человека-аэроплана».
Полет человека-аэроплана проходит в плотных слоях атмос
—
феры мифа, поэзии, графики, семантики. Траектория движения на
страницах книги репродуцируется дискретными бело-черными
проекциями, принимающими вид каллиграмм, стихотворных по
—
8 9
сланий, графических манифестов, шрифтовых композиций, алфавитных пульсаций, акцидентных шуток метранпажа, граффити
либо текстовых сообщений. Что легализует множественность перфекционистских оценок произведенных в полете фигур. И позволяет говорить если не об их виртуальной равноценности, то уж
о неком институализированном плюрализме.
Если бы я был французским философом Жаком Дерридой, то
подверг бы текст «Человека-аэроплана» деконструкции и порадовал любителей воздушного пируэтами оппозиций языка и пластики, земли и воли, реальности № 1 и реальности № 3. И невзирая
на по-человечески понятную всемирно-историческую тоску автора, явил бы urbi et orbi (городу и миру – лат.) определяющую
роль в составлении полетного задания отечественных воздухоплавателей. Председателя Земного Шара Хлебникова, библиотекаря Федорова, владельца желтой кофты Маяковского, владельца
поместья Каменского, ничего невладельца Крученых, прораба
духа Вознесенского и прочих верных идее товарищей. Кроме
того, памятуя наставление Теодора Адорно о важности изучения
побочных явлений, рассмотрел бы, к примеру, структурирующую
роль стаи ворон, от крика которых просыпается лирический герой
и которые сопровождают его весь полетный период. Вороны вносят в поэму ощущение тревоги, опасности, близкой крови, и параллельно – вечности, организованности, целесообразности. Они
наглядно рифмуют возможность альтернативных полетов.
Если бы я был немецким печатником Яном Чихольдом, то
первым делом отметил бы отменную полиграфическую составляющую полета. Из «Десяти основных ошибок, часто встречающихся при изготовлении книг», пожалуй, только ошибка № 7 – прямые корешки блоков – могла бы быть зафиксирована летной инспекцией. Но она, как известно, не является веским основанием
для отстранения от полетов. Вторым делом я бы сосредоточился
на конструктивных особенностях «Человека-аэроплана», позволяющих воздухофилам в любой момент свободно перелетать из
точки А в точку О – форзацах, титуле, фронтисписе, шмуцтитулах
и прочем. Предметом отдельных реминисценций могла бы послужить обложка цвета ВВС. На ней изображено очаровательное
крылатое существо, имеющее несомненное френологическое сходство с бесноватым Адиком.
Что помимо набивших оскомину суждений о тождественности
наших режимов, могло бы обернуться изящной максимой о равно
порождаемом ими желании улететь к заморской матери. Но оставаясь великим сыном города Лейпцига, я не стал бы предаваться
публицистическим диатрибам. А третьим бы делом заново перелистал книгу «Человек-аэроплан» и получил ординарную человеческую радость от общения с профессионально исполненной работой.
Если бы я был русским гением Веней Ерофеевым, то просто
спросил бы у ангелов, видели ли они пролетающего человекааэроплана. И независимо от того, что бы ответили ангелы, соорудил себе добрую порцию кориандровой, альбде-дессерта или коктейля «Слеза комсомолки». И немедленно выпил. За полет наших
орнитоптеров!
Но поскольку я являюсь тем, кем являюсь, или выдаю себя
за того, кем являюсь, то должен признаться, что уже писал об
этой книге. Правда, тогда, до падения Берлинской стены, она
была выставкой. И в Республиканском музее изящных искусств
между ее страниц задумчиво бродили художники и девушки.
А сам М. Горлов на церемонии открытия был в галстуке-бабочке,
как всякий уважающий себя и публику аэроман. И я тогда писал,
что в его поэме «лирический герой страдает, мечется, противоречит, отторгает, превозмогает и, наконец, взлетает. Физический
ли это полет, духовное озарение, прорыв в неизведанное или «полет во сне и наяву» – с точки зрения искусства неважно, полет
зафиксирован в КНИГЕ».
Много воды с тех пор утекло. По-другому стали ходить часы
на державной башне. Исчезли любимые герои телепередач. Кто
теперь вспомнит Кузьму Егорыча или про первый микрофон.
А книга, вот она – стремит полет своих крыл. Человек-аэроплан
системы нальчикского художника Михаила Горлова парит в лучах
восходящего интереса электората мечтателей и полетманов.
Газета «Советская молодежь». 8 июля 1994 г.
ПОРА ОБРЕТЕНИЙ
Беседа с писателем М. Эльбердом
– Чем живет писатель в 30 лет, известно, – желанием опубликоваться, быть услышанным. Но вот проходят годы, выходят книги,
приходит признание… Чем живет писатель в 50 лет? Что его волнует?
– Конечно, в 30 лет сильнее желание опубликоваться. В эти
годы не возникает сомнений, что пишешь нечто сильное, смелое
и яркое. А в пятьдесят уже одолевают сомнения, напишешь ли
что-нибудь новое, и как напишешь, сможешь ли написать лучше,
чем было написано раньше. Меньше уже беспокоишься об из-
10 11
дании своих работ. Нет, желание опубликоваться не исчезает. Но
на первое место с годами выходят вопросы качества литературного труда.
В 30 лет больше сомнений об удаче публикации, чем о творческом результате. А в 50 лет эти категории меняются местами.
Кроме того, к этим годам литератор уже достаточно врастает в
профессиональную среду, и работает с оглядкой, как бы не обмануть ожидания коллег. В профессиональной среде идут постоянные обсуждения замыслов, проблем, публикаций. И ты уже вольно или невольно прислушиваешься к мнению товарищей. Особенно тех, кто достиг каких-то художественных высот. Но таких
всегда мало. Однако на них, в основном, и ориентируешься.
– Ваш роман «Страшен путь на Ошхамахо» пользуется популярностью не только у нас в республике, но и далеко за ее пределами. Я, например, наблюдал, как его раскупали на «краю» советской земли – в Калининграде. Расскажите, пожалуйста, об
истории его создания. Как возник замысел романа? Как складывалась работа над ним?
– В каждой развитой литературе есть жанр историко-авантюрного романа. Возьмите хотя бы Вальтера Скотта у англичан или
Дюма-отца у французов. В русской литературе XIX века представителями этого жанра были Г. Данилевский, А. К. Толстой,
М. Загоскин, чей роман «Юрий Милославский» я, кстати, очень
люблю. В нашей национальной литературе ничего подобного не
было. А поскольку я увлекался этим жанром, то и захотел поработать в нем. Разумеется, я отдавал себе отчет, что сегодня такой
роман должен быть написан на достаточно высоком уровне, хорошим языком, иметь крепкий сюжет. Сегодня это должен быть
не совсем Дюма, и не совсем Вальтер Скотт. В наше время к
сочинительству надо подходить с большой профессиональной
ответственностью. Кстати, мне нравится это почти забытое русское
слово – «сочинитель», очень популярное в XIX веке.
– Так вы считаете себя сочинителем?
– Если понимать это слово в его первозданном виде, то мне
оно кажется вполне приемлемым. Во всяком случае, меня оно
нисколько не унижает. При работе над романом приходилось много сочинять. Источники не всегда выручали.
– А какими вы пользовались источниками?
– Пришлось много читать, работать в архивах. Прочитал практически все, что было издано у нас и переведено из зарубежных
публикаций о Кавказе и России XV–XVI веков. Много там, особенно в записках зарубежных путешественников, благоглупостей.
Но истинное от вздорного отличить не трудно. Прекрасным подспорьем для меня стали сочинения кабардинских авторов, получивших хорошее образование в России – Хан-Гирея, Каламбия,
Шоры Ногмова. От них почерпнул много сведений о быте, этнографии и обычаях нашего народа в прошлом.
Кроме всего прочего, я же вырос в Кабардино-Балкарии, у
меня всегда было много друзей в селах, где сохранились народные
обычаи. А журналистская жизнь свела меня со многими известными в республике людьми. Это тоже во многом обогащало при
работе над книгой, помогало насыщаться настроениями, местным колоритом, глубже понимать фольклор.
– И сколько продолжалась работа над романом?
– Книга писалась четыре года, но были и перерывы в работе.
Писалась она легко, с удовольствием. В 1978 году я сдал ее в издательство, а в 1979 уехал собкором «Известий» в Сибирь.
Я всегда составляю план, сколько напишу за месяц, за полгода. Но никогда эти планы не выполняются. Бывает, что в день
пишу 10 страниц, а бывает и по две. Но гораздо больше выпадает дней, когда не могу себя заставить сесть за письменный стол.
– Роман «Страшен путь на Ошхамахо» сразу же стал популярным среди читателей. Вы ожидали этот успех?
– Ни в коей мере! Был бы рад и гораздо меньшей популярности.
Роман восприняли гораздо серьезнее, чем я сам к нему относился.
И совсем уже для меня было странно и неожиданно, когда молодой литературовед Юрий Тхагазитов в числе других произведений
взял его в качестве материала для кандидатской диссертации.
В ней, кстати, он определил мой роман, как чисто философский.
– Наверно, это объясняется серьезностью авторского подхода
к материалу.
– Может быть. Видимо, сказалась авторская позиция. Во всяком случае, это произошло независимо от меня. И позволило
Ю. Тхагазитову и другим критикам, например, А. Мальсагову или
И. Захорошко написать очень объемные и серьезные разборы.
12 13
А когда книга была предложена издательству «Советский писатель», то вышла в Москве всего за два года. Это невероятно короткий срок для отечественной практики.
– Эльберд Тимборович, известно, что вы закончили новый
роман. Не могли бы немного рассказать о нем?
– В романе «Ищи, где не прятал» речь идет о кабардино-русских связях в XVI веке. В ходе работы над ним я еще раз убедился, что приключенческая историография – мой жанр.
– Он будет продолжением первого романа?
– Нисколько. Совершенно другой роман. Темой его является борьба нашего народа против экспансии крымского ханства.
Но опять-таки это будет только фон для напряженного приключенческого сюжета, с картинами старинной кабардино-балкарской
жизни. А главная задача, которую я ставил перед собой – это показать душевный облик нашего народа, этнографическую среду,
в которой формируется характер нации, ее нравственные и этические воззрения, отношение к соседям.
– Вы кабардинец, пишущий на русском языке. Кем вы себя
считаете, кабардинским писателем или русским прозаиком?
– Как тебе известно, мой отец – кабардинец, а мама – русская.
Поэтому меня можно причислить и к тем, и к другим. Но художественное мышление, как мне кажется, у меня все-таки кабардинское, что сказывается и на стиле, и на построении фразы, и на
структуре характеров и образов. Однажды в московском издательстве меня спросили: «Кто это вас так хорошо перевел на русский
язык?».
– И что вы ответили?
– Загадочно промолчал. Но это, конечно, шутка. А если говорить серьезно, то так как орудием моего ремесла является русский
язык, то я, наверно, вправе претендовать и на причисление к корпусу русских прозаиков. Тем более, что прецедентов в современной
советской литературе предостаточно.
– Вы более 25 лет отдали профессиональной журналистике.
Что это дало вам, как писателю? И как человеку?
– Действительно, если считать со студенческой практики в
газете «Арзамасская правда», где я получил первый журналистский гонорар, то я проработал в журналистике четверть века. Последнюю точку поставил в газете «Известия» в возрасте 45 лет.
Работа в различных газетах дала мне не только жизненный опыт,
но и подарила множество встреч с интересными людьми, большими и не очень большими, очень известными и не очень знаменитыми, но яркими, сильными, самобытными личностями.
Особенно много встреч было здесь, в Кабардино-Балкарии.
Многие писатели начинали как журналисты. В этом смысле
мой путь в литературу был очень обычный и совершенно прямой.
После школы – факультет журналистики МГУ. Потом работа в
«Кабардино-Балкарской правде». Здесь начал заниматься художественными переводами с кабардинского и балкарского языков,
писал критические статьи о литературе, после попробовал писать
рассказы. До сих пор считаю своей первой удачей повесть «Воспоминания охотничьей собаки».
– Раньше мы все читали одни и те же газеты, журналы, книги.
Теперь за всеми печатными новинками не уследишь. И это, наверно, хорошо – происходит дифференциация читательских вкусов, мнений, пристрастий. Что сейчас читаете вы? За какими
периодическими изданиями следите?
– Я понимаю, куда ты клонишь… В литературе сейчас идет
большая полемика, но мы, писатели провинции, в ней участвуем
постольку-поскольку. Что же касается лично меня, то я солидаризируюсь с теми, кто говорит о культуре дискуссий, предостерегает от необдуманных переходов на личности.
Действительно, литературная жизнь бурлит, происходит очень
много интересного. Сейчас много читать не только приходится,
но и хочется. Однако не все из того, что на слуху, мне нравится.
Я не люблю провинциальных оракулов, и потому воздержусь от
указующих жестов, тем более, что литературная критика – не мой
конек. Я самого себя не могу правильно оценить, а о других говорить и того сложнее.
Мне гораздо ближе то, что создается в Кабардино-Балкарии.
Некоторые вещи, написанные у нас, достигают хорошего союзного уровня. У нас есть хорошая проза А. Теппеева, З. Толгурова, Э. Гуртуева. Недооценен до сих пор по достоинству роман
старейшего кабардинского писателя Хапачи Каширгова «Ореол».
В поэзии интересно работают З. Тхагазитов, Х. Бештоков, Р. Ацканов. Нравятся мне проза и стихи Кашифа Эльгарова.
14 15
– Эльберд Тимборович, если вернуться к тому, с чего мы начали, что открылось вам нового в 50 лет?
– В 30 лет я думал, что это самый прекрасный возраст. В 40 лет
мне тоже нравился свой возраст. Тем более, что было уже чтото сделано, а жизнь впереди казалась нескончаемо долгой.
50 лет – это тоже хороший возраст. Еще много можно успеть
сделать, а самое главное, в этом возрасте основные твои жизненные промахи уже позади, а от новых ты уже почти застрахован.
Кроме того, в этом возрасте можно надеяться, что годовалый внук
еще при твоей жизни прочтет написанные тобой книги и даст им
беспристрастную оценку.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 4 марта 1989 г.
ПРАВДИВЫЙ И МУДРЫЙ СОБЕСЕДНИК
Существует старинная даосская притча про крестьянина, пошедшего в лес за дровами. На опушке леса он увидел двух монаховдаосов, играющих в облавные шашки (игра в го), и решил понаблюдать за игрой. Через какое-то время один из монахов заметил
крестьянину, что ручка его топора сгнила, пока он созерцал развернувшееся на доске сражение. Игра была столь прекрасной,
что крестьянин не заметил, как промелькнуло столетие-другое.
Подобно даосским мудрецам Асламурза Исуфович Гедгафов,
постоянный автор «Кабардино-Балкарской правды», которому исполняется 75 лет, обладает даром завораживать читателей. Но в
отличие от восточных любомудров, посвящающих все дни совершенствованию духа и ума, жизнь сына кабардинского крестьянина, ставшего горным инженером и крупным хозяйственным
руководителем, не была столь уж безоблачной.
Юность Асламурзы Гедгафова была опалена Отечественной
войной. Когда взрослые мужчины ушли на фронт, его, заюковского десятиклассника, направили учительствовать в школу селения
Кызбурун-1. Он не только обучал грамоте младшеклассников, но
и по заданию райвоенкомата проводил занятия по противовоздушной и химической защите с бойцами национальной дивизии,
готовящимися пополнить ряды защитников Отечества.
После оккупации республики немецкими войсками пришлось восстанавливать колхозное хозяйство в родном Заюкове.
А в 1944 году его призвали в строительный батальон и направили
на восстановление Тырныаузского вольфрамо-молибденового комбината. В многонациональном коллективе он на всю жизнь проникся убежденностью в силе и сплоченности советских людей.
«Мы трудились, делали свое дело, а кто был рядом – кабардинец,
русский, татарин или узбек, нас мало волновало. Мы знали, что
рядом наш, советский человек, и этим было сказано все»,– говорит
Гедгафов.
Проявившаяся с детства тяга к знаниям была столь сильна,
что в 1947 году 25-летний слесарь обогатительной фабрики ТВМК
возвращается в Заюково чтобы закончить десятилетку. Единственная в то время в школе учительница с высшим образованием Анна Артамонова взяла Асламурзу под свою опеку и чтобы преодолеть имевшиеся у него трудности с русским языком, заставила
вслух прочитать всю «Войну и мир». В следующем году он уже
стал студентом горно-металлургического института в Орджоникидзе. Оказавшись волею судьбы первым кабардинцем в стенах
института, Асламурза Гедгафов достойно учился, старался ничем
не бросить малейшую тень на свой народ, свою республику.
С дипломом горного инженера-электромеханика Гедгафов
вновь возвращается в Тырныауз, где в течение двенадцати лет
работает механиком шахты, главным механиком рудника, а затем
и главным механиком всего комбината. Талантливый инженер,
рачительный хозяйственник, человек целеустремленного характера, Асламурза Исуфович внес немалый вклад в совершенствование
технологического оборудования ТВМК, механизацию и автоматизацию производственных процессов. Вспоминая об этих годах
своей жизни, он всегда с благодарностью и уважением называет
фамилии многих горных инженеров, рабочих, управленцев, стараниями которых была приумножена и упрочена всесоюзная слава города горняков.
В 60–70-х годах руководство республики направляет его на
различные объекты народного хозяйства. Он был директором
Нальчикского автокомбината, главным механиком НЗПП, директором баксанского завода «Автозапчасть». И везде с присущей ему
энергией, аналитическим подходом к делу и внимательным отношением к людям Асламурза Гедгафов налаживал производство,
совершенствовал процессы управления, закладывал основы для
будущего развития. Выйдя на пенсию в 1972 году по подземному
стажу, он стал работать главным механиком Нальчикского гидрометаллургического завода, а затем более двадцати лет посвятил
СКТБ «Телемеханики», работал инженером в объединении «Каббалккоммунэнерго».
В последние годы Асламурза Гедгафов предстал перед читающей общественностью в совершенно новом качестве – рассказчика увлекательных историй о народной жизни. Его публикации,
посвященные обычаям и традициям кабардинского народа, до-
16 17
военному крестьянскому быту и восстановлению разрушенного
хозяйства, интернациональной дружбе и поддержке советских
людей, замечательным людям и необычным событиям, с поразительной для непрофессионального журналиста регулярностью
появляются на страницах «Кабардино-Балкарской правды», других республиканских и региональных изданий. О чем бы ни писал
Гедгафов – о вечерах своего детства, заюковских сельчанах или
горняках Тырныауза, о многолетнем знакомстве с доблестным
защитником Сталинграда Нахо Гукетловым или мимолетной встрече с Али Шогенцуковым,– его обаятельные очерки, статьи, заметки несут положительные эмоции, проникнуты тактом, неподдельной доброжелательностью и светом подлинной мудрости.
Главными героями газетных публикаций Асламурзы Гедгафова являются прекрасные люди – представители славных кабардинских родов Гукетловых, Гедгафовых, Шомаховых и других, знаменитые общественные деятели, такие как, например, Назир
Катханов и, может быть, менее широко известные, но не менее
почитаемые автором спутники жизни – учитель Мухамед Курашинов, бурильщик ТВМК Зульхачим Абитов, шофер Хазиз Хафицев и многие другие. Всех их объединяет чувство чести, достоинство, благородство поступков, умение отзываться на чужую
беду и верность выбранному в жизни делу. И то, по каким качествам и критериям выбирает Гедгафов героев для своих публикаций, с какой любовью и обстоятельностью выписывает их, во
многом говорит о нем самом.
Родившийся в дружной кабардинской семье, всегда уважавшей
людей других национальностей и иных взглядов, получивший
закалку в многонациональном коллективе, Асламурза Исуфович
на всю жизнь сохранил верность идеалам интернационализма.
В смутные для республики времена, когда некоторые были склонны к переоценке вечных ценностей, Гедгафов выступает в печати с материалами о дружбе народов, об уроках истории и трагедии
беспамятства. В статье «Прошлое учит» (апрель 1993 г.) он писал:
« Куда делась ныне, в мирные дни, та великая интернациональная
сила, которая рождала дружбу и взаимное почтение – и крепла в
те тяжелые годы, когда Отечество пылало в пожаре войны? Что за
беда стряслась с нами? Почему льется кровь в Карабахе, Абхазии?
Как не закричишь здесь: Люди и уважаемый парламент, одумайтесь! Ведь мы же дети одного Аллаха! На земле всем хватит места
для жизни в мире и дружбе, как в раю!» Поискам ответов на жгучие вопросы переломного времени посвящены его многочисленные публикации о семейных проблемах, вопросах религии, причинах распада СССР и трудностях интеграции, проблемах республиканских предприятий.
Увиденное и пережитое в жизни под талантливым пером Гедгафова выкристаллизовывается в значительность каждого мгновения жизни, становится яркой картиной ушедшего времени, поводом для глубоких раздумий и уроком нравственности. Казалось
бы чисто технический эпизод, связанный с доставкой на строительство БаксанГЭС мощного немецкого экскаватора, он разворачивает в запоминающийся рассказ о народной смекалке, взаимопомощи, радости созидания нового. А, например, повествование об изготовлении колхозниками воловьей упряжи превращается у него в элегическую картину гармонического единства природы и человека. Даже случайная встреча с медведицей может
обернуться новеллой о материнстве и ответственности человека
перед меньшими братьями.
Наполненные подробными деталями народного быта, забытыми ритуалами и неотмеченными в летописях событиями, статьи
и заметки Асламурзы Гедгафова, несомненно, сослужат добрую
службу специалистам-этнографам, историкам тревожных лет Кавказа и России, а всем любителям художественного чтения давно
уже доставляют ни с чем несравнимую радость от общения с
правдивым и мудрым собеседником. Мне же, как тому крестьянину, которому напомнили о сгнившем топорище, остается пожелать
своему старшему товарищу, одному из старейших тружеников
индустрии республики, крепкого здоровья на многие годы и новых
прекрасных публикаций.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 27 декабря 1997 г.
ДОВЕРИТЕЛЬНОСТЬ ТАЙНЫ
Известный знаток кавказской старины доцент Северо-Осетинского университета Генрий Кусов выпустил во Владикавказе книгу «Я хочу вам поведать тайну». В жанре путевых очерков автор
повествует о своих путешествиях в горах Осетии, поисках старинных легенд, этнографических, археологических и топонимических материалов, а также неизвестных ранее историко-архитектурных памятников. Ученый, журналист, краевед, неутомимый
путешественник Генрий Кусов обладает редким даром настоящего рассказчика, благодаря которому его прежние книги «Поиски
краеведа», «Вокруг Коста» и «Малоизвестные страницы кавказского путешествия А. С. Пушкина» давно вошли в круг чтения
подлинных любителей истории Кавказа.
В горах Осетии сохранилось большое количество башен – сторожевых, жилых, сигнальных, но несравнимо меньше уцелело
2 Заказ № 232
18 19
галуанов – небольших замков местных феодалов. И тем удивительнее, что экспедиции под руководством автора, в то время –
зам. директора по науке Республиканского краеведческого музея,
удалось обнаружить и ввести в научный обиход несколько таких
уникальных архитектурных сооружений. Вот как он описывает
свою первую встречу с замком в ауле Ханаз: «На высоком скалистом уступе возвышался будто парусный фрегат, замок, разрезающий острым каменным носом воздушные волны. И если на
минуту представить, что вы находитесь не на высоте в две тысячи
метров над уровнем моря, а недалеко от воды, на «фрегате» можно разобрать реи, паруса, иллюминаторы. И только «возвратившись» в горы, замечаешь, что это лишь каменные детали боевого укрепления: бойницы, башенки, пристройки». Ханазский замок-фрегат построен в глубоком средневековье, и подобных ему
не встречается на Северном Кавказе.
Идентификация другого замка в горной Дигории, так называемого греческого замка в задалесских скалах, стала подлинной
научной сенсацией. Этому событию были посвящены передача
телевизионного «Клуба путешественников», публикации в центральной прессе и журнале «Курьер ЮНЕСКО». Сам же автор
книги пишет, что назвать замком строение величиной в несколько метров было довольно смело со стороны местных жителей.
И все же это белоснежное строение, висящее на семидесятиметровой скале, значительно отличается своим видом от суровых
средневековых монолитов в окрестных аулах. Кругом строили,
не заботясь о внешнем виде, больше думая о безопасности сооружения и удобствах его обитателей, а в данном случае строители
будто бросили кому-то вызов: белоснежная штукатурка, ажурные
бойницы. Для чего предназначался данный замок? Одни ученые
высказывали предположения, что обнаружен древний аланский
храм, другие – что это боевое сооружение конца XVI – начала
XVII веков, входившее в оборонительный комплекс Дигорского
ущелья. Путем долгих поисков удалось установить, что замок мог
играть роль сторожевого поста на дороге, проходившей мимо задалесских скал.
Любое описание кавказских путешествий будет неполным и
пресным, если за скобками текста останутся легендарные нарты –
мифологические герои, мудрецы, хранители духа Кавказских гор.
Зародившийся на ираноязычной почве нартский эпос стал достоянием многих народов Кавказа. В книге Г. Кусова читателя ожидают встречи не только с малоизвестными или совсем неизвестными легендами о нартах, но и с материальными памятниками,
связанными с эпосом – такими как Махческий лабиринт, представляющий план жилища нарта Сырдона, или нартский ныхас в
Лаце, где собирались на «вече» легендарные богатыри. Особо
пристальное внимание автор уделяет тайне чашечных камней –
огромных валунов с разбросанными по их поверхности лунками
явно искусственного происхождения. Кстати, несколько лет назад
о подобном камне, обнаруженном в горах Балкарии, сообщала
газета «Кабардино-Балкарская правда». В прошлом веке ученые
занимались чашечными камнями с таким же размахом, как в наше
время – берестяными грамотами. Генрий Кусов рассматривает
различные версии предназначения чашечных камней – в качестве
ритуальных приспособлений, древних астрономических инструментов, сезонных календарей и проч.
Особую прелесть новой книге Г. Кусова придает целая портретная галерея незаурядных людских характеров, которых обыденное сознание склонно рассматривать в качестве чудаков, и
которые обычно вращаются в орбитах редакций, музеев, библиотек. Эти люди – отставные учителя, рабочие, потомственные
интеллигенты, председатели сельсоветов, разъездные фотографы,
проводники в горах, – являются своеобразными хранителями
исторической и культурной памяти, и зачастую помогают ученым
снимать патину тайны с древних памятников. Так, письмо старого учителя Рамазана Чшиева помогло разгадать загадку петроглифа Цмыти. Оказалось, что в древности на этих землях вместе
проживали осетины и ногайцы. И когда ногайцы, притеснявшие
осетин, покинули горы, те из мести поселились на их кладбище.
Но спустя некоторое время, остыв от гнева, устыдились своего
поступка. И тогда на ныхасе решили ежегодно устраивать поминки ногайцам. Так таинственные знаки на камне донесли до нас
завет предков: всякое может случится в жизни, бывает временное
помрачение разума, но справедливость и человечность должны
торжествовать всегда.
И еще об одном достоинстве книги владикавказского ученого
и писателя нельзя не упомянуть. Посвященная осетинской древности, красоте и духовному богатству родного края, она насыщена именами и трудами осетинских, русских, грузинских, немецких,
чеченских и иных писателей, путешественников, исследователей,
ее героями являются люди разных национальностей. Разумеется,
для Генрия Измайловича Кусова, почитателя и великолепного
знатока наследия Коста Хетагурова и Пушкина, такая ситуация
является само собой разумеющимся делом, и вряд ли он о ней задумывался в ходе написания книги. Отмечало же этот сюжет в
процессе чтения мое читательское сознание, сознание политического репортера, с ужасом и тревогой наблюдающего как деятели культуры разных национальностей, подражая недалеким
политикам, отгораживаются друг от друга таможенными барьера2*
20 21
ми языка, идеологическими пошлинами и спорами о судьбе
мыльного флота.
В книге «Я хочу доверить вам тайну» рассказы о научных поисках чередуются с описаниями горского быта и обычаев, портретами товарищей по экспедициям, воспоминаниями о встреченных в них людях, заметками по нынешнему экономическому
состоянию горных районов, сетованиями по поводу политической
конъюнктуры, не лучшим образом отражающейся на «экологии
духа», народными легендами и забавными байками, наподобие
той, как строили в Даргавсе мельницу вдали от водных потоков.
Все это делает научно-популярную книгу не только источником
научных и краеведческих знаний, фактов, справок, не только
позволяет рассматривать ее отдельные главы в качестве занимательного путеводителя по горным ущельям и далеким аулам, но
и превращает обыкновенное чтение в увлекательное интеллектуальное приключение.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 28 января 1993 г.
ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В ЗРЕЛОСТИ
К своему сорокалетию нальчикский художник Андрей Колкутин
выдвинулся в ряд наиболее интересных представителей отечественной живописи. Его работы получили столь широкую известность у знатоков и специалистов как в России, так и далеко за ее
пределами, что делает положение Колкутина среди других художников совершенно уникальным. В художественном творчестве
ему удалось разрешить корневые проблемы русского сознания,
соединив на пространстве холста рационализм Запада с духовностью Востока, вековые традиции православия и бутады отечественного арт-авангарда, хаос низовой жизни с логосом отражающей ее формы.
Главный хранитель парижского музея Пикассо Элен Лассаль,
говоря о творчестве художника, пишет: «Смешивая далекое и
близкое прошлое, Колкутин соединял одновременно почти исчезнувшую традиционную Русь с самой смелой, самой прогрессивной Россией, которой уже довольно давно затыкали рот. Он
вновь связывал разорванную нить. Он возобновлял прерванную
речь».
В 1987 году тридцатилетний Андрей Колкутин вступил в
Союз художников СССР. В 1997 году в Дании в издательстве «Ганимед» вышел образцово изданный большой альбом, посвященный художнику из Нальчика. В промежутке между этими датами
были выставки в Москве, Софии, Париже, Иерусалиме, Пекине,
участие в различных биеннале, многочисленные встречи с российскими и зарубежными коллегами и искусствоведами, почти
мгновенное признание в московской и европейской художественной среде и невероятно долгое непринятие со стороны местных
художников.
Однако главным содержанием этого десятилетия был ежедневный кропотливый труд, не обязательно у мольберта, не всегда связанный с красками, белилами или кистями, но постоянно
направленный на размышления о своем времени, о его приметах,
о соотношении в окружающем мире преходящего и неизменного,
о новаторстве в искусстве и традиционализме в жизни, о переменчивости успеха и постоянстве дружбы, о русской духовности,
культуре и будущности.
Изданный на трех языках – русском, английском и французском,– альбом «Андрей Колкутин. Картины русской провинции»
позволяет познакомиться не только с живописными работами художника, но и лучше понять его место в современном искусстве,
узнать его мысли и взгляды, условия, в которых формировался
талант живописца. Составленная московским искусствоведом Георгием Никичем и профессором славистики Орхусского университета (Дания) Келем Бернагером книга содержит четыре раздела, в которых представлены статьи о художнике, репродукции
его работ, а также материалы биографического характера.
Французская исследовательница Элен Лассаль в своей статье
анализирует ситуацию, связанную с бумом 80-х годов советского
искусства на Западе, вызванном интересом свободного мира к
перестройке в нашей стране. На волне этого интереса имя Андрея
Колкутина в ряду других российских художников впервые стало
известно на Западе. Однако мода на все русское быстро завершилась, и художники остались один на один с западным арт-рынком.
Некоторые быстро приспособились и стали работать в соответствии с предлагаемыми условиями, другие сломались, перестали
писать. Живопись Андрея Колкутина осталась такой же, как и
была. «Ей по-прежнему присуща детская свежесть и смелость
первопроходца. Одновременно духовное и описательное, искусство Колкутина с присущим ему состраданием и юмором, выражает, при этом возвеличивая, провинциальную человечность,
встречавшуюся в сказках и у Чехова, что присуще русскому народу даже сегодня, ту человечность, которую московские нувориши предпочитают забыть», пишет г-жа Лассаль.
Видный российский культуролог, вице-президент АИКА Александр Якимович отмечает в работах Колкутина отточенность и
22 23
необыкновенно развитое чувство стиля, лапидарность используемых им выразительных средств, что позволяет критику поставить художника в ряд таких «малых мастеров», как Фальк, Краснопевцев, Щипицын, Шварцман. При этом он подчеркивает, что
так называемые «малые мастера» зачастую не уступают по уровню профессионализма самым прославленным корифеям живописи, но в отличие от них принципиально отказываются от создания
эпохальных композиций и постановки глобальных проблем человечества. Якимович выделяет три основных источника творческой манеры художника – наследие русско-византийской иконы,
супрематизм Малевича и примитивистский язык значков-иероглифов.
Сам же художник в программной статье «Без провинциального нет человеческого» указывает, что на его стиль большое
влияние оказали также традиционный русский лубок и восточная
философия. Мысль писать жизнь провинциального города возникла у Колкутина после окончания Петербургской академии
художеств и возвращения в Нальчик. Герои большинства его
картин – торговки семечками, дворники, пильщики дров, точильщики ножей, милиционеры, железнодорожники, – ведут свою
родословную из детских воспоминаний художника. Жизнь среди
простого народа, ведущего ежедневную трудную борьбу за существование и не утратившего нравственную чистоту, душевность и сострадание к ближним, не только обусловила мировоззрение художника, но и позволила без излишней драматизации,
столь свойственной одаренным натурам, преодолевать все те
трудности и тернии, которых было немало на его пути к признанию.
Представленные в альбоме 32 большие репродукции работ
Андрея Колкутина и около десятка его картин, помещенных в
качестве иллюстраций к текстам, дают прекрасную возможность
проследить этапы становления и развития мастера. В ранних
работах «Троица» (1988), «Соседки» (1987) иконные мотивы и
элементы супрематизма присутствуют автономно, они уже продекларированы, но еще не образуют гармонической связи. В работе «1 мая» (1987) довлеет эстетика лубка. А картина «Почтальон» (1988), несмотря на элементы супрематизма и знаковой
живописи, несет отчетливую печать молодежного стиля 60-х годов.
С серии «Торговок семечками» (1990) начинается художественный
синтез идей супрематизма, мотивов древнерусской иконы, всевозможных знаковых континуумов и размышлений художника об
окружающей его жизни. На полотнах происходит столкновение
различных систем мышления, соединение условных элементов с
наполненными земной энергетикой предметами и атрибутами провинциальной жизни.
Живопись Колкутина требует определенной подготовки от
зрителя. Но и самый неискушенный посетитель художественных
выставок непременно останавливается возле его работ, завороженный открывающимся взору красочным миром наблюдений, фантазий и размышлений художника. Феномен зрительского успеха
его картин объясняется тем, что художник не просто преобразовывает наблюдаемую действительность в некий приемлемый обыденным сознанием символический ряд, но трансформирует ее
в определенную парадигматическую вселенную, что по мысли
знаменитого литературоведа-структуралиста Ролана Барта позволяет значительно «актуализировать знак в перспективе», расширить горизонты художественного опыта. Каждая работа художника, посвященная жизни простых людей, – будь то «Спаси и
сохрани мою бабушку» (1990), «Переезд» (1990), «Дежурная»
(1991) или «Поминки» (1993), – становится своеобразной поэмой
в красках, гимном человечности, духовным ценностям, свету.
Немалую роль в притягательности картин Андрея Колкутина играет его отменное мастерство живописца, способность создавать на холсте интригу цветом, умение сопрягать краски таким
образом, что цвет формирует пространство картины. «Разглядывать холсты Колкутина – это отрада для глаза, ума, памяти, вкуса,
и нельзя не быть ему благодарным за эту отраду»,– отмечает Александр Якимович.
В последние годы в творчестве художника отчетливо выделяются три основных направления художественного поиска – пастиши на тему русских икон, осмысление библейских сюжетов и
создание жанровых сцен из современной жизни. Древнерусская
икона с ее канонами, пластикой и формальными элементами
является мощной формообразующей основой для супрематистских
вариаций и живописных поисков художника. В таких работах,
как «Николай Чудотворец» (1994) и «Кирилл» (1995) лики и деяния
святых, преобразованные воображением и кистью художника,
пробиваются к зрителю словно через призму тысячелетней традиции, замутненной десятилетиями воинствующего атеизма.
Обращение к библейским сюжетам стало естественным этапом
в развитии художника. Сам же он отмечает, что начал писать библейских персонажей только после того, как почувствовал, что
сложилась собственная изобразительная манера. И не последнюю
роль в этом сыграло стремление сказать свое слово в классическом для изобразительного искусства жанре, где работали многие
поколения первоклассных художников. Колкутинские Адам и Ева,
24 25
Авраам, обитатели Ковчега и земли обетованной предстают перед
нами сосредоточенными созерцателями, восторженными искателями истины, наивными мечтателями, а то и разочарованными
в лучших устремлениях странниками – типичными провинциалами, обитавшими вдали от просвещенного Рима и многомудрого
Египта.
На одной из недавних работ художника «Танец» (1996) изображена странная пара бомжей, слившихся в неком подобии испанского танца. Прибывшие в первопрестольную, судя по всему,
из провинции и встретившиеся где-то в районе трех вокзалов, эти
даже не потрепанные судьбой, а измочаленные ею, мужчина и
женщина пытаются в пластике танца обрести на московском пустыре хотя бы частицу навсегда утраченной жизни, жизни, в которой были танцы в Доме культуры, сверкающие всеми огнями
радуги люстры, сменяющие друг друга любительские оркестры
и изобилующие дешевым пивом и ординарным вином буфеты.
Погруженный в мировую культуру и склонный к цитированию ее
текстов, художник придал данной композиции черты явного родства со знаковой для ушедшего времени мухинской скульптурой
«Рабочий и колхозница». Их танец становится последним танцем
империи, содроганием раздавленных ее обломками тел, пляской
отчаяния ненужных более стране рабочего и колхозницы. Тысячу
раз прав критик, когда говорит, что историк искусств, обнаружив
через сотни лет картины Колкутина, сможет сразу определить:
«Это Россия, это смутное время посткоммунизма и постмодерна».
Издание альбома «Андрей Колкутин. Картины русской провинции» приурочено к намеченной в Москве в Малом манеже
персональной выставке нальчикского живописца. Поклонников
изобразительного искусства в очередной раз ожидает встреча с
ярким, трогательным, напряженным и гармоничным миром картин
художника, вступившего в плодотворную пору творческой зрелости. Его имя для зарубежного и российского зрителя прочно ассоциируется с Кабардино-Балкарией. Творчество Андрея Колкутина является таким же национальным достоянием республики,
как творчество Юрия Темирканова, Кайсына Кулиева, Алима Кешокова и других выдающихся мастеров культуры КабардиноБалкарии. И не замечать этого факта или делать вид, что это не
так, по меньшей мере, бесперспективно. Никогда не получавший
на родине не только официальных наград или регалий, но и какойлибо серьезной поддержки и должного внимания, художник продолжает торить свой тернистый путь в искусстве.
Газета «Советская молодежь». 21 ноября 1997 г.
ЭТО ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ
Беседа с поэтом Георгием Яропольским
– Кортасар как-то сказал, что поэзия – это прообраз будущего.
Ты согласен с таким определением?
– Это высказывание, конечно, можно понимать по-разному.
Часто бывает так, что слова, расставленные почти непроизвольно, по прошествии времени наполняются новым, порой зловещим смыслом. Здесь, наверное, тот же механизм, что и в так
называемых вещих снах, – подсознание каким-то образом «просчитывает» варианты будущего…
Как, например, читается сегодня мое старое стихотворение
«Певец»? «Линкоры союзного флота столкнулись» – о чем это?
Предчувствие развала империи, аллегория литовского синдрома?
Ничуть не бывало: это писалось еще в безмятежном 1984 году,
без всяких аллюзий. Таких примеров я мог бы привести много –
читаешь старые стихи и думаешь: откуда я мог это знать? Конечно, к провидению это отношения не имеет: ты сам понимаешь, что
писал о будущем, лишь тогда, когда оно становится будущим в
прошедшем.
Кортасар, наверно, имел в виду нечто другое. Я не знаю, что
именно. Во всяком случае, не думаю, что он считать поэзию
каким-то инструментом по совершенствованию человеческих
душ. Это ерунда, стихи в этом плане, по моему, совершенно
бесполезны.
Взгляд на поэзию (и на искусство вообще) как на средство
воспитания нового человека наивен донельзя. Все эти «положительные», «отрицательные» герои… Можно быть мерзавцем,
подлецом и любить высокую поэзию. Точно так же, как можно ни
черта в этом не смыслить и быть отличным парнем.
Так что, скорее всего Кортасар имел в виду поэзию не как совокупность стихотворных текстов, пусть даже самой высокой
пробы, а как особое состояние души. Увы, от такого будущего –
для всех! – мы пока слишком далеки.
– А тебе самому каким видится будущее?
– К счастью или несчастью, никто не может ничего предсказать. Дело в том, что если бы сейчас в наш день попал человек
из девятнадцатого века, он, наверное, мало что понял бы в нашей
жизни и вряд ли наш мир ему пришелся бы по душе. Сомневаюсь,
26 27
что кто-либо в прошедших поколениях мечтал о таком будущем,
каково наше настоящее.
Я мог бы, конечно, описать мир, в котором мне хотелось бы
жить, но это, увы, никак не будет относиться к реальному грядущему. По существу мы мечтаем не о будущем – мы думаем лишь
о том, что надлежит исправить в сегодняшнем дне. Природа
наша такова, что мы постоянно стремимся переделать то, что есть
в то, что, по нашему разумению, должно быть. Но «жизнь идет
наоборот», получается в итоге что-то совсем другое. Вот и сейчас
в Европе рушатся стены, а у нас дело идет к тому, чтобы всю
страну ими перегородить. Между тем приоритет общечеловеческих ценностей должен предполагать второстепенность не только
межклассовых, но и межнациональных барьеров…
В общем, сегодня на вопрос о том, каким мне видится будущее,
я решусь сказать только одно: во всяком случае, не безоблачным.
– Хорошо. А каким тебе представляется собственное будущее? Ведь когда мы познакомились десять лет назад, ты закончил
университет и был преподавателем английского языка. Спустя
некоторое время переквалифицировался и теперь работаешь программистом. Но всегда писал стихи, думал о литературе. Кем ты
сам себя считаешь?
– Не знаю. Не думаю, что кто-нибудь – про себя – считал бы
себя, допустим, корреспондентом или инженером. Наверное, для
себя каждый – просто безымянное «Я» и это «Я» по-разному реализуется в той или иной области деятельности. Между прочим,
именоваться программистом, зная о том, что на свете есть Питер
Нортон, не очень-то ловко. Примерно, так же, как называть себя
поэтом, зная, что были на свете Пушкин и Блок.
Вообще, должен сказать, эти разнородные занятия, с одной
стороны, здорово мешают друг другу, – ведь общеизвестно, что
«поэт по ночам должен пить с друзьями», чего никак не может
позволить себе программист, если, конечно, назавтра он собирается работать, а не грезить о кружке пива…
– Любопытная мысль. Признаюсь, знаком со многими поэтами, которые по ночам либо спят либо пишут стихи. И в то же
время мне известно немало программистов, которые не прочь
заглянуть на дно бутылки. Дело, наверно, в стиле жизни, а не в
специфике мировосприятия и мироотражения.
– Да я совсем не пытаюсь обобщать, просто такой стереотип
действительно существует, и, как всякий стереотип, конечно же,
далеко не всегда соответствует действительности. Хочу лишь
сказать о том, что занятие программированием затягивает очень
сильно. Например, я за все это лето не написал ни строчки – не
было времени. И многих, кому обещал сделать переводы, здорово
подвел – по той же самой причине. Эта профессия порой так одолевает, что ни о чем другом не может быть и речи – и днем, и
ночью думаешь об одном и том же, и даже во сне вдруг может
привидеться участок кода килобайта в два. С тоской думаешь, что
стихи – это уже не для тебя. Зато когда снова за них берешься, они
опять внове, и нет никакой профессиональной оскомины и пишется, как в первый раз…
Когда-нибудь, конечно, придется сделать выбор, нельзя преуспеть и там, и сям. Еще когда я учился в университете, моя наставница Евгения Зуберовна Кумехова с неодобрением относилась
к моим хождениям по редакциям, предупреждая, что без концентрации на чем-то одном я ничего не сумею добиться. Ладно, поживем – увидим. Просто жалко бросать программирование – ты
тоже был инженером, и знаешь, какой это кейф, когда работает
что-то, что ты сделал сам, своими руками и головой. Но если я
действительно хочу чего-то добиться в литературе, ей надо уделять
значительно больше времени, чем я могу себе это позволить сейчас. В противном случае, никогда не преодолеть рамок провинциализма, налета любительщины.
– Кстати, о провинциализме. Что ты понимаешь под этим термином в литературе?
– Прежде всего – форсаж, искусственный подъем, завышенную громкость. Не случайно вошел в поговорку пафос провинциальных трагиков, то, что называется «рвать страсти в клочья».
Впрочем, даже не в громкости дело, скорее, провинциальные
стихи – это что-то слишком на них похожее. Когда читатель не в
состоянии забыть, что перед ним – всего лишь стихи, то стихи
эти, на мой взгляд, провинциальны. Мы, к сожалению, более
склонны замечать эту особенность не у себя, а у других (как у
Блока: «…и каждый встречал другого надменной улыбкой»).
Другая сторона провинциализма порождена теснотой, скудностью вариантов выхода к читателю. Авторы буквально дышат
в затылок друг другу, и это не последняя причина того, что в провинции часто плетутся разного рода интриги, распространяются
слухи, сплетни и т. д. Трудно найти более озлобленного человека,
чем непризнанный или задетый критикой автор… К сожалению,
ступившие на этот путь не понимают, что выгоды, полученные
ими ценой подсидки ближнего, в конечном итоге обернутся (не
28 29
могут не обернуться) творческим поражением. Я не имею в
виду ничего конкретного, такие же вещи можно наблюдать и в
Москве, что лишний раз доказывает дискретность понятия «провинция».
Ничего из того, что хочу, я пока не сделал, ни до каких итогов
не добрался. Между прочим, тот же Кортасар считал, что для
того, чтобы научиться писать, требуется минимум двадцать лет.
Так что лет десять мне еще предстоит походить в учениках. А там
поговорим.
– Согласен, поговорим потом… А пока скажи, в учениках кого
тебе хочется походить?
– Господи, да разве можно перечислить тех, у кого стоило бы
поучиться! Это только экзальтированные девочки переписывают
в тетради стихи одного-единственного автора, своего кумира. Помоему, диапазон моих поэтических привязанностей достаточно
широк – от Державина до Высоцкого, от Хайяма до Есенина, от
Тютчева до Бродского. Ценю, несмотря на укоренившееся в снобистских кругах пренебрежительное к ним отношение, А. Вознесенского и его антипода (декларируемого) Ю. Кузнецова. То,
что они были в «моде», ничего не значит: мода – понятие внелитературное. Очень симпатизирую так называемой «новой волне» – А. Еременко, Д. Новикову, С. Гандлевскому. Из местных
авторов я для себя выделяю двоих: В. Битокова и К. Елевтерова.
Кстати, ни в коей мере не покушаясь на прерогативу главного
редактора журнала «Эльбрус» представлять очередной номер читателям, могу сообщить, что в новой книжке журнала (в котором
с недавнего времени я имею честь «курировать» поэзию) будут
опубликованы очень плохие стихи очень большого начальника, но
зато после более чем десятилетнего перерыва читателей ждет
встреча с поэзией В. Битокова, а также впервые в республике
будет напечатана подборка С. Кабалоева, стихи которого я помню
еще с университетских лет.
Что же касается учения, то учиться можно (и нужно) у всех
настоящих поэтов, причем не только, а главное – не столько версификации, сколько честности и свободе.
– Ну, а помимо стихов, кого ты постоянно читаешь?
– С детских лет сохраняю привязанность к творчеству А. и
Б. Стругацких. Это – отличные писатели и настоящие интеллигенты. Как читателю, мне очень импонирует их метод – «реализм,
переходящий – в силу темперамента – в романтический натурализм». Как бы я не был занят, для новой повести Стругацких
время найдется. Кроме того, во многом благодаря им я достаточно давно пристрастился к таким писателям, как Гоголь, Салтыков-Щедрин, Булгаков. Люблю гротеск и всяческую чертовщинку…
– А какие книги лежат у тебя на тумбочке у изголовья кровати?
– Вообще-то они лежат на письменном столе. Давай я просто
перечислю, что именно сейчас лежит. «Избранное» С.Лема, «Программирование игр и головоломок» Ж. Арсака, «Новый Завет»,
справочник «Проектирование микропроцессорной электронновычислительной аппаратуры», сборник «Полвека» Галактиона
Табидзе (к сожалению, в довольно унылых переводах). Ну, и еще
кое-что. Ты знаешь…
– ?
– Мне приятно с тобой беседовать… Но будет ли наш разговор
интересен читателям? Я всегда склонялся к мысли, что если человек пишет стихи, его надо представлять этими стихами, а не
разговорами. Мне кажется, что автор должен оставаться для читателей в какой-то мере инкогнито… И если у нас есть немного
места, я хотел бы занять его одним из последних стихотворений.
Можно?
– Ну, что ж. Начали с Кортасара, закончим Маяковским. «Я –
поэт, и этим интересен»,– говорил он. Прошу.
– Мелочами живи – например, уронивши иголку,
полчаса проведешь на холодном щелястом полу,
сам того не заметив.
Оловянных лучей сквозь немытые стекла касанья
так нежны и неспешны, что сумерек новый приход
никого не встревожит.
Вся рутина, подробности, скрепки, горелые спички,
пузырьки и флакончики на подоконнике в ряд –
это признаки жизни.
Электрический звон избавляет от гула артерий,
электрический свет покрывает собой наготу
откровенного мрака.
И тогда есть за что зацепиться усталому глазу,
а не то у него ничего бы уже не осталось,
кроме радужных пятен.
30 31
Ведь вокруг тишина, никогда не слыхавшая фразы:
«Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои».
Не глядим и не видим.
– Нет, это не Маяковский. Это «привет» от Иосифа Александровича Бродского. Мне же хочется, чтобы отчетливее звучал голос Георгия Яропольского. С этим пожеланием я и прощаюсь с
тобой.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 6 октября 1990 г.
ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ ПАТРИАРХА
Увидеть этого человека мечтают все советские ученые, занимающиеся кавказскими языками. Еще бы – он последний на Земле
хранитель убыхского языка. Язык, обладающий богатейшей фонетической системой, состоящей из 62 согласных и только 3 гласных звуков, бесценен для науки. А человек, владеющий не только языком предков, но и сохраняющий их фольклор, мифологию,
традиции и обычаи – поистине живой клад. Однако долгие годы
этот клад оставался недоступен для отечественных исследователей. Приходилось довольствоваться монографиями и словарями,
изданными на Западе.
Трагична судьба убыхского народа, родственного современным кабардинцам, адыгейцам и черкесам. Населявший некогда
Черноморское побережье, он оказался последним народом, «замиренным» царскими войсками в ходе Кавказской войны. Обескровленные непосильной борьбой, убыхи стали мухаджирами,
переселились в Турцию, страны Ближнего Востока. Судьбе убыхов
посвящен роман известного абхазского писателя Баграта Шинкубы «Последний из ушедших».
Оказавшись на чужбине, убыхи ассимилировались среди
других народов, их потомки утратили родной язык. Единственным
в мире знатоком живого убыхского языка является 84-летний
гражданин Турции Тевфик Есенч. Всю свою долгую жизнь мечтал
он побывать на родине предков. Но отношения между нашими
странами не благоприятствовали этому. И только в 1989 году впервые получил он на руки приглашение посетить Советский Союз.
Сколь же велика была его радость в те дни, что здоровье не выдержало такой нагрузки, и врачи запретили поездку.
На землю предков патриарх убыхской старины впервые ступил
поздней осенью 1990 года. Встретиться с ним нам удалось в нальчикском санатории «Эльбрус». Коротко подстриженные седые усы,
приветливая улыбка, жест рукой, приглашающий войти. Эфенди Тевфик Есенч. При помощи переводчиков наша беседа велась
на абадзехском, шапсугском, турецком и русском языках.
После приветствий и протокольных вопросов, спрашиваю уважаемого гостя, как удалось ему сохранить язык предков.
– Мой дед был убит во время Кавказской войны,– рассказывает Тевфик Есенч,– отец 18-летним юношей стал мухаджиром,
ушел в Турцию. Он умер, когда я был маленьким. Мы жили в
семье дедушки с материнской стороны. Он хорошо владел убыхским, абадзехским, абхазским и русским языками. В его доме
каждый вечер собирались гости, обменивались новостями, вспоминали старину, разговаривали по-убыхски. Я очень любил деда
и одного из его друзей, тоже большого знатока убыхского фольклора, и старался разговаривать с ними только по-убыхски, изучать
наш язык. После них молодежь уже плохо знала родной язык.
Убыхов в нашей местности жило мало, многие их них женились
на девушках из рода абадзехов, разговаривали по-абадзехски.
В настоящее время в родном селе Тевфика Есенча – Осман
Хаджи – проживает всего 6 убыхских семей. Еще несколько семей
живут в соседних селах. По-убыхски уже никто не говорит. А ведь
еще несколько десятилетий назад здесь можно было встретить
людей, владевших языком предков. В те времена в Турцию часто
приезжали европейские ученые, занимающиеся Востоком, в частности, хорошо известный в нашей стране Жорж Дюмезиль.
В 1955 году Дюмезиль в соседнем с Осман Хаджи селении
поинтересовался у местных жителей, есть ли у них люди, знающие
убыхский язык. Один человек взялся показать. Привел ученого
на кладбище: «Вот здесь все они находятся». После этого случая
Дюмезиль работал только с Тевфиком Есенчем.
Приезжал в Турцию и ассистент французского ученого – Ханс
Фокс, норвежец. Он первым стал собирать материалы для «Словаря убыхского языка», который позже был издан в Париже. Восемь раз ездил Тевфик Есенч во Францию, один раз был в Норвегии. Во время этих поездок велась интенсивная работа по сохранению духовного наследия убыхского народа.
Не могу удержаться, чтобы не спросить, как относится хранитель древнего языка к тому, что наши ученые не приезжали к нему
в Турцию.
– Мне всегда хотелось работать с учеными из Советского Союза,– говорит Тевфик Есенч,– но судьба распорядилась по-иному.
Я знал только одного советского ученого – Абаева. Он был гостем
А. Намитоко. Несколько лет назад приезжал профессор Мухадин
32 33
Кумахов. Мы встречались с ним, немного разговаривали, но такой
работы, как с Дюмезилем, не было.
Наша беседа длилась более часа. И хотя Тевфик Есенч утверждает, что, ступив на землю предков, почувствовал новое дыхание,
годы есть годы. Перед тем как откланяться, прошу его пожелать
что-нибудь читателям газеты. Через переводчиков он говорит:
«Желаю всем народам Северного Кавказа процветания и благополучия».
На прощание мы с эфенди Тевфиком Есенчем обнялись. Через несколько дней он улетал в Майкоп, а оттуда – в Сочи, на
древнюю убыхскую землю. Я пожелал счастливого пути последнему из ушедших. И попросил Господа продлить его дни.
Газета «Северный Кавказ». № 1 за 1990 г.
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИКА И КАВКАЗ
Беседа с секретарем Совета безопасности
Кабардино-Балкарии Юрием Кетовым
– Как неопределенность статуса Чечни сказывается на ситуации на Северном Кавказе в целом?
– Самым непосредственным и негативным образом. Добавьте
к этому еще неопределенность и непоследовательность политики
центра в отношениях с этой республикой, что лишает органы власти субъектов Федерации региона возможности строить какуюлибо долговременную и перспективную политику в отношениях
с Чеченской Республикой.
Конечно, некорректно во всех бедах страны винить одну Чечню, но это же факт, что ситуация в Чеченской Республике негативно влияет на всю обстановку в регионе.
Такое положение выгодно лишь тем, кто наживался и продолжает наживаться на беде чеченского народа, и России в целом.
– Какова роль и фактическое влияние федерального центра на
обстановку в регионе?
– Роль и фактическое влияние федерального центра на регионы определяются прежде всего политикой, ее реалистичностью.
О кавказской политике центра,– если такой термин вообще употребим,– говорить трудно. Скорее приходится говорить об ее отсутствии, чем о ее недостатках.
Судите сами: как решить кавказские проблемы знают все, кроме самих кавказцев. Подобно тому, как сотни лет назад каждый
побывавший проездом на Кавказе путешественник считал себя
обязанным опубликовать в печати заметку о своих впечатлениях,
так и сегодня прилетевший на несколько часов чиновник может
предложить рецепт решения всех вопросов.
В анализе, понимании Кавказа и народов региона наблюдаются две крайности: с одной стороны, все воспринимается с позиций
литературы времен «ермоловских и покоренья Крыма», – возможно потому, что в советский период мало что было сделано по анализу особенностей проходивших в регионе процессов; с другой
стороны, происходит попытка перенести европейскую практику
на жизненное устройство региона. Не хочу никого обидеть, но
национальная политика, порожденная в тиши кабинетов в пределах Садового кольца, большей частью воплощается в жизнь пресловутым определением «лица кавказской национальности». Чем
отличаются утверждения некоторых сегодняшних политиков от
заявлений времен Ермолова?
Надо прежде всего ответить на вопрос – что представляет из
себя Кавказ для России и россиянина? Кто кавказец в России?
Заклинание – Кавказ часть единой и неделимой, и мы все россияне,– мало что говорит кавказцу. Если он такая же любимая, дорогая и лелеемая территория, как Москва, Петербург и т. д. – ради бога!
Все последние годы россияне, да и сами кавказцы, слышат и
читают в прессе только одно – Кавказ уходит из России. Куда
уходит? Зачем? Разве от добра добро ищут?
А если все видится через горящие танки и нефтяную трубу,
если весь Кавказ – это всего лишь зона традиционных стратегических интересов великих держав, если все кавказцы только «лица»? Но позвольте тогда спросить, кроме богатой и красивой земли, кроме геополитических интересов великой державы, здесь
живут люди и народы, с которыми можно и нужно иметь дело, или
только «лица»?
Не вина кавказских народов, а беда их, что обломки великой
социалистической державы обрушились в первую очередь на них…
Проблемы Нагорного Карабаха, Южной Осетии, Абхазии, Чечни,
Северной Осетии и Ингушетии у многих политиков вызывают
почти болезненный интерес, между тем любой из них достаточно,
чтобы расшатать любое процветающее и преуспевающее мононациональное государство.
Не безудержность, не безумство, не горячность составляют
суть Кавказа. Наоборот, мудрость, великое терпение и выдержка – его суть.
3 Заказ № 232
34 35
По уровню оплаты труда, занятости населения, инвестициям
в производственные и социальные объекты республики Северного Кавказа находятся в последней десятке субъектов Российской
Федерации.
Решение всех этих вопросов – есть и решение кавказской проблемы.
– А роль государств Закавказья и дальнего зарубежья?
– Роль и влияние России не только в регионе, но и на государства Закавказья достаточно сильное, но чрезмерно осторожное и
непоследовательное. Федеральный центр довольно равнодушно
наблюдал за борьбой молодых закавказских государств за геополитическое доминирование. По существу это была борьба за роль
своеобразного Израиля в Закавказье, а также за стратегическое
партнерство с США. Думаю, далеко не лучшим образом реализованы возможности России в этой ситуации. Это просто несерьезно, говорить как о великом открытии о присутствии здесь интересов Турции, Ирана, США, европейских держав. Для нас это очевидно.
О влиянии России на государства дальнего зарубежья не берусь
судить. Думаю, России нужны ровные, и вместе с тем достойные
великой державы отношения с ними. Во всяком случае, я не знаю
субъекта или народа региона, желающего усиления здесь влияния
иных государств. Более того, никто из нас не допустит иного,
кроме России, присутствия в регионе.
– Какова роль, место и фактическое влияние на Северном Кавказе различных этнических групп, в целом кавказского сообщества
и различных региональных общественных институтов (национальных движений, политических партий, религиозных конфессий)?
– Фактическое влияние различных этнических групп на умонастроение населения региона производное от многих слагаемых.
Это и исторически сложившиеся между этническими группами
отношения и традиции, и этническое родство, а также экономические и культурные связи.
Очень важно помнить, что за всю осязаемую историю Кавказа не было сколько-нибудь значительных столкновений между
самими кавказскими народами. Фактически в регионе все они
инициировались извне. Корни многих сегодняшних проблем и бед
кроются в нарушении естественного соотношения народонаселения Кавказа.
Если говорить об общественных организациях и политических
партиях на Кавказе, то они такие же разноликие, как и во всей
России, – начиная от фашиствующего казачьего атамана Чурекова
и заканчивая последователями Сознания Кришны. Фактическое
же влияние общественных организаций, политических партий,
национальных движений и религиозных конфессий, – во всяком
случае, на центральном и западном Кавказе, – не велико.
Что же касается конкретно мусульманства, страх по этому поводу сильно преувеличен. При всем при том, что оно активно
возрождается в последние годы, для жителей Кабардино-Балкарии,
Адыгеи, Карачаево-Черкесии этот фактор никогда не был определяющим.
Вообще отсутствие развитой политической системы, развитых
институтов гражданского общества является одной из причин,
порождающих нестабильность и стихийное развитие событий в
регионе. Органам власти гораздо легче работать и своевременно
снимать возможное напряжение, взаимодействуя с партиями и
организациями, действующими в соответствии со своими программами и уставами. Нам же зачастую приходится иметь дело со
стихийным всплеском эмоций.
– Как на ситуацию в регионе влияют вооруженные формирования, в частности, казачества, а также национальных движений?
– Прежде всего, мы всецело поддерживаем и будем поддерживать этнокультурное возрождение казачества. Ответственно заявляю: в Кабардино-Балкарии нет проблемы непонимания между
казаками и остальным населением. Но казаки КБР, как и других
субъектов региона, испытывают громадное давление из различных,
далеко не общественных кругов, провоцирующее их на неблаговидные дела.
Вообще попытки вернуть казачество в средневековье, к военно-полицейским функциям унизительны, прежде всего, для самого казачества и русского народа. И, упаси Боже, если будут
реализованы идеи некоторых господ по разыгрыванию этой карты.
Это будет трагедией для всей страны.
Что касается вооруженных формирований национальных движений – это в такой же степени неприемлемо, как и вооружение
казачества. В Кабардино-Балкарии таких формирований нет, и,
надеюсь, не будет. Для обеспечения законности и правопорядка
существуют государственные органы власти, законные структуры.
3*
36 37
– Что вы можете сказать об интеграционных процессах, происходящих в регионе?
– Для нас очевидно, что правильно понятые национально-государственные интересы России и Кабардино-Балкарии (равно и
других народов Кавказа) составляют единое целое. Отметив
440-летие присоединения Кабардино-Балкарии к России и приняв
новую Конституцию КБР, мы формируем решающую политическую предпосылку и основу успешной реализации стратегии национального развития. В основе ее максимально прочная политическая, экономическая и культурная интеграция республики в
единое, веками складывавшееся многофакторное российско-кавказское пространство.
Новый шаг в этом направлении – образование Межпарламентского Совета Республики Адыгеи, Кабардино-Балкарской Республики и Карачаево-Черкесской Республики. Во-первых, способствуя
развитию и упрочению всесторонних связей между тремя республиками, наш договор объективно укрепляет единство Российской
Федерации. Наиболее надежной гарантией неделимости государства является не административная централизация «по вертикали»
(мы это знаем по опыту), а плотность и устойчивость экономических, социальных, культурных отношений, связывающих территории и субъекты Федерации «по горизонтали».
Во-вторых, договор связан с поиском путей более эффективного участия наших республик в усилиях по стабилизации этнополитической ситуации на Северном Кавказе, а это главнейшее
условие для того, чтобы мы могли сосредоточиться на созидательных задачах. Суть перспективы, открываемой в этом плане интеграции, – в последовательном формировании системы устойчивого государственного политического равновесия на Северном Кавказе. Очевидно, это соответствует как интересам РФ в целом, так
и народов региона. Надеюсь, данная политика будет однозначно
поддержана федеральным центром.
В-третьих, эта интеграция дает все преимущества разделения
труда в любой сфере – от экономики до культуры.
При этом мы не забываем, что самое опасное в современном
мире – это национальное одиночество, и не намерены замыкаться
в какой-то национальной скорлупе. Но в то же время хорошо знаем, что не привязавшись, не полюбив своего соседа и брата, говорить о любви ко всему человечеству – бессмысленно.
Газета «Интерфакс – АиФ». № 5 за 1997 г.
КОНФЛИКТЫ В ЦЕНТРЕ И НА КАВКАЗЕ
Беседа с президентом Профессиональной социологической
ассоциации России Андреем Здравомысловым
– Наша страна долгое время гордилась дружбой народов. Однако в последние годы территория бывшего СССР превратилась в
арену межнациональных конфликтов. Чем можно объяснить столь
разительную метаморфозу?
– Ответ на это вопрос связан с распадом СССР и возникновением новых форм государственности. Отвечая на него, можно
было бы исходить из того, что декларированная в СССР дружба
народов не была такой на самом деле; что все межнациональные
конфликты были загнаны вглубь и не разрешались; что существовала империя – Советский Союз, которая и осуществляла подавление всех народов, республик и регионов. Данная концепция
достаточно широко распространена, более того, является одним
из атрибутов демократического мышления.
Но у меня, как исследователя, возникает масса вопросов, когда я пытаюсь объяснить происшедшее с помощью этой концепции.
Неоспоримым фактом является то, что советский период был периодом развития всех народов, всех общностей, проживавших в
СССР. Это было своеобразное «угнетение», при котором происходил довольно бурный рост промышленного производства, освоение новых территорий, реализация в регионах программ культурного развития и т. д.
Кроме того, хорошо известно, что уровень жизни в республиках бывшего СССР и многих окраинных регионах был значительно выше, чем в центре, у русского населения. Хотя здесь тоже есть
много спорных вопросов, но возьмем хотя бы Прибалтику. Туда
стремились не в силу каких-то идеологических факторов, а потому, что там был лучше уровень снабжения, материального благосостояния, жилищного строительства.
Таким образом, аналогия распада СССР с распадом классических империй, типа британской, мне представляется малоубедительной и несостоятельной.
Иная точка зрения на распад СССР, тоже вызывающая большие сомнения, распространена в другом политическом лагере,
т. н. патриотическом. Суть ее в том, что распад СССР – результат
заговора мирового империализма, которому способствовала политика Горбачева и его окружения.
Действительно, планы развала Советского Союза существовали в определенных правительственных кругах ведущих держав,
38 39
и не могли не существовать в пору противостояния систем. Равно
как существовали планы развала империалистических государств
со стороны СССР. На это работала советская разведка, а также
определенные организации, опирающиеся на рабочий класс, коммунистическое движение и т. д. В идеале весь мир должен был
превратиться в некое подобие Советского Союза, что было, конечно, совершенно абсурдной идеей.
Но известно, что подрывная деятельность не служит решающим фактором политического развития ни одной из стран. Внутренние процессы в советском обществе оказались гораздо сложнее, чем предполагало руководство СССР во всех его последних
ипостасях. Взять хотя бы двадцатилетие брежневского периода.
Если говорить по существу, достаточно двадцатилетия геронтологического правления, чтобы привести любую страну в состояние
длительного застоя и кризиса, который до поры до времени не
обнаруживается.
Кроме того, Советский Союз не смог вынести гонки вооружения, связанной с задачей обеспечения стратегического баланса
сил. До какого-то времени этот баланс выдерживался. Но поддержание равновесия страха у нас шло за счет мирных отраслей производства.
Еще один из важных моментов состоит в том, что за годы советской власти был обеспечен переход страны на более высокий
уровень образования. Огромная масса людей с высшим образованием, причем достаточно хорошим образованием, зачастую оказывалась не у дел. Не только технические специалисты шли на
рабочие места, но и люди интеллектуального труда не находили
возможности использовать свои способности, свой политический
потенциал, свои представления о путях развития их регионов.
Именно в этом состоит, если хотите, пусковой механизм развала
страны.
Монополия партаппарата действовала таким образом, что новые люди туда не допускались. И практически эта вновь возникшая
элита составила базу как демократических, так и националистических движений. Когда начался процесс осознания национальных
интересов в регионах, их формулировали не удовлетворенные
политическим режимом люди. Надо отметить, что национальный
момент при этом играл только вспомогательную роль, что доказывается хотя бы тем, что самый мощный удар по Советскому
Союзу был нанесен в момент провозглашения суверенитета Россией. Это был 1990 год.
Естественно, что суверенитет предполагал осуществление
властных полномочий в тех масштабах и над теми объектами юрисдикции, которые раньше находились в ведении СССР и его правительства. На одной территории возникли два правительства.
И Россия очень быстро отказалась от притязаний на другие республики, на осуществление в них властных функций. Там возникли свои претенденты на власть, сформировались свои политические элиты, которые стремились к независимости.
Таким образом, декабрь 1991 года явился результатом сложных
политических процессов, в которых национально-этнический фактор был использован как вторичный элемент, подкрепляющий.
Суть же процесса состояла в том, что к власти должны были
прийти новые люди. Они не могли этого сделать, опираясь на
прежние политические формулы. Они должны были вооружиться
новыми концепциями, одной из которых была концепция обретения суверенитета. Причем, во многих случаях идея суверенитета
была доведена до крайностей, до экстремальных форм и выражений.
На мой взгляд, дружба народов СССР была не мифом, не плодом идеологического воображения. Была создана экономическая
и культурная система взаимодействия всех народов. И более того,
дружба народов является общечеловеческой ценностью, без которой нормальное общество просто не может существовать. Для
того, чтобы это не было чистой декларацией, чистой идеологией,
система должна насыщаться реальной политикой.
Существовавшая в Советском Союзе интерпретация дружбы
народов исходила из того, что она есть завершенный, достигнутый
результат. На самом деле, это постоянно воспроизводящийся процесс, в котором присутствуют противоречивые тенденции, требующие позитивного подкрепления. Ибо наряду с дружбой действуют противоположные тенденции – состязательность, взаимные
притязания, конкуренция за ресурсы и проч. А главный вопрос
связан с кадровой политикой, системой распределения мест в органах государственной власти, обеспечивающих принятие решений и контроль за политическим, экономическими и духовными
ресурсами.
– Не ожидает ли Россию участь Советского Союза?
– Есть две точки зрения на этот счет. Одна строится на идее
инерционного процесса. На том факте, что силы, противодействующие сплочению России и ее оздоровлению, по-прежнему действуют на мировой арене. Достаточную известность получила
публикация в одном американском журнале, поместившем карту
России, на которой вся Сибирь вплоть до Урала отнесена к Соединенным Штатам Америки. Почему бы, спрашивает автор публикации, не купить у России эту территорию? Тем более, что уже
40 41
был прецедент с продажей царским правительством Аляски Америке.
Такого рода публикации, я думаю, способствуют разжиганию
национализма в русской среде. Мол, есть такие силы, притязающие
на целостность нашей территории, на Россию. А раз они есть, то
мы, русские, должны сплотиться вокруг вождей и отдать, если
потребуется, все за русскую идею, за землю Русскую. Русский
национализм, в свою очередь, ведет к росту национализма в других республиках РФ. Поэтому такого рода публикации и акции не
укрепляют позиции России ни в регионах, ни в мире, а ведут только к ослаблению страны.
Но есть и другая точка зрения: инерционная сила национальных движений продолжает свое действие. И если они привели к
распаду СССР, то теперь должны утвердить себя в масштабах
России. В том плане, что каждая республика РФ, каждая автономия
будет существовать как самостоятельное целое, будут территориальные переделы и т. д.
Но мне кажется, что сейчас ситуация существенным образом
отличается от ситуации 1991 года. За это время произошли политические события большой значимости: признание изменения
общественно-политического строя в России, роспуск Советов и
провозглашение на референдуме 1993 года Конституции Российской Федерации. К числу важнейших событий, изменивших облик
страны, надо отнести и расстрел в октябре 1993 года Белого Дома
в Москве. Сложная цепь событий в конце 1993 года не только
оставила важные вехи в политической истории, но имеет колоссальные последствия. В том числе и отрицательного характера,
поскольку тогда на государственном уровне в центре России было
использовано насилие для разрешения тупиковой ситуации. А
позитивный компонент тех событий состоит в принятии новой
Конституции страны. И сейчас все граждане, все политические
движения, все национальные группы, а также националистические
организации должны исходить из этого факта. Всем необходимо
понять: если не будет уважения к Конституции, к закрепленным
в ней положениям, то кризис будет углубляться во всех направлениях, в том числе и в межнациональных отношениях. Неуважение
к своей Конституции и есть тенденция, ведущая к распаду России.
Наличие конституционной основы дает некоторую базу для
поворота общественных процессов в сторону консолидации, обеспечения правового, экономического и культурного единства России. Поэтому я склонен считать, что мы преодолели пик наиболее
острых противоречий, в том числе и в национальных конфликтах.
В целом дело идет к умиротворению и обеспечению стабильности,
к укреплению российской государственности, единому пониманию
необходимости преодоления кризиса. И в этом плане особую значимость приобретают договоры между Россией и Татарстаном,
Кабардино-Балкарией, Башкортостаном. Они являются новыми
законодательными актами, немыслимыми в условиях Советского
Союза.
– А как, с точки зрения социолога, вы оцениваете ситуацию
на Северном Кавказе?
– Северный Кавказ – один из самых острых, в плане конфликтов, регионов России. И я приехал сюда, чтобы на месте почувствовать ситуацию, разобраться в аргументах сторон в различных
конфликтных ситуациях.
Наша беседа проходит во время драматических событий в
Чеченской Республике. Но все же не следует сводить всю ситуацию
на Северном Кавказе к этим событиям. Хотя они, безусловно, очень
важны как для интересов Северного Кавказа, так и для понимания
российской государственности.
В регионе есть и масса важных позитивных моментов, которые
должны быть осмыслены в большей мере. Например, формирование Республики Адыгеи. Это новое государственное образование,
становление которого прошло без конфликтов, на базе нормального конституционного процесса. И это, скорее всего, благодаря
тому, что возглавляли этот процесс, принимали по нему соответствующие решения люди, здраво подходившие к ситуации.
Я побывал во Владикавказе и Назрани, видел воочию последствия осетино-ингушского конфликта. Они потрясают, угнетают,
оставляют страшное впечатление.
Но с другой стороны, я наблюдаю, как идут довольно сложные
процессы становления и развития государственности в КабардиноБалкарии. Судьба балкарцев в какой-то мере схожа с судьбой ингушей, но все-таки между кабардинцами и балкарцами не возникало насильственных конфликтов. Хотя здесь тоже были эпизоды,
которые могли перерасти в конфликты – убийство в селении Яникой, противостояние в связи с арестом главы Конфедерации горских народов Кавказа Ю. Шанибова. Но они получили определенное разрешение и не переросли в межнациональный конфликт.
Этот позитивный капитал, мне кажется, еще недостаточно оценен.
В числе позитивных моментов я бы отметил и дагестанский
опыт.
Относительно конфликтов на Кавказе стоит отметить, что
противоречия заложены в самой истории региона. С одной сторо-
42 43
ны, сами народы находились в противостоянии, воевали друг с
другом. С другой стороны, Россия завоевала Кавказ с большими
потерями, преодолевая героическое сопротивление многих народов, но в тоже время опираясь на поддержку определенных групп
и народов, стремившихся избежать влияния стран Ближнего Востока.
Это был сложный исторический период, который сейчас оживает в сознании людей в разных контекстах, с разной, я бы сказал,
смысловой нагрузкой. Можно воспринимать российскую колонизацию через призму жестокостей генерала Ермолова. Но можно и
учитывать специфику региона, то, что здесь непросто установить
устраивающие всех нормальные отношения. В этом плане я считаю
большим культурным и политическим достоянием народов Северного Кавказа то, что принято называть адыгским этикетом. В нем
заложены правила переговорного процесса, до которых только
сейчас в мировом масштабе дошло человечество. Эти правила
народной черкесской (адыгской) мудрости должны сейчас более
интенсивно использоваться для преодоления тех конфликтов, которые еще сохраняются, тлеют или разжигаются вновь.
– Что вы можете сказать о роли российского фактора в конфликтах на Северном Кавказе?
– В любых конфликтах возникает определенная система стереотипов мышления, своеобразное ядро, вокруг которого вращается определенная концепция. Один из самых распространенных
стереотипов, существующих в массовом сознании – это стереотип
Москвы, как главного инициатора всех конфликтов в регионе. Этот
стереотип тесно связан с концепцией, представляющей Россию
как империю, намеренную разделять и властвовать, и осуществлять свое господство над этим регионом.
А интересы России на Северном Кавказе, безусловно, состоят
в мирном развитии этого региона. Влияние России, с точки зрения
ее нравственного авторитета, культуры, языка, экономических
позиций, мне представляется здесь достаточно прочным. Да, собственно, никто его и не оспаривает. Давайте вспомним хотя бы
эпизод с провозглашением независимости Чеченской Республики.
Когда Руцкой и близкие к нему люди потребовали немедленного
вторжения в Чечню, это было не поддержано. И, прежде всего,
потому, что это не было общероссийской точкой зрения.
– А сегодняшняя ситуация в Чечне? Когда при поддержке России Временный Совет пытается свергнуть официальную власть
Грозного?
– Уверен, что ситуация на местах сейчас на 75 % определяется менталитетом политических лидеров данного региона. И там,
где у лидеров хватает политического культуры, выдержки, умения
преодолевать амбиции, там дела идут нормально. А там, где этих
качеств не хватает, конфликты будут обостряться. Причем каждая
из сторон будет искать причины не в собственном поведении, и
даже не в поступках оппонентов, а в неких политических силах,
извне провоцирующих конфликт.
Мой опыт показывает, что в разрешении конфликтных ситуаций важное значение имеет не столько внешнее давление, сколько
позиции противостоящих сторон. Их умение переступить через
себя, через определенные обиды, через оскорбление даже, что
особенно трудно на Северном Кавказе.
Очень важно интеллигентному человеку уяснить себе, что
такое «русский фактор», что это за центр, который якобы провоцирует конфликты.
Во-первых, надо понять, что сам Центр за последние годы
пережил целый ряд конфликтов.
Во-вторых, надо учитывать, что было бессознательное их стимулирование, вытекающее из безответственности должностных
лиц; на разных уровнях происходило как бы «накапливание безответственности», ее концентрация, что и привело к столь неблагоприятным последствиям. Благодаря этому, конфликты возникали на почве опять-таки местных интересов при участии российских
армейских структур.
И здесь я не исключаю, что развитию конфликтов в северокавказском регионе чрезвычайно содействовало небрежное отношение к армейскому вооружению, попустительство в его разграблении, а может быть, и прямая спекуляция оружием.
Таким образом, «фактор Центра» связан не с организованностью, а с дезорганизацией самой российской государственности.
– Во время своей поездки вы побывали в зоне осетино-ингушского конфликта. Какие впечатления вы оттуда вынесли?
– Очень важным для участников данного конфликта является
осознание того факта, что ингуши не будут иметь на своей западной границе иных соседей, кроме осетин, равно как и осетины на
востоке не будут иметь других соседей, кроме ингушей. Участникам конфликта необходимо преодолеть боль трагедии. Понять, что
эта боль обоюдная, и арифметические подсчеты боли не приведут
к продвижению вперед. Надо также преодолевать страх. Не только осетин перед ингушами, или ингушей перед осетинами, но и
со стороны своих соплеменников. Потому что, к сожалению, часто
44 45
встречаются ситуации, когда доброжелательные соседские действия осетин по отношению к ингушам наказываются осетинскими экстремистами, и наоборот.
В связи с этим конфликтом надо коснуться проблемы, затрагивающей на северном Кавказе многие народы и почти все политические структуры. Это проблема территорий. По сути, все конфликты в регионе включают территориальные притязания и споры. На
мой взгляд, чрезмерное внимание к территориальным вопросам не
ведет к урегулированию конфликтов, а способствует их углублению
и обострению. По сути дела, найти абсолютно справедливые границы между той или иной этнической общностью на Северном
Кавказе невозможно. Это видно не только на примере осетиноингушского конфликта, но и по ситуации в Кабардино-Балкарии,
между балкарским и кабардинским населением.
Что здесь можно предложить? Только новое понимание самих
границ. Границы должны быть не линией раздела между народами,
а регионами интенсивного общения между ними. Такое понимание
границ имеет широкое обоснование в современной социологии и
политической практике. Речь идет не только о границах между
европейскими государствами, которые по существу превратились
в чисто условные линии, поскольку сняты все пограничные, таможенные и прочие барьеры, но и о российской практике.
Если мы будем настаивать на границах между Россией и Украиной, руководствуясь прежним пониманием, то конфликт по поводу Крыма будет неизбежен. Пожалуй, именно в ситуации вокруг
Крыма должно быть выработано раньше, чем в других регионах,
это новое понимание границ – как соединительных линий между
территориями. И опять же, новая Конституция России открывает
для этого достаточно большие возможности.
Газета «Северный Кавказ». № 1 за 1995 г.
ВЕСЫ ЗЛА И ДОБРА
Риторический вопрос новейшей Реформации – какая дорога ведет
к Храму? – в сентябре 1990 года получил неожиданное и страшное
разрешение. Дорога к храму привела к смерти. 9 сентября был
убит протоиерей Александр Владимирович Мень. Он направлялся к платформе «Семхоз», чтобы добраться электричкой до Новой
деревни под Загорском, где был настоятелем небольшого храма.
(Попутно: какая зловещая символика – смерть на пути от «новоязовского» «Семхоза» к Сергиевому Посаду. Впрочем, это только первые узлы символического ряда.)
Известный церковный писатель, публицист, философ, человек
свободных взглядов и независимого поведения, А. Мень был хорошо известен в демократическом движении, в прежние времена
подвергался остракизму со стороны власть предержащих и церковных иерархов. «Опубликовал за границей работы «Сын человеческий», шеститомник «В поисках Пути Истины и Жизни»,
«У врат молчания». В Лениградской духовной академии второй
год ждет опубликования его семитомный словарь по библеистике.
По мнению духовных детей священника, его философское творчество сопоставимо по уровню с наследием Соловьева и Бердяева», – писала в те дни пресса.
Хорошо помню, как потемнел экран телевизора, стоило ведущей ночных новостей передать эту скорбную весть в эфир. Из всех
красок осталась только одна – черная. Перехватило горло. Это
состояние позже выразил А. Вознесенский в стихотворении, посвященном памяти Меня: «Страна, убивая священников, пишет
себе приговор».
Требовалось утешение, воздух, луч света. В заветной папке
нашел старую статью А. Меня «Познание добра и зла». Прочитал:
«Только вера в высший смысл жизни, высшую цель бытия, в объективный характер этических требований составляла на всем
протяжении истории корневую опору нравственности и источник
культурного творчества. Такая вера есть и источник познания добра и зла. Такой была и религиозная вера.
Разумеется, неверно было бы утверждать, будто люди религиозные всегда соответствовали начертанному перед ними идеалу.
Однако идеал был, будил совесть, постоянно напоминал о себе.
Пушкинский Борис Годунов мучился, сознавая тяжесть содеянного им; даже Ивана Грозного порой посещали приступы раскаяния.
И трудно было ему спорить с обличавшим его митрополитом Филиппом. Но представим себе на их месте кого-нибудь из опричников Гиммлера или Берия. У них-то проблем, наверное, уже не
было. Любой историк, занимающийся социальными вопросами,
хорошо знает, что сто лет назад преступление, особенно тяжкое,
было в России событием чрезвычайным. А сегодня? Едва ли тут
нужны комментарии…»
Российский парламент почтил память священника минутой
молчания. Б. Ельцин поручил министру внутренних дел РСФСР
принять все меры к раскрытию чудовищного преступления. Все,
писавшие о гибели отца Александра, вольно или невольно указывали еще на один узел этой трагедии – его смерть от удара туристским топориком по голове и погребение в день праздника
Усекновения головы Иоанна Предтечи. Напомню, согласно Библии, Иоанн Креститель являлся как бы предтечей Иисуса Хри-
46 47
ста. Он призывал людей к покаянию и пророчествовал о приходе
Мессии, наступлении мессианского царства, за что в конечном
итоге поплатился головой. Мы так далеко в сторону ушли от
библейских понятий, что, наверно, надо еще раз напомнить: в
христианстве Мессия – это ниспосланный богом Спаситель.
Итак, по всем приметам в сентябре следовало ожидать Спасителя. И когда через несколько дней после гибели Меня «Комсомольская правда» и «Литературная газета» одновременно опубликовали брошюру А. И. Солженицына «Как нам обустроить Россию», это уже не вызвало удивления, а только желание прочитать,
разобраться. Медленно, внимательно, что называется – с карандашом в руке.
О работах такого масштаба принято говорить – «заслуживает очень серьезного анализа, оценки, размышлений. Пока же предварительные замечания». И, наверно, правильно. Лев Толстой
говорил, что для того, чтобы рассказать, о чем «Анна Каренина»,
ему понадобилось бы написать ее заново. Чтобы передать «посильные соображения» Александра Исаевича, пришлось бы процитировать их полностью. Ограничусь немногим из того, что отчеркнул мой карандаш.
Прежде всего. Говоря о России, великий русский писатель
понимает под ней всю территорию, и все население, и все минувшее и грядущее того величественного этноса, что населяет современную Российскую Федерацию, Украину и Белоруссию. Он
пишет: «Каждый, и самый малый, народ – есть неповторимая грань
Божьего замысла. Перелагая христианский завет, Владимир Соловьев писал: «Люби все другие народы, как свой собственный».
ХХ век содрагивается, развращается от политики, освободившей себя от всякой нравственности. Что требуется от любого порядочного человека, от того освобождены государства и государственные мужи. Пришел крайний час искать более высокие
формы государственности, основанные не только на эгоизме, но
и на сочувствии».
И еще на эту тему: «Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений – но и на сознательном самоограничении; на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной
справедливости.»
Как же организовать такое общество? Какой должна быть избирательная система? Что такое «народное представительство»?
Этим вопросам посвящены многие страницы раздумий нобелевского лауреата. В одном месте он пишет: «Достоевский считал
всеобщее – равное голосование «самым нелепым изобретением
XIX века». Во всяком случае, оно – не закон Ньютона, и в свойствах его разрешительно и усомниться. «Всеобщее и равное» – при
крайнем неравенстве личностей, их способностей, их вклада в
общественную жизнь, разном возрасте, разном жизненном опыте,
разной степени укорененности в этой местности и в этой стране?
То есть – торжество бессодержательного количества над содержательным качеством.»
И в следующей главе: «Цель всеобщего голосования – выявить
Волю народа: ту истинную Волю, которая будет все направлять
лучшим образом для народа. Существует ли такая единая Воля и
какова она? – Никто не знает. Но замечательно, что при разной
системе подсчета голосов мы узнаем эту волю по-разному и даже
противоположно».
Что проблема эта не праздная, понимают все. Особенно сейчас,
когда наметилась тенденция говорить от имени народа. Грешат
этим и отдельные личности, и добровольные объединения, и
мощные общественные формирования. Всем кажется, что они
ведают чаяния народа, и имеют право говорить от его имени, не
удосуживая себя выявлением «истинной Воли». А. Солженицын
рассматривает всевозможные системы народного представительства. Его наблюдения и замечания будут не лишним багажом не
только для законоведов и парламентариев всех уровней, не только для ревнителей общественного блага всех уровней, но и для
всех людей неравнодушного уровня.
На тему голосования в условиях демократии встретилась любопытная заметка в журнале «Век ХХ и мир» . Кандидаты наук
П. Чеботырев и Б. Кочубей пишут: «Пусть имеются три человека:
А, В и С. Им предстоит принимать решение, проекты которых
предлагает Икс. Каждый может проголосовать либо за, либо против.
Первое предложение: повысить жалование А и В, посадить
за решетку С. Если А, В и С руководствуются своей непосредственной выгодой, проект должен быть принят большинством в
2
/3 голосов (А и В – за). Икс предлагает новый проект: повысить
жалование А, посадить В и перевести в лучшую камеру С. Большинством голосов и этот проект будет принят и реализован.
Теперь Икс вносит предложение: посадить А, одновременно
улучшив условия содержания в тюрьме В и С. И это предложение, конечно, принимается большинством голосов. Таким образом,
в результате троекратного свободного волеизъявления три свободных человека оказались за решеткой!»
Абстрактность приведенного примера хороша тем, что подставив вместо А, В и С свои имена, или названия своих народов,
все могут почувствовать, чем может завершиться для них свободное волеизъявление, если будут допущены поблажки любому
48 49
большинству за счет ущемления интересов меньшинства. А. Солженицын и на этот счет предостерегает: «Очевидно надо искать
форму государственных решений, более высокую, чем простое
механическое голосование. Все отдавать на голосование по большинству – значит установить его диктатуру над меньшинством и
над особыми мнениями, которые как раз наиболее ценны для поиска путей развития.»
Последняя главка работы Солженицына называется «Давайте
искать». Он пишет, что ставил перед собой задачу «предложить
некоторые отдельные соображения, не претендующие ни на какую
окончательность, а только предпослать почву для обсуждений».
Таким образом, сам Александр Исаевич отказался от роли Мессии.
Вермонтский садовник осуществил мощный привой нравственности древу обновляющейся российской государственности.
Принесет ли его труд плоды, зависит от нас. «Надо возделывать
свой сад»,– говорил Вольтер.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 4 октября 1990 г.
СМЕРТЬ В ХРАМЕ
В Кабардино-Балкарии в церкви был убит православный священник отец Игорь (Игорь Розин). Случилось это в высокогорном
городе Тырныаузе после утреннего воскресного богослужения
13 мая 2001 года. Неизвестный вошел в храм и тремя ударами
кинжала в сердце убил 45-летнего священнослужителя.
Город Тырныауз расположен в верховьях Баксанского ущелья
и является своеобразными воротами Приэльбрусья – зоны горного туризма, альпинизма и зимних видов спорта. В Приэльбрусье
снимался фильм «Вертикаль» с молодым Высоцким, взбудоражившим всю страну песней: «парня в горы возьми – рискни», там
сочинял стихи Юрий Визбор, покорял вершины легендарный Миша Хергиани, жили молодые тогда братья Залихановы, там бывал
я и, возможно, вы. Там в 60–70-е годы все дышало поэзией и свободой.
Игорь Розин родился в Тырныаузе и, как всякий нормальный
пацан того времени, не мыслил своей жизни без гор, дружеской
компании и хорошей песни под гитару. После школы закончил
горно-металлургический институт, стал мастером спорта по альпинизму. Исходил вдоль и поперек все тропы Приэльбрусья, покорил множество скал и вершин. В поселке Терскол долгое время
работал горным спасателем. Сотни незадачливых покорителей
Эльбруса, участников массовых восхождений, альпиниад и просто
любителей горных путешествий обязаны ему своим здоровьем и
даже жизнью. Вместе с другими ребятами из поисково-спасательной службы Розин на своем горбу спускал их с труднодоступных
вершин и перевалов, оказывал первую медицинскую помощь, доставлял в больницы Нальчика или Пятигорска. Чтобы прокормить
свою большую семью, – у Розина было пятеро детей, – он многие
годы совмещал работу в ПСС с работой инженера в противолавинном отряде.
Жизнь в суровых условиях горной местности, постоянное пребывание в экстремальных ситуациях, неравнодушный характер и
умение сопереживать чужой боли подвигли Игоря Розина к занятиям религией. Сперва привычное окружение – лавинщики,
спасатели, инструкторы турбаз и альплагерей подшучивали над
его увлечением православием: мало ли, мол, какая блажь придет
на ум мужику в наше-то время. Но со временем, видя его упорство
и целеустремленность, благотворные изменения в образе жизни,
не показное благочестие, еще больше зауважали товарища.
Когда Розин понял, что готов спасать не только тела, но и души
людей, он решил навсегда связать свою жизнь с церковью. В августе 1999 года он был рукоположен в сан священника. Отец Игорь
стал настоятелем православного прихода во имя святого великомученника Георгия Победоносца в своем родном городе Тырныаузе.
Благочинный настоятель православных церквей КабардиноБалкарии Леонид Ахидов рассказал нам, что официально православный приход в Тырныаузе существует с 1996 года, но только с
появлением в нем отца Игоря начала расти паства и приход стал
жить полноценной церковной жизнью. Раньше прихожане собирались в одной молитвенной комнате, но в 1999 году администрация города выделила для них помещение бывшей бактериологической лаборатории. Отец Игорь вместе с прихожанами превратил
баклабораторию в настоящую церковь. И здесь же в церкви святого Георгия Победоносца принял мученическую смерть.
Священник был убит в день, когда Ставропольская епархия, в
состав которой входит приход отца Игоря, отмечает День памяти
своего основателя святителя Игнатия Брянчанинова. Теперь в этот
день будут отмечать и день памяти отца Игоря Розина. Получив
известие о смерти в тырныаузском храме, выступавший в Ставропольской духовной семинарии митрополит Гедеон сказал, что
епархия гордится тем, «что совершил пастырь-герой».
Что же касается убийцы священника, то он был довольно быстро найден. К вечеру того же дня милиция сообщила о задержании 23-летнего жителя Тырныауза. В первоначальной версии со4 Заказ № 232
50 51
общалось, что он совершил злодеяние из хулиганских побуждений.
В опубликованной через сутки официальной версии прокуратуры
КБР уже говорилось о психическом заболевании задержанного.
Кроме того, выяснилось, что в начале года он был условно осужден на 4 года за нанесение ножевых ранений близкому родственнику.
В расследовании данного дела журналистов, прежде всего,
интересовали мотивы убийства, связь преступника с религиозными экстремистами. Отвечая на эти вопросы на брифинге в МВД
Кабардино-Балкарии, и. о. начальника Управления уголовного
розыска полковник Анатолий Барсагов сказал, что возможную
связь убийцы с религиозными экстремистами может установить
только следствие. Он же отметил, что говорить о психическом
состоянии убийцы можно будет только после заключения судебномедицинской экспертизы.
Задавать неприятные вопросы правоохранителям у журналистов были все основания. Со слов близких покойного стала известно, что священнику неоднократно угрожали, требовали свернуть проповедническую деятельность. Кроме того, в день убийства
у церкви видели трех подозрительных людей, один из них вошел
внутрь храма, а двое других остались снаружи.
Буквально за две недели до убийства православного священнослужителя парламент Кабардино-Балкарии принял республиканский закон «О запрете экстремистской религиозной деятельности». По данным правоохранительных структур, только активных сторонников ваххабизма в республике насчитывается около
500 человек. И действуют они в основном в бедных горных районах.
Газета «Век». № 19 за 2001 г.
МУДРОСТЬ ЖИВОПИСЦА
Ярким завершением года стало проведение в Национальном музее КБР персональной выставки заслуженного художника Кабардино-Балкарии Муаеда Аксирова. Посвященная 70-летию художника и 50-летию его творческой работы, выставка позволила оценить разнообразные грани таланта замечательного российского
живописца, тонкого стилиста и мудрого мастера.
Потомок кабардинских крестьян, окончивший Саратовское
художественное училище, он стал первым профессиональным
живописцем в республике. Участвовал во многих всесоюзных и
зарубежных выставках, возглавлял Союз художников КБР, был
делегатом различных съездов Союза художников СССР и РСФСР.
Но всегда помнил и знал, что правота художника, его мысли, чувства и результаты поисков выражаются прежде всего на холсте
или бумаге, в напряженной работе с цветом и линией.
Выставка Аксирова демонстрирует его огромное уважение к
искусству и зрителям. В его работах не встретишь нарочитой
усложненности, недоговорок или многозначительного подмигивания «посвященным», столь характерных для многих течений и
явлений современной художественной жизни. Работая, казалось
бы, в традиционных рамках изобразительного искусства, художник
наполняет высочайшим, почти магическим мастерством свои пейзажи, натюрморты, портреты или жанровые сцены. Поражают его
умение со всей мыслимой полнотой воплощать избранную тему,
отточенность решения каждого миллиметра живописного полотна,
совершенствуемая год от года чистота и поэтичность живописной
речи.
Чтобы ни писал художник – окрестности родного Нальчика,
предгорья Кабарды, заоблачные высоты Балкарии, древние храмы
Переяславля-Залесского, уголки цветущего сада или виды отгонных пастбищ, – все его работы представляются любовно раскрытыми окнами в некое гармоническое пространство. В пространство, где «есть душа, где есть свобода, где есть любовь, где есть
язык». И каждый зритель, каковы бы не были его личные художественные пристрастия или познания в живописи, отходит от полотен Аксирова с чувством глубокой признательности за его подвижнический труд.
В Кабардино-Балкарии живет и работает большая плеяда ярких
самобытных живописцев, графиков, скульпторов, мастеров прикладного искусства. В том, что они состоялись как мастера, добились широкого признания в России и за рубежом, – большая
заслуга старшего поколения художников, всегда высоко державшего профессиональную и нравственную планку в творчестве.
Того блистательного поколения, к которому принадлежит Муаед
Алиевич Аксиров.
Газета «Век». № 1, 2 за 2002 г.
ХРАНИТЕЛЬ ТРАДИЦИЙ И РЕФОРМАТОР СТИХА
В Нальчике прошли торжества по случаю 60-летию народного
поэта Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии Магомета Мокаева. Помимо деятелей культуры, представителей обществен4*
52 53
ности и руководства КБР, в них приняли участие члены творческих
союзов Ингушетии, Карачаево-Черкесии и Северной Осетии.
В своей нобелевской речи Иосиф Бродский говорил, что поэт
является органом языка, на котором пишет. Таким органом балкарского языка является Магомет Мокаев, хранитель и знаток горского фольклора и народных традиций. Поэт, много сделавший
для развития национальной поэзии, обновления ее ритмики и пластики, и в то же время неукоснительно продолжающий линию
великих предшественников Кязима Мечиева, Керима Отарова и
Кайсына Кулиева. Сам поэт так говорит о себе:
В народе я слова, присловья, поговорки,
Как яблоки в горах, годами собирал.
И все, что я собрал в час радостный иль горький,
Чтоб людям возвратить, я в песни претворял.
Рано потерявший отца и мать, Магомет провел детские и юношеские годы в Казахстане, разделив со своим народом тяжелую
участь изгнания. Первый сборник стихов он издал будучи студентом 1 курса Кабардино-Балкарского университета. За сорок прошедших лет в различных российских издательствах вышло около
двух десятков поэтических книг Мокаева на русском, балкарском
и других языках. В 2000 году он стал лауреатом Государственной
премии Кабардино-Балкарии. Литературоведы отмечают, что его
книги становятся «вехами развития художественной мысли балкарского народа».
В себя вобрав слова и в мир их отправляя,
Лад песен обновил, идя через года.
И этим я богат, и этим счастлив, – знаю:
Светлей, чем у иных, горит моя звезда.
Анатоль Франс говорил, что гений человека измеряется его
веселостью. Это в полной мере относится к Магомету Мокаеву.
Как-то его попросили написать статью к юбилею знаменитого
танцовщика Мутая Ульбашева, многолетнего руководителя академических ансамблей «Кабардинка» и «Балкария». Один из друзейсоперников Магомета сказал в редакции, мол, нашли кому поручить приветствовать юбиляра от лица балкарского народа – Мокаеву! – он ведь и двух движений в танце правильно сделать не
сможет. Когда до Магомета дошли эти слова, он весело улыбнулся: «Они, что, думают, что я ногами писать буду?»
А на своем юбилейном вечере Магомет Мокаев танцевал вместе с солистами ансамбля «Балкария». И, конечно, читал стихи.
Газета «Век». № 48 за 2001 г.
ОБРАЗЫ РОССИИ В ДАНИИ
Пасха для христиан является особым праздником. Это день величайшей радости, братской любви, общего примирения и всепрощения. Третье тысячелетие началось с воистину символического события – впервые за многие годы христианский мир, разделенный церковными расколами на множество конфессий, праздновал Пасху одновременно, на разные голоса и наречия вознося
благовещение о Воскресении Христовом.
Говоря об этом удивительном празднике, известный русский
богослов Сергий Четвериков писал, что в этот день верующие
чувствуют свое примирение с Богом, между ними и Богом исчезает преграда греха. «Нам сообщается вечная радость небожителей. Мы отчасти, насколько это возможно здесь, на земле, уже
переживаем радость, блаженство небесных обитателей, уготованных Богом любящим Его», – писал Четвериков.
С чувством братской любви христиан различных конфессий
открылась в этом году традиционная пасхальная выставка в крупнейшей на севере Европы галерее современного искусства – галерее «Модерн». Расположенная в небольшом датском городе Силькеборге, в удалении от многоголосого шума и делового круговорота повседневности, галерея имеет свои филиалы в главных
мегаполисах региона – Копенгагене, Амстердаме, Брюсселе, сочетая в практической деятельности различные параметры бизнеса
и искусства.
В этом году впервые для участия в пасхальной выставке галереи «Модерн» был приглашен художник из России – наш земляк
Андрей Колкутин. Творчество замечательного нальчикского художника хорошо известно датским коллекционерам и любителям
живописи. Именно там к его 40-летию издательской группой «Ганимед» был выпущен огромный альбом, посвященный живописи,
творческому пути и мировоззрению художника. А на открытие его
персональной выставки в московском Новом Манеже из Дании
специально приезжала группа ценителей живописи Колкутина.
На пасхальной выставке, продлившейся около месяца, почти
вплоть до майских праздников, были представлены четыре работы
А. Колкутина. Выполненные в характерной для этого художника
манере, сочетающей фигуративную живопись, поиски в области
знаковых систем и элементы супрематизма, живописные полотна
Колкутина пронизаны духом христианского стоицизма, глубокой
веры в мудрость и благодать Создателя, любви к людям и окружающему их миру. Именно эти качества представленных нальчикским художником работ сделали их не только удивительно соот-
54 55
ветствующими духу пасхальной выставки, но и заметно выделяли
среди картин других представленных художников.
В выпущенном к открытию выставки каталоге, больше напоминающем художественный альбом, помещены репродукции более сорока работ именитых европейских художников и скульпторов. По ним можно наблюдать всю гамму творческих поисков
современного искусства – от продолжения и развития идей Клее,
Матисса, Поллака и других титанов живописи ушедшего ХХ века
до конструирования различных сюжетных вариаций и самых невероятных цветовых решений.
В каталоге помещена репродукция картины А. Колкутина
«Женщина с мешком» (1995). Изображенная на ней согбенная
старушка возвращается с мешком за спиной то ли с базара, то ли
с опустевшего колхозного поля. Одеяние пожилой женщины –
скромный синий платочек, серая фуфайка и серая же под стать ей
грубая юбка, а более всего разномастная обувка – свидетельствует о той степени бедности, в которой под конец жизни оказалось
поколение, победившее мировой фашизм и поднявшее из руин
великую страну. Однако композиция картины, когда фигура старушки как бы нависает над горизонтом, ее крепкая стать, динамичная пластика фигуры и особенно яркий, сотканный из лоскутков передник, с выделяющимся на нем супрематистским крестом,
напоминающем георгиевский крест, – все это говорит о несгибаемости народного характера, о том, что не хлебом единым жив
человек. Перед зрителями в почти библейской простоте и мощи
предстает образ нищей России, вынесшей в минувшем веке на
своих плечах и чужеземную агрессию, и тоталитаризм собственных правителей, но не утратившей высших духовных ценностей
и веры предков.
Представленный в работах Андрея Колкутина новый опыт
христианства, опыт эпохи посткоммунизма и постмодернизма,
нашел отклик и понимание в среде западных зрителей. По итогам
пасхальной выставки решено провести в галерее «Модерн» персональную выставку художника из Кабардино-Балкарии. После
летних вакаций она откроет в ней новый выставочный сезон.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 26 мая 2001 г.
РОМАН С ТУШЬЮ
В Нальчике в частном художественном салоне «БЭНК-АРТ» прошла выставка каллиграфических работ Михаила Горлова. 38-летний художник, участник многих всесоюзных и зарубежных выставок на этот раз продемонстрировал совершенно новую грань
своего таланта.
Представленные им работы характеризуют парадигму современной каллиграфии, включающую каллиграммы, шрифтовые
композиции, промышленную и рекламную графику, поиски в области леттризма и графемной живописи.
В качестве мотиваций каллиграфических тенденций исследователи отмечают стремление художников стать цельными творцами, одновременно писателями (поэтами) и живописцами, желание раздвинуть границы своего телесного, физического существования, а также жажду освобождения от формальных правил при
сохранении рамок определенных традиций. Ролан Барт не исключал, что этот вид деятельности порождается потребностью выразить нечто из пульсирующего в нас самих биения (цвет тоже
является в некотором роде биением) или сознанием возможности
создать нечто такое, чему удастся избежать «злополучной западни языка, избежать фатально присваиваемой каждой фразе ответственности».
Однако мощнейшим стимулом для занятий каллиграфией была и остается радость от умения владеть орудиями мастерства.
Гоголь описывал ее так: «…в этом переписыванье ему виделся
какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до
которых если он добирался, то был сам не свой: и посмеивался, и
подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось,
можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо
его».
Несмотря на авторитетное замечание Достоевского, что все
мы вышли из «Шинели» Гоголя, образ титулярного советника
Башмачкина закрепился в отечественном сознании «преклоняющим на жалость», в чем нашло выражение народное отношение
к бумажному труду, его атрибутам, поэтике и эстетике. Отголоски
этой темы постоянно встречаются в жизни, газетных публикациях, городском фольклоре. В качестве примера можно привести
любимую песню автора этих строк «Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной…». И потому декларация о принадлежности к каллиграфическому меньшинству не в силу сложившихся обстоятельств, но по душевному складу, свидетельствует
о недюжинных запасах антитрадиционистской энергии художника, что в свою очередь, согласно Т. Адорно, говорит о его модернистской ориентации. А уж инициация и проведение выставки
каллиграфии в обществе, не преодолевшем тоталитарного единообразия и по-прежнему страдающего излишней подозрительно­
56 57
стью в отношении любых меньшинств, будь то языковые, музыкальные или сексуальные, заслуживает, по меньшей мере, обнажения головы.
Каллиграмма у Михаила Горлова становится своеобразной
визитной карточкой, автографом, цеховым тавро. Первый подобный опыт был сделан в 1979 году популярным тогда карикатуристом чебоксарского журнала «Капкан». С тех пор буквы собственной фамилии, сплетенные в каллиграмму, стали специфическим
автопортретом художника, передающим, естественно, не столько
внешнее сходство, сколько эмоциональное состояние и направление художественных поисков определенного времени.
По возвращению в Нальчик М. Горлов начинает активно сотрудничать с книжным издательством «Эльбрус». Обращение
каллиграфа к книге – это прежде всего демонстрация собственных
возможностей в части шрифтовой графики, как важнейшего средства установления коммуникационных связей между текстом и
его адресатом. Устанавливая доверительный контакт между книгой и читателем, художник стремится не только отвоевать
место в полиграфическом строю и подтвердить свое право на продолжение эксперимента, но и пытается очаровать публику вариантом шрифтового решения, убедить в его уникальной самоценности. Именно эта тенденция обнаруживается в работах Горлова над избранными произведениями адыгских просветителей,
сборниками стихов А. Созаева «Къолла», А. Кайданова «Танцы в
темноте» и другими книгами.
Наряду с работой в книжных издательствах художник сотрудничает с детскими журналами Кабардино-Балкарии, которые в
начальной стадии своего существования представляли неплохой
полигон для профессиональных поисков в области графики и
каллиграфии, что должна была засвидетельствовать первая юбилейная выставка. Плакат этой несостоявшейся выставки, выполненный М. Горловым в виде «прориси» для раскрашивания участниками акции, фактически состоит из шрифтов. Причем обычная
для подобного рода работ навязчивость сплошной шрифтовой
ткани здесь аннулируется точно найденными деталями изобразительного решения.
Среди представленных на выставке работ выделяется серия
«Знаки». Обстоятельства ее возникновения, навеянные творчеством Андрея Тарковского, ошеломительная скорость появления
сюжетов на свет, техника исполнения, близкая первобытному
искусству, – все это позволяет рассматривать каллиграфические
листы как результат некоего волхвования, в процессе которого
были явлены «знаки священные», архетипические выплески разных уровней христианского сознания. Особенно выразителен в
этом плане лист № 3, как бы зафиксировавший этап поиска крестного знамения. Пока еще выбраны не те пальцы, из которых сложится осененная церковью щепоть, но количество их выделено
уже достаточное, чтобы славить Отца, Сына и Духа Святого. И то,
что сам знак трижды проявляется на листе, подчеркивая единосущность Троицы, лишь подтверждает нашу догадку. На листе № 4
продолжается тема поисков символа спасения. Здесь те же пальцы
выписывают «магическую решетку», которой позже предстоит
трансформироваться в крест.
Люди древности отдавали предпочтение устному слову перед письменным. С развитием письменности, как заметил Борхес,
на понятие Бога, разговаривающего с людьми, накладывается
понятие об Абсолютной Книге – Священном Писании. Седьмой
лист серии «Знаки» запечатлел как раз переход к идее воплощения
Книги. На нем пальцы, уже познавшие крестное знамение, словно бы опробывают поверхность листа – выдержит ли она Божественное Откровение, или потребуется иной способ коммуникации, как, например, кинематограф Тарковского.
Стальные перья и рапидографы, перья бамбуковые, тростниковые и птичьи, самшитовые палочки и мастихины, кисти для
каллиграфии и малярные флейцы, щетки зубные, сапожные и для
чистки пишущих машинок, а также хитроумно свернутые тряпки,
скомканные бумажки, губки, спринцовки, не говоря уже о собственных пальцах – какими только средствами и ухищрениями не
подогревает художник свой многолетний роман с тушью и бумагой,
демонстрируя почти маниакальную страсть к каллиграфии. Варьируемые всякий раз по-иному прикосновения тушью в серии
«Прогулок в пространство листа» покрывают только края бумаги,
организовывая таким образом смысловое пространство и наполняя
его энергетикой и природными ритмами. Продолжая эксперимент,
Михаил оставляет тушь и бумагу наедине, а сам, затаив дыхание,
наблюдает, как они будут абсорбировать друг друга. И неудивительно, что их вольные игры завершаются словом «тушь»,
символизирующим невозможность их раздельного – без художника – существования.
В высокой оценке переходного, мимолетного, эфемерного,
в торжестве динамизма проявляется тоска по незапятнанной повседневности, говорил крупнейший немецкий философ Юрген
Хабермас в лекции по поводу вручения ему премии Т. Адорно.
По его мысли, модернизм – есть тоска по истинной репрезентативности, по истинному присутствию. В этих словах, как
представляется, содержится ответ на вопрос, почему посетите-
58 59
ли выставки каллиграфии Михаила Горлова вместо ожидаемого
красивого и четкого письма встречаются с экспрессивными рефлексиями по поводу современной действительности, характеризуемой «мобилизованным обществом, ускоряющейся историей
и разорванной повседневностью» (Ю. Хабермас).
Второй, и может быть, главный урок выставки – в демонстрации художником своего способа разрешения проблемы идентификации, едва ли не самой важной проблемы для человека двадцатого столетия. Все каллиграфические опыты Михаила Горлова
представляют собой непрекращающиеся поиски в знаковом континууме своего «генетического» кода, того набора знаков, линий
и точек, который составляет изначальную сущность личности и
служит своеобразной нитью Ариадны, позволяющей выбраться к
свету из лабиринта ложных культурных наслоений, завалов массовой культуры и баррикад общественного сознания.
«Независимая газета». 23 марта 1993 г.
КАРНАВАЛ В МУЗЕЙНЫХ ЗАЛАХ
В Кабардино-Балкарском музее изобразительных искусств открылась персональная выставка нальчикского художника Владимира Марченко. Планировавшаяся как юбилейная к его 40-летию,
она по различным причинам откладывалась в течение нескольких
лет. И теперь ее экспозиция может служить своеобразным творческим отчетом художника за почти четверть века активной деятельности на ниве живописи и графики.
Представленные в первом зале натюрморты и жанровые сцены
студента художественного училища города Орджоникидзе, а затем
художника-оформителя таксопарка города Нальчика свидетельствуют об успешном овладении Марченко основами реалистического метода, усвоении им традиций отечественной и мировой
живописи. Такое небольшое по размерам полотно, как, например,
«Образ труда» (1986) способно украсить стены самого большого
и взыскательного музея.
С середины 80-х годов, в незабвенный период перестройки,
ускорения и гласности, начинаются поиски художником адекватной времени художественной формы. Появляется удивительная
по колориту и поразительная по образности так называемая «парковая серия». На полотнах того времени представлены всевозможные аттракционы, фонтаны, досаафовские тиры, танцевальные
площадки, колеса обозрений и прочие непременные атрибуты всех
городских парков тогда еще большой страны, а также их постоянные посетители и обитатели, погруженные в атмосферу перманентного праздника. Несущие черты явного влияния сюрреализма
и соцарта, эти картины хорошо раскупались на Западе, попадали
на престижные парижские художественные аукционы. Глядя сейчас на эти работы, поражаешься тому, как в те бурные и буйные
годы художник смог разглядеть за казавшимися всем эпохальными
явлениями всего лишь маски очередного российского карнавала.
Мир живописных работ Марченко 90-х годов представляет
иллюстрированный каталог внутренних состояний человека, переживающего тектонический разлом одной шестой части земной
суши. Ушедшее в небытие, подобно Атлантиде, первое социалистическое государство оставило в наследство своим обитателям
бремя постоянных раздумий по поводу происходящих с ними метаморфоз. В жизни новых атлантов перемешались различные слои
исторического времени, общественного бытия и материальной
действительности. Именно поэтому на картинах Марченко могут
одновременно присутствовать экзотические обитатели морских
глубин и воздухоплавательные аппараты, предметы домашнего
быта и животные далеких стран, так называемые простые люди и
скрытые цитаты из работ других художников. Появляется Христос,
бредущий среди швейных машинок, строчащих ткань расползающегося времени. Пришедшие на тайную вечерю апостолы с мобильными телефонами и «роллексами» на руках напоминают то
ли собравшихся для голосования по вопросу Голгофы депутатов
законодательного собрания, то ли крутых пацанов, забивших
стрелку с курьером самого Хозяина.
Художник Марченко занят непрекращающимися поисками
системы координат, способной упорядочить и прояснить окружающий его мир, приобретенный житейский и духовный опыт. Используемые им зачастую в качестве подспорья приемы сюрреализма, супрематизма и других авангардных направлений все еще
нашего века позволяют закрепить на полотне реалистические подробности сделанных им многогранных находок и выстраданных
истин.
Открывшаяся в Нальчике выставка является прекрасным подарком к Масленице своим землякам потомка терских казаков
Владимира Марченко. Ее значение для города и республики сопоставимо с ретроспективами «возвращенного авангарда» в Русском
музее и Третьяковке в конце перестройки: впервые в главном художественном музее Кабардино-Балкарии в таком объеме и в таком
качестве представлено «иное» искусство.
Газета «Век». № 9 за 2001 г.
60 61
ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ ВОСТОКА
В Кабардино-Балкарском фонде культуры завершилась персональная выставка художника Рустама Тураева. Любимый художник
московской «Восточной галереи», участник различных российских
и зарубежных выставок, он впервые представил свои работы в
столь большом объеме в Нальчике, ставшем ему второй родиной.
Одаренный мальчик из Душанбе, Рустам в 70–80-х годах учился сперва в школе-интернате при тогда еще ленинградской Академии художеств, а затем и в самой Академии в мастерской народного художника СССР Бориса Угарова. Жизнь на берегах Невы,
походы в Эрмитаж и Русский музей, ежедневные споры и беседы
с товарищами по курсу и мастерами, участие в культурной жизни
северной столицы и обретенные там первые радости, а равно и
огорчения взрослой жизни сформировали молодого художника.
Вернувшись в Таджикистан, в годы перестройки он активно
участвует в различных молодежных художественных акциях, будь
то в Душанбе, Москве, Алма-Ате, Баку или Алжире. Приходят
первый успех и первые профессиональные удачи. Жизнь кажется
праздником, который будет всегда с тобой. Однако в республике
уже начинается борьба за власть, идут бесконечные митинги, вспыхивает огонь гражданской войны.
Накануне нового 1993 года Тураев был задержан боевиками
оппозиции и приговорен к расстрелу на месте. «Спасся чудом –
бред какой-то», – вспоминает он это время. Продав все написанные
картины за несколько сотен долларов доброхотам из ООН и Международного Красного Креста, он получает возможность вместе с
семьей вылететь на военно-транспортном самолете в Москву. «Детишек с женой отправляю на Кавказ к маме, а сам остаюсь на
творческой даче на Сенеже с одной мыслью – любой ценой чтонибудь заработать, иначе не выживем», – будет позже вспоминать
художник.
Тураев и его семья выжили во многом благодаря поддержке
многочисленной кавказской родни, а также «Восточной галерее»,
активно вовлекающей работы художника в столичный художественный процесс. В Нальчике, где он уже постоянно живет почти
десять лет, у Рустама нет своей мастерской. Выручает лаборантский кабинет в колледже дизайна, где он преподает живопись и
графику. В силу различных причин не оформив членство в Союзе
художников КБР, Тураев до сих пор носит билет члена Союза художников СССР. И это не столько эффектная поза артистической
натуры, сколько точный знак самоидентификации личности.
Восток в творчестве воспитанника русской академической
школы, хорошо знакомого со всеми достижениями европейской и
мировой живописи, а в последнее время имеющего возможность
непосредственно наблюдать современную художественную жизнь
на Западе, проявляется в различных ипостасях. Это могут быть
жанровые сцены, пейзажные зарисовки или фигуративные композиции, напрямую передающие пряный дух знойной центральной
Азии, ее мифологию и этнографию. В картине «Вечерний променад» (2001) перед зрителем предстает кусочек глинобитного
квартала старого города, остывающего после дневного пекла. Мастерски играя плоскостями, художник превращает изображенные
на полотне домишки, сараи, заборы, части дворов и хозяйственных
построек в звенья некоего сказочного лабиринта. Мы, словно Борхес, начитавшийся новелл из книги «Тысяча и одна ночь», наблюдаем как изображенная на первом плане розовая кошка превращается в этом лабиринте в пятна вечернего солнечного света и с
тревогой и любопытством гадаем, во что, в свою очередь, трансформируются они.
Традиционные восточные мотивы – детство, познание мира и
осознание своего места в нем, взаимоотношение старших и младших, человека и его рода – постоянно возникают в живописи Тураева, даже если они и не сопрягаются с подобающими теме художественными атрибутами. Тонко чувствующий литературу,
художник стремится придать своим работам новеллистическую
доминанту. В картине «Девочка с черепашкой» (1998) сюжет строится на контрасте между обнаженным светлым телом девочкиподростка и темным панцирем черепашки, с которой она играет
травинкой, между статичностью фигуры разомлевшей юницы и
зафиксированным динамизмом черепахи, привычно считающейся
чемпионом зоомира по медленной ходьбе. На картине «Изабелла»
(1998) с кистью винограда, являющейся единственным элементом
ее одежды, изображена рыжая девчонка, вступившая в тот волнующий возраст, когда виноград уже созрел, но вино из него еще не
делали, и мы вместе с художником фантазируем, скольких мечтателей и поэтов замутит это вино, заставит не спать по ночам, подвигнет на путешествия в пространствах реальности и духа.
И даже в работах, выполненных казалось бы сугубо в рамках
европейской реалистической школы, таких, как, например, серия
«Юдифь» (1994–1996), отображающей различные состояния героини после казни Олоферна, восточное начало художника пробивается на уровне красок, цветовых пятен, взаимоотношения
элементов палитры. Ведь не зря же Ролан Барт говорил, что цвет
в некотором роде является одним из наших внутренних ритмов, а
62 63
занятия живописью служат некой потребностью выразить нечто
из пульсирующих в человеке биений.
Все творчество Рустама Тураева – это постоянное путешествие
в Страну Востока. В страну счастливого детства и утраченной
родины, страну суфийских мудрецов и поэтов, страну красивых
людей и волшебных предметов, окружающих их, страну Германа
Гессе и Хорхе Луиса Борхеса, страну Анри Матисса и Павла Кузнецова. Его картины являются своеобразными живописными отчетами обо всем увиденном там.
Газета «Горянка». № 23 за 2002 г.
СВЯЩЕННЫЙ ДАР ПОКОЛЕНИЙ
Одним из не девальвируемых временем вкладов адыгского (черкесского) народа в сокровищницу мировой культуры является
создание адыгэ хабзэ – свода правил и установлений, регламентирующих повседневную жизнь и позволяющих кабардинцам, черкесам, адыгейцам, шапсугам и другим родственным народам передавать свои традиции и обычаи из поколения в поколение. Строгое
следование правилам адыгэ хабзэ приводило к тому, что одни европейские путешественники в своих записках называли адыгов
французами Кавказа, другие сравнивали их этикет с самурайским
кодексом поведения.
Описанию адыгэ хабзэ, этнографии адыгского народа, его обрядам, празднованиям, древним верованиям и календарю посвящена выпущенная в Нальчике книга известного кабардинского
ученого и писателя Сараби Мафедзева «Адыги. Обычаи. Традиции». Роскошно изданный фолиант с большим количеством цветных иллюстраций вышел в свет под эгидой Кабардино-Балкарского университета и международной кафедры ЮНЕСКО в издательстве «Эль-Фа». То, что перед нами далеко не рядовое издание,
свидетельствует и предисловие к книге, написанное президентом
Кабардино-Балкарии Валерием Коковым. Один из общепризнанных лидеров адыгского народа пишет, что книга С. Мафедзева
«убеждает, что в основе адыгской культуры всегда лежали идеи
мира и гуманизма».
В книге С. Мафедзева подробно описывается происхождение
и развитие адыгэ хабзэ с феодальных времен до наших дней. Перед читателем во всей красоте и мудрости предстают свадебные
обряды, обряды, связанные с рождением ребенка, инициацией
мальчиков, воспитанием детей, аталычеством (воспитанием дворянских детей вне родного дома), уходом за больными, поминальные и прочие обряды, регламентирующие и украшающие весь
круговорот земной жизни.
Чего, например, только стоит так называемый побег старухи
на свадьбе? В тот момент, когда новобрачную вводили в дом жениха, его бабушка с рваной котомкой и нехитрыми пожитками
выбегала из него прочь. Старуха причитала, что невестка выгоняет ее из дому и некому ее пожалеть и защитить. За нее вступались
присутствовавшие на свадьбе народные сказители и певцы (джагуако), соседи, но молодая была непреклонна, топала ногами и
«сочувствовавшие» ей молодые люди отбирали у бабушки весь
вынесенный ею скарб. Но тут появлялся стреноженный всадник,
случайно оказавшийся дядей невесты, и строго грозил ей плеткой,
обещал старушке, что невестка будет впредь внимательной к ней
и послушной, и в знак примирения дарил ей дорогой платок. Так
решался адыгами «кухонный» конфликт поколений.
Сараби Мафедзев с горечью пишет, что в современном адыгском этнокультурном пространстве существуют две субкультуры,
связанные с адыгэ хабзэ. Одна из них характеризуется профанным
использованием категорий народного этикета и зачастую замыкается в рамках застольных ритуалов. Другая связана с возрождением не только внешних, но и внутренних – философских, нравственных и эстетических сторон адыгэ хабзэ, позволяющих человеку
быть «чистым душой и сердцем, верным своим словам», жить «не
обманывая ни себя, ни других, не вмешиваясь в чужие дела, не
задаваясь, скромно, честно, с высоким человеческим достоинством, без угодничества и коленопреклонения перед сильными
мира сего». С надеждой на конечное торжество именно этой линии
развития адыгской культуры написана книга Мафедзева.
Газета «Век». № 14 за 2001 г.
«Я СРЕДИ ЛЮДЕЙ НА СВЕТЕ ЖИЛ»
Руслану Семенову было отпущено 37 земных лет. Невероятно
мало с точки зрения обыденного сознания. Целая поэтическая
вечность – по масштабам творческого духа. Он был поэтом, художником, мыслителем. Заботливым сыном, веселым товарищем,
неравнодушным человеком.
Кабардинский мальчик из селения Нартан, он стал великолепным знатоком русской поэзии. Закончил университет, работал
в издательстве «Эльбрус». Вынужденный после начальственного
гнева оставить службу, перешел на скудные «вольные хлеба», но
не поступился честью и совестью. И не случайно его посмертная
64 65
книга так и называется – «Уроки совести». Выпущенная стараниями матери, сестры и друзей поэта, она включает в себя стихи
из сборников «Улица звезд» (1970), «Крона» (1974), «Стихи»
(1983), а также произведения последних лет.
Руслан Семенов как поэт сформировался в 60-е годы. Он вобрал в себя дух общности, надежды, звонкой жизнерадостности,
присущий шестидесятникам.
Отравленный и синий,
садишься за бумагу,
от боли задыхаясь,
царапаешь стихи.
А в них – сияет солнце!
А в них – смеются дети!
А в них – Кайсын Кулиев
идет среди друзей!
Кругом весна такая,
что пес летит по травам!
И складывает крылья,
боясь сойти с ума!
Понятия чести и совести в книге «Уроки совести» становятся не только нравственными категориями, но и чисто поэтическими. Все, что по совести, освящено светом подлинной поэзии.
Поэт не перестает перечислять все, «что заставляет нас до гроба
уроки совести учить». Он даже возлюбленную характеризует не
иначе, как – «ты вся из совести отлита». Однако такая позиция не
имеет ничего общего с менторством, стремлением быть судией
окружающим, выглядеть всегда правым. О себе поэт говорил
так:
Не все для меня становилось уроком
Не все понимаю, не все по плечу.
Но все же не путаю слабость с пороком,
Ужей от гадюк я всегда отличу.
Будучи русским поэтом, Руслан Семенов всегда оставался сыном своего народа. Он с законной гордостью писал:
Все люди добры лишь
Людской добротой.
И в этом любой
Убедится не раз.
Но нету такой, что
Сравнится с тобой
Земля моих предков –
Кавказ!
Я шапку снимаю!
Я кланяюсь снова!
Тому, кто услышал до нас
В орлином наречьи
Заветное слово,
Высокое слово –
Кавказ!
Поэт был живым мостиком, соединявшим две культуры. Его
не стало в 1985 году. С его уходом обеднели обе культуры, обеднели оба народа. Посмертная книга не может, конечно, восполнить эту утрату. Но может преподать уроки совести, чести и
красоты всем ныне живущим. Прислушаемся к голосу поэта.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 28 сентября 1991 г.
ОБРЕТЕНИЕ ГОЛОСА
После публикаций стихов Константина Елевтерова в редакцию
приходят разгневанные письма от незадачливых читателей. Приученные и привыкшие принимать за поэзию ритмически организованные первомайские призывы, репортажи с новостроек или
пейзажные зарисовки родных водоемов и горообразований, такие
читатели негодующе вопрошают: чему учат стихи Елевтерова?
И тогда я, обязанный по службе отвечать на подобные письма,
пишу, что стихи Кости представляют иронический, остраненный
взгляд на бытие и в этом смысле показывают многообразие мира,
способствуют творческому и идеологическому плюрализму.
А вообще-то ужасно грустно, что многие люди привыкли считать, что поэзия, литература, искусство должны чему-то непременно учить, словно они школьные предметы, а не такое же чудо
жизни, как хлеб, вода, огонь, небо.
Мандельштам говорил, что поэтическое слово – это «пучок»
смыслов. Стихи К. Елевтерова помечены родимыми пятнами
истинной поэзии, поскольку несут в себе второй, третий смысл.
В его поэзии спорят два начала – модернистское, идущее от эстетической установки, и классическое, ведущее родословную от
чувства слова, стиля, общей культуры. Любопытно наблюдать,
как борются эти начала, например, в стихотворении «Я держу
твои легкие руки…». Здесь литература шока, позы, протеста, – ли5 Заказ № 232
66 67
тература установок уступает пространство текста подлинной литературе, и рождается по-настоящему сильная и обжигающая
заключительная строфа:
Я хочу тебя сделать испанской
Темноглазой старинной картиной
И отпрыгнуть от черного взгляда,
И плеснуть на тебя кислотою.
Двадцатипятилетний Константин Елевтеров из поколения детей Апреля, чье гражданское становление пришлось на годы перестройки, а юность совпала с пятилеткой пышных похорон. Отсюда его смятение, жесткость, порой переходящая привычные
эстетические границы, отстраненность, скрашенная иронией. Его
поколение, в отличие от моего, оглушенного грохотом советских
танков на Вацлавской площади, безоглядно продирается в заповедные дебри настоящей литературы. И я верю, что они найдут
там свое сокровенное Слово.
Поэзия Елевтерова – попытка установить контакт, найти отзвук, разрешить загадку Лабиринта, в котором вместо нити Ариадны звучат слова родного языка. Его поэзия – код для посвященной души. Но стать посвященным может каждый добросклонный
и вдумчивый читатель.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 11 августа 1990 г.
НЕ ЖДИ МЕНЯ, И Я ВЕРНУСЬ
Писать стихи 29-летний художник-оформитель из Нальчика Владимир Мамишев начал несколько лет назад. Неожиданно для
себя. А когда обнаружил, что написанные им фрагменты выстраиваются в поэтическую новеллу, попробовал придать им литературный вид. Нашел образы, выстроил сюжет, прописал фон и
прочее, что дает право записанным в столбик строкам именоваться поэзией. Благо за его плечами были учеба в Махачкалинском
художественном училище и многолетняя практика серьезного чтения. Так родилось «Кафе у моря» – «вереница полуреалий, полуснов».
Сам Владимир долго не мог понять, является ли написанная
им поэма реальностью или сном. В смысле художественного
смысла. И решил отнести ее на третейский суд в издательство
«Эльбрус». «И лучше выдумать не мог»,– как сказал другой поэт.
Потому что через неделю, когда В. Мамишев пришел за ответом,
ему предложили подписать издательский договор на книгу. Правда, объемом всего в 1 печатный лист, но тут уж сам виноват – столько написал.
Начинается поэма довольно традиционно. Он и Она еще вместе, но уже
На том знобящем рубеже
Где, дорогие в каждом звуке,
Слова звучали невпопад.
Туман рядился в снегопад
И, как прелюдия к разлуке,
Шумело море. Я б сказал
Оно шумело… как вокзал.
Герой уходит в армию, и попадает, конечно, в Афганистан, где
«убийство – тоже ремесло».
На самой, что ни есть, войне
Мы овладели им вполне.
Я помню, как меня тошнило,
Как перехватывало дух,
Когда в крови, красней кизила,
Тряпьем упал мой первый «дух».
Мне было стыдно, было жутко;
Непроизвольный спазм желудка
Меня, как труса, выдавал
И вызывал горячий вал…
Труп ухмылялся желтозубо,
Его чудовищный оскал,
Как будто бы кого искал…
Я сквернословил дико, грубо…
Если в Отечественную бойцов спасали любовь и ненависть,
то их внуков на Интернациональной – отказ от человеческого в
себе:
Но, чтоб не спятить я решил –
Забыть все то, чем прежде жил.
Герой поэмы выжил, вернулся в приморский город. Позади
остались отказ от любимой, гибель друзей, смерть предателей,
казалось бы неминуемый плен, ранение, госпиталь в Кабуле.
И «как память о душманской пуле – неизлечимость хромоты».
С хромой ногой можно жить. Но как прожить с хромающей душой?
5*
68 69
В кафе у моря за стаканом вина встречаются Герой и его двойник, тот что моложе на войну. Разговор о Ней переходит в разговор
о главном:
– Не мог любить я – убивая.
Мой потому рассудок цел,
Что был бесчувствен, как прицел.
Иначе: чтоб спасти систему
Центр отключил опасный блок…
– Чтоб он теперь в мадере мок?
– Вином я промываю клемму…
– … ты игру затеял в прятки
С самим собой. Какой-то «блок»
С какой-то свалки приволок
И убеждаешь: «Все в порядке,
Забыл, чтоб не сойти с ума…»
Ну, что ж, удобно и весьма.
А главное в покое совесть,–
Не нужен даже компромисс,–
Щелчок и сразу – невесомость,
И не поймешь, где – верх, где – низ.
Так в веренице полуреалий-полуснов Владимира Мамишева
к его лирическому герою возвращается «уменье помнить и любить». А значит – быть человеком.
Газета «Северный Кавказ». № 1 за 1990 г.
«ЦЕНИТЕ ЖИЗНИ ДАР»
В конце лета 2002 года в Нальчике в возрасте 54 лет скоропостижно скончался Александр Михайлович Виноградов. Он был
журналистом, поэтом, веселым и добрым человеком.
Александр Михайлович закончил Нальчикское музыкальное
училище и Московский институт физической культуры. Эти две
страсти – к искусству и физическому и нравственному совершенству, – определили весь ход его жизни. Он был мастером спорта
по плаванию, чемпионом Советского Союза по военному многоборью. Служил в МВД, Госкомспорте, различных редакциях.
Когда в годы перестройки стали возникать неподцензурные
издания, Александр Михайлович стал работать собственным корреспондентом по Кабардино-Балкарии первой в регионе независимой газеты «Курьер». А когда эта газета превратилась в коммерческую структуру, стал заниматься бизнесом. Опыт предпринимательства помог ему при издании «Карманного блокнота-справочника делового человека».
Всю свою сознательную жизнь Александр Михайлович писал
стихи. Мог позвонить среди ночи и попросить послушать только
что написанное стихотворение. На его стихи писали песни известные в республике композиторы, некоторые из них были отмечены дипломами различных конкурсов. Стихи публиковались
в газетах и журналах.
Однако первую и единственную книгу стихов он издал только
к своему 50-летию. Это был венок сонетов, причем все сонеты
были написаны в форме акростиха – первые буквы каждой строки
образовывали законченное поэтическое высказывание. Акростих
магистрала – завершающего венок сонета – звучал так: «Цените
жизни дар». Эти слова стали лирическим завещанием поэта Александра Виноградова.
Он был очень привязан к матери. Даже в зрелом возрасте обращался к ней только на «Вы». Кончина Нины Аркадьевны стала
тяжелым ударом для него. Он жил трудно, постоянно искал правду, гармонию и красоту в этом несовершенном мире. Он был очень
крепко сложен, и казалось, что его организм рассчитан на столетие. Но, как всякий поэт, имел тонкую и впечатлительную душу.
И однажды она не вынесла нагрузки…
Прости нас, Саня, если что-то было не так.
Газета «Жизнь». № 5 за 2002 г.
РЕДАКТОР ГЛАВНОЙ ГАЗЕТЫ
Исполнилось 80 лет со дня рождения Бориса Петровича Черемисина – известного журналиста и организатора прессы, писателя,
драматурга.
Вдохновленный рассказами отца о Гражданской войне, он с
детства мечтал стать писателем. Однако начавшая Отечественная
война изменила его планы. После окончания Мичуринского военно-инженерного училища Черемисин отбыл на фронт. Он участвовал в битве на Курской дуге, боях за освобождение Украины.
В конце 1943 года под Полтавой получил тяжелое ранение. После
полугодового пребывания в госпиталях его направили для прохождения дальнейшей службы в военкомат. Потом старший лейтенант Черемисин участвовал в разминировании территории Белоруссии и Прибалтики. Его руками было обезврежено более
24 тысяч мин.
70 71
После окончания войны Черемисин вернулся к литературному
творчеству. Он закончил факультет литературы Тамбовского пединститута, а затем заочно и Литературный институт в Москве.
Работал собственным корреспондентом «Комсомольской правды»,
собкором ТАСС в Чехословакии, корреспондентом «Правды» по
Северному Кавказу.
Большая часть жизни Бориса Петровича была связана с «Кабардино-Балкарской правдой», главным редактором которой он
проработал более двадцати семи лет. В Кабардино-Балкарии нет
ни одного сколько-нибудь серьезного газетчика, который в той или
иной мере не прошел бы школу Черемисина. В годы жесткого
партийного контроля за прессой он сумел создать газету, которая
отражала многообразную жизнь республики, защищала интересы
простого человека, обличала нерадивых чиновников. При нем
тираж «Кабардино-Балкарской правды» достигал 78 тысяч экземпляров – цифра, кажущаяся сейчас фантастической. Столь большая
популярность газеты объясняется не только малочисленностью
изданий тех лет, но, прежде всего, высоким профессиональным
уровнем главной газеты республики. Черемисин требовал от своих сотрудников четкого соблюдения газетных жанров, виртуозного владения словом, ясного и полного изложения мыслей и фактов.
Борис Петрович любил говорить, что всегда верно служил двум
женщинам – газете и литературе. Он написал два больших романа,
около десятка повестей, множество очерков и рассказов. Его произведения печатались в Москве, Нальчике, Тамбове, Саранске,
Грозном, других городах России. Двадцатилетним мальчиком на
фронте вступивший в коммунистическую партию, он навсегда
остался сыном своего времени, писал о войне и о любви, о людях,
ушедших «не долюбив и не докурив последней папиросы».
Он поклонялся театру, любил его подмостки, яркое сценическое действие. Героями его пьес были Али Шогенцуков, Марко
Вовчок, наши современники, или, говоря языком Черемисина,
«знакомые наших знакомых». Он радовался успеху своей пьесы
даже на сельской сцене, не говоря уже о спектаклях, поставленных
в профессиональных театрах.
Последние годы Борис Петрович тяжело болел. Однако, несмотря на болезнь, в 1999 году выпустил книгу «Это любовь».
Бориса Петровича Черемисина не стало 1 марта 2002 года.
К 80-летнему юбилею писателя в нальчикском издательстве
«Эльбрус» стараниями его дочери Натальи вышел том «Избранного», в который вошли его лучшие повести.
Газета «Жизнь». № 5 за 2003 г.
РЕЗЬБА ПО ЖИЗНИ
Исполнилось 75 лет жителю Нальчика Владимиру Васильевичу
Бабакову.
Сын репрессированного крестьянина, он провел детство в
нальчикском детдоме. Когда немцы и румыны подходили к столице Кабардино-Балкарии и воспитанники детдома оказались брошенными на произвол судьбы, Володя Бабаков с товарищами самостоятельно двинулись вслед за отходящей Красной армией.
В течение нескольких месяцев добирались они до Баку, откуда
были направлены в эвакуацию.
В начале 50-х годов теперь уже прошлого века В. Бабаков стал
одним из первых воинов-интернационалистов. Он принимал участие в войне на Корейском полуострове, в составе артиллерийской
бригады отстаивал независимость Корейской Народно-Демократической Республики.
После службы в армии освоил множество рабочих профессий,
работал в Сибири, на Кавказе, на Волге. Ходил в дальние плавания
на судах Дальневосточного пароходства.
Не получив в молодые годы хорошего образования, Бабаков
всю жизнь наверстывал его упорным чтением, посещением музеев, выставок, театров и концертов. И сейчас является одним из
образованнейших людей своего поколения.
Владимир Васильевич пишет удивительные стихи для детей,
которые часто публикуются на страницах республиканских газет.
А в прошлом году в издательстве «Эльбрус» вышла его книга
детских стихов «Дождик умеет дружить».
Другой страстью юбиляра является резьба по дереву. Он изготовляет из цельных кусков дерева замысловатые композиции,
которые вызывают восхищение как у знатоков, так и у простых
зрителей. Несколько своих работ он подарил мэру Москвы
Ю. Лужкову и теперь они хранятся в Музее ценных подарков столичной мэрии.
Поздравляя В. В. Бабакова с юбилеем, можно пожелать ему
только крепкого здоровья и новых творческих озарений.
Газета «Жизнь». № 53 за 2003 г.
ДЕЛА НЕБЕСНЫЕ И ЗЕМНЫЕ
Почему яблоко падает на землю? Потому, что подчиняется открытому Ньютоном закону всемирного тяготения. Об этом вам
скажет любой добросовестный ученик средней школы. А столь же
72 73
добросовестный ученик высшей школы, к тому же знакомый с
трудами Эйнштейна, скажет, что все не так просто. Закон Ньютона был открыт при предположении о неподвижности Солнца, что
было вполне естественно по тем временам. Но поскольку само
Солнце участвует во многих движениях во Вселенной, творец
теории относительности предложил свое описание сил гравитации
и инерции, действующих на яблоко при его падении на землю.
Математик из Нальчика Мухаметхан Аксиров более сорока лет
посвятил изучению проблем гравитации. В изданной под эгидой
Кабардино-Балкарского научного центра РАН его монографии
анализируется роль различных составляющих тяготения в рамках
общей теории относительности и ньютоновской механики. В частности, ему удалось доказать, что введенное в научный оборот
Эйнштейном релятивистское ускорение в гравитационном поле
имеет пять составляющих, то есть состоит из пяти различных
ускорений. Что же касается двух основных составляющих всемирного тяготения – стремления к перемещению по некоторой траектории и непосредственного взаимного притяжения тел, то, как
пишет автор, «вопрос о вкладе каждого их этих феноменов пока
остается открытым». Иначе говоря, мы до сих пор точно не можем
сказать, почему яблоко падает на землю. Исследователь общей
теории относительности Дж. Синг, например, доказал, что при
падении яблока гравитационное поле играет чрезвычайно малое
значение, а получаемое яблоком известное всем ускорение в
9,8 м/сек² фактически обусловлено кривизной мировой линии
ветки дерева, с которой сорвался плод.
Для того, чтобы все-таки разобраться с природой гравитации,
Аксиров в своей монографии предлагает схему практических экспериментов с использованием гравиметров. До развала Советского Союза при поддержке таких крупных московских ученых, как
М. Г. Сагитов, К. Е. Веселов, и своего учителя М. Б. Хазанова, он
уже проводил серию экспериментов по изучению всемирного тяготения. С использованием нескольких гравиметров ученые ставили опыты на Останкинской телебашне и на склонах Эльбруса.
Теперь же, говорит Аксиров, необходимо провести заключительную часть эксперимента. Для этого надо иметь хотя бы два гравиметра. Один у него есть, а второй прибор, стоимость которого
сопоставима со стоимостью легкового автомобиля, найти в Нальчике невозможно. А между тем, результаты предложенного эксперимента могут оказать существенное влияние на точность расчетов в различных областях небесной механики и космонавтики.
Используя методы релятивистской и нерелятивистской механики, Мухаметхан Аксиров в течение ряда лет разработал совершенно новую теорию эволюции Земли. Вопросам геологической
истории нашей планеты и эволюции жизни на ней посвящены
несколько монографий, научно-популярных книг и статей ученого из Нальчика. Он математически доказал, что скорость вращения
Земли менялась в различные периоды ее развития. По его мнению,
до середины протерозойской эры наша планета вращалась в обратную сторону. Затем обратное вращение было погашено, и Земля стала вращаться в привычном нам направлении. Вместе с изменением ротации Земли происходил процесс увеличения земных
суток. Максимальные палеосутки (дни и ночи) имели место в кембрийском периоде и составляли, как считает ученый, миллионы
нынешних лет. И только в четвертичном периоде длительность
палеосуток достигла обычных для нас 24 часов.
Теория эволюции нашей планеты, разработанная кабардинским ученым, позволяет дать простые и логичные объяснения
многим явлениям, традиционно относящимся к разряду «загадок»
либо «тайн» природы. В работах Мухаметхана Аксирова содержатся естественные разгадки таких феноменов, как имевшие место обширные низкоширотные оледенения на Земле, резкое исчезновение определенных видов фауны и флоры, скачкообразный
характер эволюции животного и растительного мира. Особое внимание ученый уделяет вопросам формирования осадочных месторождений полезных ископаемых. Для этого математику Аксирову
пришлось основательно изучить теоретическую геологию.
Известный ученый доктор геолого-минералогических наук
Г. П. Полуаршинов писал, что оригинальные воззрения М. Аксирова позволяют по-новому осмыслить и объяснить целый ряд важнейших проблем в геологии, не находящих ответа в свете традиционных концепций и теорий. В частности, Аксировым было
предложено объяснение закономерности формирования цикличности угленосных толщ, условий накопления тепла в угольном
пласте, смены трансгрессий и регрессий моря. Причем математическая теория была подтверждена опытными данными геологической науки.
Одна из научно-популярных книг М. Аксирова посвящена
истории исчезновения динозавров. Согласно автору, в период верхней меловой эпохи стали сокращаться палеосутки. Динозавры,
привыкшие к выведению детенышей из яиц в течение лишь светового дня, не сумели приобрести навыков, необходимых для выведения потомства и его сбережения в условиях резких колебаний
температуры в течение изменяющихся палеосуток. Что в итоге и
привело к их вымиранию. В этих природно-климатических условиях оказались лучше приспособленными млекопитающие, имевшие возможность согревать живородящееся потомство теплом
своего тела. А некоторые виды птиц тогда же выжили только за
74 75
счет способности к дальним перелетам, что потом и закрепилось
в их генетической памяти.
Книги и монографии Мухаметхана Аксирова изданы в Нальчике мизерными тиражами, которые не способны удовлетворить
интерес даже узкого круга специалистов. Более десяти лет его
монография, посвященная теории эволюции Земли, лежит без
движения в центральном издательстве «Недра». В одном из недавних номеров журнала «Отечественная геология» Аксиров писал: «Переход на новую геологическую теорию, несомненно, может дать мощный импульс к развитию геологии, палеобиологии
и планетологии, а также значительную экономию средств в работе геологов-практиков». Однако его призыв к научному сообществу
и государственным деятелям России не был услышан.
М. Аксиров с грустью вспоминает советское время, когда его
поддерживали академики Я. Б. Зельдович, Л. И. Седов, член-корреспондент А. В. Бицадзе, профессоры МГУ А. К. Матвеев,
Г. П. Леонов и другие крупные ученые. «Это были не только большие ученые и масштабные личности, но и люди, обладавшие большой гражданской ответственностью», – говорит он. Но титаны
ушли, а нынешняя Академия наук РФ практически ничего не делает для оказания помощи в проведении его исследований.
Между тем, его открытие, связанное с переменой направления
вращения Земли, по значимости для науки некоторые ученые сравнивают с созданием Коперником гелиоцентрической системы мира. Однако, как известно, книга Николая Коперника «Об обращении небесных сфер» в 1616 году была внесена инквизицией в
«индекс» запрещенных книг и на двести лет выпала из научного
оборота. Будет весьма прискорбно, если подобная участь в наши
дни постигнет открытие кабардинского ученого.
«Российская газета». № 49 за 2002 г.
КОНВОЙ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
В Нальчике в издательстве «Эль-Фа» вышел в свет уникальный
биографический справочник «Адыги (черкесы) на российской
военной службе. Воеводы и офицеры. Середина XVI – начало
ХХ века».
В энциклопедии представлено около 900 биографических статей об офицерах и генералах дореволюционной российской армии,
являвшихся этническими адыгами – предками современных кабардинцев, черкесов, адыгейцев, абазин.
Автор справочника – кандидат исторических наук, подполковник ФСБ Аслан Казаков, работая в закрытых архивах и с открытыми историческими публикациями, впервые предпринял попытку представить доступную и исчерпывающую информацию об
адыгах, посвятивших себя ратному служению России.
В предисловии к справочнику А. Казаков отмечает, что в царское время адыги, как и другие горские народы Кавказа, были
освобождены от несения обязательной военной службы. Однако
представители знати, для которых военная служба являлась почетной обязанностью, с середины XVI в. поступали на российскую
военную службу.
«В 1787 году пятитысячное Кабардинское земское ополчение
участвовало в Русско-турецкой войне. В 1828 году был сформирован лейб-гвардии Кавказско-Горский полуэскадрон, составивший конвой (охрану. – И. Т.) императора Николая I. В конвой принимались исключительно представители знатнейших фамилий
горских народов. Офицеры и всадники из числа адыгов принимали участие практически во всех сражениях, которые вела российская армия. Только в 1877–1878 годы для участия в войне против
Турции были сформированы сборные команды Терского казачьего войска, Кабардино-Кумыкский, Кабардино-Горский и КубаноГорский конно-иррегулярные полки», – пишет А. Казаков.
А. Казаков говорит, что посвятил свой биографический справочник отмечаемому в этом году 450-летию добровольного вхождения адыгов (черкесов) в состав Российского государства.
Изданный тиражом 2 тыс. 200 экземпляров, справочник содержит также описание воинских формирований, в которых служили адыги, таблицу соответствий старых и современных географических названий кавказского региона, описание знаков отличия
Российской империи и нагрудных знаков полков, военных училищ
и казачьих воск, а также другие справочные сведения.
Новостная лента агентства «Интерфакс-Юг». 1 марта 2007 г.
ПАЛИТРА ПТИЦЕЛОВА
В творчестве Юрия Чеченова особое место занимает тема птиц
и труда птицелова. Художник не только с любовью выписывает
всевозможные атрибуты для ловли и содержания пернатых, портреты ловцов и любителей птичьего пения, различные их состояния и различные стадии отношений с пойманными птахами, но и
выстраивает оппозиции охотник – птицелов, помещает клетки с
редкостными пичугами возле вековых каменных идолов или рядом
76 77
с постелью влюбленных. На полотнах художника птицы скрашивают досуг поэта, появляются в экзотических снах и видениях,
проявляются в нарядах национальных скоморохов – джегуако.
Тема сбережения хрупкой красоты и возможности свободно
петь – творить в условиях опутывающих художника общественных
и личных тенет является предметом постоянных раздумий Чеченова. В поисках панацеи от обывательской агрессии окружающей
среды художник, подобно странствующему дервишу, покоряет
пространство философии и древней культуры Востока, впитывает
старинные предания и обрядность родной земли, припадает к гуманистическим традициям европейского искусства и кинематографа. Отдыхающий на земле в живописных рубищах странник,
изображенный на картине Чеченова, – это не скитающийся в поисках хлеба насущного бедолага, а уверенный в себе человек,
человек, отринувший мелочную суету и шелуху заведенной действительности и обретший сокровенное знание об этом прекрасном
и неповторимом мире.
Герои большинства работ Чеченова – будь то птицеловы, охотники, садовники, бродячие музыканты, циркачи или не наделенные
особыми функциональными признаками юноши и молодые женщины, – обязательно погружены в размышления, медитацию, созерцание божественных кумиров или внутренних ландшафтов
души. Художник запечатлевает на своих картинах драгоценные
мгновения творческого поиска, нравственных исканий, рождения
новых художественных смыслов или личностных откровений.
Непрестанная работа человеческой души и сознания является лейтмотивом всего творчества нальчикского художника Юрия Чеченова.
ИСКУССТВО – ПОЛЕ УТОПИИ
Беседа с художником Андреем Колкутиным
– Ты недавно вернулся из очередной поездки на Запад. Как бы
ты охарактеризовал современное западное искусство?
– Эпоха постмодерна. Если говорить об ориентирах, то это
ближе к Клее, Миро, немецкому экспрессионизму. Например, на
той же Пасхальной выставке в галереи «Модерн» в основном представлено беспредметное искусство, абстрактная живопись. Темы
Христа, воскресения, жертвенного подвига совсем нет. Просто
Пасха – это повод для проведения ежегодной выставки.
Вообще сейчас в искусстве, не только в западном, но и в отечественном господствует постмодернизм – цитатность, эклектика,
соединение различных стилей. И это неудивительно: в ХХ веке в
живописи было совершено столько открытий, что сейчас надо все
это осмыслить, переработать, пережить.
– В прошлом году ты был в Русском музее на открытии итоговой выставки «Абстракция в России. ХХ век». Чем наш модернизм и постмодернизм отличаются от западного?
– Вообще-то мало чем отличается. Смотришь на иные полотна, и кажется, что это писал не человек из России, а откуда-то из
Европы. Идет прозападная линия. А относительно традиций Филонова, Малевича, русских экспериментаторов начала прошлого
века ничего не могу сказать – их нет. В основном современная
живопись – это работы дизайнерского плана, предназначенные для
украшения интерьеров офисов, банков, жилищ богатеньких буратино. Будто установка была: украсить евроремонт. И, действительно, многие работы очень хорошо смотрятся в богатом интерьере. Но к искусству это, конечно, не имеет никакого отношения.
– А как ты считаешь, для чего сейчас нужно искусство живописи?
– Мне кажется, что в первую очередь, для размышления над
окружающим миром, жизнью, а потом уже – для интерьеров. Главная задача все-таки философская, а потом уже прикладная, – чтобы глазу приятно было. А именно такие в основном работы были
представлены на итоговой выставке в Питере.
– Каких серьезных современных художников России ты можешь назвать?
– Ну, Наталью Нестерову, Плавинского, Льва Повзнера, ушедшего Шварцмана…
Кстати, выдающийся русский художник Михаил Щварцман
мне очень близок по духу, он тоже продолжал традиции Малевича
и древнерусской иконы.
– На твой взгляд, в России сейчас живопись востребована?
– Нет, конечно! Посмотри на историю России – когда в ней
был востребован художник и его дело?
78 79
– Например, во времена Екатерины Великой – Левицкий, Рокотов, Боровиковский писали портреты вельмож и их семейств,
тоже расписывали интерьеры…
– Ну, разве что в те времена. А сейчас даже Нестерова не востребована. Хотя ее работы есть во всех крупных музеях мира.
А из наших востребован разве что Максим Кантор – пишет экспрессионистские гротески и шаржи на нашу жизнь. Это соответствует взгляду иностранца на происходящее в России. Они его и
покупают… Может быть, еще Никас Сафронов востребован – у
него портреты заказывает политтусовка. Но он к искусству мало
отношения имеет.
– А что, по-твоему, нужно сделать, чтобы художник был востребован в нашей стране?
– Наверно, надо какой-то четко установленный процент из
бюджета выделять на культуру. Чтобы музеи могли проводить закупку работ, пропагандировать современное искусство. Надо также создавать центры актуального искусства, постоянно действующие галереи. Не зря западные страны вкладывают большие
средства в развитие и пропаганду современного искусства. Искусствоведы отмечают, что современное искусство, со всеми его
«закидонами», зачастую непонятными рядовому зрителю, создает
поле утопических идей. А значит – способствует развитию общества, порождает многообразие мнений, содействует многополярности будущего развития.
У нас же происходит по-другому. Вот создал такой музей в
Москве Церетели, наполнил его работами на свой вкус. А другие
художники остались за бортом. И получается у нас, как всегда,
однобокая модель искусства, а в итоге – и однобокое будущее.
Газета «Горянка». № 23 за 2002 г.
«Российская газета». 24 мая 2002 г.
ДАЙ, ЖИЗНЬ, НА СЧАСТЬЕ ДОЛЛАР МНЕ
Нужна ли поэзия, когда счет пошел исключительно на доллары?
Чему должен посвятить свою лиру поэт в эпоху олигархии? Кем
быть: зеркалом русской контрреволюции, буревестником биржевых котировок или оставаться неангажированным наблюдателем
туманов и дождей?
Раньше было понятно: поэт – работник идеологического сектора, певец труда и перестройки. Непременный участник декад
культуры, вечеров поэзии, утренников массового творчества. Член
профессионального союза, посетитель закрытого буфета, претендент на дополнительную жилплощадь. Раз в квартал он публиковал подборку стихов, ежегодно выдавал на гора поэму, раз в два
года относил в издательство рукопись новой книги. Это обеспечивало творцу постоянное внимание разновозрастных почитательниц, покровительственное отношение градоначальника и ревнивое
сопение сходящих в летописи динозавров писательского цеха.
Все это называлось литературной жизнью и совершенно серьезно отражалось в центральной и местной прессе. И за всем
этим вполне серьезно следила продвинутая общественность большой страны.
Когда же все рухнуло вместе с тем, что готово было рухнуть,
а заодно и с тем, что, казалось бы, рухнуть никак не должно, тогда-то и настало вопросительное время, как говорил один из именитых друзей Пушкина.
Аркадий Кайданов вступил в Союз советских писателей в том
нежном возрасте, когда его ровесники только-только выходили из
колоний для малолеток. Список его публикаций за четверть века
профессиональной работы в поэзии – в той области, где успех – не
успех, по выражению другого поэта, – внушителен и заслуживает
всяческого уважения. Он не понаслышке знаком с ушедшим стилем
литературной жизни.
Болезненным вопросам распада времен посвящена новая книга Кайданова «Вход для посторонних», вышедшая в издательстве
«Эльбрус». Книга снабжена тремя эпиграфами, один из которых –
из Екклезиаста, – напрямую отсылает к интересующей нас теме.
Вошедшие в книгу стихи и переводы сгруппированы в три раздела, образующих некую гегелевскую триаду представлений автора о мебиусовороте времени.
Рассмотрим ее в порядке противоположном аксиоматическому,
отдавая тем самым дань не столько нигилизму переходной эпохи,
сколько неистребимому стремлению к точности формулировок
даже в тех областях, в которых а priori не бывает точных формул.
Вершиной триады, той ее частью, что Егор Федорович Гегель и
его перелагатели называли синтезом, несомненно является раздел
переводов из кабардинских и балкарских поэтов, названный автором несколько физиологически – «В моих глазах – отроги снежных
гор». Здесь нет вечных вопросов. Есть вечные снега, родные теснины, пейзажи, воспоминания, этнографические и исторические
реминисценции. Роль поэта и назначение поэзии определены раз
и навсегда. Поэзия – «дитя любви, добра и света – должна служить
80 81
опорой человеку», – уверен Салих Гуртуев. «Свет Слова, с мощью
Дела обрученный, нам высветит к спасенью путь во мгле»,– считает Зубер Тхагазитов. Аналогичного мнения придерживается и
Борис Кагермазов: «Лишь предков язык – верный посох в пути у
поэта, на этой тернистой, проклятой, прекрасной тропе».
Цель же поэтического творчества формулируется следующим
образом:
Извечен круг стремлений и проблем,
но по нему мы устремимся снова,
и, может быть, среди известных тем
сверкнут нежданной гранью
мысль и слово.
(З. Тхагазитов)
Может быть и сверкнут. А может быть и нет. Известное дело:
езда в незнаемое, та же добыча радия.
Второй раздел книги посвящен bellе epoque – минувшей эпохе
всенародной любви к поэзии. Данное ему автором название – «Неприкаянная музыка» – не должно вводить в заблуждение простодушного читателя, поскольку является всего лишь поздней рефлексией по временам, когда «проснувшись в шесть, в чужой постели» на поэта нисходила «горних мыслей благодать». Кроме
того, негативный контекст названия ненавязчиво отсылает мысль
по направлению ко второму члену диалектической тройки – антитезису, роль которого в нашем рассмотрении отведена именно
данному разделу книги.
О себе того времени Кайданов говорит без экивоков:
Я в колкой гортани зачатки созвучий
хранил, хороня от недоброго уха,
считая, что мной досконально изучен
прием вычленения чистого звука
из мусора кухонь и подворотен,
кичливых проспектов, опасных окраин…
Такая позиция, перекликающаяся с почти уже классическим –
«когда б вы знали, из какого сора растут стихи…», будучи перпендикулярной по отношению к экзальтированно-линейной лирике
большинства секретарей СП, находила отклик и понимание в
читательской и слушательской среде:
Вопросы в записках, сгущенное зала дыханье,
из третьего ряда курсантика оцепененье,–
рождая неоднозначное истолкованье,
весьма тонизируют общее вдохновенье.
Но не только читательским массам был любезен поэт. Он был
востребован «пацаночкой с фамилией киношной» и «сумасбродкой, пролетом из гастрольных заграниц», посетителями светских
салонов и обитателями литфондовских дач, друзьями – поэтами,
кинооператорами, спортсменами и просто гениями пьянства и
хронофагии. Приметы той счастливой поры щедро разбросаны в
стихах, составляющих данный раздел.
Кроме того, поэтом спорадически интересовались таинственные «органы»:
Я написал непростительно много дряни,
вхож был порою в круг завиральной пьяни,
но не врубаюсь, ужели твое старанье
и диктофон, работающий в кармане,
вызваны фактом невозбранимым этим
или же чем-то скрытым, неясным, третьим?
Конечно, третьим! На третье, на сладкое, там тоже любили
поэзию, жаждали свежих ямбов и незахватанных рифм, и сами
баловались стишками (Коба, Юра Андропов etc).
Своеобразным переосмыслением роли и места стихотворца в
общественной иерархии и одновременно подведением предварительных итогов стал стартовый раздел книги – «Оглядев неоглядное». В авитаминозные времена, когда «в глухую несознанку
Аполлон уходит уголовником отпетым», когда «толпа интеллигентов регулярно скорбит о том, чего на свете нет», когда «дышит
почва, а судьба пребывает в летаргии», самым достойным выходом
для любимцев Муз считаются отстранение, ирония, юмор, сарказм.
Еще тот же Егор Федорович полагал об отрицании отрицания.
Кайданов заступает на дежурство по карнавалу с упоением.
Он с явным удовольствием примеряет на себя разнообразные маски современного российского карнавала.
Гаранта милитаризма:
Перед рассветом иногда,
когда и скука, и тоска,
для развлеченья в города
мне нравится вводить войска.
6 Заказ № 232
82 83
Христопродавца:
Верша развал и произвол,
во власти потаенной думы,
я город не любил Орел
и ненавидел город Сумы…
Нобелиата:
Среди знакомых нет ни одного
Коненкова, Родена или Фидия,
и мне не спится часто оттого,
что не предстану в изваянном виде.
Аутсайдера:
На меня не хватало наград и билетов,
у меня перед носом трамваи сбегали,
среди многих других элегантно одетых,
лишь меня регулярно кусали собаки.
Поэт предстает перед читателями также московским наблюдателем, господином Супершанс, кавказским пленником, пожирателем печатной водки (как говорил Розанов), завсегдатаем ленинских субботников и прочая, и прочая, и прочая. Стихотворения
данного раздела могли бы стать неиссякаемым источником вдохновения для товарища Жданова, доживи он до наших дней. Впрочем, и нынешним любителям (не говоря уже о профессионалах!)
срывания всех и всяческих масок здесь есть, где разгуляться.
Однако российский карнавал, в отличие от знаменитого бразильского, длящегося – смешно сказать! – аж целую неделю, продолжается уже второе десятилетие. Выросли целые поколения
детей карнавала. С коронными шутками и номерами в масс-медиа
и на различных публичных трибунах не отметился только совсем
уж ленивый или не способный к речевому или мимическому творчеству вообще. Слова о «загогулине» и «рокировочке» вместе с
фразой «хотели как лучше…» вошли в фольклор наряду с анекдотами о новых русских. Кайданов остро чувствует исчерпанность
этой линии развития, хотя бы в литературе:
Сбегают в стёб, не обнаружив света
в дремучем мироздании поэты.
Куда не глянешь – стёб да стёб кругом.
Хрипят лошадки, трупный запах чуя.
И с краю, в табунке усталом том,
от самого себя стремглав бегу я.
Принимая в качестве тезиса нынешнее положение рукописей
на рынке ценных бумаг, когда поэт в России впервые оказался
меньше, чем поэт, Кайданов выстраивает свою книгу как отходную
песнь профессии стихотворца в былом ее понимании. Прослеживая весь печатный путь от карнавальных масок через переполненные залы и буйные восторги юниц к протоптанным поэтическим
вершинам, мы вместе с ним оказываемся в мире, параллельном
тому, что виделся поэту в юности. Дорога к славе, успеху, популярности оборачивается дорогой к общему презентационному столу,
за которым «сладко быть обаятельным малым, говорящим про
гамбургский счет» и «значительность творческих планов». Лучше
других осознавая это, поэт с горечью вопрошает: «Что ж мы скурвились, друг мой любезный, из солистов наладившись в хор?».
И с последней прямотой отвечает на свой вопрос в другом стихотворении:
Влекомы пряником печатным,
прикидывая расстоянья,
непоправимо беспечально
в чужие мы садились сани.
И кони бешено храпели!
Хотя какие, к черту, кони…
Не так уж сильно мы хотели
побега, подвига, погони.
Книга «Вход для посторонних» становится актом прощания
поэта с малыми и большими надеждами былых времен, литературностью собственных взглядов и быта, привитыми с советских
лет истинами. Эта книга завершает значительный период творчества Аркадия Кайданова. Она является почти полным сводом его
лирических и сатирических стихотворений, навеянных ушедшей
навсегда наивной эпохой посткоммунизма. Такую книгу, подобно
старому семейному альбому, приятно перелистывать в холодную
пору олигархии.
Газета «Советская молодежь». 31 декабря 1998 г.
6*
84 85
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ХОЛМОВ
Поэт отличается от остальных людей трепетным отношением ко
времени. Не в том смысле, что трясется над каждым мгновением,
которое порой свистит как пуля у виска, или делает на правой (или
левой, если он левак) руке наколку «Время – деньги», чтобы всегда и везде – в пивной ли, в биллиардной, в будуаре, – помнить о
священной жертве Аполлону. А в том смысле, что иногда откроет
форточку и спросит: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?».
Или вдруг решит, что пора, братия, начать Cлово про стародавние
деянья князя удалого. Или женским голосом крикнет: «Здорово в
веках, Владимир!».
Поэт Георгий Яропольский всегда чутко относился к понятию
времени. Предыдущая его книга была написана в координатах
старой трагедии о молодом принце Датском, однажды обнаружившем, что прервалась связь времен и все в державе пошло наперекосяк. Вышедшая в издательстве «Эльбрус» новая книга Яропольского называется «Реквием по столетию». В прозаическом предисловии к поэтической книге автор счел нужным пояснить нам,
выпускникам специальных и лесных школ, что время дискретно
и в каждый момент «сосуществуют островки самых разных эпох –
от палеолита до отдаленного будущего». Обозначив таким образом
границы возможных перепадов поэтического напряжения, автор
все же сосредоточился на заупокойной мессе по недавно истекшему ХХ столетию.
Лирический герой первой части «Реквиема» ощущает, как
«время хлещет из жил», а жизнь «дробится в периоде», когда каждый ее отдельно взятый отрезок «не связан ни с прошлым, ни с
будущим мелким моментом». Герой мечется в лабиринте, в котором только два поворота – «это наша Отчизна, сынок» и «это наша
судьба». Чувство хорошо знакомое всем, кто собственным затылком ощущал болезненное дыхание Родины-матери в последней
трети минувшего века. От безысходности спасала идентификация
себя с теми, кто занят конкретным Делом, с теми, кому
… внятен любой механизм:
модемам, радарам, ракетам
они дарят душу – и жизнь.
Герой становится программистом и находит упоение в борьбе
с алгоритмами, уравнениями, схемами, прошивкой:
Сброс. Перезапуск. В регистрах – нули.
Пробуем снова…
Слава те, господи! вот и прошли
без останова…
Если б вот так разобраться в судьбе
было возможно!
Однако удивительной особенностью нашей общей большой
Мамы является ее полнейшее равнодушие к судьбам своих сыновей и дочерей, будто мы все не ребятня Человеческая, а племя
бастардов. В описываемые поэтом годы она спокойно наблюдала,
как очередные чудаки полезли ремонтировать державный механизм и то ли сдуру, то ли с похмелья, а может, из лихачества перед
заморскими сломали часы, по которым мы сверяли время:
…вдруг сделался ненужным наш отдел.
Зубами где-то там проскрежетали –
и ВПК, как зубы, поредел.
На память о трудах и вдохновеньях осталась ненужная никому
бумажная гора – «груда ка’лек, синек, распечаток». И это осознание бессмысленности созидательного труда, никчемности личностных усилий в определенные водовороты времени, ощущение
завершенности некоего глобального цикла, усиленное ежедневным
лицезрением непарадных городских кварталов с их облупленными
дворами, разбитыми таксофонами, открытыми канализационными
люками и тусклыми взглядами прохожих порождает страшную
поэтическую метафору ХХ века – Холмы Хлама.
Играли в бирюльки.
Вставали чуть свет…
Холм Хлама воздвигнут
усердным трудом.
Жизнь выжата. Точка!
Ограда и штырь.
Отныне герою повсюду будут видеться только Холмы Хлама:
Ни скрежета нет здесь, ни лязга –
застыл в очертаниях звук.
86 87
Колесами кверху – коляска.
Безрукая кукла. Утюг.
Гниющее сонмище тряпок.
Осколки бутылок. Замки.
Жестянки, что свесили набок
заржавленные языки.
Тарелки. Худое корыто.
Окалина вспученных жил…
Здесь вдавлено в землю и врыто
столетье, в котором я жил.
Разумеется, мы, бывшие воспитанники специальных и лесных
школ, протестуем против столь одностороннего взгляда на наш
незабвенный ХХ век. Некоторым из нас он запомнился походкой
Чаплина, другим – формами Мэрилин Монро, кому-то – улыбкой
Юры Гагарина, беретом команданте Че Гевары, ударом пяткой
Эдика Стрельцова, да мало ли чем еще. Однако мы находимся по
эту сторону текста, автор же со свои героем – по ту, а все претензии принимаются по месту прописки ответчика. Поэтому нам
остается только следить за мытарствами героя, да в силу собственного темперамента либо молча сопереживать ему, либо постоянно
плевать через левое плечо.
Герой на разные лады пытается найти ответ на один и тот же
вопрос – о причинах превращения так много обещавшего столетия
в Холмы Хлама. Как одержимый программист он тестирует минувшее время в виртуальном компьютере собственного сознания,
получая на выходе то отдельные стихотворения, то венки сонетов,
то поэмы. В периоды таких штудий к нему начинает приходить
некий мистер Х, которого разве что только очень простодушный
читатель может принять за опереточного злодея или нелегала потусторонних сил. А всякий бывалый читатель, к тому же имеющий
за плечами опыт специальной или лесной школы, легко идентифицирует данного Х с Главным управлением делами ХХ века (Подсказка: Х=1/2(ХХ)).
Герой допытывается у него:
Неужто все кончится свалкой?
Неужто так будет всерьез?
О, сколько усердной работы
в клубящийся кануло хлам!
Скажи, мистер Х, для чего ты
учил меня этим вещам?
Мудрый господин Х рекомендует господину герою не мучиться мировыми проблемами, а заняться собиранием собственного
«я» – «мне кажется, ты раздвоился, а это – конец бытия!». Отдав
должное пафосу и риторике научно-технического прогресса, обернувшегося в родных палестинах социальным регрессом, герой
соглашается с выбором в пользу литературного творчества, поисков в области перекрестных рифм и словесных аллюзий:
а я приникаю к бумаге:
мне точку поставить пора.
Но ставить точку оказывается еще рано – впереди Черная Cуббота. Это время, когда почва уходит из-под ног, когда «мысль единая гложет: это все – наяву?», когда хочется «не петь, а пить или
топиться», когда осознаешь: «я не тот человек, а к тому – не пробиться», когда «явственно только чувство: не здесь, не так». Календарь сливается в липкий комок страхов, смертей, попыток
оправдаться в не содеянном, тщетных ожиданий и бессильных
потуг:
Но мгновений не жаль –
день, наверное, вечен.
Он – и утро, и вечер,
и июль, и февраль.
Привычный мир оборачивается классическим шабашем посттоталитарных ведьмаков всех калибров, и на помощь опять призывается господин Х. От длительного общения с героем тот тоже
переходит с прозы на стихи, и сочиняет на него пародию с рифмами типа «в мире – в квартире» и «паутина – рутина», тем самым
переводя экзистенциальную драму героя в нормальный бытовой
макроабзац. Сохранивший в перипетиях безумного века на удивление трезвый ум и незамутненную память господин X повторяет
свой совет:
Но пусть тебя ведет твоя строка,
твоя обмолвка пусть тебя обяжет:
«Мне нужно жить, валяя дурака
и говорить, чего никто не скажет»
Шагай вперед – пускай в полубреду,
пусть – судороги, колики, ломота…
88 89
Последняя часть «Реквиема» называется «Признаки жизни».
Как прикованный к постели человек после длительного пребывания в больничных покоях выходит на улицу и радуется каждой
увиденной травинке или дождинке, неожиданному пению птицы,
так и лирический герой книги на ощупь осваивает окружающее
его пространство. Ему важно не только почувствовать, но и осознать, что он вышел из ХХ века живым, что сохранил душу и
способен не только на «сбивчивую речь». Его жадный взгляд фиксирует «оловянных лучей сквозь немытые стекла касанья», и то,
как «тяжелые капли упали на землю», как «лягушки заливаются
в потемках», как шуршит снег, «словно «ша» в слове финиш».
И главное – хруст яблока, когда «любимые уста забрызганы его
прохладным соком». Счастье не ищут на окольных путях, сказал
когда-то классик. Герой обретает спасение только тогда, когда в
его жизни появляется она – «живая, в сорок девять килограммов».
И впервые он может с полным правом сказать:
я почувствовал: да, вот теперь я живой,
я не киборг, не пень, не муляж восковой,
я живой, понимаешь? Отныне – живой!
Через всю книгу «Реквием по столетию» проходит образ холмов – это и памятные нам Холмы Хлама, и ландшафтные холмы
за окнами героя, и холмы как место для его философских прогулок
и мизантропических обзоров местности, и литературные холмы,
явленные в многочисленных эпиграфах и закавыченных цитатах.
Не надо быть выпускником специальной или лесной школы, чтобы догадаться, откуда ведет родословную прекрасный сей образ.
Конечно, из одноименной маленькой поэмы последнего русского
нобелиата И. Бродского, когда-то писавшего:
Холмы – это наши страданья.
Холмы – это наша любовь.
И далее:
Смерть – это только равнины.
Жизнь – холмы, холмы.
Прошедший Холмами Хлама герой поэтической книги Георгия
Яропольского приговаривается синедрионом к жизни. И, судя по
качеству стихотворных текстов, – к весьма долгой жизни.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 1 августа 2003 г.
ПЕРЕМОТКА ПАМЯТИ
Зал затих. Он вышел на подмостки. И мы его узнали – Олег Гусейнов. Наш коллега, корреспондент «Газеты Юга». Но на этот
раз на нем был не элегантный костюм, а затрапезный наряд одинокого старого человека и черный парик. Актер Олег Гусейнов
играл свой бенефис. Премьера моноспектакля «Последняя лента
Крэппа» состоялась в начале зимы в общедоступном театре
М. Нагоева «Фатум».
На сцене страдал, дурачился, пил виски, ворошил прошлое
уже не журналист Олег Гусейнов, а герой Беккета – старина Крэпп.
Раз за разом он прокручивал старую магнитофонную запись, вслушиваясь в голос того «кретина, каким выставлялся тридцать лет
назад». И пытался понять, почему так случилось. Почему примерно сорок процентов его жизни потрачено по кабакам? Почему
главный труд его жизни был продан в количестве семнадцати экземпляров, из коих одиннадцать – бесплатным разъездным библиотекам? Куда исчезла та девушка, что лежала вместе с ним на дне
лодки? «Палило солнце, веял ветерок, весело бежала вода. Я увидел царапину на ее бедре и спросил, откуда у нее эта царапина.
«Собирала крыжовник», – она сказала». Потом была еще некая
Лулу. Она пригласила Крэппа, обитавшего на скамейке в парке,
жить у нее дома. Но там очень мешали посторонние шумы из соседней комнаты. «Я ее спросил напрямик, и она мне сказала, что
это клиенты, она их принимает в порядке очереди. А вы не могли
бы их попросить, чтоб чуть поменьше шумели? Они, говорит, не
могут не стонать. Значит, говорю, мне придется уйти». А сейчас
к нему приходит старая Фанни. «В последний раз даже вышло и
вовсе недурно. Надо же, она сказала, в вашем возрасте? Я ей сказал, что всю жизнь блюл себя для нее».
После очередной рюмки виски Крэпп надевает на себя старое
белое пальто и читает монолог. Это кульминация спектакля. Мы
слышим знакомое: «Город наш существует уже двести лет, в нем
сто тысяч жителей и ни одного, который не был бы похож на других…Таратумбия, сижу на тумбе я… Пройдет время, и мы уйдем
навеки, нас забудут…Теперь осень, скоро придет зима, а я буду
работать…». Пастиш из чеховских «Трех сестер». Из того легендарного спектакля, которым нальчикская студия В. Теплякова в
конце 80-х защищала диплом в ГИТИСе. И в котором Олег Гусейнов в белом кителе играл Кулыгина.
Пьеса Сэмюэля Беккета обо всех нас. Всех тех, кто читал в
семидесятые его «В ожидании Годо». И считал, что Годо не при-
90 91
ЯНВАРИАДА И ДРУГИЕ ИСТОРИИ
дет никогда. Но он пришел в 1991 году. У него оказалась неземная
улыбка Гайдара. И все мы в одночасье стали бездомными. Хотя
некоторые и имеют собственную конуру, как старина Крэпп.
На улице декабрь, промозгло и темнеет рано. Но в зале тихо
сидят и слушают текст ирландца Беккета люди разных национальностей. Это интеллигенция города Нальчика. И она благодарна
актеру Олегу Гусейнову за подаренный ей праздник.
Газета «Советская молодежь». 6 декабря 2006 г.
92 93
ЯН
ВАРИАДА
Роскошный подарок к Новому году – коллекция городских тума
—
нов.
От памятника местному партайгеноссе осталась только вски
—
нутая в приветствии рука да небольшая часть мраморного поста
—
мента. Это мог быть памятник Кутузову у Казанского собора, или
статуя Марка Аврелия возле Капитолия, а может быть, фигура
адмирала Нельсона на Трафальгарской square. Все зависело от
параметров вашего воображения.
А за выплывающей из клубов тумана колоннадой Правитель
—
ственного дома чудилось здание Эскуриала в Мадриде или Боль
—
шого театра в первопрестольной.
На грани веков все перепуталось, и некому сказать, что по
—
степенно холодея, все перепуталось и сладко повторять: «Россия,
Лета, Европея…».
Петарды, ракеты, шутихи, стрельба одиночными и очередями,
трассеры – весь этот балаган за окном продолжался часа два, без
перерывов и технических сбоев. Впору было заткнуть уши и уста
—
виться в мерцающий всеми цветами радуги телевизионный люк.
Моментами хотелось вскочить и прижаться спиной к несущей
конструкции здания, только бы быть подальше от окон.
«Что же не радуетесь празднику, странный вы человек? Как
Новый год встретишь, так его и проведешь,» – недоумевала слег
—
ка разрумянившаяся дама, протягивая свой бокал с шампанским
чтобы чокнуться.
«Вы совершено правы: новогодние впечатления накладывают
большой отпечаток на дальнейший ход событий», – ответил ей,
вспоминая новогоднюю ночь 1995 года в зеленом Царьграде.
Сообщают, что наступил год синей крысы. До этого, помнится,
были года красного быка, черной обезьяны, белого попугая, ядре
—
ной вши…
Перед Новым годом все об этом только и говорят. Обсуждают,
что в соответствии с новым тотемом надо подавать на стол, в каком
наряде женщинам встречать появление очередной зверушки.
Невольно складывается впечатление, что страну уже оккупи
—
ровали китайцы или японцы. И население в соответствии с тре
—
бованиями оккупационных властей прикидывает, как следует ве
—
сти себя, чтобы не прогневить новую администрацию.
Будто и не было тысячелетней истории России, петровских
ассамблей, дворянских балов, рождественских выступлений фу
—
94 95
туристов, акмеистов, поэтесс с серебряными голосами. Будто и
сами мы никогда прежде не встречали Новый год с «Советским
шампанским», салатом «Оливье» или селедкой «под шубой».
Или в новогоднюю ночь действительно приоткрывается завеса над будущим, и во всю ширь проглядываются судьбы нации
в новом тысячелетии?
По утрам пробуждение, как с похмелья, с мыслями о Флоре.
Как она там одна в холодном космосе первого месяца? И только
опасение не выглядеть посмешищем в ее раскосых глазах удерживает от неимоверного желания позвонить ей немедленно.
А потом параноидальные заботы трудового дня крепостного
корреспондента невольно отодвигают на задний план мысли о
Флоре. И только вечером дома опять возникает ее тень. И тот
царственный жест, которым она сбрасывала с плеч лифчик перед
тем как шагнуть в вечность, нирвану, любовь.
Медленно идешь по улице, настроение паскудное, видеть никого не хочется, сердце болит. Все вместе называется – возвращение от врача. Но врача никто не видел. Он назначил назначенное
время, но сам не явился на прием ни через полчаса, ни через час.
И вот ты идешь по улице, и мысленно плачешь о своей сиротской
судьбе.
А тут из подворотни выглядывает Фалалей, как всегда в армейском картузе. Увидел тебя и бросился навстречу, как к родному.
Поздоровались с ним за руку, как полагается, а он и говорит: «Чтото давно тебя не видно было? Работал, наверно? Ты там, смотри,
новый гимн сочини, чтобы слезу у бюрократов прошибал! На
слова Пушкина! Чтобы пенсии всем повысили на сто и более процентов! Человечество ждет решений!»
Похлопал тебя по плечу, словно напутствуя на работу славную,
на дела хорошие, потом отдал честь и под звуки одному ему играющего оркестра парадным шагом направился обратно в подворотню.
А у тебя подсохли невидимые миру слезы, настроение изменилось, сразу стало как-то непривычно тихо и легко, и сердце
вроде бы перестало колоть. А ведь, казалось бы, – всего лишь повстречался с городским дурачком.
Предчувствие не обмануло старого волка. Сразу после Р. Х. в
0 часов 35 минут грохнул взрыв перед зданием Сената. Да так
грохнул, что повылетали стекла не только из сенаторских кабинетов, но и всех зданий в округе. «Скорее всего, хулиганы баловались», – поспешили заявить полицейские и гражданские начальники, опасаясь, как бы это не отразилось на намеченных вскоре
президентских выборах.
Он же передал на ленту о возбуждении уголовного дела по
205 (терроризм) статье и прибытии в город бригады столичных
сыщиков.
И снова протоколист попал в черный список местных властей.
Впрочем, его оттуда никогда и не вычеркивали.
Во сне просыпаюсь в больничной палате. Вполне приличная
одноместная палата из разряда тех, что в обкомовских больницах
предназначались для номенклатурки второго ранга.
Но под кроватью совершенный бардак: окурки, обрывки бумаг,
куски засохшей грязи, огрызки сыра, яичная скорлупа. Та же картина на подоконнике. Это вызывает дикое раздражение. Появившаяся невесть откуда Флора пытается успокоить меня и начинает
наводить порядок.
Но волна поднявшегося раздражения уже не утихает и вскоре
выплескивается в фонтан крови из горла. Флора подставляет эмалированный тазик, и мы с ней наблюдаем, как он споро наполняется багровой, а отнюдь не голубой жидкостью.
Тут в палате появляется мой хороший приятель Б. и предлагает пойти подышать воздухом. Все наши хвори от нездорового
образа жизни, надо больше двигаться и дышать свежим воздухом,
говорит он.
Мы с ним выходим в больничный двор. Здесь солнце, высокие
серебристые тополя, степенно прогуливающиеся по аллеям больные и их родственники.
В одном из больничных зданий работает кинотеатр, и Б. тянет
меня в зрительный зал. Фильм уже начался: на экране появляется
та самая больничная палата, которую мы только что покинули,
несколько похудевший больной, Флора. Далее следует вспышка
раздражения, но кровь из горла идет уже не столь мощным потоком.
Потом опять возникает Б., повторяется наша прогулка по больничному парку, и мы снова оказываемся в кинотеатре. Опять демонстрируют тот же фильм. Но больной на экране выглядит еще
более изможденным, а кровь из его горла идет куда менее слабым
потоком.
И с каждым новым показом этого страшного и странного кино
видно, как прогрессирует болезнь, как все более беспокойной делается Флора и более красивым становится пейзаж больничного
двора.
96 97
Требуется огромное усилие воли, чтобы разорвать этот чудовищный круг и проснуться, наконец, уже окончательно, не в больнице, а дома, в своей холодной постели.
Она держит меня на расстоянии вытянутого уда.
Б. д. Т. – претендент в нобелиаты, любимец кумиров, последний будетлянин и проч., – начинал вполне по-советски. В первом
его сборнике можно прочитать такое:
Мы овладеваем
токами
и молотками стукаем…
Мы спорим о жизни Марсовой,
о графиках, исчислениях,
в библиотеках массовых
мы штудируем
Ленина…
Конечно, год издания книги – 1962 год, предъявлял свои требования к поэтическим текстам: для того, чтобы прошли впоследствии славянские древности, их надо было припудрить пролетарской бронзой. Но все же, все же, все же…
На книге Б. д. Т. его автограф: «Беле с воспоминаниями о прекрасном гусе». Книгу мне дала почитать дочь покойной Белы. Она
меня тоже кормила прекрасным рождественским гусем. Это была
наша единственная встреча с Б. д. Т. в реальности № 2.
Все остальные встречи, беседы, длинные споры, ссоры и примирения происходили исключительно в реальности № 1. Но, впрочем, они давно уже стали предметами университетских факультативов.
Казалось бы, что в этом необычного: пришел к человеку в
гости и увидел у него над диваном портрет Че Гевары? У людей
всегда что-нибудь висит над диваном – репродукции «Незнакомки»
Крамского, фотографии Гагарина или Хемингуэя, гипсовые маски
или стереоколонки. Отчего же я так разволновался? Почему же
портрет команданте не дает мне покоя?
Потому, что это знак – мы одной группы крови. Мы либо вместе воевали, либо одновременно передавали сводки с полей локальных войн, либо вместе готовились защищать правое дело.
И еще это знак того, что мы не предали идеалов юности. Куба – да, янки – нет! И Вьетнам – да, и Ангола, и Эфиопия, и Германская Демократическая Республика.
Команданте Че учил не коммунистической ортодоксии, не
борьбе с инакомыслием, а свободе, равенству и всемирному братству. И мы на всю жизнь остались выпускниками полевой школы
Эрнесто Гевары де ла Серны, известного как команданте Че.
На почте встретил бытописателя К. Он сказал, что с удовольствием прочитал мою последнюю книгу. Им с женой она в целом
понравилась. «Там есть несколько моментов, близких нам», – сказал К.
Интересно, какие же это моменты? Про то, как бывшая красавица копается в мусорном ящике? Или про то, как во ВГИКе
уестествляют переводчиц? А может быть, про надвигающееся
сумасшествие? Но уж точно, не про встречу с ангелами.
Второй взрыв прозвучал через десять дней после первого. На
сей раз взрывчатку подложили в столовом помещении жандармерии. Было воскресенье, и пострадал только шеф-повар. Его сразу
же отвезли в больницу.
Почерк бомбиста был тот же самый: подвальное помещение,
направленный взрыв, выбитые в жандармерии и соседних домах
стекла. Злоумышленник явно не хотел больших разрушений и
жертв, а пытался только продемонстрировать кому-то свои возможности.
Власти, естественно, объявили, что причиной взрыва стали
неисправные газовые баллоны на служебной кухне.
«Следует ждать третьего крика петуха», – подумал протоколист.
Алиса прислала посылку с книгами: «Избранное» Сен-Жон
Перса, два больших тома Пятигорского, «Истина мифа» Курта
Хюбнера, кирпич Кузмина в «Библиотеке поэта» и две книги новых
переводов Рильке. Совсем неплохое лекарство от зимней скуки и
тусклых коротких дней.
Разночинцу достаточно рассказать о прочитанных книгах, и
биография готова, писал когда-то Мандельштам. Сейчас достаточно хотя бы просто упомянуть полученные книги.
В годовщину смерти Бродского по телевидению демонстрировали дока-фильм, в котором Евтушенко рассказывал зарубежным
студентам-славистам апокриф о некоем секретаре сельского райкома партии, который якобы помогал Бродскому в ссылке публиковать стихи в местной газете.
7 Заказ № 232
98 99
Если бы Бродский мог услышать об этом, он бы перевернулся
в гробу, поскольку для него Евтушенко, как писал Довлатов, был
человеком другой профессии.
Впрочем, и сам Довлатов перевернулся бы в гробу, узнай он,
сколько новых сюжетов для «сольных» заметок появилось в конце
столетия.
Эту зиму пережить – не поле перейти.
Ночь. Под окнами на улице шумят дети. Они стаями толпятся
возле дверей ресторана в ожидании подвыпивших гостей. Когда
те выходят на воздух с дамами, им может что-нибудь обломиться.
А пока они согреваются дурашливыми потасовками. Гоняются
друг за дружкой с криками:
– Я твой труп буду таскать по городу!
Толстой бы к ним вышел. Стал бы заниматься с ними, грамматику, может, какую-нибудь современную для них сочинил, с
картинками из «Плейбоя» или «Пентхауза» и с морализаторскими
текстами, почему это плохо смотреть в столь юном возрасте. А я?
Что я могу сделать? Почитать им стихи Сен-Жон Перса? Бо-цзюи?
Или пересказать тезисно философические письма Чаадаева? Не
пошлют ли к матери, чады?
Вон писатель Астафьев косил под графа, к нему Ельцин в
Сибирь накануне выборов приезжал, как к старцу Зосиме, совета
и благословения просить, так этот Виктор Петрович тоже стал с
детьми заниматься. Пришел в сельскую школу и давай им стихи
древних китайцев шпарить по памяти. Ли Бо, Ду Фу, тот же Боцзюи. Одни названия стихотворений чего стоят – «В лодке читаю
стихи Юаня Девятого», «Я огорчен весенним ветром», «Покидаю
цветы», «В опьянении перед красной листвой», «В дальнем зале
дворцового книгохранилища».
Дети смотрят на него, недоумевают, какие такие китайцы? –
челноки что ли? – тогда причем здесь одинокие гуси, летящие на
юг, все эти крики обезьян, яшмовые вазы с цветами, бесконечные
прощания на заставах, а где пуховики, слаксы, термосы? Полный
абзац вышел.
Обиделся В. П., не стал больше просвещением низов заниматься, переключился на верхи. Но тоже, честно говоря, результатов особых не добился. У нас же что вершки, что корешки – все
просветителю не сладко.
А мне уж тем более – не фронтовик, не совесть нации, даже
трояк на опохмелку не тому Рубцову давал, – чего уж мне-то зимой
из дому вылезать? Нет, лучше сидеть у камелька, записывать маргиналии в тетрадку и не выдавливать из себя раба по капле, а по
капле наполнять кубок дней.
Только когда раздался третий взрыв, разворотивший виллу
чиновника по особо важным поручениям, но не причинивший
вреда ее обитателям, появился на свет указ о борьбе с анархо-синдикализмом, религиозным экстремизмом и антиглобализмом.
Местные Шерлоки Холмсы, вернее, старшие инспекторы Лэйстреды бросились искать злоумышленников. А бомбист, сделав
свое дело, залег на дно. Он отправил послание, – сумейте прочитать его, господа!
Властям придется учить язык террористов. Этот, может быть,
главный язык рубежа столетий.
В это же время в амстердамском городском музее Стеделик
арт-террорист Александр Бренер малевал на картине Малевича
зеленой краской знак доллара. В полиции сей «перформанс» он
объяснил противодействием коммерциализации искусства.
Раньше этот гаденыш гадил перед картиной Ван-Гога в московском музее имени Пушкина, дрочил пипиську на стройплощадке Храма Христа Спасителя, забрасывал банками с краской
посольство Белоруссии и выделывал прочие злодейства, которые,
пусть и с брезгливым чувством, но подробно хронометрировались
солидными изданиями. А ему только того и надо было!
А надо было с Бренером поступить просто: подвесить за причиндалы, и пусть часами изображает бесплодие своего искусства,– высказал в приватной беседе наше общее мнение художник
К., большой знаток Малевича.
Однако у искусствоведов на сей счет бытовало иное мнение:
«Но для Бренера осознание фатальной вторичности своего искусства, как и осознание ограниченности тела в его возможностях,
входит в правила игры. Это является рефлексией на неизменное
восприятие при взгляде извне большинства явлений русского искусства как банальных. Маниакальное измерение своего пениса у
Бренера, конечно, инсценирует русскую травму сравнения: художник выступает ее добровольным симптомом. Симптом – это и есть
роль такого художника». (Е. Деготь «Новые неудачники» журнал
«Искусство кино» № 10 за 1996 г.)
И все достижения этого месяца можно перечислить на одном
пальце одной руки: программа «Время» однажды открылась сообщением протоколиста.
7*
100 101
Несмотря на все мои старания и усилия, мы с Флорой всегда
оказываемся по разные стороны. Хотя бы – одного и того же презерватива.
Русский интерпретатор пишет, что Мишеля Фуко интересовала борьба индивидуума с господством «культурного бессознательного». В поздних работах он активно противопоставлял культурному тоталитаризму системы деятельность социально отверженных индивидуумов: безумцев, больных, преступников и, прежде
всего, художников и мыслителей типа де Сада, Гельдерлина, Ницше, Арто, Батая и Русселя.
Он высказывал мечту об идеальном интеллектуале, который,
являясь аутсайдером по отношению к современной ему «эпистеме», осуществлял бы ее деконструкцию, указывая на ее слабые
места и изъяны общепринятой аргументации. «Я мечтаю об интеллектуале, который ниспровергает свидетельства и универсалии,
замечает и выявляет в инерции и требованиях современности слабые места, провалы и натяжки ее аргументации, который постоянно перемещается, не зная точно, ни где он будет завтра, ни что
он завтра будет делать», – писал Фуко.
Администраторше гостиницы «Интурист», стоящей на самом
берегу совсем не бурного Терека, что-то во мне не понравилось с
первого взгляда.
– Горячей воды у нас нет: авария, – сразу же заявила она в ответ на мое радостное «здрасьте».
– Ничего, помоюсь холодной, – бодро отпарировал я.
– Но у нас и отопление не работает, – добавила она.
– Это уже хуже. Но, надеюсь, в номерах не минусовая температура? – продолжал я все еще бодрым тоном.
– Я туда не поднимаюсь. А вообще места у нас дорогие.
– Это тоже не страшно, все равно контора заплатит. Главное,
чтобы телефон работал.
– Телефоны есть в каждом номере, но работают ли, неизвестно.
– Ничего, лично проверю!
– Ладно, – сдалась, наконец, администратор, – Паспорт-то хоть
у вас есть?
– Разумеется.
– Давайте его сюда. Он будет лежать у меня, пока вы не
уедете.
Получив, наконец, ключи и найдя на 13 этаже нужную дверь,
я первым делом включил свет в номере и посмотрел на себя в
зеркало.
Красная от недельного пребывания на ветру и холоде рожа,
несколько всклокоченная борода, но главное – глаза. Глаза человека, ушедшего от смерти, и теперь знающего о жизни нечто большее, чем обитатели теплых московских квартир. Человека, для
которого слова «бомбежка», «снайперы», «незаконные вооруженные формирования» и проч. уже никогда не станут всего лишь
фоном для застольной беседы или послеобеденного смакования
сигары.
Этот животный блеск в глазах, видно, и уловила администраторша гостиницы на берегу Терека.
Художник Лева Т. говорил, что его французский приятель отметил, что всем нам присущ один недостаток: мы всегда думаем
о негативном, ожидаем от судьбы только плохого. «А вы попробуйте думать в другом направлении, м.б. что-то у вас и изменится
к лучшему», – советовал сердобольный француз.
Но у нас вряд ли это получится: апокалиптическое мышление,
стремление к Царствию небесному, как к высшей справедливости.
К тому же, если все думают о Родине и при этом поминают только плохое, что же хорошего из всего этого может выйти. Вот и
получается – родина или смерть, расстрельные списки, чистки,
гибель в горящем скиту.
Возле последней турбазы была настоящая пурга, выл ветер, в
глаза сыпали соль снежного помола, подняли капюшоны, но и они
мало защищали от холода. С Горы ссыпались стаи лыжников, подъемники работали, но подниматься желающих не было, все бежали
вниз, гонимые тенью мужичка в заячьем тулупчике, – ни зги не
видно, барин! – надо было тоже поворачивать вспять, в лес, в протоптанную колею. Но Флора хотела кататься, и дулась, что не
отнял лыжи у сыновей К., холод на нее не действовал, нос синий,
кашляет, в глазах якобинский блеск: обещал – сделай, не можешь –
зачем обещал?
Как только зашли в лес, стало легче думать и сразу осенило:
в отсутствие лыж можно кататься на салазках, привел примеры из
сытого сибирского детства, мол, и тогда, несмотря на все достатки
и излишества, не брезговали прокатиться с горки на салазках. Попутно рассказал про круги замороженного молока, как их несут с
базара под мышкой, разрезанное на секторы молоко, и еще про
бочки с солеными грибами: грузди, лисички, волнушки (насчет
последних не загнул ли? память все-таки в тепле не та, что на
морозе, в Сибири).
На Флору подействовало благотворно, она направилась на помойку. Возле университетских коттеджей (один снесло лавиной,
102 103
с южного склона, такого в принципе быть не могло, но случилось,
погибли люди, Андрей Юсупов через сутки столовой ложкой откопал в лавине девушку, ее спасли, мою заметку публиковала «Комсомолка») была свалка пустых ящиков, банок из-под пива и проч.
Флора нашла там картонный ящик и попросила меня порвать его
на салазки. Получились 2 салазок, одни дал ей, другие взял с собой, про запас, на смену. Флора уселась на салазки и стала отталкиваться ногами, ехала с горки по лыжне зигзагами, ноги у нее
слишком длинные, мешали равномерному скольжению, ее мотало
по сторонам. Она, естественно, выразила недовольство не собой,
а салазками. Пришлось самому сесть на вторые салазки и показать
ей как ездят «на самом делом». Спортивная натура, она сразу же
стала соревноваться, она может быстрее, сильнее, краше и выше, – сталинский сокол в юбке, в смысле, в джинсах, что с нее
возьмешь? Пришлось кататься на пару, сзади бежали лыжники,
кричали освободить лыжню, мы вскакивали, прыгали в стороны,
проваливаясь по колено в снег, потом отряхивались и снова катились.
Люди в разноцветных лыжных комбинезонах с любопытством
смотрели на двух придурков, спускающихся к поселку на обрывках картона. Одна лыжница резко затормозила, узнала Флору, вытащила из куртки блокнот, попросила автограф. Флора царственным жестом черканула что-то в блокноте и, возвращая его, пожелала «счастливой колеи» лыжнице. Настроение у нее явно
улучшилось, остаток дороги она напевала что-то на мотив своей
любимой «Барселоны», одновременно подражая Фредди Меркури
и Монсерат Кабалье.
А по поселку на следующий день поползли слухи, что богема
теперь катается исключительно на салазках.
Книга «Река времен». Нальчик: Эльбрус, 2005 г.
ВЕНОК НАВКРАТИДСКИЙ,
или АПРЕЛЬСКИЕ МЕРЦАНИЯ
Художник-модернист Г. утверждает, что создание настоящего
концептуального произведения, будь то литературный текст или
живописная композиция, возможно лишь при следовании определенным принципам и идеям. Мне же представляется, что проблема заключается не столько в идеях и людях, сколько в резервах
свободного времени и знании современного фольклора.
У нас возникает небольшой спор, в результате которого художник Г. удаляется в свою мастерскую. Оставшись один, вытаскиваю
из-под дивана старую пишущую машинку, вставляю в нее чистый
лист бумаги. И начинаю.
Первым среди концептуалистов вспоминается Лев Толстой,
предпринявший попытку полностью запечатлеть свой день. При
помощи слов, образов, с привлечением воспоминаний о мыслях
и чувствах. Зафиксировать на бумаге единственный день, самый
обыкновенный, с точки зрения календаря.
Художественная задача необыкновенно проста: подробно описать все, что с тобой происходит в течение рядового дня. Однако
Толстому она оказалась не под силу.
Шестичасовая сводка новостей по ТВ: продолжается извержение Этны, ракетами «Алазань» обстрелян вертолетный полк в
Цхинвали, тело переданного азербайджанской стороной армянина
было заминировано, в бостонском марафоне победила бегунья из
Петербурга. Несколько раз Миткова упомянула наше агентство.
Мою информацию не разу не упоминали по ТВ. Только по
радио и на газетной полосе. Разумеется, это не причина для всемирной тоски. Но легкий привкус горечи появляется.
Завтра 22 апреля 1992 года. Раньше обязательно связали бы
этот день с главным большевиком. Теперь же это обыкновенная
страстная среда. Sic transit gloria mundi! (Так проходит слава
земная! – лат.)
А ведь он написал «Апрельские тезисы»! Это был единственный доступный ему род мерцаний.
Постепенно мерцания приобретают тяжеловесный характер.
Вероятно, это объясняется невидимым присутствием монументального Толстого.
Мерцания становятся фундаментальными. Вместо фунта ментальных.
Галчинский: «Если бы у меня было одиннадцать шляп».
А одиннадцатую шляпу ветер пусть сорвет с меня
на Висле,
Потому что одна краковская поэтесса сказала обо
мне такие слова:
«Это голова не для шляпы. Монументальная голова!»
(Пер. Л. Мартынова)
104 105
Лучшее средство при неудачах, дурной погоде и тоске – чтение
польских поэтов. Коньяк и польские поэты примиряют с неудобствами в путешествиях по собственной жизни.
В соответствии с литературными канонами надо бы писать –
водка. Но от нее болит голова.
Только коньяк: прохладненский, дагестанский (пряный), армянский («три звездочки», обычно продавался в «верхнем» гастрономе только 31 декабря) и др.
И польские поэты: Константы Ильдефонс Галчинский, Юлиан Тувим, Ивашкевич (то стихотворение, где он обращается к
другу, живущему в парижской эмиграции), Чеслав Милош (сплошная апологетика скитальчества). А еще – Павликовская-Ясножевская, Броневский, Харасимович.
Они тоже были несчастны и бездомны. И страдали от мыслей
о Родине. Как и ты. В твоей ситуации, сказал бы художник-концептуалист Г.
Темнеет, хотя под вечер небо немного прояснилось. Прошел
дождь, которого не заметил.
Сегодня выходил на улицу один раз: купить газеты. Больше
там нет ничего интересного.
Разве что иногда встречаются длинноногие существа, именуемые девушками. Но для них ты уже старик. Или еще хуже – дядька: неопрятный, грузный, с плохой прической, в старых башмаках.
Уличная декорация с газетами под мышкой.
Днем приходила соседская девочка. Хотела занять денег и для
этого спрашивала тещу. Той не было. Согласилась объяснить
свою нужду мне. Когда дал ей пять рублей, обрадовалась и сказала, что обязательно вернет. Я сделал вид, что страшно рад, что
оказался хоть чем-нибудь полезен.
Эти дети (она и сестра), а также их мать считают меня нелюдимом. Сидит целыми днями дома. Нельзя всласть попользоваться телефоном. И вообще – малоразговорчив, замкнут, взгляд
не лучится.
И не ведают они, как устал я от благоглупостей родных палестин.
Эти нескончаемые пустые разговоры в очередях и транспорте, где каждый пытается казаться на пять порядков лучше, чем
есть на самом деле. Но стоит только обернуться не по его, как
сразу наружу вырывается фонтан злобы, словно из незатухающей
скважины.
Только чтобы не видеть каждый день персонажей советских
Каприччос, я бы согласился перебраться на необитаемый остров.
Мой школьный товарищ Атешек мечтал разучиться говорить,
чтобы не общаться с совками. Он закончил философский факультет ЛГУ. Работал рабочим-термистом на Ижорском заводе.
Несколько лет назад мы случайно встретились. Разговаривать
было не о чем. Он сказал: «Ты делал большую карьеру, чем я».
Тогда я служил в республиканской газете. Видимо, на него подействовало название отдела – идеологический (я был единственным беспартийным в идеологическом отделе партийной газеты).
Но все равно: стоило ли работать термистом, чтобы так говорить?
Мерцания должны быть краткими. Только так можно запечатлеть откровения. Разматывание образа, его словесная обработка,
убивают правду. Остается одна литература.
А мерцания – это запечатленные мгновения истины.
И вообще, любое творчество – это игра со временем. Попытка его остановить, забежать вперед, назад, законсервировать понравившийся отрезок, присыпать его сахаром или перцем.
Бесконечные игры со временем.
Подходит собака и становится на задние лапы. Она хочет
играть. Сегодня целый день сижу за письменным столом и не обращаю на нее внимания. Оставляю без внимания и на этот раз.
Собака лезет под диван и выползает оттуда с копеечкой в зубах.
Кладет монетку у моих ног. Преданно смотрит в глаза и ритмично стучит хвостом по полу. Приходится взять ее на колени.
Пишу эти строки с собакой на руках.
Дама с горностаем. Писатель с дворняжкой. Милиционер с
фуражкой. Персонажи нашей портретной галереи.
Бедная собака, она чуть не свалилась на пол, когда подсматривала, как меняю лист в машинке.
Болезнь горла заставляет искать тетрациклин. Для моего фарингита это лучшее лекарство. Обычно у меня в каждом углу хранится его по облатке. Но недавняя хворь жены поглотила все
запасы. Пришлось довольствоваться полосканием раствором бикарминта.
Через час-другой горло опять напомнит о себе.
Пока же с освобождением от неприятных ощущений приходит мысль, что для нашего брата болезнь горла так же обычна,
как ревматизм (или артрит?) для балерин. Во всяком случае, между писательством и нездоровым горлом есть какая-то связь.
106 107
Когда-то по этому поводу собрал целую коллекцию имен. Сейчас в памяти всплывают только печальный образ Венечки Ерофеева да портрет Фолкнера с суперобложки «Литпамятников».
Сергей Аверинцев в соображениях о сущности иконы говорит, что она есть изображение божественности, просвечивающееся через человеческую природу.
Греческое слово «икона» означает образ, отображение, подобие, изображение.
«Вещи явленные суть воистину иконы вещей незримых», –
учил в пятом веке Дионисий Ареопагит.
По словам Гёте, все преходящее есть лишь подобие.
На языке теологии каждое творение рук Божиих – есть «икона».
Мерцания – икона того, что в обиходе называют искусством
и жизнью.
Вечерняя прогулка с собакой – обязательный ритуал завершающей части суток.
На перекрестке возле нашего дома, освещая округу, горит
единственный фонарь. При приближении к перекрестку одинокие
фигуры прохожих, светлые стены домов, группы обнаженных деревьев выглядят декорациями к некоему спектаклю.
Пока подбираешь ему название – «…Фонарь. Аптека»? «Палата № 6»? «Вечный град»? – сам становишься частью декорации.
А став частью, не замечаешь целого.
Сцена поглощает тебя, как поглощает ночной парк собаку.
На полпути из одного ресторана в другой подвыпившая компания обсуждает, куда подевалась сумка одной из девиц.
В ночной тишине раздается хорошо артикулированный голос:
«Когда знаешь, что идешь на пьянку, не бери с собой сумку!»
Это более опытная подруга делится советом с молодой разгильдяйкой, только ступающей на путь ночных забав.
И странная эта фраза, долетев до тебя, мгновенно примиряет
с действительностью, с улицей, с человеческой массой. Ее подлинность гарантирует защиту от дурацких обвинений в отрыве от
народной жизни, в бесплодных скитаниях по Библиотеке, дружбе
с душевнобольными (с Глебом и Иванычем).
– Неправда, – можешь сказать всем. – Я знаю жизнь. И могу
любому дать важный совет.
– Какой? – спросят все.
– А такой: если идешь на пьянку, не бери с собой сумку.
А коли уж взял, положи туда бутылку водки, тогда никогда не потеряешь ее.
Ночной выпуск «Вестей»: в Москве за доллар дают 150 рублей,
президент Наджибулла бежал в Дели, закончился очередной съезд
народных депутатов России – ничего не произошло.
Опять упомянули наше агентство. На этот раз его информацию опровергло постпредство Азербайджана. Но в отличие от
предыдущего это упоминание не вызвало кризиса самолюбия.
И не потому, что «НЕГУ» помянули в негативном ключе, а потому, что пришло понимание: или – или.
Или поиски информации. Или проза и сюжеты для кино.
Сержант…
Воинское звание, до которого ты дослужился. Ты был последовательно: рядовым, младшим сержантом и, наконец, стал сержантом. Это твой предел.
Где-то в архивах Министерства обороны хранится личное
дело, где определен твой предел – сержант. Никакие твои дипломы и известные достижения в области составления поэтических
антологий не позволят выйти за него.
С общественной точки зрения это весьма целесообразно: у
каждого должен быть предел отпускаемой ему власти.
Тебе определили – сержант, командир диверсионной группы.
И сделали вид, что забыли. Почти двадцать лет никуда не вызывают, ничего не приказывают взорвать или уничтожить. И это
разумно, очень разумно: можно только гадать, куда направит свою
диверсионную группу командир, закончивший университет и
вгиковскую мастерскую Фигуровского.
В чем-чем, а в знании жизни ребятам из Минобороны тоже
нельзя отказать.
Ночь приходит незаметно. Как старость. Как слабость. Как
пустота.
Ей еще предстоит обогатиться сновидениями, возней невидимок на кухне, скрипом тормозов на улице, поллюциями, запахом
сердечных лекарств.
Но это все будет потом, когда она созреет, сконденсируется,
заматереет.
Пока же это слабое существо, без воли, без хребта, без почек.
Солнце без тепла. Кровать без матраца. Чай без заварки.
108 109
Ночь – как прекращение мерцаний.
Ночь – естественное завершение дня.
То, что не удалось сделать Толстому, никогда не удастся сделать
и тебе. И никому.
Бесконечность нельзя разместить на пронумерованных страницах.
Но ее можно, как говорят математики, экстраполировать, то
есть воссоздать целое по его частям. Совершенство экстраполяции зависит от точности выбора контрольных точек. По-нашему – мерцаний.
У Анакреонта есть стихотворение:
По три венка на пирующих было:
По два из роз, а один —
Венок навкратидский.
В примечаниях к тому «Античной лирики» (БВЛ. Издательство «Худ. лит.», 1968. Тираж 300 000. Цена 1 руб. 29 коп.) сказано, что об особенностях навкратидского венка никаких сведений
нет, т. е. никому не известно, из чего он делался, как выглядел, для
чего его надевали. Ничего неизвестно.
Никто не может сказать, символом чего являлся венок навкратидский. Но то, что к нему применимо греческое слово «икона» –
несомненно.
А коли так, почему бы не возложить его на чело и не отправиться на пир?
Пусть на ком-то будет по три венка. По четыре. А на иных,
как на Брежневе медалей – по пять и более. Тебе достаточного
одного. Навкратидского венка.
Газета «Курьер». № 9 за 1992 г.
ФЛОРА: МАЙСКИЙ БУКЕТ
Мне скучно! Пусть приходит Флора.
Пьер Ронсар
Туркин в наставлении молодым драматургам писал, что существует всего 36 (прописью – тридцать шесть!) сюжетов, и все произведения являются лишь комбинаторными спряжениями их.
Почему же в личной жизни мы выбираем не самые лучшие из
них? Неужели нельзя удовлетвориться хотя бы теми четырьмя, что
выделяет Борхес: об обороне и штурме укрепленного города, о
возвращении домой, о поиске неведомого и, наконец, о самоубийстве Господина Б.? Конечно, в таком случае всегда найдется некий
станционный смотритель, который запишет твою жизнь бронзой
на скрижалях.
Но разве это будет более простой выход из положения, чем тот,
которым теперь приходится заниматься тебе – повествовать бесхитростным слогом свою замысловатую одиссею?
Печаль моя светла…
Как бы не так! Печаль моя темна, кареглаза, горбоноса и лунолика. Печаль моя словно бы сошла с гравюры Хокусая и материализовалась в пространстве сизых предгорий.
Она держится от меня на расстоянии чуть большем вытянутой
руки. А чтобы не возникало сомнений в ее подлинности, временами проступает на фоне ста видов на Фудзияму. Или тревожит
слух еле слышным шелестением своих юбок, нечаянным трением
колготок или ночным постукиванием каблучков. А бывает – щекочет ноздри запахами Сони Риккель.
Ким Бессинджер признавалась, что целоваться с Мики Рурком – все равно, что лобызать старую пепельницу. И что же? Вы
думаете, это подействовало на большинство моих современников,
завороженных их слюнявыми ласками в фильме «9 с 1
/2 недель»?
Ничуть не бывало! Из всех любителей кинематографа только
я один после этого бросил курить и стал чаще одного раза в день
чистить зубы. Со стороны могло показаться, что именно мне предстояло сменить Рурка на круглосуточной вахте возле тела Бессинджер! Так нет же! Просто всему причиной была излишняя
впечатлительность, присущая моей натуре.
Ибн Хазм в «Ожерельи голубки» пишет, что мысли женщин
ничем не заполнены, исключая сношения и побуждений к ним,
любовных стихов и вызвавших их причин, а также любви со всеми ее проявлениями. Причем располагает плоды женской мысли
именно в такой последовательности. «У них нет дела, кроме этого,
и они не созданы ни для чего другого», – авторитетно заявляет
арабский знаток нравов своего времени.
Зато мужчины – иное дело, отмечает Ибн Хазм. Они делят свое
время между наживой денег, близостью к султану, стремлением к
науке, заботами о семье, тяготами путешествий, охотой, всевоз-
110 111
можными ремеслами, ведением войн, участием в смутах, перенесением опасностей и устроением земель.
– Она же безголовая, как Ника Самофракийская!
Во сне оказываюсь в родной стихии – герилье.
Партизанский отряд прячется в сельве от правительственных
войск и американских рейнджеров. Здесь находится заброшенная
двухэтажная вилла, построенная в колониальном стиле. На ней
мы и скрываемся, полагая, что буйная тропическая растительность
не позволит засечь нас с воздуха ни самолету, ни вертолету, а о
том, чтобы проехать к вилле на бронетехнике, не может быть и
речи.
И все-таки церэушники находят способ обнаружить партизан.
Они через спутник под разными углами посылают сигналы на
окна заброшенной виллы. И делают это до тех пор, пока на их
мониторах не возникает изображение субкоманданте в фиделевской фирменной куртке и с кубинской же сигарой в руке. Субкоманданте вместе со своей подругой – нашей переводчицей, – потягивают матэ за столиком под сенью баобабов. По этому поводу
оперативники и аналитики CIA устраивают настоящее ликование,
со всеми положенными у них в подобных случаях выкриками,
типа «Й-е-е-с» и «Мы сделали это!».
Мы же с другими партизанами выступаем в роли подсматривающих за подсматривающими – или, если угодно, независимых
наблюдателей! На своем компьютере, установленном на этой самой
вилле, мы видим все, что происходит за тысячи километров от нас,
в Лоэнгли.
«Вот теперь-то и начнется второй тайм», – говорю товарищам
по оружию, прежде, чем проснуться на другом материке и в совершенно других погодных условиях.
А окончательно проснувшись, тянусь к радиоприемнику,
узнать, как там дела у субкоманданте и всей нашей группы.
И никогда, – о, боже! – никогда мы не прокатимся вместе по
городу на одном велосипеде. Ты никогда не будешь сидеть спереди меня на раме, а я не буду бешено крутить педали и орать от
счастья во всю глотку песни восточных славян. И твои распущенные волосы не будут щекотать мне подбородок и лоб. А мои колени не будут как бы случайно касаться твоих разгоряченных бедер!
Ничего этого не будет: ни велосипеда, ни пахнущего поцелуями майского ветра, ни завистливо глядящих нам вслед подростков,
моралистов и калек, ни вращающегося вокруг нас солнечного
города.
Мы слишком стары (и слишком устали, – добавил бы русский
Пьеро) для велосипедных прогулок на свежем воздухе.
Мы ездим на свидания на случайных такси, чтобы затруднить
работу соглядатаям.
По дороге в сад меня сопровождают толпы едоков картофеля.
Словно сошедшие с ранних полотен Ван-Гога, они разбредаются
с автобусной остановки по своим садовым участкам.
Если этих людей с водянистыми глазами, выступающими вперед челюстями и свисающими ниже колен руками имел в виду
Вольтер, когда говорил, что надо возделывать свой сад, то я отказываюсь от почетного звания вольтерьянца. А вместе с ним от
садового участка в престижном пригороде и возможности иногда
погреть старые кости на солнышке.
Мне нравится вкус ее клитора.
Есть несколько известных способов избавиться от несчастной
любви. Прежде всего, рекомендуется завести новую любовь, а
если быстро этого сделать не удастся, то надо постараться забыться в смене женщин, в надежде, что их суммарные прелести затмят
образ коварной дамы сердца. Но последний путь не ведет к полному искоренению душевной смуты. И вот почему. Все дамы,
принадлежавшие некоему субъекту, образуют своеобразный математический ряд. Каждый член – какая милая инверсия! – данного ряда хотя и отличается в чем-то от других, но в тоже время,
поскольку находится в общем ряду, обладает и множеством сходных свойств. Кроме того, ни один член математического ряда не
может кардинально отличаться от общей формулы ряда, следовательно, ни одна дама не может полностью затмить предыдущую,
последующую, минус третью и т.д., она может принести забытье
только на время, отведенного ей периода, и не более. Так математика мстит Дон-Жуану.
– Я не помню, про Медею ты мне рассказывал, или этот, как
его?.. Эврипид?
Хеэ-но суке Таиро-но Садабуми по прозвищу Хэйдзю изобрел
собственный способ избавления от несчастной любви. Был он
отпрыском родовитой японской семьи, внуком принца крови. А ко
времени случившегося с ним любовного несчастья еще и начальником стражи Левых ворот императорского дворца, составителем
112 113
поэтической антологии «Хэйдзю-моногатари», красавцем, пользовавшимся благосклонностью большинства придворных дам.
Однако госпожа Дзидзю, фрейлина Левого министра, упорно
отвергала его ухаживания. «У него до этого были романы с многочисленными женщинами, но такой злой, насмешливой особы ему
не встречалось. Ведь как-никак она отвергла Хэйдзю, известного
своей красотой и любовными приключениями. Обыкновенно большинство женщин, стоило им услышать его имя, с готовностью
покорялись ему, и не было ни одной, которая обращалась бы с ним
так сурово, как эта», – пишет Дзюнъитиро Танидзаки, из романа
которого «Мать Сигемото» мы позаимствовали данный пример.
Хотя его можно также встретить в антологиях «Кондзяку-моногатари», «Удзисюи-моногатари» и даже в новелле Акутагавы Рюноске.
Натерпевшись от госпожи Дзидзю всевозможных оскорблений
и уколов, Хэйдзю решил отыскать в ней какие-либо изъяны, которые бы помогли развеять чары холодной и насмешливой красавицы. Конечно, подумал он, она по-настоящему красивая женщина,
но то, что она выделяет по утрам в результате естественных процессов, вряд ли отличает ее от простых смертных, и если удастся
выкрасть ее ночной горшок, то его содержимое непременно вызовет отвращение.
Хэйдзю подкараулил служанку, выносившую по утрам из покоев ночные горшки, и заставил отдать ему о-мару фрейлины.
Когда он открыл крышку, благоуханный запах, напоминающий
запах гвоздики, ударил в нос. Внутри о-мары он увидел золотистую
жидкость и какое-то вещество темно-желтого цвета. Обезумевший
Хэйдзю исследовал содержимое ночного горшка, и понял, что
жидкость была соком гвоздики, а твердое вещество – не иначе как
бататом и благовонием, настоянным на соке подснежника, – эта
смесь была вложена в полую рукоятку большой кисти и выдавлена в о-мару.
«В таком непростом деле проявить подобную изобретательность, замыслив еще сильнее очаровать мужчину! Какое изящное
остроумие, эта женщина поистине не может быть земным существом», – воскликнул пораженный Хэйдзю. Он уже не мог отказаться от нее, и тоска его стала еще более невыносимой, пишет
Дзюнъитиро Танидзаки. После этого случая госпожа Дзидзю становилась все более высокомерной и жестокой, и, в конце концов,
несчастный Хэйдзю занемог и умер в страданиях.
Стоит отметить, что некоторые старые авторы склонны видеть
за действиями госпожи Дзидзю тень коварного Левого министра
Сихэя, а драму Хэйдзю рассматривают как оборотную сторону
любовного треугольника.
Все участники нашей экспедиции занимаются определенными
изысканиями: она исследует общественное мнение, я – штудирую
топографию ее ложбин и холмов, они – изучают мое времяпрепровождение. Поэтому всех нас, в самом широком смысле, можно
считать исследователями и даже учеными разных направлений.
«Ученые твари», – бормотал незнакомый мужичонка, отходя
от специализированного (были такие в наше время!) магазина, где
ему объяснили, что интересующие его напитки продают только
после 14 часов (и такое тоже было!).
– Ты меня совсем не слушаешь. Ты где пребываешь?
– В этом месяце? В мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок, как писал когда-то один чувак. Потом ему дали «нобеля» и все стали на него молиться.
О Флоре писали многие литераторы на самых разных языках,
не только я один со своим скрипучим и колючим. Так что все разговоры о моем стремлении заретушировать ее облик и пустить
общественность по ложному следу следует относить по разряду
досужих домыслов. Все обстоит совершенно не так.
Эзра Паунд, например, так описывал свои впечатления о встречах с ней:
Ребятишки в драных одежках,
Внезапно осененные необычной мудростью,
Прекращали свою возню, когда она проходила мимо,
И кричали ей вслед с плоскодонок:
«Guarda! Ahi, guarda! ch’’e be’a!»
(Глянь-ка, глянь, какая красавица! – итал.)
Фолкнер сообщал следующее: «Она с пятнадцати лет одной
своей походкой распаляла в округе всех мужчин моложе восьмидесяти лет».
А Веня Ерофеев черканул без затей: «30 лет, а выглядит как
цветочек, как блядиолус какой-нибудь». После моего указания на
неблагозвучность последней фразы, Венедикт Васильевич извинился, сославшись на действие кориандровой, и поправился: «Добродетель ее подвергается частым нападениям по причине миловидной наружности. Но она, эта белая голубка, скорее умрет, чем
запятнает свое оперение».
После этого мы с ним соорудили коктейль «Слеза комсомолки»
и незамедлительно выпили за наших голубок, то есть комсомолок,
в смысле – б.комсомолок, в общем, за неувядающие цветочки.
Короче, за Флору и весь цветник нашего сада. Стоя. До дна.
8 Заказ № 232
114 115
На этом месте должен был находиться фрагмент, содержащий
размышления автора о тоталитарных коннотациях слова «кончать»
(в смысле – эякулировать), равно как и всех его синонимов в русском языке. Но по просьбе чувствительных особ противоположного пола он был снят внутренним редактором на этапе подготовки рукописи к печати.
Однако в тексте полного собрания сочинений автора предусмотрено восстановление всех когда-либо сделанных купюр, вне зависимости от того, когда, кем и с какой целью они были произведены. В конце концов, мы же филологи, говорила в подобных
случаях Анна Андреевна Ахматова.
– Всю неделю, что меня не было в городе, шел дождь?
– Да, я заказал природе траурную мессу по случаю вашего
отсутствия!
Две радуги проложили над городом воздушный мост. Под ним
снуют люди с черными зонтами и, шурша шинами и разбрызгивая
по сторонам дождевые потоки, катят черные автомобили. А занятый своими мыслями Господин Б. проходит по небесному мосту,
не замечая устремленных к нему глаз бродячей собаки.
В дальний аэропорт нас подвозил занимавшийся частным
извозом беженец из южных параллелей.
– Муку запасайте, сахар и масло, – учил он нас по дороге, – А
мясо, овощи, фрукты – дело второстепенное. Будет мука и сахар – выживете!
– Так, ведь, у нас, слава Господину Б., спокойно!
– Не успокаивайте себя. Они не остановятся, пока весь Кавказ
не подожгут.
Во Флоре поражает ее умение сохранять невозмутимость в
самых пикантных ситуациях. Предметом особой ее гордости является не очаровательная внешность, не умение вести непринужденную беседу со всяким в той или иной мере достойным того, не
обширные познания в гуманитарной сфере, и даже не постоянная
веселость, впрочем, более обусловленная прекрасным здоровьем,
а именно способность управлять своими страстями, оставаться
внешне спокойной в любой самой пиковой ситуации.
Вот уж воистину – «в горящую избу войдет, коня на скаку
остановит». И что самое поразительное, ни капли русской крови
нет в этом осколке горных пород. А певец и выразитель державного духа проводит лучшие часы своей жизни в ее обществе, пьет
с ее губ воспоминания о татарских всадниках, половецких плясках
и давних скитаниях по этой же местности поручика П.
Монтень писал, что если в тебе воспылает буйное и неудержимое желание, то постарайся излить накопившуюся жидкость в
любое подвернувшееся тело.
Чтобы не становиться рабом своего желания и не совершать
еще более безрассудных поступков, – специально разъясняю тем,
кому нужно все разъяснять. Вот только не знаю, должны ли они
тоже безоговорочно следовать советам классика. Или это исключительно наша прерогатива, – переписчиков старинных книг, составителей антологий, каллиграфов компьютерных сетей и путешественников по винным картам.
И еще очень славно днем целоваться с Флорой на скамейке
перед Правительственным домом. На зависть всей чиновной братии посадить ее к себе на колени и считать поцелуи, коими она
расплачивается за проигрыш в старинную любовную игру «сапожок».
– Вы не верите в судьбу, дорогая? Не замечаете того, что она
постоянно сводит нас вместе?
– Я верю в судьбу! И именно поэтому не могу поверить, что
она позволяет себе столь необдуманные поступки!
Сьюзен Зонтаг пишет о режиссере Алене Рене, что он знает
все о красоте. Но его фильмам недостает внутренней энергии,
прямоты адресации. Они не достигают дна – идеи ли, эмоции ли,
вызвавшей идею к жизни. А это именно то, что входит в обязанность всякого великого искусства, отмечает исследовательница.
А с него что возьмешь? В смысле – вечного, чистого, гуманистического или хотя бы общероссийского. Если он уже в первый
вечер умудрился написать фломастером на ее попке: «Мои комплексы неполноценности гораздо ужаснее ваших, дорогая Флора!».
Кстати, представляете, какого размера была эта грифельная
доска?
Все мы хотя бы однажды были именинниками. Но будем ли
мы ими еще раз, известно лишь Господину Б.
8*
116 117
Когда мы с собакой гуляем в скверике Свободы, встречаем
молоденьких студенток-медичек, спешащих на занятия в университет. Они бурно делятся впечатлениями:
– Нам так понравилось на улице Матросова! Вот где живут
настоящие мужики – обязательно подойдут и приколятся! Мы
теперь будем ездить сниматься только на улицу Матросова!
Вот, уважаемые дамы, ключ к решению многих ваших проблем: в трудную минуту поезжайте на улицу Александра Матросова. Специально искать там никого не надо, вас самих найдут и
постараются сделать счастливыми. Кто-нибудь да бросится грудью
на трепетную амбразуру. Надо только не противиться своему счастью.
В старости я буду молить Господина Б., чтобы он не делал из
меня посмешище, волочащееся за каждой хорошенькой юбкой.
Буду просить Его быть снисходительным к моим сединам и
длинному амбулаторному списку. А посему выпускать на охоту
только за совсем уж откровенными мини-юбками.
– Ни фига себе, – сказала Флора, увидев у меня на столе стопки философских журналов, – Ты что, в самом деле все это читаешь?
– Ага. Ведь философия – это рок-н-ролл нашего времени.
– Впервые слышу. Почитай мне что-нибудь.
– Ну, если так хочешь…
Я стал перебирать журналы, открывая их на заложенных страницах.
– Вот, нашел. Статья профессора Кнабе о постмодернизме.
Кстати, Георгий Степанович читал лекции у нас в институте.
– Если бы я знала, кто это, то поздравила бы тебя. Или выразила соболезнование. А так – промолчу и сделаю умное лицо.
– Он крупнейший специалист по Древнему Риму. Но в последнее время много пишет о современной культурологической
ситуации.
– Как говорится: почувствуйте разницу?
– Не совсем. Скорее, находит что-то общее в случаях распада
империй… Ты слушать-то будешь?
– А что я, по-твоему, делаю?
– Ну, так, слушай: «Весь грандиозный период в истории культуры от Достоевского и Ницше до Леннона и Саган завершился
событием, вышедшим далеко за свои реальные политические рамки и приобретшим масштаб исторический и философский – майскими баррикадами 68 года в Париже».
– 68 года какого века?
– Нашего: двадцатого!
– Господи, меня тогда еще на свете не было!
– Там родились три взаимосвязанных импульса, которые, попав вскоре на философский факультет Франкфуртского университета, обрели генеалогию и контекст и превратились из трех импульсов в три идеи, изменившие если не современный мир, то его
философское самосознание и положившие конец единой тональности послегегелевских умонастроений.
– Что значит «послегегелевских умонастроений»?
– Веры во власть разума, торжества формальной логики. Слушай дальше: «Первая из трех идей состояла в том, что окружающая
капиталистическая действительность, неприемлемая и отрицаемая,
представляет собой не что-либо новое, созданное переживаемым
временем, а закономерный итог исторического развития Западной
Европы на протяжении, примерно, последних трехсот лет. Суть и
итог этого развития были вскоре охарактеризованы как «безусловное, неограниченное господство: 1) свободного от этического
измерения естествознания, 2) всемогущей «большой» техники,
3) разрушающей окружающую среду промышленности, 4) чисто
формально-правовой демократии». Соответственно дальнейшее
движение к миру, если не лучшему, то по крайней мере выносимому, требовало освобождения от этого комплекса, который получил наименование die Moderne – «модерн», и мыслимо было
лишь в рамках альтернативной к нему системы, следовательно – die
Post-Moderne, «постмодерн».
– А вторая?
– Вторая идея состояла в том, что революционное отрицание
капиталистического миропорядка, отождествляемого с «модерном», принадлежит этому же миропорядку. И капиталистический
«модерн», и опыт борьбы с ним сливаются в глобальности своих
претензий, своей картины мира и рецептов ее исправления, тем
самым – в невнимании к отдельному, данному, всегда неповторимому человеку, следовательно – в господстве над ним глобальных схем и, значит, в насилии над ним. Далее он пишет, что еще
Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно в «Диалектике просвещения»
(1947)…
– Не вижу связи между 1947 и 1968 годами?
– Впервые «Диалектика Просвещения» была издана сразу после войны, но тогда осталась почти незамеченной. Второй раз ее
переиздали после событий 1968 года, и все поразились ее актуальности. Так, вот Хоркхаймер и Адорно утверждали, что логика,
лежащая в основе просветительского радикализма, есть логика
господства и подавления. Страсть к господству над природой породила страсть к господству над человеком, что могло привести,
118 119
в конце концов, к кошмару самоподавления. Бунт природы, в котором они видели единственный выход из тупика, должен был
быть понятым как бунт человеческой природы против гнетущей
силы чисто инструментального разума и его господства над личностью и культурой.
– Бунт человеческой природы – это мне понятно.
– Не сомневаюсь. Третья идея заключалась в том, что традиционная высокая культура несет указанную унифицирующую
всеобщность в себе, растет из истории, к этой унификации приведшей, и потому репрессивна по свой сути. Усмотрение в ней
престижной ценности есть черта все того же тоталитарного общества «модерна».
– Значит, когда ты заставляешь меня слушать «Волшебную
флейту», ты подвергаешь меня репрессиям? Я это всегда чувствовала! Но не могла выразить.
– А вот как выразил это оксфордский профессор Терри Иглтон:
«Мы переживаем сейчас процесс пробуждения от кошмара модернизма, с его инструментальностью разума и фетишизацией тотальности, и перехода к плюрализму постмодернизма – этому вееру
разнообразных стилей жизни и разнородных игровых кодов. Наука и философия должны освободиться от своих грандиозных
метафизических претензий и взглянуть на себя с большей скромностью как на еще один возможный набор текстов».
– Вот это классно: «с большей скромностью»!
– Далее Кнабе делает вывод: «Постмодерн несет в себе признание исчерпанности моей культуры, но не самой культуры, сознание того, что великая гуманистическая традиция Европы тебя,
кажется, обманула, а иной тебе не дано, но не означает исчезновения ни принципа культуры, ни принципа будущего, предполагает серьезность и мучительное раздумие над тем, что будет дальше». Ну, как тебе?
– Прикольно! Слушай, дай мне что-нибудь почитать.
Примерно так состоялось вступление Флоры в закрытый клуб
читателей Монтеня и Фуко. А недавно она уже стащила у меня
«Письмо и различие» Дерриды.
Книга «Река времен». Нальчик: Эльбрус, 2005 г.
НОЧНАЯ СТРАЖА: ИЮЛЬ
Ангелов я видел только однажды. Это было накануне моего сорокалетия, весной. Мы с художником Г. стояли на углу Кабардинской возле здания редакции газеты, где я тогда служил. Было еще
довольно прохладно, и люди ходили в демисезонных пальто или
зимних куртках. А эти трое мальчишек, – я их сперва принял за
обычных мальчишек! – были одеты не по погоде легко: в чем-то
похожем на тренировочные костюмы. Они шли по направлению
к нам со стороны автобусной остановки, из толпы уличных зевак
их выделяла некая отрешенность, неторопливость движений и
несвойственная весенней поре чистота одежд. И, конечно, лица – белокожие, с выпуклыми лбами, тонкими чертами и ясными
бирюзовыми глазами, – сразу обратили на себя мое внимание.
Самое удивительное было в том, что, похоже, их видел
только я один. Даже художник Г., увлеченно рассказывавший о
своих концептуальных проектах, не заметил их и тогда, когда они
почти вплотную подошли к нам.
«Все не так плохо, как кажется», – сказал один из них, поравнявшись со мной. «ОН тоже начинал с нуля», – сказал другой.
«Ты должен видеть все, что видят все и думать так, как не думает
никто», – сказал третий. «Но почему именно я?» – спросил я.
«Потому, что только ты видел все мои работы, и можешь адекватно описать их», – сказал художник Г. «Но я, собственно, не об
этом…» – сказал я. «Какой ты все-таки несобранный! – воскликнул
Г., и дружески похлопал меня по плечу, – Ничего работа над каталогом заставит тебя по-иному взглянуть на мир!».
Между тем вестники уже сворачивали за угол, бежать за
ними с расспросами было бессмысленно. Надо было просто готовиться к следующей встрече.
Июльская ночь на Кавказе многослойна, тревожна и притягательна как «Черный квадрат» Малевича.
Как на холсте 1913 года, в ней присутствует все: сон и явь,
утверждения и отрицания, тишина и грохот небес, коварство и
любовь, песок и кровь, время и бытие, дерзновения и покорности,
древние греки и современные латиноамериканцы, кошки и собаки, перси и лядвия, ложки и вилки, собрания сочинений и разрозненные рукописи, лодки и плоты, шепоты и крики, лекарства
и примочки, короли и капуста, овощи и плоды, эмали и камеи,
города и веси, горы и долины.
Пенал комнаты с распахнутой балконной дверью – слуховой
аппарат, направленный в шум и ярость ночи. Стетоскоп, приставленный к чреву беременной новым днем вселенной. Локатор,
шарящий по спутанным волнам летнего эфира.
И человеку слышится: кони ржут за Сулою, звенит слава в
Киеве, трубы трубят в Новгороде, в разлуке есть высокое значенье: любовь – есть сон, и рано ль, поздно ль пробужденье, а должен, наконец, проснуться человек, весь же англосаксонский мир,
120 121
как и управляемый коммунистической доктриной Восток, находятся под влиянием идеала Просвещения, то есть под влиянием
веры в осуществляющийся посредством человеческого разума
прогресс культуры, за минувшие сутки федеральные войска девятнадцать раз подвергались обстрелам со стороны незаконных
вооруженных формирований, трое военнослужащих убито, четверо получили ранения, ответным огнем уничтожено семь боевиков, я ему сказала «нет», я согласна только на до-ре-фасоль-ля-сидо, политика привлекает тех, чей оргазм – некачественный, ущербный, прерванный или преждевременный, ходил инкогнито по
Невскому проспекту…
«Черный квадрат» – апофеоз одиночества, бездомности и отщепенства.
С некоторых пор русская литература вызывает у меня аллергию: бесконечные слезы и жалобы на всех и вся, и эта дикая, ничем
необоснованная и необъяснимая, почти языческая вера в благосклонность Создателя к России, – вот, собственно, и вся история
русской литературы в самом кратком изложении. Отец Павел
Флоренский в разговоре с современником назвал ее литературой
лжепророков, и сетовал, что не знает, что детям посоветовать для
чтения.
Конечно, все это идет от толчка, полученного ею в довольно
молодом возрасте, в XIX веке, когда «она покатилась по наклонной
плоскости с тем неизменным окончанием, когда, докатившись до
нуля, она берется в кавычки: студент привез «литературу» (Набоков). Однако, если приглядеться, то и по обеим сторонам от
«толчка» в глазах зарябит от картин ущербности таланта на Руси – от мучений Василия Кирилловича Тредиаковского, стаскиваемого в «холодную», до того странного факта, что двух наиболее крупных писателей нашего времени зовут уж как-то совсем
«по-бахтински» – Саша и Венечка.
Есть, есть некая ущербная запятая в нашей литературе и тех
людях, которые занимаются ею.
С уходом женщины жизнь русского человека прекращалась
только в XIX веке. Уже прочитан «Вертер». Составлена инструкция
по выживанию: а) затопить камин; б) пить (карта вин многостранична – от фалернского, лафита, шато д’икема до «Горного дубняка» и коктейля «Смерть натуралиста»); в) непременно купить
собаку. Еще неплохо взойти по северному склону на Западную
вершину Эльбруса, спуститься на плотах по реке Китой или отправиться на охоту в район Мезени или Кимжи.
Со временем открывается и масса других, давно забытых отвлечений: сыграть в «пирамидку» на бильярде, посмотреть зональный чемпионат по мотогонкам, походить до усталости в
ногах по авторынку, сделать в квартире ремонт, расписать пульку
с молодыми поклонниками Милорада Павича или позвонить
ночью Иванову в Омск чтобы узнать точное время – дома все
часы стоят, соседи еще спят, а у них из-за разности часовых поясов уже рассвет, и Иванов наверняка начищает ваксой туфли
перед выходом в город за газетами, и будет только рад утреннему
звонку.
Но наиболее действенным способом избавления от постоянных бессонниц и разговоров с самим собой является рапорт с
просьбой о командировании в Чечню, Таджикистан или Сербию.
Именно так поступил Алексей Кириллович Вронский после гибели Анны.
ОБРЕЗКИ ВЕРЕВОК – 1¹
…Камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе
возле увядшего гелиотропа.
Пушкин о Керн
Американское идеологическое идиотство, сменившее идиотство русское, – это и не хуже, и не лучше русского, а просто
другой пример культурного клиширования. И в данном случае я
хочу заметить, что советские идеологические клиширования выполняли очень серьезную культурную функцию – они были культурным феноменом, а не только политическим.
А. Пятигорский в беседе с преподавателями Тартусского университета
Русский постмодернизм реализуется по преимуществу как
визуальная эклектика или проживание своего собственного ужаса репрессивной культуры.
Андрей Ковалев в газете «Сегодня»
1 Данный раздел обязан своему названию некой ассоциации с одной
историей из старой школьной хрестоматии по английскому языку. Там был
рассказ о старушке, которая никогда ничего не выбрасывала. У нее, например,
была специальная коробка с надписью на крышке: «Обрезки веревок, которые
нигде нельзя использовать». Когда на моем рабочем столе накопилось множество листиков с выписанными на них случайными цитатами, я подумал,
что лучшего названия для этой коллекции бессмыслицы придумать невозможно.
122 123
Я всегда утверждал – и проверил это на опыте, – что лучшим
снотворным средством является сон.
Марсель Пруст в романе «По направлению к Свану»
…Бог шел на риск, создавая человека.
Архимандрит Зинон в «Беседах иконописца»
Мы оцениваем благородство двух друзей, исходя из того, кто
их них способен на большую жертву ради другого. В девятнадцатом веке один философ сказал: «Пусть вашей целью будет всегда
любить больше, чем любят вас; не будьте в любви вторым». Когда дело касается людей, мне иногда удается выполнить эту заповедь, но в моих отношениях с преданной собакой я всегда оказываюсь вторым.
Кондрад Лоренц в книге «Человек находит друга»
Четыре тысячи шагов. Эта цифра почему-то завораживает и
заставляет остановиться посреди комнаты. Откуда она взялась?
Разве кто-нибудь вел подсчет шагов? И с какого момента начался
отсчет? С того, как выключился телевизор? Или с того, как на пол
упала книга, и стало понятно, что дальше скользить глазами по
строчкам бессмысленно?
Считать шаги – удел политкаторжан или жуликов, томящихся
в околотке. Узникам любви пристало считать поцелуи. Четыре
тысячи поцелуев! Трепетных, свежих, нежных, страстных, горячих, лукавых, сладких, восторженных, слюнявых, с засосом, пофранцузски, по-русски (троекратно), по-еврейски (шестикратно),
по-папуасски, по-братски, с вишенкой, с жевательной резинкой,
прощальных, вокзальных, партийных, флотских, черноморских,
крымских, кавказских, славянских, смирновских, полюстровских,
с заглотом, с чувством, с толком, без остановки и не переводя
дыхания.
От четырех тысяч поцелуев, дорогая, твои губы превращаются в рупор любви. Толпы горожан замедляют шаги, чтобы запечатлеть в своей памяти уходящую эпоху наших поцелуев. А мы
машем им с трибуны носовым платком с пятнами губной помады
и кричим на два голоса: «На следующих выборах голосуйте за
любовь!».
В основе всех наших несчастий лежат женская глупость и
мужская самонадеянность. Без ударов о рифы море житейское
пересекают только люди без пола. Мы же обречены на рифы,
мели, штормы, циклоны, цунами и прочие немилостливые дары
Южных и Северных морей любви.
Женщина гораздо ближе к природе, биению материальной
жизни, биохимическим тайнам бытия, чем мужчина. Это порождает иллюзорное представление о приближенности ее к Создателю. «Чего хочет женщина, того хочет Бог», – любят повторять
галантные кавалеры.
При этом как-то упускается из виду, что Бог – прежде всего
Слово, Дух, Путь, а не завлабораторией по производству человечков. Укорененность женщины в материальной плоскости лишает
ее возможности в полной мере улавливать музыку сфер, различать
Его голос в волнах вселенского эфира. Не случайно в большинстве
мировых религий священнослужителями могут быть только мужчины.
И поступки женщин надо судить по законам природного мира,
а не с позиций проявления божественной воли. Когда уходит женщина – это не козни небесной канцелярии, а волевой поступок
красивого животного. И воспринимать его надо так же спокойно,
как принимаешь сезонные явления природы. И не звонить ей по
ночам. Не тревожишь же ты своими звонками грозу, радугу, солнце или северо-западный ветер.
…как забытый на ярмарочной площади продавец помидоров.
Несмотря на то, что площадь покидают последние машины,
увозящие лоточников с нераспроданным товаром, он продолжает привычное дело. Расставляет по росту гири, протирает тряпкой
весы и прилавок, раскладывает помидоры горкам и увенчивает их
наподобие флагов ценниками. Однако никто уже не интересуется
его товаром. Запоздалые зеваки не удосуживаются даже бросить
взгляда на труды последнего продавца.
Вскоре он остается на площади один. О ярмарочных страстях
напоминают только горы мусора да перекатываемые ветром клочки бумаги, обрывки упаковок и целлофановых пакетов. Среди
остатков торжища горделиво разгуливают вороны и копошатся
стайки неугомонных воробьев.
Продавец помидоров огибает прилавок, и, став на место покупателя, начинает придирчиво отбирать помидоры в пластмассовое лукошко. Затем взвешивает их, убирая лишние и добавляя
новые, пока стрелка весов не установится в идеальном положении. Только после этого он выворачивает содержимое лукошка
в ящик и возвращается на свое место за прилавок. Потом снова выходит на место покупателя и повторяет всю процедуру еще
124 125
раз. И еще раз. И еще, пока все помидоры с прилавка не окажутся в ящиках.
Завершив дело, продавец садится на пустой ящик, и, подперев
голову руками, устремляет взгляд в землю, в почву, на которой
можно вырастить хороший урожай помидоров. Для этого рассаду
высаживают рядами на 60–70 сантиметров ряд от ряда, и от 20 до
60 сантиметров друг друга в ряду. Ряды размещают по шнуру, а
места лунок заранее намечают палочкой. Перед посадкой рекомендуется бросить в лунки по горсти перегноя. После высадки
помидоров, их следует привязать к прочному колышку длиной
1–1,5 метра. Затем обильно полить и на ночь укрыть полиэтиленовой пленкой. А дней через десять провести первую подкормку
коровяком (ведро коровяка на десять ведер воды).
Определив по солнцу, что время обеда давно прошло, продавец
помидоров принимается за трапезу. Он тщательно протирает тряпкой угол обитого железом прилавка, расстилает на нем свой халат
и раскладывает на нем шеренгу из помидоров, предварительно
протерев каждый рукавом халата. Разгрызаемые крепкими зубами
помидоры сверкают на солнце рубиновыми звездами Кремля, червонными знаменами пионерских дружин, пунцовыми пятнами
юношеского стыда, алыми парусами Грина, гранатовыми прелестями шахны, кумачовыми косынками ударниц первых пятилеток, киноварными красками Матисса, карминными бликами икон,
шарлаховыми губами любимой.
После обильного обеда не грех и вздремнуть. Продавец перетаскивает ящики поближе к прилавку, образуя из них баррикаду.
Причем в основание ее укладывает ящики с нераспроданными
помидорами, а сверху наваливает пустую тару. После чего изготавливает себе под прилавком лежак из перевернутых вверх дном
ящиков. И забравшись на него, мгновенно засыпает. Ему снится
огромное поле, усеянное кустами томатов.
Порыв холодного ветра приносит с улицы запах паровозной
гари.
Во сне мы путешествуем в поезде – мама, Алиса, я и чей-то
грудной ребенок. У нас несколько чемоданов и баулов с вещами,
собака и гусь в плетеной корзинке, судя по всему, мы – беженцы,
и возвращаемся, – проснувшись, я это точно помню, – в Прохладный. Видимо, этот городок на равниной части Кавказа, ставший пристанищем для нашей семьи после возвращения из Сибири, и особенно двор, в котором мы жили несколько лет, в пору,
когда все были живы, относительно здоровы и благополучны, –
Алиса даже посвятила этому двору одно из лучших своих школьных сочинений, – навсегда остались в глубинах сознания некими
символами земного рая.
Однако поезд проезжает Прохладный без остановки. С нарастающим ужасом я наблюдаю, как за окнами вагона проплывают железнодорожный вокзал, ремзавод, почта, базар, кладбище,
новостройки. Я не могу понять спокойствия своих спутников.
Алиса, ничего не замечая, играет с гусем. Собака, мой верный
спутник в скитаниях по Кавказу, даже не смотрит в мою сторону. Одна мама замечает мое состояние, и говорит спокойным
тоном, укачивая заплакавшего ребенка: «Ничего страшного,
возвратимся попутным поездом со следующей станции». Но я не
могу ждать следующей остановки, бросаюсь в тамбур.
Вместо вожделенной станции оказываюсь в музейном зале,
напоминающем галереи Эрмитажа. Со стен смотрят картины любимых художников – Рембрандта, Рубенса, Матисса, Кес ван
Донгена, Веласкеса. Но сейчас мне не до них. Не глядя по сторонам, пробегаю анфилады залов в поисках выхода. И, наконец,
нахожу главную лестницу.
Спускаясь по лестнице, которая внезапно превращается в
эскалатор подземки, попадаю на неизвестную станцию метро как
раз к отходу поезда. Вбегаю в вагон и оказываюсь рядом с толстым
негром. Он внимательно смотрит на меня и неожиданно заявляет:
«У меня нет предрассудков – я ненавижу каждого!». «В таком
случае поцелуй уд у Салмана Рушди!» – отвечаю ему и выбегаю
на первой же остановке.
На улице меня окружает пестрая толпа молодых людей, вооруженных бейсбольными битами и клюшками для гольфа. Что
это студенты Сорбонны, участники уличных боев 1968 года, становится ясно по их разговорам, одежде, годаровским панорамам
утренних улиц и той необыкновенной свободе, что даже во сне
переполняет легкие. Студенты приветствуют посланца страны
социализма и предлагают вместе направиться в Одеон, где будет
выступать Кон-Бендит.
Внезапно налетает полиция и бросает всех нас в зарешеченные
фургоны. В полицейском участке мощные лампы освещают меня,
как какую-нибудь эстрадную звезду. Похожий на пожилого Габена
старший чин говорит: «За вмешательство во внутренние дела нашего государства вы будете высланы из страны в 24 секунды. Без
права перевода ваших книг на французский!». «А рукописей?» –
хочу спросить у него, но меня уже волокут к двери и вышвыривают пинком под зад из милой, доброй свободолюбивой Франции.
Страны Монтеня и Монтескье, Ренуара и Сезанна, Ромена Ролла-
126 127
на и Ромена Гари, Жан-Люк Годара и Франсуа Трюффо, родины
гуманистов, просветителей, учителей человечества, а значит и
моих учителей. «Прощайте, наставники и новые друзья!» – кричу
я в пустоту.
После солнечной Франции оказываюсь на темной узкой улочке какого-то маленького городка. И только по огромным маршальским звездам на небе, по силуэтам домов и деревьев, по
многослойной темноте и темному многоголосию ночной жизни
до меня постепенно доходит, что нахожусь на Кавказе, и более
того – в Прохладном. И радость от осознания этой мысли быстро
заглушает, возникшую было, горечь отлучения от колыбели гуманизма.
В полном одиночестве прохожу мимо школы, церкви, кладбища, и приближаюсь к базару. Здесь – народное гуляние: горят
разноцветные фонари и факелы, в небо взлетают петарды и шутихи, торговые прилавки уставлены праздничными угощениями,
за ними веселые люди с бокалами в руках. Все мне что-то кричат,
приветствуют, протягивают выпивку и бутерброды. Я никак не
могу понять, что здесь происходит, по какому собственно поводу гуляют эти милые, добрые, жизнерадостные люди. «Неужели,
ты ничего не знаешь?» – спрашивает неизвестно откуда появившаяся Алиса. И не дожидаясь ответа на свой вопрос, бросается
мне на шею: «Твоя книга получила Гонкуровскую премию! Все
тебя поздравляют!». «Постой, постой, какая книга?» «Ну, вот эта,
которую все сейчас читают!» «Но она же еще не дописана!» «Так
просыпайся, папочка, быстрее, и пиши!»
– Какое кино вы намерены снимать? Что-нибудь в духе Тарковского? – спросил известный западный продюсер, с которым
друзья устроили мне встречу во время его визита в Москву.
– Почему именно в духе Тарковского? – от неожиданности я
не нашел ничего лучшего, как вопросом ответить на вопрос.
– Все ваше поколение русских кинематографистов инфицировано его гением, – разъяснил продюсер, раскуривая сигару.
– Нет, мне кажется, нет… Я хочу снять фильм, в котором переплетались бы реальность и сны, фантазия и конкретные детали
быта, действовали узнаваемые исторические персонажи и никому не известные, но очень дорогие мне люди. Словом, максимально воссоздать духовную атмосферу нашего времени…
– А разве не тем же занимался Тарковский? Вспомните «Зеркало», «Ностальгию».
– Возможно, но он жил в несколько иное время. И, кроме того,
у меня будет жесткое фабульное кино!
– Что лежит в основе фабулы?
– Поиски спецслужбами пропавшего ученого, причастного к
созданию нового вида оружия.
– Его крадут американцы, евреи, мусульманские экстремисты?
– Да, арабы.
– Понятно. Вы антисемит?
– Вы имеете в виду, имею ли я что-нибудь против арабов?
– Евреев, черт побери, – рявкнул продюсер, – Антисемитизм –
это когда против евреев.
– Но ведь арабы – тоже семитское племя, и поэтому антисемитизм…
– С такой кашей в голове вам трудно будет снять хороший
фильм. Тем более на нашей студии, – продюсер углубился в
папку с бумагами, давая понять, что время аудиенции истекло.
Обычно когда по утрам, пропахший запахами дешевой водки
и случайных женщин, ты открывал глаза, заранее содрогаясь от
мысли, что необходимо продолжать существование при температуре в тридцать шесть градусов, единственное в мире существо
искренне радовалось твоему пробуждению. Это была Джоля –
чемпион мира среди собак по троеборью – веселости, игривости
и любви к тебе. Ты гладил ее улыбающуюся морду и мысленно
благодарил Создателя за четвероногого посланника, ежедневно
примиряющего с действительностью.
После нелепой гибели Джоли утренние пробуждения все больше стали напоминать приготовления осужденного к казни. Казнь
не всегда влечет за собой мгновенную смерть. Бывает, сперва
отрубят руку, потом другую, а через месяц примутся за ноги, а то
еще могут всыпать тысячу плетей и выставить на съедение птицам,
или попросту посадить на росток бамбука, – фантазиям палачей
и судей нет предела. А могут подвергнуть наказанию, как в твоем случае: осудить на полное одиночество.
А насчет того, что я ограничивал ее свободу, категорически
возражаю. Я всегда приподнимался на руках, позволяя ей совершать колебательные, вращательные, возвратно-поступательные, поперечно-продольные, прямолинейные, наклонные, а также
реактивные, броуновские, пионерские, национал-демократические
и даже, – о, мой известный плюрализм! – радикал-националистические движения.
Просто надо было уметь распоряжаться своей свободой передвижения, милочка!
128 129
В романе «Дар» мать Годунова-Чердынцева говорит, что первую в своей жизни книгу не для девиц (кажется, то были новеллы Мопассана) она прочитала во время свадебного путешествия.
XIX век в России был временем гармонического развития
личности. В ходе школьного образования и знакомства с окружающим миром юный человек получал такое количество знаний,
которое было необходимо для всего жизненного пути. Этому в
немалой степени способствовало разумное распределение получаемых знаний по возрастным категориям. Что, в свою очередь,
было обусловлено господствовавшей уверенностью в разумной
организации жизни, в ее поступательном движении к прогрессу и возможностью человека влиять на любые отклонения от
магистрального вектора этого движения. Говоря по-иному, идеалы Просвещения, внедренные в российскую жизнь, гармонизировали ее. И даже линейка в руках Николая I, прокладывающего по карте маршрут железной дороги между Петербургом и
Москвой, может служить своеобразным символом этой гармонии. А известная дуга в районе Бологое, появившаяся в результате непроизвольного попадания на карту очертания царского
пальца, прижимавшего данную линейку, всего лишь подчеркивает особенности российской действительности и российского
Просвещения.
В ХХ веке, с двумя его мировыми войнами, господством тоталитарных режимов, невиданным прежде развитием промышленных технологий и средств массовой информации, нарушился процесс гармонического развития личности. Не только в России, но
и в других странах обеих полушарий идеалы Просвещения потерпели крах, уступив в общественном сознании место политическим манифестам, финансовым рейтингам, рекламным проектам
и прочим симуклякрам технотронной эпохи. Жизнь утратила присущие ей прежде векторы поступательности, разумности, целесообразности, ценности труда, знаний, совестливости и проч.
В массовом сознании она представляется неким лабиринтом со
множеством дверей, которые ведут к мгновенному успеху – банковскому сейфу, политической карьере, спортивному пьедесталу,
лестнице в Каннах, розовой попке Мадонны (очень, кстати, характерный символ изменения общественного сознания – ни одной
шансонетке в прошлом веке и в голову бы не пришло выбрать подобный артистический псевдоним).
Следствием порушенной гармонии развития стали комплексы
современного человека, выражающие его неуверенность перед
жизнью: гипертрофия интеллекта, повышенный интерес к экзистенциальным проблемам, религиозный фанатизм, бред национализма, похоть сексуальности и проч.
ОБРЕЗКИ ВЕРЕВОК – 2
Всю жизнь Розанова мучили евреи.
Зинаида Гиппиус в воспоминаниях
Всласть поесть, всласть наговориться, всласть потрахаться –
существуют ли в природе лучшие способы времяпрепровождения?
Генри Миллер в романе «Тихие дни в Клиши»
Бальзак был одним из наших надежнейших информаторов.
Ганс Эрих Носсак в романе «Дело д’Артеза»
В этой стране два варианта: или работать, или пить. Теперь
возник еще и третий, для тех, кому не на что пить – политизироваться.
Борис Краснов в газете «Аргументы и факты»
Отсутствие перспективы на православной иконе, этот знаменитый золотой фон … просто-напросто точная передача иерусалимского полдня: полное отсутствие тени, знаменитое сияние,
золотой пиленный фон, не дающий света… Все это еще одно доказательство того, что православная икона, иконопочитание возникли на базе духовных воспоминаний первых иконописцев.
Юрий Милославский в «Независимой газете»
Если Нуйкин писатель, то кто тогда я?
Эдуард Лимонов в «Комсомольской правде»
Почему у мужиков всегда икс стоит по утрам?.. И все они
хотят этот свой икс колючий засунуть в тебя. Впихнуть, затолкать.
И им даже безразлично, как ты реагируешь. Самая эгоистическая
гребля с их стороны по утрам. Днем, вечером и ночью совсем
иначе гребутся!
Наталья Медведева в книге «Мама, я жулика люблю»
Сексуальное удовольствие от текста прельстительно за неимением лучших источников. Для рудиментарного интеллигентского мышления заумный текст, конечно, более морален, чем вибратор из секс-шопа. Но ситуация использования и того, и друго9 Заказ № 232
130 131
го до непристойности идентична. И не является ли успех Деррида
свидетельством необратимого демографического кризиса?
Алексей Панов в «Независимой газете»
… как сбитая машиной незнакомая собака.
Брошенная хозяевами на произвол судьбы, она умирала посредине мостовой в клубах пыли, поднимаемой встречными потоками машин. И все последние минуты своей жизни била хвостом
по асфальту, словно просила у кого-то прощения за свою неловкость и поспешность.
… как одинокое дерево посреди равнины.
Вынужденное проводить свои дни в изгнании, отчужденное
от родных и близких из растительного мира, оно притягивает к
себе все стихии – зимние штормовые ветры, испепеляющий летний зной, удары града, молнии, ливни.
В списке № 200 «Леса» Сэй-Сёнагон упоминает рощу Ёкотатэ – «Вдоль и поперек». Это странное имя невольно останавливает внимание, но ведь то, что растет там, и рощей, кажется, не
назовешь, пишет она. Зачем так называть одинокое дерево, недоумевает Сэй-Сёнагон.
Затем, дорогая фрейлина, что только в роще Ёкотатэ можно
обрести покой и забвение. И только под ее сенью можно укрыться от всех напастей мира.
… как пенсионер, подглядывающий за купальщицами.
Манон и Жюстина нежатся на траве после долгого купания
в реке. Рыжеволосая Манон раскинулась на спине, подложив руки под голову. Ее влажный купальник не скрывает, а скорее подчеркивает то, что не нуждается ни в каких знаках препинания.
Белокурая Жюстина лежит на животе, помахивая в воздухе розовыми пятками.
Скрывающийся в зарослях жасмина представитель сурового
поколения Тараканов подглядывает за девушками в бинокль. Его
«цейс» выхватывает волнующие детали их физического развития.
«Ух, ты… Ах, ты поганка… Буквой «зю» ее, и пусть орет, сколько влезет, потом сама благодарить будет… А лучше с двумя сразу,
как на фронте… Нет, сердце уже не выдержит… Мы для них победу одержали, а они выеживаются… И пахнут водорослями…»,–
бормочет Тараканов, вытирая носовым платком периодически
накатывающуюся слюну.
А Манон тем временем рассказывает о своих субботних приключениях:
– Свадьбу Милены праздновали в ресторане. Я сразу же
обратила внимание на бармена. Он тоже с меня глаз не сводил.
Такой темный, со сросшимися бровями, похож на итальянца.
Когда пошли танцевать, я ему кивнула, пошли, мол. Он плечами
пожимает: не могу, на работе. А я уже выпила, завелась. Ладно,
думаю, поглядим сейчас, как ты за работу держишься. И верчу
перед ним задом. Мужики с ума начинают сходить. Один даже за
гульфик держится. Бармен тоже не выдержал, шлепнул рюмку
и – в круг. Тут медленную музыку поставили, стали мы танцевать
вместе. Свет потушен, некоторые пары целуются. Мой бармен
прижимается животом, чтобы я почувствовала его напряжение.
А я деликатно так отстраняюсь: нет, нет, что вы, разве я подавала
повод? Он не выдержал, двумя руками меня за бедра стиснул и
прижал намертво к себе. Я чувствую, как его рыбка трепещется.
Он меня стал целовать, а сам рукой под юбку лезет. Я ему тоже
гульфик расстегнула, и сперва через трусы погладила. Потом уже
под резинку поднырнула. Только по контуру колокола пальцем
провела, он как загремит. Я руку моментально выдернула, о его
рубашку вытираю. А он уже, бедненький, соображение полностью
потерял, шепчет: «Еще, умоляю, еще!». А я ему спокойно так
говорю: «Молодой человек, научитесь повелевать своими чувствами». И пошла к столику, где меня Эмиль уже устал ждать…
Больше терпеть эту муку Тараканов не в силах. Он с шумом
выползает из кустов и решительным шагом направляется к бесстыдницам.
– Мы могли бы поехать ко мне, – говорит он ничего не понимающим девицам, – Музыка, фрукты, шампанское… Поставим
Вертинского… Лиловый негр вам подает манто…
– Что происходит? – недоумевает Манон.
– Кажется, гражданин нас клеит, – отвечает Жюстина, с интересом разглядывая Тараканова.
– Не думайте, я заплачу… У меня есть деньги… Я получил
пенсию … Какой поэт построил ваши ноги – две бесконечно длинные дороги?.. – бормочет Тараканов.
– Что с ним? – спрашивает Манон.
– По-моему, жар. Доподглядывался, старый пень, – констатирует Жюстина.
– Вуайеризм – не болезнь. В Советском Союзе шестьдесят
четыре процента населения были склонны к нему… Поедемте… Я
возьму такси…
– Нам лучше уйти от греха подальше, – говорит Манон.
Девушки начинают собираться.
– Да, да, мы возьмем такси… А потом в вечернем дансинге,
где колыхается джаз-банд… – Тараканов пытается помочь девицам
собрать вещи.
9*
132 133
– А вот это – совершенно излишне, дедушка, – Манон вырывает из рук Тараканова свою косынку, которую он пытался положить ей в сумку.
– А мне его жаль. Забавный, чокнутый старикан, – говорит
Жюстина.
Она достает из кошелька крупную купюру и протягивает ее
Тараканову:
– Выпейте за наше здоровье! Это примирит вас с действительностью.
А Манон на прощание советует:
– И научитесь повелевать своими чувствами!
Девушки уходят. Пенсионер Тараканов остается один, с банкнотой в трясущейся руке. «Зачем же мы победу в мае одержали?..
Как не хватает слов, как не хватает ласк… Товарища Сталина на
вас нет…» – шепчет он.
Бодрийар писал, что в мире, утратившем интерес к политическим дебатам, сексуальному освобождению, органическим болезням и традиционной войне, сложился специфический класс
феноменов, которые он назвал «сверхпроводниками» – это терроризм, трансвеститы, СПИД, электронные вирусы и проч. По
его мнению, эти болезненные проявления защищают человека от
чего-то худшего, как неврозы не дают развиваться его безумию.
Компьютерные вирусы не позволяют дойти до предела коммуникации и информации, то есть до смерти. Наркотики позволяют хотя бы на время выйти за пределы сверхрационального
мира. Террористические акты выплескивают накопившуюся на
периферии общества энергию потенциальных гражданских войн.
А СПИД не дает дойти до тотальной потери личности в глобальном
промискуитете.
В целом же, отмечает русский комментатор французского
философа, феномен «сверхпроводников» доказывает удивительную живучесть того огромного микроба, который называется человеком.
ОБРЕЗКИ ВЕРЕВОК – 3
Искусство, то есть то, что воспринимается как нечто, обретающее форму на наших глазах, есть на самом деле роскошь, которую
не следует принимать слишком всерьез, когда треть населения
планеты умирает от голода.
Питер Гринуэй в журнале «Искусство кино»
Читать Довлатова может даже идиот.
Марина Ремизова в «Независимой газете»
Берегись, сволочь, мы встретимся в моей будущей пьесе.
Август Стриндберг в письме
Я давний поклонник Сталина и не устаю им восхищаться, ибо
никто на свете не уничтожил столько коммунистов, сколько он.
Индро Монтанелли в «Московских новостях»
Сын сапожника, кончивший университет, – вот что такое русская интеллигенция.
Влас Дорошевич в очерке о наших духовных предтечах
Сколько я себя помню, меня всегда преследовал страх смерти.
Мысль о том, что я умру и тем самым перестану быть, что я
войду в ворота Царства мрака, что существует нечто, чего я не
способен контролировать, организовать или предусмотреть, была
для меня источником постоянного ужаса. И когда я вдруг взял и
изобразил Смерть в виде белого клоуна, персонажа, который разговаривал, играл в шахматы и, в сущности, не таил в себе ничего загадочного, я сделал первый шаг на пути преодоления страха
смерти.
Ингмар Бергман в книге «Картины»
Больше всего я любил просыпаться от того, что женщина сосала мне икс. Нет слаще пробуждения! Так, наверно, каждый
день пробуждаются святые, ангелы и прочие счастливцы, проживающие в раю.
Михаил Армалинский в рассказе «Независимость от Ё»
Вероятно, философская элита наряду с наркоманами и слабоумными принадлежит к той немногочисленной части населения,
которая отнеслась к исчезновению мировой «системы социализма»
без всякого энтузиазма и не увидела в этих событиях ничего
«исторического».
Александр Якимович в «Иностранной литературе»
Пойдем в луга готовить пунш.
Венедикт Ерофеев, естественно, в поэме «Москва-Петушки»
134 135
Путешествующие в пустыне, чтобы не потерять направление
движения, выкладывают из камней стрелу, указывающую путь на
завтра.
Когда за окнами забрезжил рассвет и стало возможно читать
без лампы, я стал перелистывать «Отечник» Игнатия Брянчанинова в поисках одного запомнившегося отрывка, который, как мне
представлялось, мог бы послужить в качестве указующей путь
стрелы. В течение нескольких часов я перечитывал повести о жизни и изречениях святых иноков «преимущественно египетских,
которых имена дошли до нас», а также тех, чьи имена стерлись в
веках, но память о жизни, мыслях и поступках которых сохранила
церковь.
Долго не находя нужного места, я начал было уже злиться на
свою малопамятливость, как на меня снизошло просветление:
разве может быть иным направление движения для путешествующих в пустынях духа, кроме направления «по направлению к
Нему»? Разве все иные встречающиеся по пути стрелки, указатели и символы не являются всего лишь дорожными знаками различной семантики, указующими направление к Нему? И разве все
наши житейские зигзаги, вынужденные остановки, взлеты, падения и крутые виражи не являются лишь эпизодами по пути к Нему?
Самым несчастным и бездомным из нас был Сын Человеческий. И может быть, поэтому он был самым любимым. Как писал
последний русский нобелиат:
Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнает на огромном
впотьмах расстоянье: бездомный в бездомном.
Книга «Ночная стража». Нальчик: Эльбрус, 2000 г.
ИМПЕРСКИЙ МЕСЯЦ АВГУСТ
Я завершила мысль,
вместив ее в три слова.
Кс. Некрасова
И новый Чикатило заглядывает в вагон.
Мы с ним долго дрались из-за того, кто лучший поэт Советского Союза. А потом вспомнили, что Союза больше нет, и, заплакав, обнялись.
Самое гнусное унижение, на которое она меня обрекает, состоит в том, что я вынужден выпрашивать ласки у других.
Стоит старухе войти в комнату, как искривляется пространство.
Собака во сне рычит, когда она ночью проходит мимо нее в уборную.
Неспособность женщины на чудо проистекает из ее генетической боязни людской молвы. Женщина – не более чем зеркало
общественных страстей. Но временами может превращаться в
увеличительное стекло, и тогда готова испепелить все вокруг
себя.
Во сне мы с товарищем – про него я знаю, что он боевой
офицер, прошедший Афган, – пробираемся по крышам утреннего
Мегаполиса. Мы решили вместе покончить с собой. Напоследок
он хочет то ли выпить, то ли перекурить, а, может быть, собраться с духом, и присаживается на каменную тумбу. А я подхожу к
самому краю крыши. И сразу же, без раздумий, без прощальных
слов и жестов, бросаюсь вниз головой. И уже потом, в обволакивающем все тумане, слышу голоса. Один говорит: «Его дочка
искала. Хотела что-то сказать!» Второй отвечает: «Теперь уже все
равно!»
Старуха не представляет, что могут существовать отвлеченные
занятия – размышления, фантазирование, сочинительство, комментарий. Для нее все это разновидности безделья. Единственный
доступный ее воображению вид нематериальных действий – подглядывание. Она часами может наблюдать сквозь шторы за уличной толпой.
Во время прогулки на собаку садится бабочка. Белая бабочка
сливается с белой шерстью собаки. Потом бабочка перелетает на
зеленую траву. А собака долго следит за ее полетом.
Октавио Пас в эссе «Новая аналогия» пишет, что в представлении о времени в свернутом виде живет образ мира. У каждой
цивилизации был особый взгляд на время: одни мыслили его как
вечное повторение, другие – как застывшую бесконечность, третьи – как пустоту без дат, или как прямую линию, или как спираль.
Для платоников год кругообразен и совершенен, подобно движению небесных тел, для христиан время апокалиптично и линейно,
для индусов – иллюзорно, это мелькание перевоплощений.
ХIХ век смотрел на время как на вечный непрерывный прогресс.
136 137
В годовщину моего ухода не будет мемориальных рок-концертов, вечеров памяти и никто из женщин не застрелится на моей
могиле. Знакомый редактор на месте отведенных мне петитных
строчек поставит срочное сообщение о землетрясении на Кавказе.
А те люди, которых называл близкими, не смогут точно вспомнить,
какой тогда был месяц. «Что-то имперское было в его названии.
То ли это был июль, то ли август», – будут повторять они.
Неожиданно она садится ко мне на колени и тянется языком
к мочке уха. Поцелуй невероятно возбуждает ее, она начинает
ерзать и постанывать. Пока я успеваю что-либо предпринять, она
крепко обхватывает меня за спину и, задыхаясь, усиливает петтинг.
Потом издает радостный вопль и безвольно откидывается на плечо, обдавая шею влажным дыханием.
Человек, обещавший написать рецензию на мою книгу, при
встрече отводит глаза.
Во время телефонного разговора с министром иностранных
дел южной параллели старуха врывается в комнату с криком:
«Когда принесешь картошку? В доме жрать нечего!» Прекрасно
понимающий по-русски, министр, услыхав ее возгласы, вежливо
интересуется, не надо ли оказать мне, как это говорят, гуманитарную поддержку, ведь в России, кажется, опять голод. «Не беспокойтесь, дорогой друг, это реплика из моей новой пьесы», –
успокаиваю его. «О, поздравляю! Уже репетиции! А когда премьера?» «В августе будущего года. Я пришлю вам приглашение!»
В августе умерла Мерилин Монро. Можно что угодно говорить
о загадочности ее самоубийства, о причастности к ее смерти клана Кеннеди, ЦРУ, голливудских баронов, важно то, что она не
могла покинуть этот мир в другую пору. В этом месяце исчезает
все подлинное: красота, достоинство, музыка, любовь, надежда,
вера. Не случайно наши славянские предки считали август концом
года. И начинали отсчет новой жизни с сентября.
Дочери передаются комплексы старухи. Она устраивает дикую истерику из-за того, что та налила ей в чашку с растворимым
кофе без меры воды. «Она хочет, чтобы я быстрее сдохла. Похоронит меня, а потом выгонит тебя из дома», – размазывая по
лицу слезы, говорит она.
Мы с мамой пересекали огромную площадь прохладненского базара, когда я увидел вора. Смазливый парень в зеленой клетчатой рубашке деловито рассматривал кожаную куртку, лежавшую
на краю прилавка. И пока заезжий коробейник демонстрировал
покупателям другой товар, парень схватил куртку и быстро скрылся в толпе.
Прочитать у Роллана «Жизнь Вивекананды». (Пометка в старой
записной книжке.)
Мы приезжаем в Прохладный, чтобы в годовщину смерти деда положить цветы на его могилу. В этом городе кладбище, церковь
и базар расположены рядом. Они образуют своеобразный бермудский треугольник местной жизни. Внутри него метался вор с
украденной курткой. Но его никто не замечал. Люди лузгали
семечки, пили теплое вино и яростно торговались из-за перезрелых
абрикосов.
Будит меня страшный трезвон наружного звонка. Оказывается, старуха подслушивала на лестнице, и от сквозняка захлопнулась дверь.
Работа газетного репортера изменяет отношения с временем.
Каждые сутки превращаются в замкнутую вселенную, со своей
системой координат, своими героями, происшествиями и идеями.
Вчерашние ценности на следующий день девальвируются. Сознание становится дискретным. Люди мелькают перед глазами,
как капли дождя за окном, оставляя след лишь в информационных
сообщениях.
Дочь старухи сидит за кухонным столом, утопая в клубах
табачного дыма. С годами она становится удивительно похожа на
мать.
Мальчишками мы подглядывали за женщинами в соседнем
дворе. Летом они любили часами сидеть на низких скамейках,
обсуждая свои проблемы. На некоторых, кроме легких халатов,
ничего не было. Когда они раздвигали ноги, становились видны
черные влажные треугольники. Тогда сердце было готово выпрыгнуть наружу. Тогда останавливалось время.
Праздник проходил под знаком обжорства и равнодушия. Дамы предлагали устроить «завтрак на траве», однако мужчины пред-
138 139
почитали говорить о постмодернизме, как о конце прекрасной
эпохи. Вскоре все набрались и переключили внимание на телевизор. И тогда представилась возможность уединиться с рыжеволосой красавицей, у которой, как сказал бы Момо Капор, в горле был клитор.
Ночью во время прогулки с собакой нас обогнал пьяный черкес огромного роста. Он громко харкнул. Собака от неожиданности залаяла.
– Строгая! – сказал черкес.
– Это она испугалась, – сказал я.
– А чего меня бояться? – удивился черкес.
Он опустился на колени и погладил собаку:
– Не надо меня бояться! И вообще никого не надо бояться!
За четверть века старуха была радостной только однажды.
Как-то на седьмое ноября купила в гастрономе два килограмма
дешевых сосисок и шептала, задыхаясь от счастья: «Вот это
праздник! Настоящий праздник выдался!»
В этом месяце всегда происходит что-то невероятное. Однажды я собирался поступать в университет, а оказался вместе с танками на Вацлавской площади. Спустя много лет заключил договор
с киностудией, а ее прихлопнули вместе с КПСС. И только тогда
выяснилось, что мое антитоталитарное кино собирались снимать
на партийные денежки. А в этом году началась война в Абхазии.
Грузинские демократы вознамерились огнем и мечом разрешить
проблему сепаратизма.
Шесть городов будут спорить между собой за право выдвинуть
нас на Нобелевскую премию любви.
Возникновению психозов способствует неверно истолкованная идея времени. Когда представляется, что за чередой
неприятностей должно последовать обязательное просветление,
естественно ожидать, что чем больше передряг будет в настоящем, тем ослепительнее станет вознаграждение за них в будущем.
Так происходит первоначальное накопление собственных обид
и ошибок, за которым начинается период их коллекционирования, а затем каталогизации и фетишизации. Вскоре хлыст и колодки заменяют на фамильном гербе традиционные серп и молот.
Вся теперешняя жизнь старухи – постскриптум к давно ушедшей эпохе.
В штабе повстанцев особое подозрение почему-то вызвал
портфель. Меня заставили его открыть, перетрясли содержимое,
простучали крышки и даже ощупали перегородки между секциями. Только после этого провели к командованию. А на висевший
под мышкой пистолет никто не обратил внимания.
Из операционной ее распластанное тело вывезли прямо на
меня. Одна рука свисала чуть ли не до колес каталки. И только
внезапно озарившая сознание мысль, что лицо не закрыто простыней, остановила готовый вырваться из груди крик отчаяния.
На каждом этаже президентского дворца сидели снайперы в
бронежилетах. Сам же президент в своем кабинете слушал по
спецсвязи донесения агентов, крутившихся внутри галдящей толпы. Иногда в эфир вклинивался голос начальника тайной полиции,
дававший указания агентам направлять толпу на погромы магазинов и торговых лавок, отвлекая тем самым от президентского
дворца.
По тому, как приближающиеся автоматчики в штатском выстраиваются в цепи, становится понятно, что действуют профессионалы. И будет за благо спрятаться за стеной, а не глазеть
на них из окна.
– Не понимаю, что может связывать вас с этими людьми? Вы
же русский! – воскликнул допрашивавший меня следователь.
– Любовь к свободе, мон ами, – был ему ответ.
Во вторник начался сентябрь, написал когда-то Бродский. Календарь повторяется каждые двенадцать лет. Раз в семь лет обновляются клетки нашего организма. Новые идеи возникают
примерно раз в сто лет, гении рождаются чаще. Август приходит
каждый год.
Придя в себя, она говорит, что теперь у нас все… (Далее неразборчиво. – Прим. авт.)
Книга «Праздник мертвой листвы». Нальчик: Эльбрус, 1993 г.
140 141
КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ: ФАБРИКА ГРЕЗ И КРОВИ
Под окнами прошел крылатый Дант
В пропахшей адским чадом плащ-палатке.
Татьяна Глушкова
Наступает пора, когда прочитаны все стихи. А перечитывать старые уже не хочется. Поэзия – последнее касталийское занятие
современного интеллектуала.
Разница между интеллигентом и интеллектуалом огромна.
Интеллигенты болеют за народ, мерзнут на митингах и пишут
статьи в газеты. Интеллектуалы предпочитают кинематограф,
блондинок и домашних животных. Заставить записать свои мысли
на бумаге их может только осень. Особенно, то короткое межсезонье, что наступает сразу после бабьего лета и тянется до первого снега.
Дождь как сигнал к словесной атаке. Изменившие окраску
деревья служат лучше любого камуфляжа. Ветер заглушает шаги.
А первым утренним холодам отведена роль наркомовских ста граммов.
Еще одно отличие интеллектуала от интеллигента: первые
атакуют в одиночку.
Интеллигенты ходят в атаку строем, и прежде всего берут почту, телеграф и телефон. Им не терпится сообщить миру о своей
победе. Urbi et orbi (городу и миру – лат.). Не больше, и не меньше.
Два года назад они захватили почту и телеграф, а потом запустили по всем телеканалам «Лебединое озеро». О существовании каналов космической и компьютерной связи их генералы в то
время не знали. В тот же день, два года назад, редакционный компьютер распечатал все указы и распоряжения из БД. На этот раз
все документы БД мне выдали в нашем Правительственном доме.
Все повторяется с точностью до наоборот.
В России ничему не учатся у прошлого. У нас учат прошлое.
Ошибки Герцена, Чаадаева, Толстого. Теперь вот – Ульянова, Джугашвили, Горбачева. И на будущее уже выстраивается шеренга
претендентов на исторические ошибки.
Но они так и останутся всего лишь претендентами на ошибки.
Как девочки из провинции, однажды попытавшиеся стать артистками, на всю жизнь остаются абитуриентками ВГИКа. Когда говорят про схватку бульдогов под ковром, – им льстят. Они – моськи. И останутся политическими моськами, как бы громко сейчас
не тявкали.
Из-за дождя пришлось сократить вечернюю прогулку. Когда
пришел домой, оказалось, что левая часть одежды совершенно
мокрая, правая – сухая. П.ч. в правой руке держал зонтик и полученную на пока еще не захваченной интеллигентами почте корреспонденцию.
Во времена Твардовского подписчики получали свежий номер
его журнала каждого первого числа нового месяца. Интеллигенции
на месяц выдавалась новая порция горячей духовной пищи. Теперь
же я принес домой девятый номер журнала. И хотя это можно
считать рекордом нынешней оперативности, предлагаемая духовная пища имела явно переработанный вид.
«Столбик г… рос», – делится с читателем своими глубокими
наблюдениями прозаик Игорь Клех на сорок первой странице журнала. Трифоныч такого не допустил бы никогда, если не вычеркнул,
то заставил бы редакторов найти подобающий эвфемизм. Типа
«смефуечков» в «Иване Денисовиче».
Кстати, он и жанр этот – повесть в новеллах,– не терпел. Кипятился: «Это как? Наподобие костюма в рукавах?!». Но это было
давно. Во времена, когда интеллигенты и интеллектуалы еще получали одинаковые пенсии за сталинские лагеря.
Еще один пример заигрывания интеллигентского журнала с
интеллектуалами – рассказ Асара Эппеля «Aestas sacra» в этом же
номере. Интеллигенту, когда он хочет выглядеть интеллектуалом,
надо обязательно выражаться по латыни. Иначе не услышат.
В «Aestas sacra» рассказывается об игре в тучку и дождик, которой
предаются веселая посудомойка и четверо подростков. Потом в
игру вступает калека-мясник…
Стоило мне набить на машинке последнюю фразу, как по радиоприемнику прекратили передавать Третью симфонию Чайковского. Диктор произнес: «В эти минуты происходит штурм «Останкино». Гремят выстрелы. Телерадиокомпания прекращает передачи по всем каналам».
Посмотрел на часы. Было: 19 часов, 40 минут, 3 октября, воскресенье.
Включил телевизор. Из наличествующих двух каналов один
молчал, а по второму каналу рекламный немецкий «Рас-путин»
обращался к «дорогим любителям хорошей водки». А поскольку
142 143
таких у нас абсолютное большинство, можно сказать, что всем
предлагалось, как говорил незабвенный Венедикт Васильевич,
немедленно выпить.
Правда, к хорошей водке полагается и соответствующая закусь.
Но этого властные пастыри дать своему стаду сейчас не могли.
И нашли выход: хорошую драку. Это, мол, тоже очень по-русски.
После рекламы пошли новости из первопрестольной. На экране появился мешковатый начальник новой экономики и стал призывать бывших тимуровцев на защиту горсовета. Надо защитить
наших детей и внуков, пережевывая кашу во рту, верещал лоснящийся от страха эконом. Почему первопрестольцы и гости столицы должны защищать его детей и внуков, было совершенно не
понятно.
Из передаваемой хроники особо запомнились кадры как толпы
мильтонов бежали от БД. На его балконе стояли три автоматчика
и стреляли очередями поверх голов или того, что находится в верхней части туловища у прислуги порядка. Прислуга, прикрываясь
пластиковыми щитами, бежала, как единое стадо баранов.
Потом в нелегальной студии государственного ТВ стали появляться незнакомые люди с призывами выходить на улицы для
защиты демократии и общелюдских ценностей.
В свой черед на экране появился мой недоучившийся вгиковский однокорытник Виталик Ч. Это избавило от подозрений, что
все выступавшие до него – малоизвестные артисты драматических
и опереточных театров. Последний раз, и тоже на федеральном
канале, я его видел в приснопамятном августе 91-го. Он с тех пор
не изменился. Полученная федеральная синекура не загасила светильник гражданского негодования.
Зная, что такие люди в нашей Азиопе есть, можно быть спокойным за судьбинушку демократии в Третьем Риме.
Единственным разумным шагом руководства российского ТВ
в этот день была ночная демонстрация фильма о Георгии Свиридове. Вероятно, русский композитор был единственным человеком
в эфире того дня, которого действительно заботила судьба родины,
а не идеологическая окраска происходящего.
Утром передали о подходе правительственной бронетехники
к БД. За ночь телепропагандисты нашли определение происходящему: фашистский мятеж. И уже не выбирают выражений в охаивании защитников отечественного парламента.
У меня же всю ночь мысли только о Флоре. Это только она,–
безголовая, как Ника Самофракийская! – могла умудриться выехать
в этот день из Северной Пальмиры. В самый разгар бунта ее поезд
будет тащиться через первопрестольную.
Успеют ли они проехать ее до того, как начнут останавливать
пассажирские поезда, чтобы бросать в бойню свежие войска?
И до того, как озверевшие толпы станут громить поезда? Помоги
ей, Господин Б.!
Весь день в прямом эфире идет репортаж о штурме БД.
Характерная деталь новой жизни: репортаж о роковых событиях в центре белокаменной государственное российское телевидение передает в изложении заокеанской частной компании
Си-Эн-Эн.
Телерепортажи чередуются с пропагандистскими выступлениями в поддержку режима Гаранта. Запомнились: кипящий от
негодования комедиограф Р., трагически заламывающий руки журналист М., пытающийся под шумок решить проблемы своей карликовой партии очеркист Ч. Типичная интеллигенция: «Я был
против террора. Но сейчас это, видимо, необходимо!».
Как контрастируют с ними интеллектуал Смоктуновский в
ночной толпе перед горсоветом: «Не надо больше крови…» и пацаны из молодежной редакции: «Мы сейчас поедем по домам пить
водку. И вы сидите дома, не выходите на улицу. Они сами там разберутся друг с другом!».
Постоянные сообщения о жертвах. Мой институтский однокорытник Лешик А. по телефону говорит, что уже убито около
тысячи человек. В сводках, естественно, другие цифры, много
меньше.
Но это не меняет сути происходящего: в центре возрожденного Государства Российского русские люди убивают таких же русских людей.
Позже русский поэт воскликнет:
Что мы делаем, добрые люди?
Неужели во имя любви
По своим из тяжелых орудий
Бьют свои…Неужели свои?
(Ю. Кузнецов)
144 145
Если раньше единственным аргументом в защиту Гаранта у
меня было то, что у него на руках нет крови, то теперь и он устарел.
У меня не осталось аргументов защиты!
Финал нашего документального кино: бойцы группы «А» выводят из БД закоперщиков «красно-коричневого путча». На экране картинно-романтический (в плаще и берете, – карбонарий!)
генерал-патриот М., почерневший и как-то разом скукожившийся
идеолог противостояния Х. и потерявший всякие ориентиры вицегарант Р. Их усаживают в «Икарус» и везут прямиком в Лефортово.
Но, вероятно, самое страшное начнется после погребения
жертв: военно-полевые суды, поиски притаившихся врагов, провокации и ПРОВЕРКИ НА ДОРОГАХ.
В последнем выпуске «Новостей» уже показывают, как патрули на улицах шмонают автомобили. И это происходит не в Ольстере, не в Южной Африке или в Центральной Америке, а в главном граде новой квазидемократической России.
«Не хочется что-то ликовать по поводу победы», – говорит по
телефону прекрасная однокорытница, работающая в «Останкино».
Кажется, никогда я не смотрел столько ТВ, как в эти дни. И то
сказать – самое интересное сейчас происходит в «ящике».
Сегодня довольно быстро изготовил для газеты материал о
взгляде на происходящее в генеральном граде из нашей южной
столицы тож. Написал, что население к бойне в центре белокаменной относится индифферентно. И не столько в силу географической отдаленности или присущей окраинам аполитичности, сколько потому, что ровно год назад мы уже пережили нечто подобное.
Тогда БТРы стояли прямо напротив моего дома и, как тараканы усами, шевелили стволами крупнокалиберных пулеметов. Жители российских городов, уже переживших танковый синдром,
смотрят на происходящее вокруг БД другими глазами, нежели
перепуганные сейчас первопрестольцы и постояльцы из других
местностей. Когда улягутся страсти, белокаменщики сами поймут,
что в эти дни было навеяно страхом, что – ложью политиканов и
прислуги из демократического агитпропа, а что происходило на
самом деле. И самые толковые из них ахнут, когда поймут, что все
мы оказались заложниками грандиозной полицейской провокации.
Ближе к ночи на ТВ пир победителей: возникший невесть изза какого забугорья продавец русской славы выражает искреннее
недоумение по поводу заявленной сгоряча необходимости проведения досрочных выборов нового гаранта, молодой вице-премьерка, подмигивая хорошенькой корреспондентке, открыто сомневается в дееспособности еще не разгромленной Верхней Палаты, а начальник новой экономики, перестав наконец жевать,
доверительно сообщает, что вчера они были готовы раздать оружие
всем желающим пострелять в русский народ.
Помилуйте, господа, нельзя же так сразу, беспардонно, без
приличествующих моменту скорбных физиономий и красивых
фраз переходить к новому переделу России! В ушах еще стоит
двухгодичной давности: «Простите вашего президента, что не смог
защитить вас!». Больше мы уже такого не услышим никогда!
Один из первых указов победителей: запрещено издание газет
проигравшей стороны. Я никогда не был прилежным читателем
«Правды», «Совраски», «Рабочей трибуны», «Дня» и других подобных изданий. С трудом назову одну-две фамилии работающих
в них журналистов. Но если звезды зажигают, значит, это комунибудь нужно. Так, кажется, говорил любимый поэт прежних
структур? Зачем же выходцы из этих структур заведомо обедняют
небосклон?
Видать, действительно уже прочитаны все стихи. И не заучено
из них ни строчки! Теперь стихом будут звучать сообщения о курсе доллара на Московской межбанковской бирже. Его умудрились
передать между сообщениями о жертвах противостояния.
На следующее утро состояние, как с тяжелого похмелья.
В голове стучит метроном: «Кровавая бойня в центре Златоглавой!». От стука метронома становится не то, чтобы страшно, но
как-то пусто, душно и непотребно. Мир не рухнул, но из него выкачали весь воздух.
На улице встретил поэта К., обнялись по-приятельски. Поделился с ним, как с братом, своим состоянием, а он и говорит: «Ты,
что, уже красно-коричневым сочувствуешь?». Да, Господи, говорю,
я сочувствую русским людям, которых заставляют стрелять друг
в друга. «А лучше бы было, когда бы к власти пришли фашисты?» – спросил он. «А разве из танков палить по парламенту – не
фашизм? Даже латиносы уже себе такого не позволяют!» – возразил я.
Наша трагедия в том, что нам только позволяют выбирать оттенки фашизма.
10 Заказ № 232
146 147
Еле заставил себя подготовить две заметки. Позвонили из газеты: у них такое же состояние, введена политическая цензура,
номер вышел с белыми пятнами.
Позже я буду тихо гордиться тем, что мой материал был опубликован в номере с антицензорскими пятнами. Но эту радость
смогут разделить со мной только интеллектуалы, а их немного.
Позвонили из агентства: они бодрее, поблагодарили за те крохи, что я им надиктовал, просили отклики на события перед их
окнами.
Днем неожиданно приехала Флора. В ответ на все мои треволнения, сказала: «А что такого случилось? Мы в поезде радио не
слушали! А от газет, ты знаешь, у меня аллергия! Да, и кругом
одни русские люди, – не Кавказ! – что может случиться?».
Выпили за встречу коньячку из воронцовских подвалов. Я под
рюмку поведал ей, что происходит в нашем любезном Отечестве.
Флора схватилась за голову и долго сидела молча.
Вечером передали, что объект постоянной газетной критики
Ш. назначен главкомом печати. Видимо, для того, чтобы самостоятельно выносил вердикты оппонентам.
Меня постоянно занимает один вопрос: кто эти люди, толпящиеся у трона? все эти пронумерованные вице-премьеры? Что они
сделали за два года для России? Кто-нибудь, дайте ответ! Нет мне
ответа!
Неожиданно пришел географ Р., как всегда пьяненький. Я ему
про трагедию страны, а он – Бог с ним, переживем, давай лучше,
старый, книгу твою обмоем. Он руководил многокилометровой
экспедицией и только вчера спустился с гор в нашу цветущую
долину.
Р. говорит, что встречал последнюю мою книгу у чабанов, они
ее, де, читают. «Знаешь, как они тебя называют?», – спрашивает
он. И произносит что-то типа «Черек-баши, урузбай-боболтай»,
что в его переводе означает – имярек, который красиво пишет.
Сложилось так, что в последние годы я был единственным
журналистом, постоянно освещавшим в большой прессе наши
скифо-сарматские происшествия. В силу этого обстоятельства и
скифы, и сарматы, и половцы, и кипчаки, и аланы относятся ко
мне неплохо. Но чтобы поверить в то, что их чабаны читают мои
книги – для этого я был еще недостаточно нетрезв. Р. явно врал.
Но мне было приятно его слушать! И мне становился понятен
Гарант, когда он слышит от своего окружения и своего ТВ о всенародной поддержке танковой атаки на БД.
Наконец через двое суток на ТВ появился лично Гарант. Думалось, что будут найдены слова покаяния и прощения, как тогда,
два года назад, когда наш мир дал трещину. Ничего подобного,
найдены новые враги. Теперь – это Советы всех уровней. Бой продолжается!
Еще через сутки в стране объявили официальный траур по
погибшим. Лучше поздно, чем никогда.
В этот же день в нашем Правительственном доме продолжилась сессия потешной Ассамблеи. На ее первом этапе, две недели
назад, депутаты единодушно отклонили печально знаменитый
гарантский указ № 1400. Новое заседание продолжалось 15 минут.
Решили: объявить перерыв на неопределенный срок, дабы проанализировать возможные пути отхода и маневра.
Разговаривал с некоторыми парламентерами: уныние, растерянность, апатия, откровенная боязнь, мысли и слова о суверенитете, так красиво звучавшие еще несколько недель назад с трибуны, кажется, окончательно забыты.
По ТВ передают репортажи о похоронах военнослужащих.
Бесспорно, вояки, отдавшие жизнь за Гаранта, заслужили на прощание хотя бы пару слов о верности присяге. Но почему-то в таких
случаях обычно забывают, что солдаты на то и солдаты, чтобы
воевать и, извините, погибать. О сотнях же погибших в эти дни
гражданских людей не упоминается ни словом!
Господа расстрельщики даже из всенародной трагедии умудрились сделать пропагандистскую кампанию: смотри, солдатик,
отдашь душу за законно избранного Гаранта, и твою маменьку по
телевизору покажут. Правда, у твоего гроба! Но зато обтянутого
красным кумачом, с золотыми аксельбантами, и почетным караулом. Лепота!
Как это все-таки символично: первый бунт в первопрестольной
завершился ликвидацией памятника начальнику ЧК, а второй –
стрельбой по людям его духовных внучат из дивизии аккурат его
имени. Российская история снова сложилась в кольцо.
Молодогвадейская газета публикует список всех убиенных.
У многих вместо имени и фамилии написано просто: неизвестный
мужчина. Вторая Октябрьская революция запомнится не подвигами неизвестных солдат, а гибелью неизвестных мужчин.
10*
148 149
В этот же день местная «Молодогвардейка» публикует рецензию на мою последнюю книгу. Рецензия скорее доброжелательная,
чем разгромная. Однако центральную часть книги – киноповесть,
которую в свое время хвалили все мэтры, полумэтры и квазимэтры
нашего кино, рецензент зело хулит.
Разночтения объяснимы вихрями времени: до августа 91-го
мое кино выглядело свежо и вызывающе, спустя два года и два
месяца смотрится уже несколько традиционно, и даже, как считает зоил, подражательно заокеанскому. Но как факт драматургии,
надеюсь, зазвучит в полный голос только через несколько лет,
когда стихнут северные политические бури и улягутся аналогии.
Здесь полная перекличка с сегодняшними событиями. Окончательная их оценка – дело будущего. Задача же настоящего – честная хроника.
Русская песня – сон. Сон души, сон разума, сон воли. Сон –
перманентное состояние нашего сознания. Вся наша культура –
сон. Что такое «Мертвые души»? «Чевенгур»? «Мастер и Маргарита»? Все это сны, записанные типографскими знаками.
Пушкин был пробуждением от многовековой спячки. И потому он – идеал, вектор устремления, то, чем будет русский человек через двести лет, как сказал Гоголь.
Кинематограф – тоже сон. Отчего же наши успехи в любимой
забаве ХХ века столь скромны? Наверно, потому, что в этом веке
русским людям снятся только чудовищные сны.
Россию не разбудила даже стрельба танков в центре белокаменной.
На улице ко мне подошел пожилой мужчина и попросил «на
буханочку хлеба». Он не был похож на профессионального «стрелка», скорее на ветерана-рабочего: костюм без галстука, рубашка,
застегнутая на все пуговицы. Однако во взгляде его было что-то
отталкивающее, что заставило меня молча пройти мимо.
Обычно я без слов подаю нищим. Но тут было что-то другое,
чего я не мог понять. Интеллигент бы непременно подал. А я стал
искать причины, почему не сделал этого. Во-первых, с этими скачками цен точно не знаю, сколько сейчас стоит буханка хлеба. Вовторых, самому до очередных гонораров надо как-то крутиться.
В-третьих, литератор не должен вмешиваться в разворачивающийся на его глазах сюжет, он регистратор, а не провокатор действительности. В-четвертых, терпеть не могу, когда мне навязывают
чью-то волю, ведь он не просил Христа ради, а скорее требовал.
В-пятых…
Но как же быть с простыми христианскими чувствами? Их в
очередной раз затмила гипертрофированная гордыня. «Это совсем
не есть хорошо», – вынес вердикт внутренний судья, и я бросился
в ближайшую булочную.
Экс-рабочего нашел на том же перекрестке, где мы с ним расстались. Теперь он усовершенствовал методу, просил «на хлебушек» только у владельцев иномарок, останавливавшихся у светофора на красный свет. Пришлось даже подождать, пока он вернется на тротуар, к народу.
«Вы просили хлеб – я принес его вам! Возьмите!».
Посмотрел он на меня так, что сразу понятно стало, что под
«хлебушком» у него подразумевался хлебный напиток двадцать
первого или иного номера, но никак не пышный каравай. Однако
вслух произнесено было: «Спаси вас, Господи!».
И эти слова несколько примирили меня с действительностью.
Новый день не заладился с утра. Чтобы получить довольно
средненькую информацию о заседании в Правительственном Доме общественного совета пришлось просидеть у телефона почти
три часа. Потом еще в течение часа пытался передать ее в свою
редакцию: то номер в первопрестольной был занят, то обрывалась
связь, то на том конце провода плохо слышали, то редактор просил
уточнить непонятные ему фамилии и имена.
Чтобы развеяться хотел пойти погулять в парк, но тут стал
звонить некий юнец и требовать к телефону Наташу С. Я пытался
на разные лады объяснить ему, что я не знаком с Наташей С. и
потому не могу позвать ее к телефону, что Наташа С. здесь не
проживает, что он, вероятно, ошибся номером, но он всякий раз
посылал меня в различные части тела, причем расположенные
исключительно ниже пояса, и снова требовал Наташу С. Пришлось
отключить телефон.
Когда после полуденного сна я снова включил телефон, он
сразу же зазвонил. Вы угадали: на том конце провода был пылкий
поклонник Наташи С. На этот раз он вежливо спросил: «Это номер
такой-то? Куда я попал?». Я столь же вежливо ответил: «Да, совершенно правильно – номер такой-то. Это – Министерство государственной безопасности, молодой человек!» «Извините, пожалуйста!» «Пожалуйста, пожалуйста!» Мы расстались почти друзьями.
Удивительная страна, удивительное народонаселение, удивительное время – только тень тоталитаризма способна еще несколько остудить наглецов и хамов. Никакие самые изощренные стилистические обороты, простонародные подъелдобины или идиомы
150 151
блатной лексики не способны дать того эффекта, который достигается при упоминании в нужное время и в нужном контексте
нечеловеческих «органов». В крови всех россиян можно обнаружить вирус сталинских лагерей.
Венцом нервного дня стали галлюцинации о невероятных толстухах – элефантидах.
Элефантиды – это не жизнерадостные рубенсовские героини,
а скорее ожившие персонажи с полотен латиноамериканца Фернандо Ботеро. Те же невероятных размеров задницы, ноги, напоминающие перевернутые египетские пирамиды, огромные животы, скрывающие под своими многочисленными складками вход в
постоянно влажную пещеру лона, груди, колышащиеся из стороны
в сторону от бурлящих в них соков. И все это увенчивают совершенно маленькие головы с лицами порочных девочек-подростков.
Элефантиды не исполняют призывных танцев, не принимают
неприличных поз, не совращают наблюдателя жестами, намекающими на возможность мастурбации или иных интимных действ.
Они спокойно стоят у мраморных колон облезлого языческого
храма и томно улыбаются. Они знают, что рано или поздно ты
приползешь к ним. И будешь выпрашивать ласки, предлагая в
обмен имеющиеся у тебя дары: букет рододендронов, выкопанных
из-под снега на Чегете, томик стихов старого китайского поэта,
подзорную трубу капитана Немо, щенков от любимой собаки.
Элефантиды ждут. Одна поправляет локон на виске, другая
чешется под мышкой, третья оправляет платье, четвертая ковыряет зубочисткой в зубах, пятая сдувает пылинки с лакированных
туфель, шестая играет с пуговицей на кофточке, седьмая…
Видение сонмища элефантид приводит в состояние, которое
можно назвать «комплексом Ван-Гога». В такие минуты, чтобы не
сойти с ума, хочется что-нибудь сделать с собой. Например, отрезать ухо, как это однажды проделал бедняга Ван-Гог. И окажись
у тебя в руке бритва, кто знает, чем бы это закончилось в твоем
случае. Но на этот раз внутреннее напряжение выплескивается на
пуговицы. На рубашке плохо пришиты несколько пуговиц. Ты
отрываешь одну пуговицу, вторую, третью, четвертая не поддается. На помощь приходит кухонный нож.
Призраки элефантид исчезают с последней оторванной от рубашки пуговицей.
Столичные банкометы опять меняют правила игры: теперь
сенаторы будут всенародно избираться, а не уполномачиваться
земствами. Это расплата с регионами за антигарантские настроения. Удельным князьям и баям дают почувствовать, что они такие
же пешки на большой шахматной доске, как и сметенные с нее
октябрьской бурей вице-гарант, спикер, главный стряпчий, главный
ходатай и сотни других сидельцев из БД. «Кто не с нами, тот нигде», – старая мудрость волчьей стаи.
Сперва думалось, что возможен «бунт регионов». Что вкусившие от пирога свободы и нашей азиопской демократии местные
трибуны и витии взбрыкнутся, задумаются над тем, кто будет
следующей жертвой захмелевших победителей. Но повторяется
извечная русская трагедия – перед лицом Идолища поганого князья не объединяются, а пируют и радуются поражениям соседей.
В нашем Правительственном доме нет и следов скрытого противостояния. Каждый из парламентеров обеспокоен лишь тем,
чтобы сформулировать собственный аргумент в поддержку новых
циркуляров. Политолог говорит о необходимости приведения всех
структур в соответствие с изменившимися реалиями. Юрист сыплет афоризмами: «Если Англия потерпела поражение, значит
того хотел Бог!». Историк заявляет, что революций без больших
потрясения не бывает. Библиофил советует сдавать в букинистический литературу советского периода.
Невольно складывается впечатление, что только я один не могу вытеснить из памяти события первых дней октября. Но я же не
сумасшедший. Или, по крайней мере, отличаюсь от сумасшедшего тем, что я не сумасшедший.
А Гарант тем временем в стране восходящего солнца приносил
извинения подданным императора за негуманное обращение с
пленными самураями после поражения Квантунской армии.
Господи, когда они наконец начнут каяться перед своим народом? Когда научатся уважать в первую очередь своих подданных? Неужели никогда, Господи?
По ТВ ретроспектива Клода Шаброля. Перед демонстрацией
«Мясника» диктор предупреждает, что фильм для зрителей старшего возраста, смотреть детям его не рекомендуется.
Позвольте, это тот же канал, что демонстрировал сцены жестокости перед БД, Останкино, мэрией? Кто-нибудь подумал о том,
рекомендуется или нет смотреть детям с неокрепшей психикой,
как русские люди стреляют в таких же русских людей? А о том,
какими вырастут детки, чьи юные годы были озарены всполохами
пожара парламента своей страны кто-нибудь подумал?
152 153
Политика обыкновенно суживает умы, писал князь Петр Андреевич Вяземский.
Вспоминал князя, когда притащился домой, после восьмичасового заседания потешной Ассамблеи. Целый день голосовали
многопланово, повторно, в целом и по отдельным пунктам. Потом
нашли компромисс: виновата электронная система подсчета голосов. Решили голосовать руками. Раньше бы голосовали партбилетами, это было привычно. Теперь их попрятали в сейфы. А голосовать руками – руки дрожат, – непривычно. Опять не сходится
дебет народовластия с кредитом демократии. Самого мудрого осенило: «Тайное голосование! Бюллетенями!». Нарезали бумаги,
поставили печати, учредили комиссию, выбрали председательствующего и секретаря, составили протокол и начали процедуру
волеизъявления. А она – Воля! – не хочет изъявляться: никак не
наполнится урна для голосования. Бюллетени есть, а голосов – нет.
Просто Риманово пространство какое-то. Тень творца теории относительности промелькнула в зале. Но нет таких пространственно-временных крепостей, которых не взяли бы воспитанники материализма и эмпириокритицизма, тем более познавшие в языкознании толк. Было предложено провести поименное голосование.
И вскоре баланс сошелся. Когда председательствующий огласил
слово: самороспуск, – великая тишина наступила в зале. И стал
слышен звон бокалов в Кремле.
Удивительно теплая осень стоит на дворе. Хожу в одном пиджаке, и то бывает жарко, приходится его снимать, перекидывать
на руку.
В такие дни хорошо слоняться по улицам, пить красное вино,
разглядывать девушек. Но только не заниматься составлением
актуальных протоколов. Но актуальность не хочет отпускать от
себя, как надоевшая любовница, или хуже того – престарелая содержательница. Она напоминает, что на пропитание приходится
зарабатывать второй древней профессией. И потому, задернув в
комнате шторы, садишься за письменный стол сочинять эпитафию
потешной Ассамблее.
Все, что мы пишем, не должно нести в себе злобы, непримиримости, ненависти к противникам. Надо постоянно помнить, что
неистовый Виссарион в конечном счете породил неистового Виссарионыча.
И еще: надо любить встрешника, а не потаковщика. Предки
так учили.
Неожиданно в первопрестольной отменяют режим ЧП. Но
жесткие полицейские меры сохраняются.
Пикейные жилеты, натуралисты, золотые и бронзовые перья
на разный лад начинают препарировать события первых дней термидора. Никак не могут понять, почему две руки власти схлестнулись меж собой.
Это трагедия серой безликой власти. Трагедия интеллигентского быдла. Теперь эти же персонажи начинают борьбу за мандаты в новом Конвенте. Битвы карликов с пигмеями будут продолжены.
Скучно жить на этом свете, господа!
Борхес считал, что существует всего лишь четыре истории,
достойных достойного рассказчика. Первая – об осажденном городе, защитники которого знают, что он обречен огню и мечу, а
сопротивление бесполезно, но тем не менее его защищают. Вторая – о возвращении домой. Третья история о поиске, при желании
ее можно считать вариантом второй. При этом аргентинский библиотекарь отмечает, что если раньше поиски завершались успехом, то теперь герои рассказываемых историй зачастую терпят
неудачу. И, наконец, четвертая история повествует о самоубийстве
Бога.
Наша история является комбинацией базовых историй Борхеса. Своего рода их суммарным вектором. Здесь есть и осажденный
город – БД, и путешествие домой, которое совершает Флора, и
бессонные поиски слова и смысла. Есть и самоубийство последнего бога интеллигенции – демократии.
Но эта история всего лишь одна из множества историй, происходящих каждой осенью на наших евразийских просторах. Одна из многих, несмотря на ее вычурность, кровожадность и множество откликов, порожденных ею. Она, кстати, и задумывалась,
как одна из историй для этой книги. Поэтому ее можно смело завершить. И перейти к следующей.
НОЯБРЬ: НЕПОЛНЫЙ СПИСОК УТРАТ
Ужас настигает в ту минуту, когда в неопрятной женщине, инспектирующей мусорные баки, узнаешь девушку былых времен.
Девушку, у которой губы всегда пахли яблоками. И пока она тебя
не заметила, стараешься быстро проскочить мимо. Так начинается ноябрь: список утрат.
Ноябрь. Ранние сумерки. В доме пусто. Алиса уехала в Ленинград.
154 155
Приходит пан Чеслав, и разговор как всегда, незаметно, сползает к католицизму. Я говорю, что, возможно, беда русских в том,
что в нашем представлении о загробной жизни не нашлось места
Чистилищу. Только Ад и Рай, как бездонные чаши весов, склоняющие русский путь то к добру, то к злу, от вселенской любви к
зоологической ненависти. Возможно, прими мы идею Чистилища,
это сделало бы нас более уравновешенными, более терпимыми,
способными прощать не из великодушия или по необходимости,
но из сострадания, сопереживания, сочувствия.
Милош улыбается, и говорит, что только соединение противоположных полюсов и породило ту бездну, что принято называть
русской душой. И только такое сочетание оказалось способным
выжить и осуществиться на бескрайнем евразийском пространстве.
Послеавгустовская пора оказалась временем симулякров. Президент изображает мудрого и доброго парня, не лишенного человеческих слабостей, правительство симулирует реформы, парламент – правовую деятельность, средства массовой информации –
демократию, а народонаселение – жизнь.
Симулякры выползли отовсюду. На всех книжных развалах
лоснятся цветные суперобложки «Скарллет» – «продолжения
«Унесенных ветром», как ее рекламируют недалекие книготорговцы. Уже какой-то бесстыжий тип строчит нового «Живаго», нимало не смущаясь тем, что никакие стилистические ухищрения не
смогут скрыть отсутствия второй тетради стихов Юрия Живаго.
Пишутся продолжения «Братьев Карамазовых», «Мастера и Маргариты» и даже «Волшебной страны» Волкова, которая сама
является продолжением американской сказки.
Выстраивается бесконечный бумажный дракон симулякров,
заслоняющий от глаз все то, что еще недавно называлось литературой и жизнью.
Вместе с ноябрьскими туманами приходит бессонница, эта
дьявольская разновидность бессмертия. Разум отвергает ее, как
эрзац жизни, улавливая заключенное в ней безумие.
Гамлет – человек, утративший сон. Мы с ним братья. Мы потеряли свой сон золотой – Святую Русь. Сорок тысяч братьев, как
говорил он.
Бессонница – это выжженная пустыня, по которой ползут бессметные стада часов без стрелок. Это книга без типографских
знаков, это музыка без нот, это вода, не выливающаяся из сосуда.
Бессонница – это деструктуризация жизни.
Бергман в какой-то книге упоминает про открытие психологов,
согласно которому, если человеку не давать видеть сны, он сойдет
с ума. Это можно объяснить только тем, что сновидения служат
средством общения с Богом. Лишить человека возможности
видеть сны значит – отлучить его от Бога. А этого человек не в
силах перенести.
Война в Пригородном районе представляется сперва игрой
измученного бессонницей воображения. И только когда список
охваченных пожаром взаимной ненависти населенных пунктов
разрастается до размеров всей спорной территории, становится
ясно, что кульминацией сюжета является сон разума.
«Брат, только не пиши, что это межнациональный конфликт.
Это обыкновенный фашизм!» – кричит в трубку наш фотокор,
выезжавший на места боев с первыми подразделениями внутренних войск. «Не волнуйся, братан, мы не пальцем деланы!» – успокаиваю его. Однако ни его фотографии, ни мои «горячие» репортажи на полосу не попадают. У меня публикуют два материала в
таком виде, будто по ним прошелся БТР.
По ночам в небе стоит несмолкающий гул от летящих на Моздок транспортных самолетов.
После передачи в агентство сводок о боях успокоение может
принести только водка. Но ею нельзя злоупотреблять: через несколько часов будет новая оперативная информация.
Человек с глазами Пилата схватил меня за грудки: «Этот?» Его
спутник с улыбкой Искариота ответил: «Нет, тот похудее будет!»
«Жаль», – сказал Пилат, отпуская меня и, видимо, с трудом сдерживая желание дать пинка под зад.
Было это в центре Кавказа, в шумном городе, улицы которого
были усыпаны стреляными гильзами и обертками от американской жвачки и китайских презервативов.
Новым начальником пресс-центра назначили невообразимо
толстого журналиста, известного радикал-демократа. Первым делом он ввел цензуру. Вторым – стал гонять подчиненных за аракой,
осетинской водкой.
Я нарвался на него, когда он находился, видимо, уже в третьем
состоянии: мгновенно последовал запрет на передачу мне информации по телефону. Когда же я попытался объяснить, что являюсь
не совсем сычом с бугра, в ответ получил: «Да будь вы хоть самим
Виталием Товиевичем, мое решение остается неизменным!» По-
156 157
сле столь грубовато-свойского упоминания нашего главного редактора, оставалось только воскликнуть:
– Salutem, generose puer, sic itur ad astra! (Привет, благородный
юноша, так идут к звездам! – лат.)
И действительно, вскоре благородный юноша отбыл обратно
в первопрестольную, получив в качестве синекуры важный пост.
Зато в зоне действия режима ЧП с облегчением вздохнули.
Всем воспитанникам тоталитарных систем не чужды садомазохистские страсти. И в этом плане я не являюсь исключением.
Скорее наоборот – живая иллюстрация того, что может статься с
человеком, если ему с младенчества в качестве женского идеала
демонстрировать не боттичеллиевскую Весну или Елену Фоурмен
в шубке, а вучетичевскую Родину-мать с огромным мечом в руке.
После Освенцима нельзя писать стихи, сказал Теодор Адорно.
А что можно писать после вида разрушенных жилищ, беженцев,
заложников, снайперов-террористов, обгорелой техники и неопознанных трупов?
Чтобы не сойти с ума, надо пить водку и часами слушать тихую
музыку – Гайдна, Моцарта или Вивальди. А утром, проснувшись
в теплой постели и убедившись, что стены комнаты не дрожат от
близких разрывов, можно потянуться за давно забытыми газетами.
О чем они писали, пока лилась кровь в Пригородном районе?
В области политики. В Штатах на президентских выборах
победил Билл Клинтон. 19 ноября 1992 года в Гринвиче (штат
Коннектикут) скончалась мать Буша – Дороти Уокер Буш. Ранее в
Праге умер Александр Степанович Дубчек, кумир социалистов
моего поколения, не доживший, слава богу, до раздела своей
родины на лоскутные республики.
В области экономики. В России вследствие махинаций валютчиков курс доллара подскочил до 484 рублей, соответственно,
повысились цены на все товары. Началась торговля приватизационными чеками. В Москве за них давали 3,5–5 тысяч рублей, в
Ленинграде – до 4 тысяч рублей.
В области культуры. В Москве прошел шахматный турнир
памяти Алехина. В первом туре Гата Камский выиграл черными
у Алексея Широва. Анализ разыгранного ими варианта защиты
Грюнфельда поражает странной перекличкой с только что прошедшими событиями в Осетии. Разница заключалась лишь в том,
что провокация, учиненная на шахматной доске, увенчалась победой.
Встречались материалы и о войне в Пригородном районе, которую упорно именовали осетино-ингушским конфликтом. Но
на фоне других событий эта тема представлялась незначительной
или служила в качестве острой приправы для горячих блюд политической кухни. Общество симулякров жило по свои законам.
После войны самыми значительными событиями в жизни становятся сны и воспоминания.
Бывало, проходя через центральную площадь и наблюдая
мраморного истукана, указующего перстом путь народным массам, я часто говорил близким, что день, когда его сковырнут с
пьедестала, станет самым счастливым днем в моей жизни. Возможно, я до него не доживу, но уж моя дочь обязательно застанет
это событие, и порадуется вместо меня. И вот этот день пришел.
И что же? Да, все как-то так, по-прежнему – меланхолия, скепсис, высохшие чернила…
(Из старого письма к Ученику)
Как-то нам с дедом купили одинаковые рубашки из ткани «патриотик» – грязно-серого цвета материи, напоминающей внешне
саржу, но более плотной по фактуре. Рубашки эти были очень
дешевы даже по тем баснословно недорогим временам, и предназначались: мне – ездить в колхоз, а деду – копаться в огороде
перед домом.
В рубашках из ткани «патриотик» обычно ходили рабочие,
они были как бы частью пролетарского мифа. Стоило только надеть такую рубашку, как на тебя обрушивалась вся пролетарская
мифология – луганские слесари, вознесенские ткачи, дымные
трубы заводов, тайные прокламации, явки, провокаторы и прочая
криминально-полицейская романтика социализма. Та самая романтика, которая, кстати, и превратила страну богоискателей в
государство охранников и заключенных.
И хотя мы с дедом не принадлежали к гегемоническому классу, один тот факт, что не брезговали его униформой, свидетельствовал если не о готовности к любым компромиссам, то уж,
несомненно, о принятии правил игры победителей. Конечно, это
пятно не омрачало существование так, как тяготила всю жизнь
Цезаря связь с Никомедом. Но на каких аптекарских весах можно
взвесить наши поступки и намерения?
Митрополит Вениамин описывает, как в Оптину пустынь к
старцу Амвросию пришли две женщины: одна имела на душе
великий грех, а вторая больших грехов за собой не знала. Вы-
158 159
слушав их откровения, старец послал обеих к речке Жиздре. Первой он велел принести огромный камень, а второй – собрать в
подол мелких камушков. Когда они это исполнили, старец послал
их отнести камни на прежние места. Первая легко нашла место
большого камня, а вторая не смогла вспомнить всех мест, откуда
она брала камни. О. Амвросий объяснил им, что первая всегда
помнила о своем грехе и каялась, и теперь смогла снять его с души,
а другая – не обращала внимания на мелкие грехи и потому не
смогла очиститься от них покаянием.
В прохладненском автобусе мне встретился старик в рубашке
из ткани «патриотик». Его седые волосы были подстрижены «под
бобрик», как любил стричься и мой дед, а большие разлапистые
уши только усиливали случайно возникшее сходство. Старик сидел
впереди меня, и если удавалось выбрать удобный ракурс, то создавалось впечатление, что в автобусе едет живой дед.
Старик, почувствовав, видимо, мой интерес к своей персоне,
резко обернулся:
– Что, гражданин, любопытствуете? Личность изучаете?
– Вы очень похожи на одного человека…
– На которого? Я – местный житель, всех знаю.
– На моего деда!
– А как его зовут?
Я сказал, как звали деда, и добавил, что он давно умер.
– По возрасту вроде бы должен знать, а по инициалам – неизвестен, – покачал головой старик, – Где он работал?
– Здесь уже в последние годы жил, на пенсии. А раньше в
Сибири города строил!
– Сосланный был?
– Нет, Бог миловал!
– Это хорошо! А я-то попал под бериевскую гребенку, вычесали меня, как блоху, из родных мест. И прибыл я в Сибирь не по
своей воле…
Так невзрачная рубашка из ткани «патриотик» вновь приводит
к непрекращающимся спорам о степени причастности каждого
к делам общественным, о пострадавших, боровшихся или предпочитавших промолчать, и степени вины каждого. Но нет больше
старца Амвросия, который указал бы, кому какой камень искать
на берегу Жиздры.
После осенних беспорядков в Нальчике поэт К. говорил мне,
что в ситуации, когда ксенофобия и фанатизм вдруг сделались
нормой жизни, ему придавали силы только междугородние звонки друзей, предлагавших убежище на случай нужды.
Мне же не позвонила ни одна собака, хотя записные книжки
распухли от адресов и номеров телефонов. А я ведь их всех так
любил – людей и зверей.
Порою кажется, что живешь только для того, чтобы делать
заметки в этой тетради. Постмодернизм в чистейшем виде: не
жизнь, а регистрация жизни. И сам ты не жилец (мое почтение,
Анна Андреевна!), а регистратор, протоколист, смотритель метафор.
Но самое удивительное, что в этом, и только в этом, единственный доступный нам выход. Чеслав Милош говорил как-то:
В неуклюжих попытках пера добиться
стихотворения, в стремлении строчек к недостижимой цели,–
в этом и только в этом, как выяснилось, спасение.
Ролан Барт писал, что жизнь – не что иное, как транслитерация
книг. По его мысли, изменить книгу – значит изменить жизнь.
Составляя свою книгу, эти бесконечные списки утрат, путешествий, воспоминаний, пиров духа и плоти, ты тоже стремишься изменить жизнь, хотя бы свою собственную. Но поскольку
никто не знает точных правил перекомпоновки текста, приходится постоянно варьировать и дополнять его новыми фрагментами, всецело полагаясь на снисходительность Творца.
Поиски бумаги для перепечатки рукописи неожиданно приводят к стопке литературных журналов за 1984 год. Перелистывая
их, оказываешься в совершенно забытом мире. Приводимые в
оглавлениях имена авторов уже говорят не более, чем фамилии
членов британского парламента. А поднимаемые ими темы и проблемы лежат в абсолютно не пересекающих сознание плоскостях.
И это при том, что, как подсказывает память, в свое время журнальные книжки читались от корки и до корки, а с некоторыми
авторами даже велась полемика.
Что же до тех немногих имен, которые немеркнущими звездами сияют на русском небосклоне (Грибоедов, Гоголь, Достоевский), то все статьи о них выглядят разрозненными главами общей
гоголиады. И возникает такое чувство, будто эмигрантом посещаешь историческую родину.
Вторично ощущаешь себя чужаком на полях родной словесности, когда в книгах советских поэтов пытаешься найти что-нибудь пригодное для каталога художественной выставки. В доброй
сотне поэтических сборников не содержится ничего такого, что
делает записанные столбиком слова поэзией: ни словесной игры,
160 161
ни запоминающихся метафор, ни неожиданных ритмов, аллитераций, ассонансов, ни одной веселой сумасшедшинки. Зато повсюду видны следы нездорового слововыделения, идеологических
галлюцинаций, родового бреда или, в лучшем случае, тщательно
замаскированной фиги в голосе.
Все писатели – и те, кто удостаивался официального признания
и наград, и те, кто отсиживался в высотных подземельях, называя
это андеграундом, и те, кто находился в межеумочном состоянии, – все мы выползли из лона тоталитарной культуры. И охаивать
ее, отрицать, либо продолжать плавать в околоплодных водах,
равно как паразитировать на продаже карикатур на былое время
или делать вид, что тебя это ни в коей мере не запачкало – занятия
одинаково бесперспективные. Выход из глобального кризиса только в забвении перевернутых ценностей.
Как большевизанствующая интеллигенция в свое время отринула старую культуру, точно также сейчас необходимо отказаться от наследия большевистской оккупации. Его нужно вырезать
как раковую опухоль. В такой операции будет не повторение опыта «неистовых ревнителей», а естественное возвращение к законам жизни, когда минус, помноженный на минус, дает в результате плюс.
По схожему поводу Александр Пятигорский поведал из своего лондонского угла: «Любое отрицание, хотя и дает человеку
эмоциональную разрядку, но вместе с тем философски его обессиливает. Отрицая, ты не можешь оставаться самостоятельным.
Отрицая, ты связан с объектом так же сильно, как и тогда, когда ты рабски этот объект принимаешь. В данном случае для философского мышления очень важно, я думаю, забвение каких-то
вещей, а не отрицание их. Не отрицание, а как бы внутреннее
очищение твоего мышления».
Было это в старом институтском здании на Будайской. Фильм
заказали на утро, и потому в просмотровом зале собрались только те из студентов, кто жил в общежитии. Фильм был французский, по курсу зарубежного кино, с Миу-Миу в главной роли.
Переводила его очень красивая молодая девчонка. Сперва она
подбирала литературные эквиваленты французским терминам,
сопровождавшим сцены секса, которому предавалась на экране
неутомимая Миу-Миу. Но по мере развития сюжета плюнула на
это неблагодарное занятие, и стала называть вещи своими именами, что придало картине новый шарм. И было встречено единодушным одобрением в среде будущих кинодраматургов.
После просмотра, как обычно, все столпились в курилке. Переводчица вышла последней и попросила закурить. Ей были предложены на выбор сигареты без фильтра и папиросы. Девушка
поморщилась. Тогда чтобы как-то поддержать честь отечественного кинематографа, я сказал, что у меня наверху в комнате есть
пачка «Астора». И если девушка соблаговолит подняться, то я
угощу ее также и чаем, она того заслужила в борениях с французскими идиомами. «Хорошо», – неожиданно легко согласилась
переводчица.
Насчет чаю я, конечно, слукавил. Но у меня имелся в наличии
почти нетронутый ящик сухого болгарского вина, которым я и
намеревался попотчевать гостью. «Может промочим горло?» –
предложил ей, когда мы вошли в мои студенческие апартаменты.
«После, – сказала девушка, и стала стягивать с себя свитер, – Где
твоя кровать?» Я показал.
Потом, когда мы уже допивали вторую бутылку «Механджийского», она неожиданно встрепенулась: «Слушай, а сколько сейчас
времени?» Я посмотрел на часы: «Двенадцать тридцать две…»
«Ой, мне надо к часу успеть…» «Куда?» «Вниз!»
К часу мы спустились на второй этаж, где, собственно, и протекал учебный процесс у студентов заочного отделения. «У тебя
сегодня еще один просмотр?» – я решился, наконец, придать
некоторую определенность нашим отношениям. «Нет! Просто у
мужа сейчас должны закончиться занятия. Я его на заочный экономический пристроила. Первый курс, он еще комплексует! Но
ничего, привыкнет. Кино – удивительная вещь, правда?» «Правда!» – согласился я. « Ага, вон они уже выходят из аудитории. Ну,
я пошла. Пока, мон ами!» «Пока!»
Больше я никогда ее не видел. В том году до конца семестра
нам по программе показывали фильмы только на английском
языке.
Сумасшествие начинается с всепоглощающей страсти познать
сущее, выйти за пределы, ограниченные человеческим разумом.
Настоящее сумасшествие – не болезнь, а застывший крик сознания
о своем неосуществимом могуществе.
При получении диплома доктора gonoris causa полагалось
прочитать обзорную лекцию, и ректор спросил меня:
– Так чему вы посвятите ее?
– Шумерам!
– Простите?..
– Шумеру – цивилизации древней Мессопотамии!
– Но насколько я понимаю, это несколько иной предмет исследований…
11 Заказ № 232
162 163
– Что вы, дорогой друг. Все начинается в Шумере! «Вначале
было Слово, и это слово был Бог», – придумали позднее. И сдается мне, не в последнюю очередь для того, чтобы застолбить
первородство. Вы только представьте, что еще в четвертом тысячелетии до нашей эры шумеры выработали законы, исключавшие принцип «око за око» и предполагавшие выплату определенной денежной компенсации за нанесенные телесные повреждения. И когда я сегодня читаю в газетах следующий пассаж заезжей
знаменитости: «Человечество постоянно усложняло свою жизнь;
вместо простого принципа «око за око» – оно придумало сложнейший и медленно действующий инструмент – демократический
суд», – мне просто становится смешно. Список утрат человечества
надо начинать с шумеров!
– И обязательно включить в него этрусков!
– Конечно, и этрусков, и хеттов, и хазаров, и джурдженей, и
прочая, и прочая, и прочая. Но открывать список все-таки должны
шумеры!
– Давайте так и назовем вашу лекцию – «Список утрат», –
предложил ректор.
– Прекрасно! – согласился я.
После периода бессонницы приходят сны о прекрасных городах.
В первом из них туристический автобус едет по морской набережной, которая то представляется в виде открытого песчаного
побережья с редкими пальмами и набегающими барашками волн,
то оборачивается парадом белоснежных особняков. За оградой
одного из них появляется бассейн с роскошным фонтаном посередине. Игра водяных потоков в нем настолько притягивает к
себе, что я пропускаю момент, когда оказываюсь в следующем
фрагменте сна.
Теперь та же компания, что ехала в автобусе, бредет по улице
ночного города. Светится реклама магазинов и увеселительных
заведений, галдят встречные фланеры, призывно смеются незнакомые женщины, слепят на мгновение фарами лихие автомобилисты. А на часах – всего-то двадцать минут после полудня. «Здесь
всегда так: стоит солнцу скрыться за облаками – наступает ночь»,–
с видом знатока объясняю своим спутникам. И словно в подтверждение этих слов неожиданно появляется солнце и перед нами открывается вид необыкновенно прекрасного города. В нем
собраны здания почти всех мыслимых культур и эпох, среди которых особо выделяется строение в готическом стиле. Оно чем-то
напоминает лютеранскую кирху в начале Среднего проспекта ВО,
но в отличие от нее одна стена у него совершенно глухая. И на
ней начертано: «Вы бывали здесь прежде, чем пришли, и останетесь после того, как уйдете».
В другом сне мы с товарищем едем на пятнистом «виллисе»
по разрушенному войной городу. На нас полевая армейская форма, мы – молодые, веселые, не обремененные раздумьями солдаты
удачи. У меня на коленях покоится короткий десантный автомат,
и время от времени я проверяю рожок – полон ли он. Сидящая на
заднем сидении девушка с распущенными каштановыми волосами
беззаботно смеется. Потом мы с ней вдвоем собираем разбросанные вдоль дороги деньги. Из придорожной пыли вытаскиваем
пачки красных десятирублевок и какие-то иностранные банкноты. «Что это?» – спрашивает девушка. «Афгани», – отвечаю я.
А в третьем сне прогулка по старому русскому городу завершается беседой с незнакомым собеседником. Его комната обставлена во вкусе партийных бонз, с непременным кожаным диваном,
зачехленными стульями, этажерками, массивными пепельницами
и прочими атрибутами ушедшего стиля. Я спрашиваю у него: «Как,
кстати, называется, ваш город?» «Ты разве не знаешь? – Конец»,–
отвечает он. Он подводит меня к окну, откуда видна внушительных
размеров башня – это может быть городская ратуша, вокзал или
пожарная вышка, – и на ней написано единственное слово – «Конец». Причем все его буквы обтянуты кумачом и украшены горящими электрическими лампочками. «Никогда не слышал о существовании такого города! Ты, наверно, шутишь?» – говорю я.
«Уверяю тебя, Конец всегда был в нашей области». Мой собеседник разворачивает административную карту и показывает кружок,
возле которого написано – Конец. Судя по условным обозначениям в нем постоянно проживают 250– 300 тысяч жителей.
Папаша Фрейд объяснял, что смерть во сне заменяется поездкой куда-либо, нагота – форменной одеждой, а люди – домами.
Причем дома с совершенно гладкими стенами представляют мужчин, а дома с выступами и балконами – женщин. А все увиденные в сновидениях удивительные пейзажи, оружие и великолепно обставленные комнаты являются всего лишь символами гениталий. Согласно ученому венцу, сны о поездках в прекрасные
города могут быть истолкованы как предчувствие смерти во
время полового акта. Или как проявление воли к такой смерти.
В дневнике Суворина довольно язвительно сообщается, что
Краевский умер на полковнице. Она уже мертвого потом отвезла
его домой. Старик Суворин волен был сколько угодно ехидничать
по поводу кончины собрата по перу, но мне представляется, что
то была прекрасная смерть. Если, конечно, позволительно пользоваться подобными эпитетами в данном случае. Но как бы там
ни было, согласитесь, гораздо приятнее отдать концы от страсти
11*
164 165
полковницы, чем по глупости или от служебного рвения красного (белого, черного, цвет укажите сами) полковника.
Список утрат отличается от прочих тем, что никогда не будет
заполнен полностью. Каждую минуту исчезает нечто невосполнимое. Уходят люди, книги, облака, поезда, животные, вода из
ванной, снег с тротуара, коньяк из бутылки etc. Зафиксировать все
потери – значит, овладеть бесконечностью. Но это не удавалось
еще никому.
Можно только наблюдать, как список утрат разрастается, превращаясь в величественный свиток. Наблюдать до тех пор, пока
сам не станешь последней строкой в нем.
Пока же продолжается месяц утрат. И чей-то голос в автобусной толчее произносит, с трудом подавляя зевоту: «Ноябрь, какая
скука!».
Журнал «Литературная Кабардино-Балкария». № 4 за 1994 г.
Газета «Советская молодежь». 9 и 16 декабря 1994 г.
ДАМЫ И ГОСПОДА
Похоже, самым популярным обращением в стране становится
«Дамы и господа».
– Дамы и господа! Покупайте независимые «Московские ведомости», – кричит посиневший от холода мальчишка-газетчик на
Пушкинской площади.
Ему лет тридцать, возраст явно не соответствующий классическому облику уличного газетчика. Впрочем, и цена продаваемой им газетки весьма далека от классической отметки.
– Дамы и господа! Покупайте пасхальные яички,– предлагает цивилизованный кооператор, мечта Ильича.
На яйцах представлена в картинках вся отечественная история – от крещения Руси до приведения к присяге президента. Проходящие мимо дамы и господа тянутся к их ярким краскам. Но
быстро отходят: цены кусаются. Они еще не привыкли столько
платить за искусство, но уже напрочь отвыкли платить за предметы культа. Однако почувствовать себя дамами и господами,
хотя бы и на мгновение, все-таки приятно. Особенно если прибыли в первопрестольную из Прохладного или Осташкова, и целые дни проводите в продуктовых и промтоварных очередях, а
ночи – у железнодорожных касс.
А на Арбате, том самом Арбате, который – «ты моя республика», торжествует новый кумир: последний Романов. Нет, не Григорий Васильевич, персональный пенсионер всемирного значения,
а Николай Александрович – персональный правитель России до
1917 года. Пока только на портретах и фотографиях, но скоро появится и на майках, календарях, зажигалках, гитарах. И тогда – держись, Владимир Семенович Высоцкий!
Вот уже и в писательском собрании раздался молодеческий
клич:
– Почтить память невинно убиенного государя императора
поименным вставанием!
И вставали! Лауреаты сталинских, брежневских и андроповских премий, народные поэты и народные витии, певцы труда и
грядущих побед. Правда, потом объясняли с трибуны свое участие
не тайным монархизмом, а врожденным гуманизмом и почтением
к мнению большинства.
Это вид справа. Там все понятно – там ностальгия. Поручик
Голицын, корнет Оболенский, генерал Корнилов. Великие князья, томные балерины, бесшабашные бомбисты. Обеды у «Яра»,
завтраки с предводителем дворянства, ужины в пользу эсдеков.
Благонравие и благочинность во всем. Никаких белых идей, красного террора, черных дыр на небосклоне.
Ну, а слева, где сердце? Слева что? А там иной идол, иной
кумир, иной спасательный круг. Имя ему – Америка. Лоснящаяся от виски и гамбургеров, улыбающаяся фальшивыми фарфоровыми зубами, толстозадая Америка стерильных унитазов, суперкомпьютеров и супермаркетов. Наш высокопоставленный
радикал зашел в один из этих самых маркетов и чуть сознание
не потерял. Сенсация облетела весь мир и привела к известным
кадровым перестановкам. Побывал бы он в нашем супермаркете,
или, как мы его называем, универсаме, потерял бы сознание наверняка. Но мы ничего – держимся. И никаких кадровых перемен
не ожидаем.
– Дамы и господа! Кто последний за визой в посольство?
Раньше такие очереди выстраивались только у книжных магазинов и театральных касс. Теперь же книжный бум и театральный шум сменились выездным самумом. Возникла новая профессия – торговец посольскими анкетками. Раньше он таскал
любителям Дюма-отца и Пикуля Валентина, а теперь – анкеты.
Оказалось, выгоднее: цена та же, но больше экземпляров помещается в кейсе.
Но выездные анкеты, заграничные паспорта, визы – это для
нетерпеливых. Терпеливые же и не выхолощенные по части предпринимательства норовят превратить нашу одну шестую часть
суши в их 53-й штат. Открываются совместные, одноместные
166 167
и повсеместные предприятия быстрого реагирования на все
нехватки.
Рестораны:
– Дамы и господа! Откушайте анчоусы на любителя, по-филадельфийски! А вот стерлядка горячая, по-массачусетски! Растегайчики московские, штат Айдахо!
Рынок:
– Дамы и господа! Приобретайте танки объединения «Прогресс»! Надежны при разгоне демонстраций, незаменимы для
путешествий за границу, маневренны при смене режима!
Большое искусство:
– Дамы и господа! Налетайте на Большой театр, гордость мировой культуры! На три? Пять? Нет, на шесть лет! Но Большой!..
Но о-о-чень Большой!
Всеобщее ликование достигло таких масштабов, что сместились привычные ориентиры. Левые уже кажутся правыми, а правые выступают с левых позиций. А тут еще различные рейтинги,
брифинги, консенсусы. Голова идет кругом! И выплывают расписные, как Стеньки Разина челны, вечные вопросы. Кто виноват?
Что делать? Как организовать соревнование?
Непонятно только, между кем организовывать соревнование –
между дамами и господами? Между нашими дамами и тамошними
господами? Или наоборот? И кто больше виноват – дамы или господа? Первая дама или первый господин? А что делать последнему? Менять карманную медь на конвертируемую латунь? Покупать
акции родного предприятия, десять последних пятилеток не выполняющего план? Или нацепить на себя траченный молью мундир
лейб-гвардии Его императорского величества кирасирского полка
и в таком виде фланировать по бульвару? А что, в таком случае,
делать с отцовской буденовкой, которую в шкафу мы нашли?
Вопросы, вопросы, вопросы… Как болит от вас голова! Дамы
и господа! Не знаете ли эффективного средства от головной
боли? Кроме, естественно, гильотины. Это уже было. Не помогает.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 21 августа 1990 г.
ВРЕМЯ УБИРАТЬ СТОЛБЫ
Такое впечатление, что мы снова стали самой читающей в
мире.
Пару лет назад что нам предлагали по подписке и в киосках?
На первой полосе одни и те же фотографии, на второй – блоки
о развитом, массовом и подлинно интернациональном, отличающиеся только подписями: член-рабкор, генерал-подполковник,
личный помощник сына самого. По третьей полосе можно было
изучать географию кризисов, катастроф и повышения цен. Некоторые умудрялись по ним обзоры международной жизни делать.
Но большинство любило четвертую полосу – спорт, курс иностранной валюты, программа центрального телевидения. Спорт в
те годы был единственным источником положительных эмоций.
Телевидение позволяло передохнуть после непрерывной трудовой
вахты. А валютный курс давал любителям возможность почувствовать себя профессионалами, если перевести зарплату, например, в итальянские лиры.
Вот так мы и жили. И ничего жили. Радовались, влюблялись,
детей рожали. С юношеским задором отмечали вручение переходящих, юбилейных, почетных и именных. И не замечали, что
на праздничных столах становилось все меньше закуски, зато
остальное увеличивалось. Впрочем, и замечать-то было некогда.
То подсчитывали в какой пятилетке подойдет очередь на квартиру,
то разыгрывали талон на джинсы, то клеймили отщепенцев, очернителей и академиков.
А споры? Какие споры мы вели в те годы! Можно ли принимать встречный, если и основной не будет выполнен? Как правильно произносить – развитой или развитый? С какого возраста
вручать орден «30 лет в ВЛКСМ»?
Но вот настал день, когда вспомнили, что газеты не только
оберточная бумага, но еще и печатная продукция. Их стали читать.
Оказалось, что двухчасовая речь генерального интереснее самиздатовского сборника непризнанного. Первыми это поняли братья из двоюродных стран. Они еще в апреле развернули спекуляцию нашим центральным органом. Мы же продолжали спекулировать вещами, мебелью и общественным мнением.
Когда же не спеша, как и подобает великому народу, обернулись к печати, оказалось, что экономике мало быть экономной,
надо еще что-то производить. Молодежная среда требует большего внимания, чем рыбный четверг. От СПИДа не спасает гражданская оборона, а только гражданское наступление и изделие № 2.
Мнение большинства не многого не стоит по сравнению с убеждениями одного. Для создания произведения большого искусства
недостаточно малых затрат, требуются еще талант и вдохновение.
И многое другое оказалось.
И главное, оказалось, что мы ничем не отличаемся от них,
кроме убеждений и одежды. И это хорошо. Ибо по одежке встречают, а с убеждениями считаются.
168 169
Постепенно интерес к прессе захватил все слои. От народа до
народных, от близоруких до впередсмотрящих, и от представителей до представителей.
Теперь куда не войдешь, везде одно и то же.
В конторе:
– Фаддей Венедиктович, вас записать в очередь на «Москву»?
В трамвае:
– Дамочка, у вас из сумки статья не про генералиссимуса выглядывает?
В пивной:
– Гражданин, газетку от рыбы позвольте полюбопытствовать…
И повсеместно:
– Читали? Нет?! А это? Тоже нет? Ну, знаете ли…
Главным аргументом стало: «А в «Аргументах…» напечатано!». «Литературку» наконец стали читать в близких к литературе кругах и секторах. На Гоголевском бульваре видели группу
неформалов в обнимку с «Комсомолкой». С «Московскими новостями» можно ознакомиться только по армянскому радио.
Впервые за долгие годы существования временного эксперимента упал уровень сдаваемой в обмен на книги макулатуры. Не
на что стало печатать любимых мифическими триллионами лауреатов, секретарей и казначеев.
Умные люди смекнули, что единственный выход в этой ситуации – подписка. Один день стресса дарует год относительно
спокойной жизни. Относительно спокойной – потому что почтовое
ведомство может разрушить даже олимпийское спокойствие.
И вот уже тиражи растут, как кооперативы. Гласность расширяет круги согласных. Демократия использует не только право вето, но и противоположное ему право санкции. Открытые
дискуссии касаются закрытых прежде тем. Проходят митинги,
впервые возникающие не по указанию сверху. И обо всем этом
черным по белому, невзирая, в ведомственных и подведомственных.
Это не могло не насторожить. Гласность гласностью, демократия – ради бога, но совесть иметь надо. Не такими же темпами! А то сразу всеобщее, полное и безоговорочное. И даже без
приписок! То, за что столько лет боролись, и вдруг само в руки?
А миллиарды закаленных в борьбе ради борьбы борцов? В агропром их или на производство? А что скажут те? А эти? А вместе?
Ась?
И вот уже с трибуны:
– Не могу принципами! Нажмем по тормозам! Винтики разболтались!
И с места:
– Может перекурим, а?
А из президиума:
– Дальше! Дальше! Дальше!
И резолюцию. И на голосование. И большинством.
Это вселило, расправило, заставило. Позволило наметить,
разобраться, отринуть, отменить, восстановить, реабилитировать, снять шапки. И почувствовать себя наконец людьми. У которых есть прошлое, даже если оно и составлено из одних белых
пятен. Своя земля, хотя ее временно оккупируют министерства
и ведомства. Прекрасная культура, не смотря на то, что многие ее
мастера проживают в чужих краях. Великий могучий язык, хотя
на нем и исполняют куплеты в стиле рок.
Самое удивительное в ходе, что такие чувства породили копеечные в сущности издания. В то время, как многомиллионные
первенцы, флагманы и гиганты вызывают скорее обратные чувства.
По былым меркам прессу следовало бы представить, выдвинуть
или хотя бы отметить.
Однако наше удивительное время распорядилось по-своему
удивительно. Но не мудро. Было предложено ограничить, в пределах, согласно выделенным. Что это означает в переводе с аппаратного на общечеловеческий легко понять, заглянув в агентуру
«Союзпечати».
– А?
– Нет!
– Но?
– Приказ!
– Ы?
– Читайте на стене!
А на стене дацзыбао. С иероглифами любимых изданий. Культурная революция после научно-технической и перестроечной?
К этому готовы не были. Растерялись. Дрогнули. Почудилось
второе пришествие химика-технолога. Очнулись. Бросились в
редакции, прокуратуру, общество спасения животных. Те в набат,
в телефон, в самолет, в ухо. Все ищут крайнего!
А его нет. Кого не приподними, у всех объективные и сугубо
положительная личная. То, се, третье, четвертое, фонды, валюта,
в детстве пятьдесят восьмая. Всех понять можно.
Можно. Но не стоит. Крайних нет, потому что все крайние.
Молчаливые, застывшие, пожирающие взгляд, выжидающие. Это
внешне. А изнутри – разделенные демаркационной линией. На
до и после, вчера и завтра, в мундире и без ремня.
170 171
И если мы действительно хотим звучать гордо, надо убирать
столбы. В соответствии, по зову и с достоинством. Даже если иногда вместо подписки на газеты предложат подписку о невыезде.
Мы стали самой читающей, но еще предстоит стать мыслящей, производящей, любящей, не отвергающей, а притягивающей.
И если не самой, то и не с другого края. Другого пути нет. Иначе
снова будем самой аплодирующей и самой заранее согласной.
И тогда завтра будем читать вчерашние газеты, а послезавтра с
болью вспоминать сегодня.
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 15 ноября 1988 г.
ПРИГОРОДНЫЙ ПОЕЗД
Семья узбеков
Посадка на пригородный поезд Нальчик-Прохладный задерживается. Идет загрузка багажного вагона. Голые по пояс, потные
грузчики передают из рук в руки нехитрую поклажу. Их время
истекло.
Столпившиеся на перроне пассажиры нетерпеливо поглядывают на часы. В воздухе чувствуется нарастающее напряжение.
Ставлю портфель на более-менее чистый островок асфальта
и оглядываюсь по сторонам. Неподалеку расположилось семейство
узбеков. Живописность этой группы, состоящей из пожилого мужчины, его жены и двух дочерей – старшей с малолетним сыном и
девочки-подростка, – привлекает общее внимание. На мужчине
видавший виды, помятый хлопчатобумажный костюм, на голове
темная тюбетейка. Женщины тоже одеты затрапезно. У всех у них
вид людей, привыкших путешествовать в общих вагонах, ночевать
на лавках вокзалов и питаться в станционных буфетах.
Их скарб состоит из потрепанного чемодана и множества мешочков и узлов. Особняком стоит потемневший алюминиевый чайник. Младшая девочка держит на веревке низкорослого пса, назвать
которого дворняжкой можно только при большом воображении, ибо
он еще не полностью утратил родство с лесом и полем.
Женщины, ребенок и собака безмятежно ожидают посадки.
Зато глава семейства – само беспокойство. Он поминутно проверяет билеты, а потом подбегает к грузчикам, словно хочет их поторопить, но, ничего не сказав им, возвращается обратно.
Хочется успокоить его. Но такое чувство, оказывается, возникает не только у меня. К узбеку подходит пышная и некогда,
видимо, привлекательная дама.
– Куда едете?
– В Баку, в Баку, – частит мужчина. – Потом паромом домой,
домой в Среднюю Азию.
При упоминании Азии все семейство, включая мальчонку и
пса, радостно улыбается.
– Билеты есть?
– Есть, есть.
К женщине переходят мятые листики железнодорожных бумаг.
Она их придирчиво изучает.
– Все в порядке, – женщина возвращает билеты. – Сейчас здесь
остановится вагон, садитесь в него и спокойно поезжайте. А бегать
по перрону и мешать пассажирам не надо. Понятно?
– Спасибо, спасибо, – кланяется узбек.
Повернувшись к своим, он говорит им что-то на родном языке,
и весь клан смотрит ему в рот.
Дама со снисходительной улыбкой – Азия! – возвращается к
своим спутникам. Но ее улыбка преждевременна. Дело в том, что
билеты узбеков отличаются от квиточков пассажиров пригородного поезда. И, следовательно, среднеазиатским путешественникам надо не в любой вагон, где места даже не пронумерованы, а
только в последний, который на узловой станции в Прохладном
прицепят к скорому поезду Москва-Баку. Надо бы сказать об этом
узбекам. Но тут протягивают состав и начинается посадка.
Семейство подхватывает пожитки и, непонятно как оттеснив
других пассажиров, заполняет узлами тамбур. Они спешат, но не
суетятся. Каждый знает свою роль и четко ее исполняет. Маленький мальчик, например, тащит пустой чайник, а собака сама карабкается по ступенькам в вагон.
Когда я поднимаюсь в вагон, в тамбуре на узлах сидит девочка с собакой, а остальные члены святого семейства отдыхают в
креслах.
Минут через пятнадцать после отхода поезда начинается проверка билетов. Проходя мимо узбеков, проводница лениво бросает:
– В последний вагон надо было садиться. Теперь в Прохладном
придется пересаживаться.
– Пересадка? – удивляется глава семейства. – В Баку, в Баку
пересадка. На паром. Зачем Прохладный?
Проводница, не слушая его, скрывается в тамбуре.
Тогда он адресует тот же вопрос соседям, двум крепким загорелым мужикам, собравшимся, судя по их внешнему виду, на
рыбалку и по такому случаю уже принявшим по маленькой. Друзья внимательно выслушивают узбека, немного спорят между собой и, перебивая друг друга, говорят:
172 173
– В Прохладном сойдешь, так? Так! Пересядешь на московский
поезд, так? Так! И завтра будешь в Баку! Всех делов-то на пару
пузырьков! Так? Так!
– Не так! – возражает мужчина. – В Баку, в Баку пересадка!
Вот билеты.
– Поезд идет только до Прохладного, так? Так! Нет, пусть он
сам скажет, так?
– Так, – соглашается узбек.
– Значит, в Прохладном надо делать пересадку. Так?
– Так, так, – невольно соглашается глава семейства.
– И проводница так сказала!
Авторитет проводника, человека, облаченного в форменную
одежду, окончательно убеждает узбека. Он бурно объясняет женщинам изменившуюся ситуацию, вставляя в узбекскую речь слова «Прохладный» и «пересадка».
Рыбаки, переглянувшись, – Азия! – подхватывают рюкзаки и
топают к выходу.
– Счастливо добираться!
Семейство улыбками благодарит их за внимание и добрые
слова.
Кажется, настало время вмешаться и объяснить, наконец, сбитым с толка людям, что им надо делать. Но опасаюсь еще больше
их запутать и решаю подождать до Прохладного.
В Прохладном они столь же проворно выгружают свой багаж,
только теперь узлы и мешочки складываются вокруг тутового
дерева.
Подойдя к мечущемуся отцу семейства, говорю, что им надо
всего-навсего перейти в последний вагон этого же поезда. Потный
мужчина глядит на меня очумело:
– Слушай, будь человеком, покажи, где последний вагон?
Дети
Начались зимние каникулы. В поезде стало заметно больше
школьников. Бывает, целыми классами едут на экскурсию в Нальчик. Тогда в вагоне стоит шум, гвалт, смех. То тут то там вспыхивают огоньки песен, но быстро гаснут, поскольку больше двух
куплетов никто не помнит. Удивляться не приходится – эпоха повсеместного распространения телевидения и магнитофонов.
Поначалу и этих детей я принимаю за экскурсантов. Но настораживают их грубые, не по росту зимние пальто и стандартные
серые ушанки. И веселятся они как-то вполголоса, поглядывая по
сторонам, точно ожидая окрика. Приглядевшись, догадываюсь,
что это дети из интерната едут домой на каникулы.
Разговоры они ведут про Нальчик, откуда через час-другой
разъедутся по своим селениям и небольшим городкам. Для них
столица республики – что Мекка для правоверных: они ей поклоняются, но не представляют, как она выглядит. Познания большинства ограничены центральным проспектом и железнодорожным вокзалом. Одна девочка рассказывает, что каталась с отцом в
парке на электрических машинках. Ей не верят.
По вагону проходит проводница. Дети смолкают и подобострастно поглядывают на нее. Между собой они называют ее «вагонщицей».
Девочки вынимают общие тетрадки и начинают переписывать
друг у друга слова каких-то песен. Эти тетрадки – их альбомы,
средоточие духовной жизни. Сюда приклеивают картинки из журналов, фотографии киноартистов и певцов, переписывают стихи
и песни. В каждой тетради есть раздел «Цитаты», где можно встретить такие перлы:
Дружба – путь к любви.
Донос – нож в сердце.
Дети – цветы жизни.
Аспирант
Зимний солнечный день. Плавно покачивается теплый вагон.
За окном мелькают марсианские пейзажи серебристой равнины с
причудливо оледеневшими деревьями.
Отложив книгу, наблюдаю за сидящим наискосок бородатым
молодым человеком. Он с веселым азартом покрывает формулами
листок за листком ученической тетради.
Кто он? Судя по возрасту, аспирант или младший научный
сотрудник. Сейчас, наверно, готовится к выступлению на кафедре
или строчит реферат для специального журнала. А может быть,
разгрызает давно засевшую на зубах теорему. К любопытству у
меня примешиваются ностальгические чувства по своей математической юности и добрая зависть к его умению столь отрешенно
работать в переполненном вагоне. Не в силах совладать с ними,
встаю, чтобы бросить взгляд в его тетрадку.
К своему полному разочарованию замечаю, что мой «аспирант» решает обыкновенные физические задачки. Те несложные
загадки, где по схемам требуется рассчитать характеристики элек-
174 175
трических цепей. Выходит, на самом деле он не более как студент
первого или второго курса физмата.
Улыбнувшись, возвращаюсь на свое место и думаю о том, как
легко наше воображение строит воздушные замки на пустом месте.
И еще думаю о том, что кто-нибудь сейчас наблюдает за мной и
тоже пытается втиснуть в готовое клише. Интересно, кем я ему
кажусь?
«Освободившаяся»
Поезд еще не тронулся. Настала та легкая минута, когда волнения, связанные с посадкой и поиском свободных мест, уже позади, а привычная дорога еще не успела наскучить, и можно откинуться в кресле, вытянуть ноги и помечтать о чем-нибудь хорошем. Но такое блаженство, равно как и любое другое, долго не
может продолжаться.
Внезапно по вагону пробегает волна оживления. Словно по
команде, пассажиры поворачивают головы в сторону входной двери. И в постепенно стихнувшем вагоне раздается ровный, чуть с
хрипотцой, женский голос:
– Граждане и гражданки, прошу вашего внимания и участия!
Недавно я освободилась из колонии, и случилось так, что осталась
без копейки денег…
«Начинается трогательная история», – с неприязнью, что ктото покушается на мой покой, думаю я и прячу ноги под кресло.
– Не могу продолжить путь в новую жизнь, – в полной тишине произносит женский голос. – Помогите, любезные граждане и
дорогие гражданки, кто сколько имеет возможного!
Краткость исповеди и то достоинство, вернее, тень достоинства, с которой она была преподнесена слушателям, вызывают
всеобщий интерес к пострадавшей. Я тоже выглядываю в проход.
Там собирая медь и серебро, продвигается женщина лет тридцати. Одета она в черную болониевую куртку и голубые хлопчатобумажные брюки, которые отечественная легкая промышленность упорно именует «джинсами».
– Спасибо. Дай Бог здоровьичка. Спасибо, – говорит она, принимая пожертвования.
Деньги в основном подают старики, помнящие послевоенных
инвалидов и оборванных нищих. Мои ровесники предпочитают
смотреть в окно или читать книги.
«Освободившаяся» приближается ко мне. Припухшее лицо и
тщательно запудренный синяк под глазом не оставляют сомнений
в причине постигших ее затруднений. Однако она обращается к
нам за помощью, а не за проповедями трезвого образа жизни. Поэтому молча выгребаю из кармана мелочь и протягиваю ей. Даже
не взглянув в мою сторону, принимает она монеты и, ни слова не
сказав, продолжает свой крестный путь.
Сидящий впереди меня чубатый парень ловким движением
вынимает из кошелька рубль и, прочертив им в воздухе окружность, задерживает над раскрытой ладошкой женщины.
– За что сидела, чучундра?
«Освободившаяся» замирает и мгновенно съеживается, будто
ее ударили электрическим током.
– По какой, говорю, статье трубила? – не унимается парень.
Со спины мне не виден ее взгляд, но по тому, как отпрянул
рублевладелец и с какой скоростью распрямился его пшеничный
чуб, можно судить о силе ответного разряда.
Покончив с ним, женщина идет дальше.
– Рубель-то прими, – очнувшись кричит ей вслед чубатый. –
Прими рубель, слышишь?
Она его не слышит.
Командированные
Молодые спортивного вида мужчины со вкусом растянулись
в креслах, откинули их спинки и продолжили прерванный разговор.
– Я всегда две печати требую. День приезда – день отъезда!
После уже вписываю нужные числа. Очень удобно! Всегда все
о’кей!
– У меня в этот раз не прорезалось. Главный отказался ставить
вторую печать.
– Плевать тебе на него! Для нашего брата главным является
секретарша. Ты сделай ей комплимент, подай последнюю столичную новость, и она тебе куда захочешь печать поставит. Хоть на
шею!
Приятели понимающе захихикали. Потом менее везучий заметил:
– Провинция, она и есть провинция…
– А я люблю провинцию! Люди здесь хорошие. Чистые люди!
– Это точно, даже в долг дают.
– А овощи, фрукты? Природа какая?! Ты где в Москве зелень
берешь?
176 177
– В универсаме.
– А я предпочитаю Тишинский рынок. Люблю, понимаешь,
потолкаться среди народа, потолковать.
– Да, народ у нас славный…
– Замечательный народ! Такую войну выиграл, молодчага! Но
честно скажи, смог бы жить в провинции?
– Я?! Ни за какие коврижки! Отдыхать – да, жить – никогда!
– И я пас! А почему, а? Размаху здесь нет, движение не чувствуется. А без него нет и жизни, говорили классики.
– Точно! В белокаменной я всегда в струе.
– Погоди-ка. Что там за шевеление масс?
– По-моему, билеты проверяют.
– Да?! Ну-ка, встали… Встали и пошли. Только тихо, без спешки. Улыбайся, друг, улыбайся!
И они, улыбаясь и не спеша, двинулись в сторону тамбура,
подальше от приближающихся контролеров.
Кавалеры и барышни
По пятницам вечерним поездом из Нальчика возвращаются
домой на выходные жители окрестных сел и маленьких городов.
В этом поезде свободных мест не бывает, везде в проходах стоят
люди, а по вагонам в поисках развлечений протискиваются вереницы ребят.
Вот двое из них остановились возле девушки, уютно расположившейся в кресле с книгой в руках.
– Привет! – сказал высокий брюнет с редкими усиками на
румяном лице.
– Ой, – откликнулась девушка, закрывая книгу. – Тебя не узнаешь!
– Что, постарел? – подмигнул приятелю брюнет.
– Не очень, – в тон ему ответила девушка. – Изменился просто…
– А ты думала! Скоро год, как школу закончили. Кстати, знакомься: мой друг.
Последовала церемония знакомства с пожатием рук и непременными «очень приятно».
– Где сейчас обитаешь? – поинтересовался парень, присаживаясь на подлокотник кресла.
– В педучилище. А ты? Поступал куда-нибудь?
– Не, с меня хватит и школы.
– Правильно, – подхватил его приятель. – Век живи – век учись,
а дураком помрешь!
Довольные удачной шуткой друзья весело прыснули, а девушка только вежливо улыбнулась.
– Нет, правда, где работаешь?
– Много будешь знать, скоро состаришься!
– Ну, не хочешь – не говори, – девушка отвернулась к окну.
– А может, ему нельзя распространяться? Может, это военная
тайна? – вступился за брюнета приятель.
– В армию, что ли, готовишься? – девушка снова повернулась
к приятелям.
– Вот еще, – отмахнулся брюнет. – Два года терять, больно
надо.
– Армия – хорошая школа, – добавил его остроумный друг, – но
мы предпочитаем заочное обучение.
Они опять рассмеялись, а девушка на этот раз лишь слегка
покривила губки.
– А если без хохмы, – проговорил одноклассник, наклоняясь
к девушке, – вкалываю в одной конторе. Директором пока не поставили, но башли выдают нормальные.
– Скажешь тоже: нормальные, – неожиданно возмутился весельчак. – Вот раньше было дело, не спорю. А сейчас того уж
нет!
– Все равно, дышать можно, – возразил брюнет. – Я, например,
скоро новый маг зацеплю. Есть на примете японский, суперстерео,
обалдеть можно. Вот так-то, студентка! – он попытался ее шутливо щелкнуть по носу, но она легко увернулась.
– Музыку пригласишь послушать?
– За мной не заржавеет, курочка! – нежно поворковал брюнет.
– Курочка? – удивилась девушка. – А ты что, петушок?
Петушками в колониях называют гомиков и парень, видимо,
знал это. Он, как ошпаренный, вскочил с подлокотника, залился
краской и зыркнул в сторону приятеля, слышал ли тот. Тот даже
если и слышал, сделал вид, что ничего не произошло. Но брюнет
уже не мог остановиться. По-шукшински играя желваками, он
грубо процедил:
– Ты так больше никогда не скажи!
И, обращаясь к приятелю, добавил:
– Погнали отсюда!
В ту же минуту они растворились в толпе пассажиров, заполнивших все пространство вагона.
– Дурак! – протяжно выдохнула девушка и со слезами на глазах отвернулась к окну.
Там уже мелькали огни следующей станции.
12 Заказ № 232
178 179
Человек-глыба
Человек-глыба, захвативший два кресла по другую сторону
прохода, медленно повернул голову в мою сторону, внимательно
изучил меня и только после этого произнес:
– В карты играешь?
– Нет.
– Почему? – он пристально посмотрел мне в глаза.
– Не научился, – сказал я, вспомнив бесконечную череду дней,
вернее, ночей, проведенных за «зеленым сукном».
– А, – видимо, его удовлетворил мой ответ, потому что он
переместил взгляд на следующие ряды кресел.
Теперь и я мог его хорошо рассмотреть. Про таких обычно
говорят, что они высечены из камня. Про него должно было добавить, что скульптор по каким-то причинам бросил свою работу
на полпути.
Большую квадратную голову с седоватым ежиком волос поддерживала короткая багровая шея. Лицо было темное, бугристое,
с небольшим крючковатым носом. Впечатление каменной глыбы
усиливали бесформенное туловище и огромные ноги, то и дело
выползавшие в проход, казалось, без ведома хозяина. В мутных
коричневых глазах живого монумента не отразились даже вспыхнувшие по всему вагону электрические лампочки.
Он вглядывался в лица снующих по вагону людей и по какимто, ему одному ведомым признакам останавливал представителей
мужского пола. Спрашивал, играют ли они в карты. В ответ чаще
всего следовали недоуменное пожатие плечами либо отрицательный кивок головой. Но это нисколько не обескураживало человека-глыбу. Он снова и снова закидывал удочки насчет картишек.
Вскоре на весь вагон свободным осталось только одно кресло,
путь к которому преграждал любитель азартных развлечений. Всем
претендентам на него, а их становилось все больше, он мрачно
объяснял, что занял место для друга.
Наконец ему повезло. Молодой розовоухий «пэтэушник» публично признался в пристрастии к карточным играм. Человекглыба с трудом привел себя в вертикальное положение и позволил
парню протиснуться на свободное сидение. Затем вытащил из
кармана засаленную колоду и долго тасовал ее неповоротливыми,
в мелких черных порезах, пальцами.
Они сыграли несколько партий в «дурака», с шумом шлепая
картами по крышке маленького чемодана, поставленного на колени «пэтэушника».
После очередной раздачи монумент неожиданно разворошил
огромной пятерней приготовленные для игры кучки.
– Скучно, – рявкнул он.
И, взглянув на притихшего партнера, грозно заявил:
– Теперь играем во вьетнамского!
– Не умею, – робко вставил тот.
– Выучишься!
Человек-глыба раздал по четыре карты и принялся путано, с
ненужными подробностями и ничего не говорящими примерами,
объяснять правила новой игры. Партнер не понимал его, да и не
так просто было уразуметь этот нелепый гибрид различных версий
«дурака» и «ведьмы». Но в глазах учителя впервые за вечер отразился свет вагонных лампочек.
Мимолетное видение
Поезд остановился в непредусмотренном расписанием месте.
От неожиданной остановки я пробудился и выглянул в окно.
Из клубящейся за стеклом влаги выступали голые темные деревья. Две вороны вспорхнули с осины и, суматошно махая крыльями, пропали в густой смеси тумана и низкого серого неба. Потом показался кусок черного поля с пожелтевшими клочьями неубранной травы. Что-то очень знакомое было в открывшемся
виде, но что именно, я никак не мог сообразить.
Вдруг из-за деревьев возникла худая старая собака. Ее длинные
уши, ниспадающие по краям вытянутой морды, гладкая мышиного цвета шерсть и короткий прямой хвост мгновенно придали
пейзажу законченный вид.
Сомнений не было – за окном лежала Германия эпохи Тридцатилетней войны. Казалось, еще минута, и раздастся голос Опица, Логау, Гофмансвальдау или Грифиуса:
Я в одиночестве безмолвном пребываю.
Среди болот брожу, блуждаю средь лесов.
То слышу пенье птах, то внемлю крику сов…
Стараюсь разгадать прощальный бой часов.
Баранка
Пригородным поездом возвращался в Нальчик. После каждой
остановки в вагоне становилось теснее. Трудовой люд стекался в
город к концу воскресного дня.
Устроившись поудобнее, – я вошел, когда еще были свободные
места, – читал «Казаков» Толстого. В пятый раз перечитывал то
12*
180 181
место, где Оленин, томимый предчувствием еще не понятных ему
перемен, уходит на охоту и, забравшись в лесную чащу, падает на
траву у пустого звериного логова и долго размышляет о своей
жизни. Какие простые и вместе с тем чудесные слова нашел Лев
Николаевич для передачи внутреннего состояния героя! Что нужно, думал я, чтобы научиться так писать? Что читать? Как жить?
О чем думать?
После очередной стоянки возле меня остановилась старая горянка с двумя сумками, набитыми до краев продуктами, и наброшенной на шею связкой баранок. Уступать место не было ни малейшего желания, и я стал мысленно перебирать доводы в пользу
того, чтобы этого не делать. А через минуту-другую заметил, что
уже не читаю «Казаков», а ищу оправдание своему поведению.
Следом пришла мысль, что размышлять о Толстом и одновременно о подобных вещах – занятия не только не совместимые, но и
диаметрально противоположные.
Потрясенный этим, я моментально вскочил на ноги и принялся усаживать старуху на свое место. Сделать это оказалось не
просто, поскольку она была воспитана в крепких национальных
традициях и предпочитала лучше стоять, чем сидеть в присутствии
мужчин. Но я все же усадил ее.
В Нальчике, собираясь выходить из вагона, она еще раз поблагодарила меня и протянула баранку:
– Возьми, хороший ты человек.
Долго в опустевшем вагоне крутил я в руках свежую баранку,
пытаясь понять, какой все же я человек.
Книга «Праздник мертвой листвы». Нальчик: Эльбрус, 1993 г.
ПОВЕРЖЕННЫЙ КУМИР
Героическая личность
В телевизионной трансляции заседания Верховного Совета поразило выступление некоего маршала. То ли Зябликова, то ли Дятлова. Не мыслями или идеями поразил он меня, – что интересного может сказать гражданину мира советский маршал? – заинтриговал мундиром. И даже не столько самим мундиром, сколько
прикрепленными к нему орденскими планками. Стройной шеренгой спускались они от левого лацкана до нижнего обшлага. Полторы сотни различного рода знаков отличия насчитал я в маршальском строю.
Если перейти к арифметике, которая, по Гауссу, является царицей математики, а та, в свою очередь, является царицей точных
наук, и потому арифметический подход может служить средоточием научного метода, так вот, если перейти к арифметике, то
придется признать, что доблестный маршал получал каждый квартал по ордену или медали. Другими словами, каждые три месяца
он совершал какой-либо подвиг. Это ж какая героическая личность!
Тут бывает целыми днями сидишь за пишущей машинкой
и высасываешь из пальца для юношества: с кого делать жизнь?
А тем временем неизвестные герои целыми часами толпятся у
второго, третьего и шестого микрофонов.
Деточка
Пятилетний мальчуган шагает по улице. Застегнутая на несколько нижних пуговиц куртка сдвинута на плечи на манер приблатненных пижонов 60-х годов.
Тут же дама прогуливает собачку. Не обращая внимания на
хозяйку, мальчишка дает собаке пинка под зад. Дама кричит на
него: «Тебе не жалко животное?» «Молчи, фря!» – бросает ей
деточка. У женщины отвисает челюсть. А он уже топает по подернутым ледком лужам, разбрасывая грязь ошуюю и одесную.
Его старшие брат и сестра, школьники, ушли немного вперед.
Мальчишка нечеловечески диким голосом орет им: «Стойте, гады!» Не поворачивая головы, сестра отвечает ему на той же ноте:
«Заткнись, зараза!» Тогда пацан опускается на снег под кустом
калины и закатывает истерику.
Хотел написать «пьяную», но вовремя спохватился – ребенкуто всего лет пять. Перекрестился.
Уполномочен сообщить
Просто поразительно, какое ошеломляющее воздействие имеют за рубежом Пленумы ЦК КПСС. Судя по нашей печати, в такие
дни граждане всего мира откладывают неотложные дела, чтобы
самым внимательным образом ознакомиться с материалами очередного партийного форума.
Как только представлю себе, что там происходит, меня просто
переполняют восторг и ликование. Не особо напрягая воображение, вижу, как французы прерывают, не кончив, свои амурные
182 183
дела, американцы в спешке покидают биржи, итальянцы отодвигают пиццу, а англичане восклицают: «Ё-моё!», – и при этом забывают добавить: «sorry». И все они, как один, бросаются к своим
телекам и «телефункенам», газетным киоскам и почтовым ящикам.
И, развернув с хрустом какую-нибудь паршивенькую «Гардиан»
или «Дейли ньюс», жадно поглощают сообщения ТАСС и выступления постоянных членов Политбюро.
А я в такие дни, сидя у себя на кухне и прихлебывая грузинский
чай (2-й сорт, черный, байховый), размышляю о том, что же руководит ими, всеми этими гражданами свободного мира. И постепенно, – от одного Пленума к другому, – прихожу к мысли, что
движет ими ни что иное, как стремление разгадать загадку русского феномена. Вот уже семь десятилетий пытаются понять они,
как можно придавать такое большое значение пустякам и глупостям. И сколько еще лет мы будем обманывать себя, друг друга,
огромную страну и весь мир?
И необыкновенная радость пробирает меня, что эти хваленые
зарубежцы и заокеанцы, вооруженные компьютерами фиг знает
какого поколения и социологическими выкладками всех шпионских служб мира, не способны уразуметь того простого факта, что
мы всего-навсего валяем дурака. Уже семьдесят лет валяем ваньку, и еще будем валять, сколько Господь позволит. Потому что
Октябрьская революция воплотила вековую мечту русского человека – построить такое общество, где можно было бы безболезненно и многогранно валять дурака.
Об этом я и уполномочен сообщить. Не от имени и не по поручению. А от жалости к ним.
Гегемон рыгает
Пили с Таней воду на источнике «Нальчик». Рядом пристроился приезжий мужичок с юбилейной медалью в честь первого
столетия младшего Ульянова и значками молотобойца пятилетки
на пиджаке. Он по привычке «винтом» осушил наполненную минералкой водочную бутылку, потом рыгнул и сообщил нам: «Вкуса не почувствовал!»
Мы разговор не поддержали. Молча потягивали слегка теплую
воду, я – с удовольствием, Таня – за компанию.
Мужичок наполнил бутылку снова и хорошо заученным жестом запрокинул ее над головой. Вода с урчанием устремилась к
нему в глотку. Закончив пить, он опять рыгнул и с удовлетворением произнес: «Нет, не почувствовал вкуса!».
Мы демонстративно промолчали и на этот раз. Тогда он еще
раз рыгнул и, пренебрежительно покачав головой, удалился.
Очень странный экземпляр homo sapiens’а! Какой вкус у воды
он ожидал найти? И почему нам докладывал свои впечатления?
Хотел завязать светскую беседу о сравнительных качествах минеральных вод «нальчик», «виши» и «карлсбадской»? Тогда зачем
рыгал? Это отпугивает.
А если хотел таким образом лишний раз подчеркнуть, что
гегемон всегда прав, то мы и без него это знаем. Пролетарии
лучше всех разбираются в международной политике, симфонической музыке, кибернетике etc. Работать только не умеют. Рыгают.
Любовь бабушки
Моя бабушка Маруся, гимназистка 1912 года, удивительным
образом симпатизирует одному председателю Совета Министров,
коего я считаю редкостным неумехой и плаксой. Бабушка его отчаянно защищает и сердится на меня.
– Вот уж кому палец в рот не клади, – кивает она на мелькнувшего в телевизоре любителя одиночных заплывов в политике. – Откусит руку по локоть!
– И правильно сделает, – говорю я. – А положишь палец в рот
твоему кумиру, он расплачется. И потом будет жаловаться по телевизору: «Товалиси, у меня во лту чей-то палес толсит! Плавительство отказывается лаботать в такой обстановке. Слюкотно!»
Бабушка смеется до слез, а потом, спохватившись, включает
на полную мощность телеприемник. «Тебя посадят», – говорит
она и кладет на меня крестное знамение от тюрьмы и сумы.
Все-таки меня она любит больше, чем председателя Совета
Министров. И это не дает угаснуть вере в спасение моей страны.
Сложный гарнир
Как-то давно мы проводили отпуск в деревушке на берегу
Черного моря. И в столовой часто оказывались в очереди за одним
украинцем, постоянно выражавшем недовольство меню этого заведения. Однажды его приятель не выдержал и спросил, чтобы он
хотел увидеть на ужин. И тот, не задумываясь, выпалил: «Люлякебаб со сложным гарниром!»
184 185
Этот «сложный гарнир» моментально вошел в наш семейный
лексикон. И часто, спрашивая за столом «сложный ли сегодня
гарнир на обед», мы вспоминаем неизвестного хохла.
А известного некогда в стране и за рубежом генерального секретаря ЦК КПСС, председателя президиума Верховного Совета
СССР Константина Устиновича Черненко никогда не вспоминаем.
Ни за столом, ни в очереди, ни просто так, от скуки.
И сейчас я помянул его лишь для того, чтобы придать «сложный гарнир» легендарному хохлу.
Устный рассказ
Смотрел по телевизору «устный рассказ» Ираклия Андроникова о Петре Петровиче Перцове. Звучит, конечно, нелепо, – смотреть по телевизору устные рассказы, но дело не в этом.
В рассказе Андроникова есть очень смешная сцена, когда идет
прием в Союз писателей, и Фадеев интересуется, чем знаменит
Перцов, а все молчат. Тогда поднимается молодой и толстый
Ираклий, что дает повод Александру Александровичу разразиться блестящей тирадой: «Обнажим головы! Заговорили немые!
и т. д.» И этот образованный Ираклий говорит, что знаком с творчеством Перцова: он написал книгу о Третьяковской галерее.
«О чем эта книга?» – мудро спрашивает генсек советских писателей. «О картинах Третьяковской галереи», – столь же мудро отвечает тогда еще не член правления, не член секретариата СП и
прочего, как он это сам любовно подчеркивает. (А как тогда он
оказался на заседании секретариата СП? Да еще во время приема?
Да еще во время войны? Совершенно непонятно! Какая-то «Загадка И. Л. А.»!)
Далее в живом изложении Ираклия Луарсабовича шел рассказ
о самом Петре Петровиче Перцове. Очень смешной и добрый
рассказ о неудачливом литераторе, которого чуть ли не в восемьдесят лет приняли в Союз писателей СССР. Я много раз его слушал
и всегда смеялся. И на этот раз слушал. Но уже меньше улыбался,
больше комментировал. А жена на меня шикала. Она любительница Андроникова. И вообще ей интересен литературный процесс
в живом изложении. Даже в моем. Хотя какой у меня процесс,
так – товарищеский суд в ЖЭКе.
Но я отвлекся. Пафос рассказа состоял в судьбе П. П. Перцова,
оказавшегося племянником поэта Эраста Перцова, которого якобы
весьма ценил Пушкин и который был чуть ли не обличителем
самодержавия. Эдаким тайным агентом свободы! И это вызывало
у меня решительный протест. Пушкин, насколько мне известно,
против самодержавия ничего не имел, по революционной, тем
более марксистской, части не состоял, и с чего ему пристало восхищаться каким-то третьестепенным поэтом, было абсолютно
непонятно. Может они вместе сиживали за жженкой или волочились за чьей-нибудь женкой, тогда – другое дело, понимаю, одобряю. А так…
Но как бы там ни было, согласно устному ноэлю Андроникова, через этих Перцовых, – Петра Петровича и его дядю Эраста,–
выстраивалась живая цепочка, соединившая нынешних, – на момент съемки, – деятелей пера с главным гением России. И Петр
Петрович Перцов в благодарных сердцах и памяти миллионов
телезрителей должен был остаться безгласым звеном этой блестящей и крепкой цепочки талантов и умовластителей.
С тем я и выключил телевизор. Взялся читать только что изданный через семь десятилетий запрета том Розанова. И надо же
такому приключиться, сразу натолкнулся на упоминание о Петре
Петровиче Перцове! Оказалось, что сей «публицист и критик подготовил издание четырех книг Розанова». Часто Розанов ссылается на него, упоминает, дорожит его мнением. Вот обрывок из
«Опавших листьев»: «Чего я жадничаю, что «мало обо мне пишут».
Это истинно хамское чувство. Много ли пишут о Перцове, о Философове. Как унизительно это сознание в себе хамства…»
Вот каким на самом деле оказалось малоприметное звено в
литературной цепочке, что выстроил и нацепил себе на шею незабвенный Ираклий Луарсабович! И в каком совершенно новом
свете заблистал его «Рассказ о Петре Петровиче Перцове»!
Это ведь рассказ о том, как они «делали» русскую литературу.
Как хотели, как девку, во все отверстия. И при этом не скрывали
своих противоестественных наклонностей, более того – получали
за них Ленинские и Сталинские премии.
Воистину, было время Содома и Гоморры.
Позднее добавление
После того, как был написан и частично опубликован в еженедельнике «Северный Кавказ» данный цикл, я увидел наконец
фотографии Петра Петровича Перцова. На них он похож на Герберта Уэллса – типичный европеец конца прошлого-начала нашего века.
В начале 900-х годов Перцов был редактором журнала «Новый
путь». Вокруг этого журнала группировались участники Религиозно-философских собраний: Дмитрий Мережковский, Зинаида
Гиппиус, Дмитрий Философов и другие. В мартовском номере за
186 187
1903 год журнала «Новый путь» состоялся поэтический дебют
Блока.
Так что Петр Петрович действительно был важным звеном в
живой цепочке русской литературы. Но только настоящей литературы, а не того чудовищного гибрида Пушкина с Фадеевым, что
рисовали в своем воображении имитаторы советской эпохи.
Встреча с папой
Возникнут же такие фантазии. Будто приезжаешь в город Х. и
идешь на встречу с собственным папой, которого никогда не видел.
Вот, думаешь, папа-то обрадуется. Он же тоже тебя не видел
сорок лет. А тут на тебе – взрослый мужчина, отец прекрасной
дочери, кинодраматург, автор нескольких книг, многих рукописей
и тысячи писем к современникам и прохожим. Просто ходячее
собрание сочинений! И к тому же родное. Вот папа-то обрадуется!
И жена его обрадуется. И от радости за папу поставит перед
тобой большую тарелку горячего борща. А папа, папа не только
обрадуется, папа даже прослезится. Всплакнет о молодых годах,
прожитых не совсем так, когда можно оглянуться назад и не пожалеть о бесцельно прожитых годах. И, промокнув платком слезы,
папа вытащит на свет из-под стола бутылку горилки.
И вы разольете ее по граненым стаканам. Чокнетесь и, залпом
заглотнув колющуюся с утра жидкость, одинаково вкусно захрустите маринованными огурчиками. Такие родные, близкие, хорошие люди!
Потом выпьете по второй, третьей, и папа споет свою любимую
песню «Чому я ни сокол?». А после посмотрит на тебя и строго
спросит, ходишь ли ты по блядям? Нет, ответишь ты, потупив взор,
не хожу. Папа спросит, не со здоровьем ли, сынок, проблемы? Нет,
скажешь ты, не со здоровьем. «А почему тогда?» – спросит папа.
Все некогда, ответишь, занят, скажешь, в основном сочинением
собственных сочинений.
И тогда папа пристально посмотрит тебе в лицо: а его ли ты
сын? «Кто это такой ваще? – спросит свою супругу. – Че этот бородатый здесь делает? Какого, спрашиваю, хера ему надо? Кто
впустил его в приличный дом? Документы проверили? Где паспорт? Есть украинская прописка? Нет?! Тогда пусть катится по
месту адреса, то есть жительства, в смысле – среды проживания
и четверга обитания!».
Странные, странные фантазии бывают иногда у нас по утрам.
А какие, интересно, фантазии посещают папу в славном городе Х.?
Календарь
Купил календарь с картинками. Они оказались ужасными, в
смысле полиграфии.
А назывался календарь «В мире прекрасного». Но разглядел я
это только на улице. В магазине было темно или специально свет
не зажигали.
Несу календарь домой, как селедку, на вытянутой руке, за хвостик.
Подходит женщина. По виду – из постоянных посетительниц
художественных выставок.
– Где купили? – спрашивает.
– Я его не покупал.
– А?
– Нашел!
– Где?
– У себя в кабинете.
– Как?
– Обыкновенно! Пришел на работу, смотрю – лежит. Сразу
понял: взятка! Теперь вот несу в милицию как вещественное доказательство. Вы не из милиции будете?
– Почему так подумали?
– Расспрашиваете много! И из-под юбки у вас выглядывает
кобура!
Бросилась в сторону, на ходу натягивая юбку на колени.
Ну, вот… А я хотел ей календарь подарить. Пошутил называется…
Расстроенный пришел домой. Вбил гвоздь в стену. Хотел на
него повесить календарь, но повесил веревку. Залез в петлю. И тут
же свалился на пол. Гвоздь не выдержал.
Хотел забить его снова. Но он покривился. Пока выпрямлял,
в голове мелькнула идея рассказа. Решил записать.
А может быть, правильнее все-таки было довести до конца
затею с гвоздем?
Газета «Северный Кавказ». № 2 за 1990 г. №№ 2, 6, 8, 13 за 1991 г.
188 189
РАЗРОЗНЕННЫЕ ФРАГМЕНТЫ ИЗ ЗАПИСОК
СОСТАВИТЕЛЯ АНТОЛОГИЙ
1. Пушкин
Вычитал в романе Кривулина – «облеухоподобный начальник
над русской литературой прошлого века – чл.корр.б.». Сразу загорелся: кто такой? почему со строчной? Наверняка ведь знаю,
должен знать, а вспомнить не могу.
Перебрал в памяти всех начальников над русской литературой.
Их оказалось так много, словно к каждому писателю был приставлен свой уваров или победоносцев, чтобы не очень-то чудили
и вольнословили. Более получаса посвятил восстановлению виртуальных связей литературы и начальства двух столетий, но на
фамилию чл.корр.б. так и не наткнулся.
Все же не выдержал, направил стопы к книжному шкафу.
И стоило только снять с полки первый попавшийся томик из
пушкинского собрания сочинений, как фамилия «облеухоподобного» всплыла сама собой – Благой Дим Димыч, автор пухлых
отчетов о процессе пережевывания пушкинских текстов. И, естественно, член-корреспондент Академии наук СССР. Филологом
с головенкой китайца называл его Мандельштам в «Четвертой
прозе».
Вот ведь какое это явление – Пушкин! Стоит только взять в
руки его книгу, и сразу попадаешь в некое поле немеркнущей
жизни. Солнцем русской поэзии назвал его именитый современник. Солнцем русской жизни по праву можем считать его мы.
Неудивительно, что фраза Аполлона Григорьева «Пушкин –
наше все» стала расхожим клише газетных страниц. Действительно, в его творениях отразились все главные вопросы русской культуры, истории, былой жизни и будущности. Он – современник
каждого говорящего на русском языке.
И словно в подтвержденье последней мысли прочитал на случайно раскрывшейся странице все того же томика:
Не пленяйся бранной славой,
О, красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Когда американская писательница мисс Нина Берберова заявляла об устарении Пушкина и о том, что он не может вызывать
живой интерес у современников атомной бомбы, ее словам не
стоило придавать большого значения. Потому что в этот момент
ее устами говорила не профессиональная писательница и не профессор русской литературы заокеанского университета, а женщина, чьи молодые годы были отравлены пушкинистом.
Человеком, написавшим однажды:
России – пасынок, а Польше –
Не знаю сам, кто Польше я.
Но: восемь томиков, не больше, –
И в них вся родина моя.
Мы богаче Владислава Ходасевича, у нас всегда под рукой
не восемь томиков Пушкина, а академическое собрание сочинений
в десяти томах.
2. Хомяк
Завелся у нас в саду хомяк. Толстый и вальяжный, в бурой
шубе с черными полосками он напоминал обкомовского барина
былых времен, и даже не делал попыток спрятаться, когда я на
него случайно наткнулся.
– Что ты на него смотришь? Убей! – посоветовал сосед справа.
– Я у себя уже восемь хомяков порешил, – доложил сосед
слева.
– Он не может убивать животных, – сообщила соседям моя
жена.
И они поспешили ко мне на помощь, вооружившись, один – лопатой, а другой – толстой палкой.
Пришлось пошевелить хомяка ногой. Это заставило его двигаться и он успел спрятаться в зарослях травы.
Не обнаружив добычи и поняв, что я способствовал ее бегству,
соседи посмотрели на меня с укоризной и разочарованием.
– Весь урожай сожрет он у тебя, – сказал сосед слева.
– Доминдальничаешься с паразитами, – сплюнул себе под
ноги сосед справа.
Мне ничего не оставалось сделать, как развести руками.
В самом деле, что я мог сказать в свое оправдание? Разве,
что прочитать какое-нибудь стихотворение? Например, вот это,
Евгения Кропивницкого:
В 20 лет свинью прирезал.
В 40 лет жену зарезал.
А потом он резать мог
Кого хочешь, без тревог.
190 191
Резал он кого угодно
Очень ловко и свободно.
Или рассказать, что я из табельного пистолета выбивал
50 очков из 50 возможных? А из автомата Калашникова короткими
очередями 27–28 из 30? Только к чему все это?
Есть сад, есть хомяк, есть мы – соседи, жена, я. Каждый волен
существовать по собственным законам.
Общее у нас только одно – необходимость вовремя убирать
амброзию со своих участков.
3. Гений чистой красоты
Стоит произнести вслух: «Гений чистой красоты», – и все
скажут: Пушкин. И будут правы. И одновременно не правы, потому, что впервые в русской поэзии сочетание этих слов появилось
у Жуковского в «Лалла-Рук»:
Ах! не с нами обитает
Гений чистой красоты…
И в другом его стихотворении – «Я музу юную, бывало» –
встречаем:
Цветы мечты уединенной
И жизни лучшие цветы, —
Кладу на твой алтарь священный,
О гений чистой красоты!
На это указал Б. Томашевский в своем капитальном по замыслу, но, к сожалению, оставшемся незавершенном труде «Пушкин».
Однако первооткрытие Жуковского мало кто помнит. И память
о его авторстве нужна только литературоведам, культурологам,
специалистам-гуманитариям для рассуждений о путях столкновения, соприкосновения и взаимопроникновения классических
образов, цитат и исторических профилей.
В истории же русской литературы и всей нашей культуры «гений чистой красоты» навсегда принадлежит Пушкину. Тому гению,
в котором преломилась не только вся его эпоха, с ее дивными
представителями, их свершениями, замыслами и чувствами, но, в
определенном смысле, и вся русская жизнь.
Пушкин стал мифом, который оплодотворяет нашу жизнь.
Как Библия. Как новый русский Завет.
4. Сверчок
Случайно услышал в детской радиопередаче, как добрая тетенька учила ребят способам борьбы со сверчками. Возьмите
такого-то раствора, говорила она, положите в него заранее приготовленный яд (sic!), и когда «сверчки отведают ваше угощение…»
У меня волосы встали дыбом! Сверчка, запечного жителя,
ночного музыканта, отраду сельских кущ, – ядом?! Казалось бы,
все видел в нашем Абсурдистане, разным подлостям и гадостям
свидетелем был, но всякий раз вновь поражаюсь изощренности
фантазий его обитателей. И не перестаю говорить другу Горацио,
что есть много на свете тайн, недоступных мудрецам.
Тема смертельной борьбы со сверчками не нова на нашей почве. В прошлом веке такие же добрые дяденьки и тетеньки открыли свой рецепт изведения арзамасского Сверчка. Для этого
надо было принять шуана в гвардию сразу офицером. Представить его ко двору и открыть доступ до своих жен. А там уж только ждать, когда он закатит в лузу солнце русской поэзии.
5. В школе
Иногда, впрочем, случаются и незадачи.
На встрече с учащимися седьмых классов средней школы попросили прочитать стихи. Однако на ум, как на зло, не приходило
ничего ни из Лермонтова (любимого поэта семиклассников), ни
из Леонида Мартынова (любимого мною в этом возрасте), ни из
Бродского (его теперь любят все).
В памяти всплыло только нечто из Сергея Вольфа, что я незамедлительно и проартикулировал с явным удовольствием:
Трубку мерзкую курить.
Люльку мерзкую качать.
Бабу мерзкую хулить,
А потом в нее кончать!
Пить мочу,
Ходить к врачу,
По себе оставить след…
Не могу
И не хочу,–
Вот и весь кордебалет.
По лицам классных наставников сразу стало понятно, что с
Вольфом хватил, пожалуй, через край.
192 193
Пришлось переключать внимание школьников с родного оборота «в нее кончать» на иностранное слово «кордебалет». Рассказал им все, что знал о танцах: от революционных плясок
Айседоры Дункан до балетов Пины Бауш, не забыв упомянуть
психологическую хореографию Джона Кранко, поиски школы
Баланчина, судьбу «невозвращенцев» Барышникова, Нуриева, Гордеева, а также увлечение испанскими танцами моего друга художника К.
Детям понравилось: просили приходить еще. Преподаватели
были более сдержаны. Желали творческих успехов и хорошей
большой любви.
6. Отдельные строки
Из Бродского, просто так, чтобы проверить перо:
… скука, пурга, температура, вы.
Из Сен-Жон Перса, чтобы не оставить его имя без упоминания:
… но что до молока, которое с утра татарский всадник
надоит от лошади своей, – то с ваших губ, любовь моя,
я пью воспоминание о нем.
Из подготовительных тетрадей к «Компендиуму протоколиста»:
Пока в саду нет знаков увяданья,
И юный снег способен притворяться
Незавершенной частью общего пейзажа.
И только журавли, поспешно покидая местность,
С небес напомнят о коварстве и любви.
И из Михаила Монина, в качестве финального эпиграфа:
Скучал, слонялся, мял перчатки,
Порой склонялся к фолиантам,
Сжигал ее сургуч с печатью
И матушкины бриллианты
Дарил. Остались память, ревность
И пара слов на обороте.
При Павле Первом жил в деревне
И полагал о Дидероте.
Газета «Советская молодежь». 19 апреля 1996 г.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ ЖИЗНИ
13 Заказ № 232
194 195
ЗАМЕТКИ ПР
ОШЕДШЕГ
О Г
ОДА
От зимы остались только небольшие пятна снега на лужайках
парка. По утрам птицы и белки деловито копаются в прошлогодней
листве и ржаво-зеленой многолетней траве. Голые влажные дере
—
вья напоминают лодки, сохнущие на берегу после длительного
плавания.
Заглянул в отопительный колодец, где зимовал знакомый бомж.
Пусто. Видимо, уже подался в дальние края. Весна – время пере
—
лета не только птиц, но и не обремененных житейскими заботами
людей.
***
Политика – это хлеб общественной жизни. И когда некоторые
так называемые свободомыслящие граждане заявляют, что им не
—
интересна политика, что в жизни надо больше внимания уделять
искусству, галантным приключениям, экологическим проблемам
и проч., они напоминают стареющую королеву Марию-Антуанне
—
ту, советовавшую санкюлотам питаться пирожными.
***
Интересно, кто этот человек, глазами которого я вижу свои
сны? Если бы он был мною, даже находящемся в бессознательном
состоянии, состоянии сна, я бы не мог видеть себя в качестве героя
своих снов. А поскольку я часто вижу себя во сне как бы со сто
—
роны, то значит кто-то другой навевает мне эти видения. Но по
—
чему он выбрал такую странную форму общения? Я ведь наутро
забываю большую часть из того, что видел и понял во сне. По
—
нимает ли это он?
***
В «Литературной газете» как-то прочитал, что вдова Венедик
—
та Васильевича Ерофеева покончила с собой, «не оставив никаких
распоряжений».
Любопытно, какие предсмертные распоряжения от Галины
Ерофеевой надеялись услышать наши литклопы? Не пить натощак
коктейль «Слеза комсомолки»? Или ни в коем случае не изменять
ингридиенты «Ханаанского бальзама», ибо, как говорил Веничка,
жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не
ошибиться в рецептах?
Мне ничего не известно о причинах, толкнувших вдову Еро
—
феева на cтоль трагический шаг, но то, что он был продиктован
всей логикой жизни и посмертной славы ее Венички – вполне
очевидно. Ведь совершенно невозможно представить его вдову
13*
196 197
благообразной седой старушкой – смотрительницей мемориального музея автора поэмы «Москва-Петушки». И что бы это был за
музей, состоящий из винного магазина, пункта сдачи стеклотары,
тамбура плацкартного вагона и палаты психушки?
***
Главная земная мудрость на первый взгляд выглядит вполне
незатейливо: надо просто жить и радоваться радостям каждого
дня, а не рефлексировать по поводу и без повода. Но следовать ей
при ежедневных штормах моря житейского чрезвычайно трудно.
***
Такая женщина может не только скрасить осень поэта, но и
сделать малиновым его закат.
***
Когда-то в начале 60-х годов в Равенне у могилы Данте двое
молодых русских киношников ощутили острый приступ счастья.
Спустя четверть века он умрет изгоем в Париже от рака мозга.
А она попадет в тюрьму, пройдет колонии, этапы, пересылки, потом напишет воспоминания о нем и том чудесном дне в Италии.
История этих людей – Андрея Тарковского и Валентины Малявиной, – лишний раз доказывает истину о том, что в ХХ веке
русские люди не могут быть счастливыми, а если вопреки всему
все-таки бывают хоть однажды безоговорочно счастливы, то потом
жестоко расплачиваются за это.
***
Одной из причин сегодняшней разобщенности российского
общества является возросший информационно-культурный поток.
Раньше-то как было: все читали один и тот же шедевр, смотрели
один и тот же нашумевший фильм, слушали одну и ту же музыку.
И всем было интересно общаться, было что обсуждать, чем делиться и что рекомендовать молодежи в качестве примеров.
Сейчас же каждый может удовлетворять свои культурные потребности в полной мере в силу собственных интересов, знаний,
возможностей, и в результате люди стали меньше общаться, хуже
понимать друг друга, перестали прислушиваться друг к другу.
Разобщенностью мы платим за демократию.
***
Когда товарищ былых времен сегодня обгоняет меня на собственном «Мерседесе» и делает вид, что не узнает, его поведение
не вызывает у меня ни капли возмущения. Я отлично понимаю,
как ему стыдно, что он торопится первым поспеть в благотворительную столовую, где через пару десятилетий мы с ним встретимся в очереди за тарелкой бесплатного супа.
***
Золотой фонд человечества составляют имена не только знаменитых философов, писателей, музыкантов, художников, ученых,
выдающихся инженеров и государственных деятелей, но и множества меценатов, благотворителей, замечательных людей, способствовавших подъему и расцвету таланта творцов. Имена многих из них на слуху, некоторые же известны разве что только специалистам. А они заслуживают гораздо большего признания.
В первой половине ХХ века в индийском городе Касимбрагар
жил господин Марахайя Маниндра Чандра Нанди. Благодаря его
вспомоществованиям получил образование в Кембридже, а затем
издал капитальную «Историю индийской философии» Сурендранат Дасгупта, о чем с благодарностью упомянул в своей книге.
В 1928 году книгу Дасгупты прочитал студент выпускного
курса Бухарестского университета Мирча Элиаде. Обнаружив в
ней адрес мецената, он «шутки ради», по его собственным словам,
написал письмо господину Марахайя. В нем Элиаде писал, что
интересуется индийской философией и хотел бы поехать в Калькутту, чтобы поработать с Дасгуптой, но средств для этого не имеет и может расчитывать только разве что на мизерную стипендию
со стороны господина Марахайя. Восточный меценат оказался
настоящим благотворителем: он предоставил возможность Элиаде в течение трех лет жить в Индии, изучать ее культуру, языки,
путешествовать по стране.
В результате Мирча Элиаде стал тем, кем его знают во всем
мире – крупнейшим специалистом по истории религий, мифотворчеству, восточной мистике, популяризатором идеи единой
культуры человечества.
***
Толстой и Достоевский – Инь и Ян русской литературы.
***
Марина Новикова в «новомировской» статье «Соблазны» показывает, как девальвация языка приводит к смещению понятий,
а в итоге – и жизненных ценностей. Но «стертые», ставшие «амбивалетными», уже непонятные большинству, лжетолкуемые или
пародируемые «святые слова» были и остаются не только словами.
Они – святыни, воплощенные в слове, – пишет Новикова.
198 199
До конца растоптать «святыни», приспособить их к своим
утилитарным целям не удалось даже народу-богоборцу: они воскрешаются, реставрируют самосознание нации, излечивают его
недуги, полученные от вторжения контркультур (массовой, партийно-пропагандистской, «американо-демократической» и прочих). И в этом заключается особый – метафизический и метаисторический оптимизм нашего времени, подчеркивает крымская исследовательница.
***
Март – очень странный месяц. Совершенно непонятно, как
при всей его внешней невзрачности и внутренней неорганизованности именно в этом месяце рождаются самые лучшие люди.
В марте родилась Алиса. В марте родилась божественная Жанна. У меня у самого в паспорте записано, что родился в марте.
Хотя любому читателю энциклопедических словарей известно,
что я родился 4 апреля. Как Майн Рид. Как Андрей Тарковский.
Как Венгерская Народная Республика.
***
Когда утром иду через сквер на работу, уже не видно белок,
копошившихся обычно в снегу под деревьями в поисках пропитания. Зато появилось много неизвестных мне красногрудых птиц.
Они целыми стаями сидят на деревьях, вызывая воспоминания об
усыпанных яблоками осенних садах.
Некоторые древневосточные авторы на полном серьезе писали
о деревьях, плодоносящих птицами. Видимо, даже самые невероятные человеческие фантазии зарождаются от вполне конкретных
вещей.
***
Мажир К. рассказывал, что когда в восемнадцать лет поступил
в Литинститут, то в соответствии с советским воспитанием очень
интересовался международной политикой. Как-то вечером он пришел к соседу по общежитию и стал живо расспрашивать, не слышал ли тот, чем завершились парламентские выборы в Норвегии
и сколько мест в ригсдаге получили социалисты.
– Мальчик, я впервые от тебя услышал, что есть такая страна – Норвегия. И то, что там есть социалисты, для меня тоже большое открытие. А тебе вместо того, чтобы интересоваться подобными вещами, лучше бы почитать Томаса Манна или Фолкнера,– ответил сосед Мажира, зрелый уже литератор.
***
После того, как школьники во время субботника вычистили
до блеска сквер, в котором можно было ежедневно наблюдать за
играми белок и перелетами разнокалиберных птичьих стай, живность из него исчезла напрочь. В поисках прокорма герои моих
заметок устремились вглубь парка, туда, где под слоями прошлогодних листьев сохранились не проросшие семена, зерна, шишки
и прочие блюда лесного меню.
Проходя теперь через опустевший сквер, я постоянно думаю
о том, что полнокровная жизнь, вероятно, подразумевает наличие
в окружающей среде и неких элементов хаоса, неорганизованности, может быть, даже гниения или распада. Во всяком случае,
они как-то связаны между собой – радостные трели птиц и прошлогодний лесной хлам. Стремление человека переладить природу, улучшить ландшафт или некую экологическую нишу, зачастую оборачивается утратой той самой «живой жизни», которая и
делала данный уголок земли столь привлекательным.
А вычищенный школьниками сквер сияет на весеннем солнце,
словно картинка из учебника родной речи. Скоро в нем появятся
воробьиные стаи. Этим везде хорошо и ладно.
***
Если телевизионная реклама будет развиваться в нынешнем
ключе, то вскоре будет считаться вполне нормальным спрашивать
при знакомстве у дамы, какими прокладками она предпочитает
пользоваться в данное время года.
***
В. Курицын в литгазетовской рецензии завернул следующий
пассаж: «Психокультурная интенция: остросимулированная потребность дистанцироваться от вагабундной потребности социума
в том, что раньше именовалось исторической памятью, а ныне
референтной самоидентификацией, используя дистанцирование
не как метод критики или захват позиции для интертекстуальных
интоксикаций, а как способ квазиромантического присвоения
смысла, чья принадлежность упомянутому социуму интерпретируется либо как профонация, либо как обладание идеологической
инициативой, чего интеллектуалы никакому социуму уступать не
намерены ни за какую политкорректность, ни даже за свое право
следить за динамикой номинаций внутри института этой самой
корректности».
Когда-то примерно таким языком мы писали «научные отчеты»
о необходимости построения интегрированной – никак не мень-
200 201
ше! – системы автоматизации управления сельхозпроизводством.
Баловались этим от скуки жизни и необходимости получать на
хлеб насущный от прижимистых сельхозсоветских бюрократов.
А что заставляет Славу Курицына сейчас, когда рухнули все
барьеры, говорить эзоповым языком, кроме разве что желания
козырнуть припрятанной в рукаве картой, понять не могу. Разве,
что еще надежда попасть в мой синодик? В таком случае, он сделал свое дело – и может уходить в прозу.
***
«Ну, что, Дудаева убили, и лучше стало в Чечне?» – спросил
меня старый товарищ Хасан Корнеевич К. с таким видом, будто
это я отдал приказ о ликвидации мятежного генерала.
«Его свои убрали. Мину подложил кто-то из близкого окружения»,– для подтверждения собственной непричастности к этому
делу пришлось процитировать одно из сообщений нашего агентства.
«Это они там (кивок головой вверх: начальство, Москва, Россия) придумали. Чтобы стравить чеченцев!» – Хасан Корнеевич
сочувственно похлопал меня по плечу, в очередной раз убеждаясь
в коварстве и непредсказуемости, вернее, подлой предсказуемости
поведения русских.
***
Магомет М. рассказывал: на границе Чечни и Дагестана стоит
милицейский пост, через него проходят чеченцы, милиционеры
требуют денег, – не стоять же даром! – а им все говорят одно и то
же: «Откуда деньги? Мы бедные беженцы!».
Надоело такое дело милиционерам. Один из них взял старика,
отвел его в лес и выстрелил в воздух. А старику, перед тем, как
его отпустить, сказал, мол, проговоришься кому-нибудь, следующий раз в воздух стрелять не буду.
Когда милиционер возвратился из леса, все стали беспрекословно платить дань постовым. Милиционеры спрашивают: «Что
же вы раньше говорили, что у вас денег нет?» Чеченцы отвечают:
«А нам никто так доходчиво не объяснял, что надо платить».
***
Безумие стало определяющей доминантой современной российской жизни.
Недавно вечно отдыхающий от дел президент страны после
встречи с министром обороны заявил журналистам, что представленная ему на рассмотрение концепция военной реформы, судя по
конфиденциальной информации, получила одобрение в военных
кругах НАТО и Китая. Другими словами, наши потенциальные
противники не возражают против такого реформирования вооруженных сил России, когда они не будут представлять сколько-нибудь серьезного препятствия для продвижения вражеских орд как
с Востока, так и с Запада.
И президент некогда грозной державы с явным удовольствием
об этом заявляет urbi et orbi (городу и миру – лат.). А услужливые
масс-медиа сопровождают очередной державный маразм благопристойными комментариями.
И на всю страну нет такого мальчика, который крикнул бы, что
король голый.
***
В день 160-летия пушкинской дуэли пронизывает почти физическое ощущение великой утраты. А на улицах, – впервые за
неделю, – яркое солнце, тающий снег, ручьи. И это вызывает крайнее раздражение: как может радоваться природа в такой день?
Неужели и она против русского гения, против его памяти, против
русского духа?
О, страшные года России! Года невостребованности ее кумиров, героев и пророков! Года Мамоны, Гога и Магога, Карны и
Жля!
И только добрый австрияк Райнер Мария Рильке способен
подарить толику душевного равновесия, когда вечером найдешь
у него строки о том, что Россия отличается от прочих стран тем,
что в отличие от них, граничит не с другими государствами, а с
Богом.
***
О пошлости на нашем телевидении можно говорить часами и
ни разу не повториться и не исчерпать темы. Чего, например, стоит одна только реклама дамских гигиенических средств, прерывающая трансляцию фильма Тарковского, – такое в голову не пришло
бы даже рысистым пошлякам былых времен.
Но в 1997 году телевизионная пошлость вышла на новый, так
сказать, культурологический уровень. На российском канале в
качестве заставок стали использовать классические сюжеты отечественной живописи. На экране неожиданно появляется дебелая
тетка, сующая ребенку в лицо сиську – это, по замыслу киллеров
от культуры, вероятно, должно оживить у россиян впечатление от
«Петербургской мадонны» Петрова-Водкина. Или вдруг оживший
на картине Васнецова конь начинает чесать ногою брюхо. При
этом «пропаганда» классического наследия сопровождается цитированием стихов Тютчева или афоризмов Козьмы Пруткова.
202 203
Складывается впечатление, что как раньше при насильственном школьном обучении стихам Пушкина, Лермонтова, Некрасова напрочь отбивали у людей любовь к родному слову, прекрасной
русской поэзии, так теперь тоталитарным напором масс-медиа
пытаются девальвировать глубинные слои отечественной культуры.
Но тысячелетняя русская культура – не бумажный рубль, и
никакие потрясения на валютных биржах не способны подорвать
ее курс нравственности, правдоискательства, великого сочувствия
людским страданиям и надеждам.
***
Состоявшийся в феврале 1997 года Собор Русской православной церкви отлучил от церкви Глеба Якунина, лишенного сана
священника еще в октябре 1993 года. В церковном акте по этому
поводу говорится: «Глеб Павлович Якунин не внял обращенному
к нему призыву к покаянию и прекращению бесчинств, продолжал
кощунственно носить священнические одежды, вступил в общение
с раскольническим образованием лишенного всех степеней священства монаха Филарета (Денисенко).., продолжает возводить
хулы на епископат, духовенство и верных чад Матери-Церкви, тем
нанося ей ущерб… Да будет анафема перед всем народом».
Наш же славный правозащитник воспринял анафему как очередное партийное взыскание, вынесенное парткомом по прежнему
месту работы. Во всех интервью заявляет, что еще в 1994 году
перешел под крыло Киевского патриархата (возглавляемого в настоящее время тем самым Филаретом), а Московская патриархия
мстит ему за правозащитную деятельность. А о том, что сеет духовную смуту не на территории юрисдикции милой его сердцу
Украинской церкви, как-то скромно умалчивает. Тут невольно задумаешься, так ли уж чудовищен был поступок депутата Лысенко,
сорвавшего с Якунина крест во время заседания Госдумы?
***
Приехал на гастроли цирк и в городе появились афиши следующего содержания: «Всем, кто любит детей! Спешите доставить
им радость! На манеже клоуны, жонглеры, дрессированные животные. Впервые – “Показательный расстрел”!»
Трудно себе представить, сколь безотчетно надо любить своих
детей, чтобы повести их на показательный расстрел, хотя бы и в
цирковом исполнении. А ведь ведут…
***
В фильме Квентина Тарантино «Криминальное чтиво» есть
знаменитая сцена, когда Винсент (артист Джон Траволта) ведет в
ресторан жену своего криминального босса, которую играет Ума
Турман. Она заказывает себе молочный коктейль за 5 долларов.
Будучи не последним человеком в мафии и, следовательно, не испытывая недостатка в наличности, Винсент чистосердечно недоумевает, что же это за коктейль, который стоит столько денег.
И когда его приносят, просит Уму Турман дать ему попробовать.
Потом говорит, да, хороший коктейль, но платить за него 5 долларов…
Здесь очень точно схвачено то, что позволило американцам
стать столь богатой нацией, то, что Вебер называл протестантской
этикой – умение обходиться необходимым, быть естественными
в разных ситуациях, не поддаваться соблазну внешних обстоятельств.
Мы же в подобных ситуациях ведем себя как Кикабидзе в
фильме «Мимино».
***
Михайло Иванович Демичев вернулся из Мексики и рассказывает об уличных певцах-марьячос:
– То, что он на гитаре играет лучше наших профессиональных
исполнителей, это понятно. Но слова, послушай, какие слова он
поет: «… каким бы я был неблагодарным, если бы не поверил в
Тебя». И это не какая-нибудь эстрадная звезда, а обычный уличный
музыкант!
***
У молоденькой девочки на задних карманах джинсов вышито – на одном «Yes», а на другом – «Но». Видимо, демонстрируя
свою фигуру, она хотела выглядеть настоящей кокеткой, одновременно говорящей и да, и нет. Однако получилось так, что вместо
этого она прославляет славного дедушку Хо, достопамятного лидера вьетнамских коммунистов.
Конечно, девочка всего лишь допустила ошибку в написании
иностранного слова. Но если поглядеть на этот факт,– а не на
фигурку! – повнимательнее, то нельзя не отметить, что над всеми
нами, несмотря ни на какие перемены, висит проклятье коммунистической пропаганды, непроизвольно заставляющее девочку писать русскую транскрипцию космополитического слова, а меня –
видеть в ее ошибке имя вьетнамского коммуниста.
204 205
***
Обычный хмурый осенний день. Еще не холодно, но уже и не
так тепло, чтобы выходить на улицу без шерстяных вещей. Небо
затянуто серым шатром туч, но дождя не ожидается.
Очертания окрестных гор выделяются четкими лиловыми силуэтами на фоне неба, а дальние вершины и отроги хребтов скрыты пеленой плотного тумана. Пышная растительность горных
склонов представляет всю гамму закатных цветов осени – от золотистых до охряных и мутно-изумрудных. Тот, кто первым сказал,
что в эту пору горы бывают покрыты яркими восточными коврами,
несомненно, был талантливым реалистом с пытливым взором.
Лучшего сравнения для передачи всего этого многоцветья, природной пышности и мягкости, не лишенной налета летней пыли,
придумать просто невозможно.
Из парка выходит пара немолодых влюбленных: он – с сильными залысинами и седыми усами, она – грузная, крашенная блондинка с пышным бюстом и в очках. Он прямо-таки вьется вокруг
нее вьюном, она, как мне кажется со стороны, немного снисходительно принимает ухаживания кавалера. Но вот неожиданно она
прижимает его к себе, впивается поцелуем в усы и отводит назад
ножку, совсем как гимназистка в объятиях корнета.
***
Лидия Чуковская во втором томе своих эккермановских записок о встречах с Ахматовой приводит рассказ Анны Андреевны
о причудах ленинградской художницы Нины Коган.
Однажды, рассказывает Ахматова, я собиралась к ней в гости,
была уже в пальто, как звонит Нина и просит несколько сдвинуть
визит. Она, видите ли, должна уложить спать свою курицу.
Отсмеявшись и подхватив предложенный Анной Андреевной
тон, Лидия Корнеевна, немного знакомая с Ниной Коган по ленинградскому отделению Детгиза, спрашивает у своего «тайного советника», выяснила ли она, что это была за курица и почему ее
непременно надо было укладывать спать. На что получает вполне
ахматовский ответ:
– Ну вот еще! Как можно! Напротив: я сделала вид, что сама
каждый вечер укладываю спать по несколько куриц!
И довольные друг другом дамы продолжили свои литературные и житейские беседы. О Шиллере, о Леве, о любви. О бурных
днях России, о тех, кого уж нет и кто далече.
Они были настолько удалены от быта, что им и в голову не
могло прийти, что Нина Коган всего-навсего укладывала спать
своего ребенка. Более того, в комментариях к данному эпизоду
Чуковская упомянув, что Коган занималась иллюстрированием
книг для детей и рисовала, главным образом, зверей и птиц, глубокомысленно отмечает: «Думаю, что курица, которую, по словам
Анны Андреевны, Нина Иосифовна «укладывала спать», служила
художнице живой моделью».
Эта история напомнила мне другую, из старой школьной хрестоматии по английскому языку, историю разлада гения с бытом.
У одного человека жили две кошки – большая и маленькая. По
утрам они просились на улицу и своими криками будили хозяина.
Чтобы они его больше не тревожили и могли выходить на улицу,
когда им вздумается, хозяин выпилил в дверях два отверстия – одно большое, а рядом другое – поменьше. Звали этого человека
Исааком Ньютоном.
***
И каждый день надо помнить, что сегодня – первый день твоей оставшейся жизни.
***
В Карачаево-Черкесии проходили выборы мэра Черкесска.
И республиканские власти, чтобы сдержать напор владельца известной фирмы «Меркурий» Станислава Дерева, претендовавшего на пост городского головы, выдвинули тезис, что мэром столицы республики должен быть только русский. Это, мол, соответствует городским традициям, сохраняет баланс национальных
интересов и проч. Была найдена и соответствующая кандидатура,
в пользу которой отказались от дальнейшей борьбы другие претенденты.
Все, казалось бы, складывалось по задуманному сценарию, но
тут выяснилось, что ставленник властей вовсе не русский, а удмурт.
В спешке, вероятно, не удосужились внимательно прочитать анкетку протеже, положились на внешность, а она, как известно,
бывает обманчивой.
Не думаю, что это обстоятельство решительным образом сказалось на сокрушительной победе Станислава Дерева, скорее, свою
роль сыграли его деловые качества, энергия, умение достигать
реальных результатов. Но этот случай еще раз убеждает в том, что
разыгрывание национальной карты всегда оборачивается фиаско
для самих любителей крапленых игр.
***
Достойное событие конца 1997 года, года 80-летия Октябрьского переворота, – завершение издания собрания сочинений Иосифа Виссарионовича Сталина. Начатое еще при жизни Сталина,
оно было прервано по указанию Хрущева, и вот спустя почти
206 207
тридцать лет в демократической России наконец вышли в свет
14-й, 15-й и завершающий 16-й тома теоретического наследия
вождя всех народов.
По этому поводу редактор собрания сочинений известный
философ Ричард Косолапов отметил, что издание станет объективным, научно-выверенным источником для дальнейшего осмысления личности Сталина, «потому что он при жизни был бесконечно далек от созданных усилиями всяческой пропаганды расхожих
монументов и карикатур».
Что ж, теперь, вероятно, следует ожидать появления академических изданий трудов товарищей Троцкого, Бухарина, Зиновьева,
Каменева и других орлов пролетарского гнезда. А там уж – то ли
готовиться к новому октябрьскому перевороту, то ли собирать
котомку для безбилетного путешествия в Нарымский край.
***
Оказывается, на известном ленинском снимке с острова Капри,
где будущий вождь мирового пролетариата играет в шахматы с
Богдановым, был также запечатлен молодой тогда журналист и
горячий поклонник российского социалиста Бенито Муссолини.
Советские ретушеры в погонах и без них старательно затеняли
фигуру итальянского друга Ильича, дабы у любознательного народа, которому были обещаны все богатства мировой культуры,
не возникало крамольных мыслей о духовной близости большевизма и фашизма. А взамен же этому самому народу постоянно
предлагалось изучать гегельянское учение о единстве и борьбе
противоположностей.
***
В цикле коротких рассказов-воспоминаний Евгения Рейна есть
маргиналия под названием «Вино «типа Бордо». Со слов Валентина Петровича Катаева поэт пересказывает историю, приключившуюся в Париже с «группой самых отобранных советских писателей и их жен», когда в кафе неподалеку от вожделенного для
всех советских путешественников универмага «Тати» они попросили принести им вино «типа Бордо».
Полтора часа официант в десятках магазинов и даже на винном
складе пытался отыскать «вино типа «Бордо», и в итоге посрамленный, с пустыми руками, предстал вместе с хозяином кафе перед
ничего непонимающими «русскими аристократами». Пришлось
им пить просто бордо. А слушателям Катаева и его перелагателя
Рейна на всю оставшуюся жизнь предлагалось запомнить, что
вино бывает только бордо, а «вино типа «Бордо» могут требовать
только невзыскательные, малообразованные и зело тщеславные
так называемые советские работники культуры.
Однако в недавно переизданном «Путеводителе по Пушкину»
в статье «Вина» можно прочитать: «Бордо – легкое красное французское вино. Вина типа бордо – красное бургонское, кло д’вужо
и лафит. В 1820 году особенно славилось вино кло д’вужо, названное по местности в Бургони, составленное из смеси темного
и зеленого винограда; существовало также белое вино этой марки.
Лафит – красное вино, мягче и слаще бургонского».
Автором статьи «Вина» является М. Цявловский. Среди других
авторов «Путеводителя по Пушкину», единственной у нас пушкинской энциклопедии, впервые изданной в 1931 году, – Г. Гуковский, Б. Томашевский, Ю. Тынянов, Ю. Оксман и другие видные
пушкинисты и литературоведы, которых при всем желании не
заподозришь в советском амикошонстве и которые до революции
еще могли пробовать вина «типа Бордо».
***
Из всего обилия музыкальных произведений я могу исполнить
только знаменитую вещицу Джона Кейджа под названием «4’33» –
именно столько времени надо высидеть за музыкальным инструментом, не извлекая из него ни звука, как того требует партитура
Кейджа.
***
Наверно, мне все-таки надо благодарить судьбу, что почти вся
жизнь прошла на обочине писательской стези, в отщепенстве, вне
членства в так называемых творческих организациях. А то бы стал
таким же районным витией, интеллектуалом дворницких, трибуном либеральных митингов или еще каким-нибудь карикатурным
персонажем современной литературной жизни, в коие незаметно
для себя у нас превращаются практически все литераторы, стоит
им получить хоть малейшее признание читающей публики.
И вот уже Астафьев учит Ельцина управлять страной, Кублановский – переживает в «Новом мире» за народ и страну, Сегень –
строчит рыцарские романы, Кабаков – верит в то, что он романист.
Имена выбраны случайно, как пришли на память, но не в именах и примерах дело. Дело в том, что с изменением политического строя в стране писатели по-прежнему ведут себя так, будто они
все еще остаются властителями дум, учителями и инженерами
душ прогрессивного человечества, и не желают, а может быть, уже
и не могут заметить изменившихся за окном их кабинетов реалий
208 209
общественной жизни и происшедших метаморфоз в сознании широких, как говорили раньше, масс.
Писатели сейчас столь же нелепы в своем поведении, как были нелепы после революции именитые аристократы, вынужденные
служить в советских госучреждениях и выслушивать руководящую
ахинею из уст новых начальников – бывших балтийских моряков
или луганских слесарей.
***
В тот день, когда немцы оккупировали Париж, 70-летний художник Пьер Боннар, живший на своей вилле в Каннах, сделал
наброски оливковых деревьев и пометил в записной книжке: «Погода прекрасная».
Можно только позавидовать олимпийскому спокойствию одного из родоначальников импрессионизма – в России такое невозможно.
***
Во время так называемого пробуждения национального сознания в конце 80-х – начале 90-х годов лидеры и активисты национальных движений на разные голоса кричали о своей нерусскости, подчеркивали свою инаковость, не упускали случая и возможности пройтись насчет якобы отсталости и не цивилизованности русского народа.
Одним из главных побудительных мотивов такого взрыва русофобии, прокатившегося почти по всем национальным республикам бывшего Союза и нынешней России являлось то, что эти люди таким образом как бы реабилитировались в собственных глазах
и глазах своих соплеменников за то, что в прежние годы, будучи
молодыми «национальными кадрами», изо всех сил старались как
можно больше походить на русских: женились на русских девушках, меняли имена на русские, прививали себе характерные для
русских горожан черты поведения, привычки быта и проч.
***
Летом 1998 года правительство страны в очередном припадке
поиска путей выхода из кризиса решило увеличить сбор налогов
с тех, кто работает в нескольких местах. То есть наши мудрецы из
Белого дома решили снизить реальные доходы наиболее активной
части населения.
Ведь кто сейчас, в условиях закрытия большинства производств, может работать в нескольких местах? Тот, кто хорошо
знает свое дело, лучше других соображает в профессии, умеет
хорошо работать и не потерял вкус к работе, а также силы на дополнительные занятия в ущерб семье и отдыху.
То есть при злоупотреблении либеральной болтовней в стране
продолжается коммунистическая практика подавления инициативы и находчивости, творческой мысли, перекладывания тяжести
на плечи более способных, нивелирования личностей. Постоянная
практика всевозможных поборов населения показывает, что мы
живем в стране неумирающего большевизма.
***
По телевизору показали фильм 30-летней давности – «Старики на уборке хмеля», культовый, как теперь говорят, фильм для
людей моего поколения. Созданный в малодоступной для нас тогда (а потому и дополнительно притягательной) форме мюзикла,
этот фильм чехословацких кинематографистов научил сотни тысяч
советских «девчонок в восемнадцать лет и парней в двадцать минус два» не только мотивам босса-новы, но и тому, кощунственному для коммунистической идеологии, факту, что индивидуализм,
отщепенство, своемыслие иногда (а м.б. зачастую?!) бывают более
притягательными, правильными и красивыми, чем мнение и позиция коллектива, массы.
Фактически лента «Старики на уборке хмеля» была форменной
идеологической диверсией «чехословацких ревизионистов», пытавшихся в середине 60-х построить у себя социализм с человеческим лицом. Совершенно непонятно, как она попала на наши
экраны.
Повествование о любовном поединке за руку и сердце красавицы Ганки между отличником в учебе и передовиком на уборке
хмеля красавцем Гонзой и середнячком, индивидуалистом, почитателем Сенеки Филиппом, завершившемся в пользу последнего, имело столь потрясающее воздействие на наши умы и сердца,
что и спустя годы люди моего возраста с восторгом вспоминали
этот фильм. Даже сейчас, спустя десятилетия, фильм не кажется
устаревшим.
Очень странно, что в концептуальном питерском журнале «Сеанс», посвященном 60-м годам, нет упоминания об этом фильме.
Есть «Июльский дождь», «Кавказская пленница», «Ночи Кабирии», трилогия Висконти о Германии, но нет чехословацких «Стариков». А без них 60-е годы «неполные».
***
Война опускает завесу непроницаемости над будущим людей.
Еще и поэтому она так ненавистна любому нормальному человеку. Ведь ему для полнокровной жизни надо если не знать собствен14 Заказ № 232
210 211
ное будущее, то хотя бы иметь возможность играть с собственным
представлением о нем.
А война лишает людей такой возможности, обращая все их
силы, способности и внимание на сиюминутное, связанное с выживанием и самосохранением. Способность к самораспространению в ноосфере, которое, в сущности, и есть будущее, остается
невостребованной, отложенной на период «после войны».
***
Любовь – это постоянный компромисс между поэзией и пошлостью.
***
Возрождение и усиление России начнется с осознания ею своей двойственности, укрепления и институализации государственного евразийства. Только сочетание восточной воли и западного
рационализма спасут Россию.
Тело России лежит на Востоке, а голова – на Западе, и встать
с колен она сможет только опираясь на силу разума. Большевики
это отлично поняли, и в этом был некий плюс их исторического
опыта, опошленного ограниченностью, самомнением и подлостью
их «вождей».
***
Постоянно демонстрируемый в фильмах Бунюэля антиклерикализм, как мне кажется, подпитывался мощным противоречием,
свойственным всем крупным художникам: в творчестве они вступают в диалог с Создателем, а в частной жизни часто присутствуют на вечеринках у Сатаны.
Снять данное противоречие может только Церковь, но путь
туда художнику заказан, ибо расплатой за умиротворение духа
служит для него – как и для всех воцерковленных людей – утрата
собственной индивидуальности, а для него это единственное реальное банковское обеспечение. В результате художник не может
расстаться с сертификатом своей личности, и набрасывается с
нападками на Церковь, обвиняя ее во всех мыслимых и немыслимых грехах.
***
В равнодушном отношении большинства наших сограждан к
чеченской войне, вооруженным конфликтам, проходящим на территории бывшего Союза, повинна милитаризация общественного
сознания, когда целые поколения вскармливались и выпестовывались идеологами различных уровней на героизме периода Великой
Отечественной войны.
Обычный советский человек с детства до седых волос жил в
атмосфере мифов о героизме особей, убивающих себе подобных.
Это не могло не деформировать коллективное бессознательное
нашего народа. В результате сложился архетип сознания, равнодушного к крови, людской боли, страданиям человека, но наполняющегося почти религиозным трепетом при виде марширующих
солдат, танков, баллистических ракет, или при звуках военного
оркестра.
***
Иногда и хвори телесные могут принести радость – если чтото болит, значит – еще жив.
***
Мы еще очень молодая нация. Не надо забывать, что к тому
времени когда во Франции вторым изданием вышли «Опыты»
Монтеня, у нас только-только появилась первая печатная книга –
«Апостол» Ивана Федорова. Это, конечно, не оправдывает российскую глупость, державную вспыльчивость и неуважение к законам, но все же позволяет рассчитывать на некую фору при сопоставлении укладов с западным миром.
***
Джек с таким же сосредоточенным видом обнюхивает свои
старые метки на дереве, с каким я перечитываю свои старые публикации.
***
В начале 80-х годов Юрий Кузнецов писал:
Искусства нет – одни новации,
Обезголосил быт отцов.
Молчите Тряпкин и Рубцов,
Поэты русской резервации.
Тогда это выражение – «поэты русской резервации», – казалось
поэтическим преувеличением склонного ко всяческой гиперболизации Кузнецова. Сейчас же, в конце 90-х, это утверждение выглядит банальщиной.
Во всех масс-медиа – электронных, печатных, государственных
и коммерческих мелькают одни и те же фамилии деятелей русской
культуры, не имеющих никакого отношения к русской народности.
14*
212 213
Если речь заходит о современной серьезной литературе, то это
чаще всего прозаики, славные только своей нелюбовью к коммунизму, поэты, ориентированные на западную ритмику да целый
косяк всевозможных приморских юмористов. Имена того же Кузнецова, Распутина, Белова, Личутина, Панченко, Кожинова можно
встретить лишь на страницах «Нашего современника». Фактически, из русской культуры насильственно изымается целый пласт
духовного наследия, ведущий родословную от «Слова о полку
Игорева» и «Моления» Даниила Заточника.
Однако как писал тот же Кузнецов:
Что нам смерть! На кабы и авось
Столько раз воскресало славянство.
Наше знамя пробито насквозь,
И ревет в его дырах пространство.
Страшно становится от того, что от века все у нас на «кабы и
авось».
***
Идеи западной демократии, предоставляющей полную свободу гражданину, неприемлемы для России. Для нас сейчас демократия в полном объеме – это двестимиллионный заряд, подложенный под фундамент тысячелетнего российского государства.
Осуществись они в полном объеме – взлетит на воздух Россия,
останется только строчкой в академических словарях, наподобие
Ассирии, Карфагена или Урарту.
Ведь только зачатки демократии западного образца – гласность
и некое подобие гражданского общества, названного у нас демократизацией, – разрушили могущественное государство – Советский Союз, сверхдержаву, сдерживавшую всемирное нашествие
американской сытости и скуки.
Для России нужен, – и обязательно будет найден, как всегда
находился, спасательный круг в критических для нее обстоятельствах! – свой вариант демократии, русский дичок, привитый к
древу всемирной культуры, соединяющий достоинства западного
рационализма с энергией восточной духовности и соборности.
***
Теперь, когда душа Бродского отправилась в Элизиум, где ее
ждет встреча с тенями Томаса Стернса, Анны Андреевны, Бориса
Леонидовича и других венценосцев, не стыдно признаться в давней любви к его поэзии. Другие сейчас будут переписывать мемуары, сочинять некрологи с оглядкой на вечность, публиковать
случайные надписи на подаренных им книгах, мне же достаточно
расписаться в собственной слабости к его стихам.
Раньше сделать это мешала небрежно брошенная кем-то фраза о том, что сейчас в России Бродского читают наизусть даже
восемнадцатилетние девицы. Очень уж не хотелось походить на
юных и недалеких любительниц альманаха «Поэзия». И потому
вслух произносились имена Кушнера, Бобышева, Арс. Тарковского, Кузнецова или Соколова, но на ночь все же читался затрепанный синий томик его первого издания на родине.
***
По центральному телевидению показывают передачу про Чечню: бомбардировки Грозного, Буденновск, боевики, солдаты-отказники, безымянные могилы и именитые преступники…
Но самые ужасные кадры были сняты в глуби России, в Вологде. Там ежегодно в определенный день собираются родители
погибших во всех последних войнах солдат и офицеров. Сперва
они служат панихиду в местном соборе, а после поминают своих
детей в столовой.
Идет видеоряд: плотно сдвинутые столы и за ними печальные
плохо одетые люди разных возрастов. Перед каждым стакан водки,
кусок черного хлеба, соленый огурец и только кое-где тарелка с
нарезанной четвертинками колбасой. И все!
Так поминают солдат России. В то время как ее правители
устраивают пышные политические шоу, связанные с собственными перевыборами, отставками, скандалами и разоблачениями внутренних врагов.
***
Вечером под фонарем две женщины-пьянчужки:
– Помогите деньгами!
В ответ:
– Могу помочь только советом– не просите деньги под фонарем. Используйте для этого естественную темноту.
***
Человечество – стадо домашних животных Бога.
Большинство людей обитает на птичьем дворе – суетливые и
постоянно копающиеся в навозе куры, шипящие на всех и вся
гуси, надутые индюки. Есть рабочие животные – вьючные мулы,
ослы, верблюды, тянущие свое ярмо волы. Много таких, которые
приносят определенную пользу, хотя и называются неблагозвучно
баранами, свиньями или коровами.
214 215
И лишь небольшая часть допущена в ближний круг, подобно
собакам, кошкам или лошадям. С ними Бог иногда разговаривает.
А случается, что гладит по голове или балует сахаром.
***
Когда Джекман – маленький рыжий пекинес – спит у меня на
коленях, он иногда начинает воинственно урчать. Ему, наверно,
снится как наши предки вместе охотились на мамонтов.
***
После 8 марта, когда балкарцы провели митинг в память о
насильственном выселении, милицейский чин спрашивал моего
товарища-журналиста, был ли он на их собрании.
– Нет, уезжал в командировку,– сказал журналист.
– Там собралось человек восемьдесят. Это же всего три автозака, – мечтательно вздохнул милиционер, – А шума-то, шума
сколько…
Известное дело: каждый мерит жизнь своим аршином.
***
Жуткие холода наступают обычно в домах во второй половине
апреля, после того как отключат центральное отопление. Все коммунальные квартиры, а пуще того служебные помещения враз
превращаются в тюремные казематы, в которых томятся невольные
заложники отопительной системы. И тогда мильоны людей, обычно далеких от всякой метафизики, начинают вдруг говорить о
весеннем солнце как идолопоклонники.
Кажется, продлись апрель хотя бы до августа, язычество затмит
все другие мировые религии. Но наступает май, и все возвращается на круги своя – тепло, чувства, разум. И притягательная сила
источника жизни на Земле вспоминается только в связи с ранним
загаром.
***
Людвиг Витгенштейн в своем знаменитом «Логико-философском трактате» говорил, что «то, что вообще может быть высказано, должно быть сказано ясно; об остальном следует молчать».
Будем же придерживаться этого правила!
***
Хорошо начищенные ботинки ничего не скажут о человеке.
А вот небольшое пятнышко или кусок грязи на обуви могут поведать целую историю жизни, взлетов и падений личности.
***
Дожидаясь в Прохладном автобуса, мы с Андреем К. пошли
перекусить на соседний с автостанцией базар. Взяли по бутылке
пива и по паре домашних пирожков с капустой и картошкой. Возле нас сразу же стал крутиться пацан, как выяснилось, семиклассник, собирающий пустые бутылки.
Разговорились. Он сказал, что хочет быть животноводом.
В его представлении это означало разводить животных и продавать
их мясо на базаре. Такая перспектива виделась ему венцом прекрасной и счастливой жизни. Как в нашем детстве – возможность
стать космонавтом.
Мы спросили его, сколько же бутылок за день он собирает.
Оказалось, всего четыре-пять штук. Наши две бутылки, – почти
полдневный заработок,– были для него как подарок богов.
***
В фильме «Дети чугунных богов» венгра Шандора Тота русские люди выглядят ужасающими восточными варварами: они
непрестанно пьют, воруют все, что только мыслимо украсть, дерутся насмерть,– и в промежутках между этими занятиями куют
броневой щит Родины.
Перед европейским зрителем на экране оживают почти все
пропагандистские клише недавних времен относительно «русского медведя». Но при этом Тоту удалось передать неистребимую
тягу русских к идеалу, духовным поискам. Видимо, сказалось не
только хорошее знание режиссером русской культуры и проведенные в Москве детство и юность, но и генетическое родство мадьяр
с российскими народами угро-финской группы.
В случае с Тотом даже не возникает вопрос, насколько критичным может быть взгляд иностранца при изображении нравов другого народа, где та грань, что отделяет шарж от пасквиля, а произведение искусства от идеологического лозунга. Ему легко прощается то, что не хочется прощать, например, Семену Лунгину с
его русофобскими построениями в «Такси-блюзе» и особенно в
«Луна-парке».
Фильм «Дети чугунных богов» ведет родство от «Мертвых
душ» Гоголя. Это кинематографическая поэма о современной России. Такой фильм никогда не может быть снят в Голливуде с его
жесткими требованиями к сюжетным схемам. Это восточноевропейское кино в чистом виде. Демонстрирующее, кстати, возможность и жизнеспособность иного, не голливудского, пути развития
кинематографа.
216 217
***
Кандидат в президенты России глазник Свят. Федоров на вопрос журналиста, какие бы три книги он взял с собой на необитаемый остров, называет «Тихий Дон», стихи Ваншенкина и романы
Драйзера. Особенно меня, конечно, умилила его привязанность к
Ваншенкину.
И этот человек вполне серьезно считает, что сможет управлять
миллионами читателей Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского,
Солженицына и Бродского. По сравнению с ним Ген. Зюганов,
назвавший на первом месте «Дон Кихота», выглядит просто титаном духа и гигантом мысли.
***
Две радуги проложили над городом воздушный мост. Под ним
снуют люди с черными зонтами и, шурша шинами, разбрызгивают
по сторонам дождевые потоки автомобили. А занятый своими
мыслями Бог проходит по мосту, не замечая устремленных к нему
глаз бродячей собаки.
***
«Комсомольская правда» поместила большой материал о «поэтессе» Людмиле Дербиной, убившей Николая Рубцова. Автор
пытается показать какой трагический путь прошла эта женщина
к покаянию: тюрьма, общественное презрение, грошовая работа
в библиотеке Академии наук, первый сборник стихов в преклонном
возрасте.
«Трагическая любовь двух поэтов… Шесть лет за решеткой.
Надо было жить… Лишь через десяток лет она напечатает свои
«Воспоминания»…» – пишется о б… , погубившей национального
гения!
Все это служит лишь подтверждением ставшего расхожим
утверждения, что в современном обществе напрочь утрачены какие-либо нравственные критерии. Разве можно хоть на миг представить себе появление в «прогрессивном», а равно и «ретроградском», издании прошлого века апологии Дантеса или Мартынова.
Такое в голову не пришло бы даже Писареву!
Впрочем, и с эстетическими критериями у автора статьи и
цитируемых им советских писателей не все в порядке. Надо иметь
совсем уж птичье воображение и соответствующее понятие о литературе, чтобы писать «о двух соловьях на одной ветви». Более
того, называть соловьем Рубцова, – этого «поэта русской резервации», по меткой характеристике другого поэта той же плеяды, –
значит, говорить о ком-то или о чем-то другом.
Понятно стремление преступницы реабилитироваться, «вытеснить» из сознания происшествие страшной зимней ночи
1971 года. Но стремление журналиста, берущегося помочь ей в
этом, ничем нельзя оправдать. Его даже нельзя объяснить тем, что
Толстой в «Воскресении» называет «свободолегкомыслием» и что
приложимо к большинству нынешних газетных и журнальных
публикаций. Здесь уже что-то из другой области – из разряда проделок Сатаны.
***
В 1883 году в Японии сочинение сэнсэя Пусикина «Капитанская дочка» вышло под названием «Сердце цветка и думы бабочки. Удивительные вести из России». При этом Машу превратили
в Мэри, а Гринева – в Смита, чтобы не пугать незнакомыми русскими именами японского читателя.
Конечно, сейчас мы лучше знаем друг друга, пользуемся глобальными компьютерными сетями и спутниковыми каналами
телевидения, но основы национальной психологии остались прежними, и, по-прежнему, стремясь представить какое-либо событие
или фигуру «другой» жизни, приходится адаптировать ее к своему
мировосприятию, к тому, что называется менталитетом.
И потому наше представление об инородной культуре всегда
будет с некоторой «поправкой Пусикина».
***
Не так уж я одинок и несчастен: со мною Пушкин, осень,
дождь…
***
На Ставрополье проходят выборы губернатора. Ко второму
туру сложилась такая нервозная и неопределенная обстановка, что
участники выборной борьбы, за исключением, естественно, самих
претендентов на кресло, опасаясь за свою дальнейшую судьбу,
вернее, за место у номенклатурной кормушки, боятся делать какиелибо заявления для прессы, отказываются выступать с комментариями, прогнозами, мнениями. А если обстоятельства вынудят
что-то сообщить журналистам, просят ни в коем случае не упоминать в печати собственного имени. Такие вот продолжатели
линии Иванов-непомняших родства.
На днях один из руководителей края, сделав какой-то комментарий, попросил не упоминать его. В материале моего корреспондента это прозвучало примерно так: «Как сообщил Интерфаксу
зам. главы администрации, пожелавший остаться неизвестным…»
218 219
Разумеется, я поправил текст. Но для своей копилки курьезов
приобрел удивительную формулировку нашего времени: «Как заявил глава такой-то области, пожелавший остаться неизвестным».
***
В Вильнюсе умер Витаутас Жалакявичюс. Очень грустно, что
рано ушел из жизни прекрасный кинорежиссер, открывший большой стране и миру целую плеяду изумительных литовских актеров.
Но особенно горько, что постепенно уходят люди, служившие
живыми капиллярными сосудами общей культуры, объединявшей
все народы бывшего Союза.
Без них при современной разобщенности, экономических неурядицах и политических завихренностях мы обречены на взаимную подозрительность, непонимание и агрессивную охранительность собственных взглядов и сложившегося образа жизни.
***
Человеку, незнакомому с романом Флобера «Мадам Бовари»,
по мотивам которого снят фильм Александра Сокурова «Спаси и
сохрани», будет совсем непросто понять, что же происходит на
экране. Он увидит некую деревушку в горах, странных людей,
населяющих ее и разговаривающих временами на каком-то иностранном языке, вероятнее всего, французском. Чтобы понять, о
чем говорят эти люди, что они хотят и к чему стремятся, зрителю
придется постоянно напрягать свой слух. Данная манера «непрописанного» звука, искусственное микширование звуков, отсутствие музыкального сопровождения действа, а иногда и полные
паузы слуха,– создают для зрителя своеобразный спецэффект, связанный с нагнетанием страстей.
Он вынужден, ни на что не отвлекаясь, всматриваться-вчитываться в экран, пытаясь понять, о чем рассуждают герои фильма,
и как это отразится на его сюжете. Но весь фокус заключается в
том, что на экране ни о чем не говорят, даже если и произносят
какие-то фразы – тебя просто заставляют наблюдать пластику
происходящего, игру теней, света, движение камеры, проходы
персонажей и проч. и проч.
Сюжетная линия фильма, понимаемая в натуральном смысле,
не развивается до такой степени, что следить за ее развитием не
является первой необходимостью сокуровского зрителя.
Фильм оставляет двойственное впечатление: с одной стороны,
отдаешь себе отчет в том, что здесь нарушены все золотые правила кинематографа, тебе предлагают затянутое, нудное, малолюбопытное зрелище, представляющее интерес только в визуальном
плане – лица, одежды, интерьеры, пейзажи, крупные и средние
планы, их чередования и комбинации. Глядя на этот пастиш по
роману Флобера, невольно думаешь, что поскольку следить за
интригой здесь не самое главное, надо найти какие-то другие координаты, другую точку отсчета для путешествия в пространстве
фильма – изменения на уровне мизансцены, или изменения психологических состояний героев, и прежде всего, героини, а может
быть нечто третье в этом же роде.
Но тут замечаешь, что сюжет после длительной остановки
двинулся вперед, как массивная минутная стрелка на башенных
часах скакнула на одно деление и снова замерла на минуту, – и,
следовательно, пора снова отдаваться во власть Вергилия-режиссера, а не возводить интеллектуальные баррикады между зрителем
и экраном.
С другой стороны, фильм «Спаси и сохрани» – очень увлекательное зрелище. И самое, пожалуй, ценное, что в нем есть – это
образ главной героини, созданный не профессиональной актрисой,
а профессором университета Сорбонны Сесиль Зервудаки. То как
она играет женщину – Эмму Бовари, с точки зрения актерского
мастерства содержит немало огрехов, связанных с педалированием чувств, излишеством движений и проч. Но она создает на экране пленительный образ женщины. Женщины, задыхающейся в
маленьком городке, единственный выход для которой к свободе и
свету (а также равенству и братству, и другим ценностям Французской революции!) – это смена любовников. И вскоре мы наблюдаем ее ни с чем не сравнимую радость, когда она приходит
домой, раздевается донага, садится рядом со спящей дочерью и
восторженно сообщает: «У меня есть любовник!». Потом берет
дочь на руки и подходит с ней к раскрытому окну, как бы демонстрируя спящей девочке и всему миру возможности свободы и
света любви. Эта минута ее ничем не омраченного торжества.
Потом будут другие минуты, другие часы и другие любовники.
И когда все они предадут и продадут ее, когда кончится торжество
любви, она вынуждена будет покончить с собой.
«Спаси и сохрани хрупкую женственность»,– говорит своим
фильмом Сокуров.
В фильме много любовных сцен, голых тел, сладострастных
сплетений. После того, как мы просмотрели любовную антологию
Тинто Брасса и знаем, сколь многообразно и привлекательно можно демонстрировать на экране то, что в жизни не всегда бывает
эстетически привлекательным и благозвучным, можно попенять
Сокурову за однообразие повторяющихся сцен. Но, видимо, одной
из его задач в этих сценах было показать, что любовники Эммы,
их эротика и ее воплощение, не отличались большим разнообразием, то есть то, что все они были всего лишь рядовыми предста-
220 221
вителями популяции городских обывателей, в то время, как Эмма
Бовари была в этом городе подлинным художником.
Именно в любовных сценах раскрывается странная красота
Сесиль Зервудаки, немолодой женщины с огромным носом, крупными чертами какого-то почти средневекового канона лица и удивительно сохранившимся телом. И становится понятно, почему
режиссер пригласил ее на заглавную роль: она создает образ залетного существа в мире всех этих коновалов, аптекарей, мясников
и торговцев.
Историки литературы, критики, искусствоведы неоднократно
приводили в качестве примера высокого писательского мастерства
Флобера и его знания человеческой психологии в части возможностей воображения, ту сцену в романе, когда Эмма с любовником
садится в карету, а писатель благоразумно опускает шторку. Сокуров же, наоборот, поднимает в этой сцене занавес. Камера с
довольно яркими подробностями и деталями показывает все, что
происходит между любовниками на сиденье кареты. И этот момент
является, вероятно, неким важным для Сокурова знаком, жестом,
которым он хочет продемонстрировать городу и миру, что поднимает шторку над стариком Флобером.
На пресс-конференции после фестивального просмотра в Москве «Мадам Бовари», снятой Клодом Шабролем с восхитительной
Изабелль Юпер в роли Эммы, французский режиссер говорил, что
написание сценария для фильма не составляло особого труда: надо было только внимательно читать роман, – там все сказано! – и
как можно старательней донести до зрителей стиль, мысли и образы Флобера.
Сокуров же привнес в фильм свои мысли и чувства, попытался адаптировать роман Флобера к русскому сознанию времен раскрепощения общества, времени многих надежд и ожиданий конца
80-х – начала 90-х годов.
***
Лето – как оргазм. К нему так же долго готовишься, делаешь
массу глупостей для его приближения, а когда все-таки что-то
происходит, не замечаешь ничего и осознаешь это только по окончанию действа. По тишине. По пустоте. По внезапно налетевшему
холоду из форточки.
Таким же было и это лето, лето 1996 года. На память о нем
останется только несколько строчек:
Где это лето?
Где запахи купален,
нагретых желтым солнцем?
Фигуры волн и ветра?
А вкус вина на берегу
и поцелуи на закуску?
Куда исчезли дачники?
Неужели,
те две недели в июне,
наполненные духотой
и инфарктами,
и были макушкой лета?
Если это так,
то на следующих выборах
я буду голосовать за осень!
***
Естественная смена периода «апполонизма» дионисийским
этапом развития, известная в истории любой цивилизации, в России, в силу неукорененности культуры в большей части народа,
отсутствия у него исторической памяти и здорового религиозного
чувства, воспринимается чуть ли не как предвестие национальной
трагедии, признак конца русской истории.
Философ В. Кантор в журнале «Вопросы философии» пишет:
«Россия попала в этот общий поток, возникший после взрыва в
Европе подсознательных, почвенно-языческих инстинктов, которые возжелали управлять историческим процессом, тем самым
отрицая его надсубъективную силу и смысл».
У нас ситуация осложняется еще тем, что смена культурных
парадигм совпала с изменением общественно-экономической формации и кризисом государственности. В результате в массовом
сознании господствует апатия не только к любым проявлениям
общественной жизни (за исключением, разве что, интереса к политическим скандалам), но и к своей собственной, частной жизни.
Верховная власть поручает придворным идеологам выработать
концепцию национальной идеи. А лекарство от всех бед одно, и
известно давно: просветительство, массовое гуманитарное образование, воспитание религиозного чувства.
***
Когда на столе появляется гречневая каша, я всегда рассказываю Алисе историю про Гену Шпаликова. Как он любил гречневую
кашу. И как однажды, будучи суворовцем, ему довелось отведать
ее вместе с товарищем Сталиным. Апокриф, конечно, рассказанный Сергеем Соловьевым.
222 223
И всякий раз, когда я его пересказываю, Алиса слегка возмущается. «Что ты мне одно и то же долдонишь? Сколько можно это
рассказывать? Я эту историю знаю уже наизусть»,– говорит
Алиса.
Однако моя маленькая, умненькая дочь-аспирантка не понимает главного – почему я с таким упорством и даже неким артистизмом рассказываю ей одну и ту же историю. А рассказываю я
ее с одной целью – создаю семейный миф. Когда пройдут годы, и
не будет уже меня, не будет Тани, никого из нас, а Алиса будет
готовить гречневую кашу, она обязательно вспомнит историю про
Гену Шпаликова, «парня с нашего факультета», и подумает о нас.
***
У животных, вероятно, есть какое-то чувство циклической
памяти. Наподобие годовых колец у деревьев.
15 мая я зашел утром к матери, чтобы передать ей лекарства.
И вдруг ее собачка – пекинес Джек – бросился ко мне с необыкновенно радостным видом. Он всегда радуется моему появлению.
Но на этот раз превзошел самого себя – с писком и повизгиванием
взобрался ко мне на колени, и чуть ли не обнял лапами и стал
лизаться.
Сперва я подумал, что Джек очень соскучился по общению,
хотя мы не виделись всего несколько дней. Но потом вспомнил,
что ровно год назад он сильно болел, уже лежал шкуркой на полу
и только плакал. Именно 15 мая прошлого года я отвез его в лечебницу, где ветеринары вытащили его почти из небытия.
И теперь он, вероятно, вспомнив свое излечение, таким образом выражал мне благодарность.
***
Создатель был очень благосклонен ко мне, наделив при рождении самым дорогим своим даром – чувством слова. К сожалению, я очень мало ценил его подарок, постоянно прельщаясь плодами человеческого тщеславия, ложного величия, псевдозначимости и прочего.
И только с годами, когда пришло некоторое отрезвление от
винного кипения страстей, стал понимать, что слово – единственное подлинное утешение и отрада, сопутствовавшее во всех житейских невзгодах и никогда не изменявшее мне.
***
На праздновании своего сорокалетия Андрей К. довольно вяло слушал здравицы в свой адрес и похвалы живописным успехам.
Оживился только тогда, когда кто-то заговорил о мухах.
Рассказывая, как они досаждают ему в мастерской, Андрей
стал размахивать руками, мимикой изображая нечисть, мешающую
работать, потом схватил большую линейку и стал демонстрировать, как он борется с мушиным роем. «Хрясть… Хрясть… Они
парами падают на пол. А на линейке остаются следы от них…
Мерзость!»,– кричал разгоряченный юбиляр.
Общество восприняло эскападу Андрея как пьяную выходку
гения. Я же думаю, что и в этом случае он был, как всегда, совершенно естественен. Просто все разговоры о его человеческих качествах и живописном мастерстве не несли ничего нового, все уже
было сказано и не один раз, а вот мухи – о, эти мухи, вечно роящиеся возле мусорника неподалеку от дверей мастерской! – они
действительно задели его за живое.
***
Ирина Иловайская пишет в «Русской мысли», что скончавшийся осенью 1997 года в возрасте 89 лет сэр Исайя Берлин, – послевоенный собеседник Ахматовой! – делил человеческий род на две
породы: лисиц (к которым причислял Шекспира, Бальзака и Джойса) и ежей, среди которых видел Данте, Монтеня, Паскаля и Достоевского.
Разница между ними заключается в следующем: лисица знает
много разных вещей, еж – только одну, но она великая.
***
В одной из передач «Пресс-клуба», посвященных проблемам
телевидения, было заявлено, что тележурналисты превратились в
киллеров, которые убили русскую интеллигенцию.
Звучит, конечно, красиво, но беда всех наших журналистов,
особенно телевизионщиков, состоит в том, что они искренне верят,
что их статьи или передачи в обязательном порядке смотрят все
интеллигентные люди. Тогда как смотрит и обсуждает их программы весьма ограниченный круг лиц, причастных к производству ТВ-продукции, ну, может быть, еще их родственники и друзья.
И все!
Нормальный человек, не закомплексованный на «последних
проблемах», равно как и на последних новостях, щелкнет кнопкой
переключателя и, – прощай, ТВ-киллер! – кто тебя вспомнит через
минуту?
Беда отечественной журналистики, что она сильно преувеличивает свое место в жизни общества. Вместо того, чтобы просто
информировать население о случившемся или заметном, журналисты мнят, что заняли ту нишу, в которой пребывали в конце
прошлого – начале нынешнего века писатели – властители дум,
224 225
поводыри страждущих духом, наставники подрастающих поколений. Но при этом забывают простейшую вещь, что в те годы книга была практически единственным источником передачи пережитого духовного опыта и выношенной мысли. Теперь же массмедиа – всего лишь одни из многих каналов информационного
общения людей.
***
Книга Л. Шебаршина «Записки начальника разведки» – свидетельство о распаде великого государства лицом, занимавшим
один из ключевых постов в системе безопасности этого государства, – как и всякие мемуары, служит, прежде всего, задаче выгодной подачи роли мемуариста в описываемых им событиях.
Учитывая профессию автора, занимаемый им пост начальника одной из ведущих разведок мира и к тому же его незаурядные
литературные способности, можно с уверенностью утверждать,
что в ней «правды ни на грош». Особенно о том, что касается
истории с ГКЧП.
Создавая образ интеллигентного рыцаря плаща и меча, Шебаршин – а по-человечески он мне весьма симпатичен: книголюб,
эрудит, государственник,– слишком удаляет его от Системы, замешанной на дьявольской смеси сикофантства, шантажа и предательства, чтобы у непредвзятого читателя возникла хоть толика
сочувствия к проигравшему мастеру оперативных игр.
В этом плане воспоминания П. А. Судоплатова куда как выигрышнее: да, было дело, но выполнял служебный долг, верил,
считал, что так и должно действовать.
***
Соцреализм как жанр, адепты которого отражали не реальную,
а воображаемую жизнь, бессмертен. Просто раньше все усилия
мастеров этого жанра были сосредоточены на живописаниях строек, ударного труда, достижений колхозов, а сейчас новое поколение
бабаевских, кожевниковых и липатовых с не меньшим размахом
описывает мафиозные разборки, происки спецслужб, кремлевские
интриги и прочую информационно-газетную составляющую современной общественной жизни.
Популярность Марининой, Бушкова, Корецкого и прочих «новых писателей» объясняется не только лихостью закрученных ими
сюжетов, но и тем, что они работают именно в жанре соцреализма,
к которому народ привык.
Не зря когда практически исчезло российской кино, телеэкран
захватили зарубежные «мыльные оперы». Феномен их популярности мне объяснил случайно подслушанный в автобусе разговор
двух женщин.
«Мы так устаем от каждодневных гримас жизни, малоденежья,
что только дома, включив телевизор, отдыхаем»,– сказала одна из
них.
Новый российский детектив выполняет ту же компенсаторную
роль в общественном сознании, снимая раздражение масс от неэффективности государства, слабосильности правоохранительных
органов, безудержного произвола чиновничества.
***
Часто думаю: почему европейцы и американцы так не любят
нас? Видят в нас восточных варваров, недочеловеков, представителей боковой ветви цивилизации?
Но может ли быть нецивилизованным народ, породивший Толстого, Достоевского, Менделеева, Чайковского? Давший миру чудо русской иконописи? Первым проложивший путь в космос?
Может быть, их нелюбовь к нам питается страхами перед необъятностью нашей территории и многочисленностью разноплеменного населения? Так ведь и китайцев много, и индусов много,
но к ним снисходительнее относятся.
Дело, мне кажется, в ином: у нас, несмотря ни на что, много
природных богатств, и именно за это не любят русских людей. Не
любят за то, что не они – американцы или европейцы, – ими распоряжаются. В основе этой нелюбови лежит презрение к тому, как
мы бездумно относимся к своим богатствам. Это своеобразный
комплекс неприязни трудобережливых разночинцев к праздным
аристократам, проматывающим наследие предков.
***
Подруге Алисы Оле П. в московском метро срезали роскошную
косу. Только придя домой, она обнаружила, что волос нет и чуть
не грохнулась в обморок.
Вот ведь, до чего в конце железного века дошло в столичном
граде – воруют все, что только можно украсть. Уже и волосами с
живого человека не брезгуют. Какие-то умельцы этого ремесла
целыми днями скитаются по станциям метро в поисках человеческих волос – ситуация достойная пера Кафки.
***
Первоапрельская улыбка: на замызганных дорожной грязью
дверцах вишневого «Жигуленка» кто-то вывел пальцем: «Помой
меня и я буду твоей».
15 Заказ № 232
226 227
***
В газете «Завтра» помещены материалы проведенного в редакции «круглого стола» по проблемам старообрядства. Его участники говорят о том, что старообрядчество – это единственное
спасение для Руси, мол, надо учитывать опыт людей, пострадавших за идею и сумевших донести ее до наших дней. При этом
отмечается, что сперва старообрядцы ушли в скиты, потом пришли в промышленность, а затем финансировали искусство, и это
дало новый толчок развитию отечественной культуры и духовности.
Однако при всем этом участники «круглого стола» – а это известные писатели и публицисты почвенного толка, выступающие
на словах за единство России и за сохранение ее духовности, – о
проблемах староверов практически ничего не говорили, а были
больше озабочены тем, как бы поглубже и посильнее представить
свою собственную озабоченность проблемами сохранения русского духа.
По прочтению газетки мне стало абсолютно ясно, что их снедает не дума о России, а похоть власти над умами ее граждан и
самосладострастие.
***
Одно из самых гнусных преступлений, совершаемых человеком, – вырубка деревьев.
В отличие от других существ живого мира, дерево никак не
может отреагировать на свою гибель – ни стоном, ни криком, ни
проклятием, ни ответным ударом или броском. В этом стоическом
его безмолвии перед ликом смерти заключена сцена, достойная
античной трагедии. Человек же, губящий деревья, подобен средневековому палачу.
***
Ко дню окончания Второй мировой войны, отмечаемом у нас
как праздник «великой Победы», ряд газет, – а среди них, например, умеренно-радикальная «Общая газета» и даже такой эксцесс
печатного рынка, как еженедельник «Северный Кавказ», – поместили материалы о русском фашизме.
Объекты дежурных диатриб хорошо известны – РНЕ, Баркашов, провокатор Веденкин, тайные происки спецслужб, сдобренные параллелями из Третьего Рейха до такой степени, что они, как
в кривом пространстве Римана или Лобачевского, сливаются с
сегодняшней российской действительностью.
При этом дабы «приличия соблюсти» и в то же время как-то
«документально зафиксировать» то, чего в природе просто не существует, – русский фашизм – оксюморон болезненного воображения образованцев! – используется незабвенный кинематографический эффект Кулешова. Так, «Общая газета» помещает на
первой полосе пять снимков: неонацисткие сборища в Испании,
Дании, Германии и Англии со всеми приличествующими подобным действам атрибутами и рядом собрание в Москве – сохранивший пышное убранство с советских времен зал некоего ДК увенчан лозунгом «Нация Справедливость Порядок», трибуна и стол
президиума покрыты стягами с изображениями короны Российской
империи и «коловрата» РНЕ, а в последнем ряду крупным планом – три бритых затылка. И что читателю до того, что эти загривки явно контрастируют с прическами остальных участников
собрания и что их обладатели, скорее всего, были приглашены
фотографом именно для создания нужного контрапункта, – эффект
Кулешова действует помимо его воли или способности к размышлениям: он уже до скончания своих дней будет уверен, что собственными глазами видел русских фашистов, хотя бы и с тыльной
стороны.
Опасность подобных игр с джинном зла, заключенным в красочную упаковку масс-медиа, состоит в том, что рано или поздно
он прорвет эту упаковку, вырвется наружу, материализуется.
А вырвавшись наружу, джинн не будет разбирать, кого миловать,
а кого наказывать, – сожрет все, что попадется на его пути, и первыми падут от него его же прародители.
И вот уже через неделю после публикации в «ОГ» и на следующий день после завершения «вторых майских праздников» в
Москве была взорвана синагога. И сразу же глава Российского
еврейского конгресса Гусинский, являющийся по совместительству телемагнатом и владельцем целого «холдинга» послушных
ему печатных изданий, поспешил оповестить весь мир, что это
дело рук русского нацизма. Причем, не дожидаясь результатов
расследования, выводов специалистов, опираясь исключительно
на свое расовое чувство. «Вы хотите нацистов? Их есть у меня!».
Активный поглощатель газет, издаваемых Гусинским, Березовским, Голембиовским и прочими подобными господами, волен
соглашаться или не соглашаться с плодами болезненного воображения подвластных им журналюг. В том числе, и относительно
возрождения (sic!) русского фашизма.
Но любой мало-мальски объективный наблюдатель российских
общественных процессов последнего времени знает, что подобные
сенсации обычно лопаются как мыльные пузыри или обнажают
15*
228 229
фигуры совсем иного плана и уж совсем иного профиля. Как это,
например, было в 1992 году, когда в «демократические» издания
стали поступать письма с угрозами от имени общества «Память»
(хорошо помню взволнованное выступление по этому поводу одного из получателей подметных писем – тогдашнего главного редактора «Знамени» Григория Бакланова), рассылаемые, как выяснилось в ходе следствия, а затем и суда, далеко не русским человеком.
И не надо вовсе быть наблюдателем общественных процессов,
достаточно быть просто гражданином России, чтобы понимать,
что в стране потерявшей в борьбе с фашизмом и нацизмом
28 миллионов жизней своих сограждан, говорить о каком-то возрождении фашизма могут только люди либо очень ненавидящие
эту страну, или ничего не понимающие в населяющем ее народе.
Буквально через день после написания этих заметок по НТВ
показали сюжет из областного русского центра, в котором городской суд отклонил иск РНЕ к местной газете, «по традиции» срифмовавшей русских националистов с немецкими нацистами. Автор
сюжета с пиететом говорил о мужестве судьи, вынесшем вердикт
не в пользу РНЕ и не убоявшемся присутствовавших в судебном
зале «молодчиков в черной форме». При этом в других городах
(упоминался, в частности, Ставрополь) не столь принципиальные
судьи обычно выносят приговоры не в пользу газетчиков, в заключение посетовал тележурналист.
Комментировал показанный сюжет председатель Фонда защиты гласности Алексей Симонов, сын сталинского любимчика – писателя Константина Симонова. Он сказал нечто абсурдное,
но с такой убежденностью в голосе и с таким негодованием во
всем внешнем облике борца-прогрессиста, что невозможно было
не поверить в сказанное им, как в истину в последней инстанции, – а Фонд защиты гласности и есть, наверно, такая последняя
инстанция, – выше него что может быть? – Фонд защиты Фондов
защиты? Конгресс США? Архангел Михаил? – и слова его звучали примерно так: «Тот, кто преследует журналистов, обличающих
сходство русских фашистов с нацистами, посягает на их конституционное право высказывать свои взгляды».
Не больше и не меньше: пойман на вранье и передергивании
фактов – вали все на Конституцию, мол, выражал собственные
взгляды, имею право!
Беда нашей неокрепшей демократии в том, что зародившись
в недрах тоталитаризма, она не отказалась от его методов борьбы
с инакомыслием, более того, расширив за счет открытости общества сумму приемов ведения полемики со своими противниками,
официальные «проводники демократии» стали гораздо циничнее
и безудержнее своих предшественников по идеологическому одурманиванию общества – птенцов гнезда Суслова и Зимянина.
***
Юра И. прислал письмо к моему дню рождения. Пишет, что
стал старым сентиментальным хрычом, шмыгающим носом над
моими пожелтевшими письмами.
«А ведь было, было все – ВГИК, пруды, и девушки вблизи, и
благосклонные поэты… И куда-то ушло, как в песок»,– пишет Юра.
Ну, просто чеховский дядя Ваня.
Но мне-то каково, почувствовать себя профессором Серебряковым?
И чем я могу его утешить? Сослаться на время, неблагосклонное к талантам? – пошло! На Родину, презирающую всякую живую
жизнь, и отдающую копеечную дань только памяти покойников? –
слишком горько! На происки империалистов, обрекающих нас на
вечное нищенство? – совсем уж по-марксистски!
Остается только процитировать недавно обнаруженный мною
в письмах Младшего Плиния кусочек из его обращения к Тациту:
«Будет ли потомкам какое-либо дело до нас, я не знаю, но мы,
конечно, заслуживаем, чтобы было, не за наши таланты (это ведь
слишком гордо), но за рвение, труд и уважение к потомству. Будем
только продолжать начатый путь, который, правда, немногих привел к блеску и славе, но многих вывел из мрака и молчания».
Газета «Советская молодежь». 5 января 1997 г., 16 января 1998 г.
Книга «Ночная стража». Нальчик. Эльбрус, 2000 г.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ ЖИЗНИ
С какого момента началось движение в никуда?
А с того, как стали считать Гайдара – экономистом, Явлинского – политиком, Киркорова – певцом, Доренко – тележурналистом,
Слаповского – писателем.
Каждый может продолжить этот список до бесконечности.
Наблюдая за непрекращающейся на Ближнем Востоке распрей
между евреями и арабами, за всеми этими бесконечными акциями
протеста, ультиматумами, терактами в крупных городах и мелких
поселениях, ударами возмездия и проливающейся ежедневно человеческой кровью, все дальше разводящей оба народа по разные
стороны истины и справедливости, постоянно думаю о том чуде,
что явил миру почти две тысячи лет назад уроженец этих мест.
230 231
Христос, с его проповедью всемирной любви и всепрощения,
может быть, является единственным спасением для одурманенных
взаимной ненавистью двух соседних народов. Но они, поклоняющиеся своим богам, не слышат его Слово.
Большая беда русского народа состоит в том, что у основной
массы его представителей чрезвычайно развиты только две составляющих человеческой сущности – божественная или ангельская, позволяющая совершать такие поступки, о которых и слыхом
не слышали просвещенные европейские люди, и звериная, заставляющая вытворять нечто такое, о чем те же европейцы говорят,
как о варварском.
Третья же составляющая, центральная, гуманитарная – та, что
выделяет homo sapiens’а из животного мира, и, собственно, делает человека человеком, – у большинства представителей нашего
народа недоразвита, что и является причиной многих наших социальных – требующих именно человеческого единства! – бед.
Гипертрофированные «крайние» сущности компенсируют скукоженную сердцевину в целостном облике русского человека.
Данное явление и порождает постоянно отмечаемую иностранцами «загадку» русской души.
Гуманитарная (и гуманистическая!) сущность человека развивается с развитием окружающей его цивилизации. А вот этогото поступательного развития цивилизации русская история как не
знала ни в древнем, ни в новом своем периоде, так не ведает и в
самом новейшем своем существовании.
Ни одно поколение людей в России практически не прожило
свой век, чтобы не быть ввергнутым в очередную социальную,
политическую или гражданскую катастрофу, как бы она не называлась – войной, дворцовым переворотом, либо либеральными
или еще какими-нибудь реформами.
Развитие России идет скачками – до цивилизационной ли эволюции тут?
А будет цивилизован народ, будет устоявшаяся, сытая, непрерываемая ничем длительная благоденственная жизнь, совсем подругому пойдет наша история. Не будет шараханий из стороны в
сторону, не будет метаний коллективного сознания от небесных
замыслов и идеальных проектов до ожесточенных поисков врагов
и остракизма инакомыслящих и инакоговорящих, изменится к
лучшему облик русского человека и станет он понятен любому
грамотному иностранцу.
Времена теперь такие, что приходится самому Эккерманом
состоять у себя на службе.
В июле 2001 года Юрий Лужков на пресс-конференции отказался отвечать на мой вопрос о судьбе объединения партий ОВР
(Отечество – Вся Россия) и «Единство». А спросил я его всего
лишь о том, не считает ли он, что ее может постигнуть печальная
участь «Нашего дома – России».
Он сказал, что не хочет отвечать на провокационные вопросы,
будто я спросил не о судьбе его партии, а о будущности КП РФ
или ЛДПР.
Вот, таковы они, фюреры современных российских квазипартий!
В газете «Завтра» Олег Пащенко, красноярский литератор и
тамошний депутат, объясняет народу и мне в том числе, почему
они (депутаты) отказались голосовать за персональную (еще одну?!) пенсию В. Астафьеву.
Мне тоже в последнее время не нравится старый пердун Петрович. Но мне стыдно читать, как литератор, выведенный «в свет»
Астафьевым и долго с ним друживший, о чем сам признается,
печатно оправдывает себя и своих товарищей, не давших «народных» денег «очернителю народа» В. П. И это пишет человек, считающий себя христианином!
Нет, это истеричное человеконенавистничество, готовность
всегда «биться за народ» и против конкретного человека из народа, никаким христианским налетом, подзалетом и валетом не
перебьешь.
Мне не хочется читать новых книг. Это – конец, это тишина,
это – жара.
Опять звонил Спилберг. И опять не застал меня дома. Попросил перезвонить ему в Голливуд. Флора записала его номер на
квитанции из химчистки. Она сдала в чистку свое вечернее платье,
залитое моими биологическими веществами. Потом пошла забирать платье и отдала квитанцию.
Я пришел домой, она сказала, что звонил Спилберг, а телефон
его не запомнила. Я побежал в химчистку, а у них небольшое такое
чрезвычайное происшествие: химреактивами залили приемное
отделение. Все бумаги сожгла кислота. Разумеется, пропала и квитанция, на которой был записан номер телефона Спилберга.
А он, видимо, обиделся, что я ему не перезвонил. Больше не
звонит.
Вот вам и современная «маленькая трагедия». «Моцарт и Спилберг» называется.
232 233
Писатель и философ Александр Дугин – это евразийское издание «ветряных мельниц французского производства» – Деррида,
Бодрийяра, Делеза etc.
Мой допинг – книги. В этом смысле, я неизлечимый наркоман.
Флора часто напоминает мне правила человеческого общежития, которые в силу «завихренности» моей жизни я либо игнорирую, либо забываю. И часто она бывает права.
Но стоит ей попасть хоть в небольшой поток жизненной турбулентности, как большинство правил хорошего тона мгновенно
выветриваются из ее хорошенькой головки. Впрочем, это известно давно – одно дело учить других, другое – выполнять самому.
Одно дело – быть праведником на берегу, другое – в тонущей
лодке.
Не зря же говорил наш мулла, что надо делать так, как он говорит, но не делать так, как он делает.
В начале августа патриарх РПЦ открывал в Москве церковь в
память погибших сотрудников ГУИНа (бывшего ГУЛАГА). Опять
что-то гнусавил о русском воинстве.
И никто из ТВ-своры даже не заикнулся, что церковь и солдаты застенка – это разные ипостаси острога, и негоже главе Церкви
прилюдно скорбеть о «пытошниках и дыбошниках». Отпускать
грехи им, если они покаются, конечно, надо, поскорбеть за их
души в храме – тоже богоугодное дело. Но храм строить в их память – какой-то церковный постмодернизм в чистом виде.
Два последних друга у меня осталось – пиво и водка. Смешивая их, я превращаю нашу дружбу в любовь. А после любви, как
и положено, засыпаю.
Как можно уважать эту власть, если она постоянно лжет своим
гражданам? Считает нас всех баранами и только смотрит: кого
пора на шашлык пустить.
Оказывается – о чем узнал случайно, из ТВ-репортажа, – договор по ПРО, о котором столько судачат в последнее время у нас
и за океаном, подразумевал, что противоракетная оборона будет
прикрывать только по одному округу в Союзе и Штатах. У нас,
естественно, для сбережения народонаселения была выбрана Москва.
Теперь же предлагается распространить противоракетную оборону на всю территорию каждой страны. Наши против, нет
средств, – это понятно, – но врут, что американцы готовятся к
глобальным звездным войнам и не желают строгого контроля за
ракетами.
Как можно жить в постоянной лжи? Это уже Богом проклятое
место, а не Москва, Кремль, август 2001 года.
О, наша жизнь провинциальная, убогая, жалкая……
Передал сообщение о похищении в Чечне четырех ставропольских рабочих. На ленте нашего агентства оно соседствует с заметкой о похищении в Москве автомобиля у скандально известного журналиста «Московского комсомольца» Хинштейна.
В вузах Кабардино-Балкарии вводится новая специальность –
«безработный».
Поведение русских по отношению к Западу, европейским народам обладает разительным сходством с тем, как исламисты ведут
себя по отношению к христианству. То же постоянное отстаивание
собственной самобытности, права на независимое существование
и, самое главное, права на собственное – равноправное! – мнение.
В обоих случаях за внешней экзальтацией скрывается глубинное осознание собственной ущербности.
Я – личный психотерапевт писателя Терехова и приписываю
ему для сохранения душевного равновесия 200 гр. водки ежедневно.
Флора говорит, что она знает, как выглядит Рай: это когда она
просыпается, а собака уже выгуляна, я глажу ее вещи, и поскольку точно не знаю, что она решится сегодня надеть, то глажу все
подряд. А она, проснувшись, кричит: «Человек! Кофе и пепельницу!».
Я ей говорю: ты что, на ночь грибы кушала? Нет? А откуда же
такие странные галлюцинации?
Прочитал заметку ИТАР-ТАСС о том, что Россия приступила
к производству сверхточных авиабомб с элементами искусственного интеллекта.
Ну, почему в нашей стране искусственный интеллект используется только при производстве бомб, ракет и других смертоносных вещей. Почему, например, его не использовать при производстве лифтов, дверей, фонтанов, освещения? Для того чтобы
улучшить жизнь человека, а не лишать его жизни?
234 235
Я помню еще то время, когда люди читали толстые книги,
типа «Анны Карениной» или «Саги о Форсайтах». Не говоря уже
о «Наследнике из Калькутты» или «Одном годе» Германа.
Выходит, что я старый старичок: золотой век просвещения еще
застал!
– Клянусь мамой, папой и международным валютным фондом!
Мы с ней теперь встречаемся только в моих снах.
Жанр моих заметок краток и пульсирующ, поскольку нет никакой уверенности, что сегодня снова вернусь к этой книге, в эту
же квартиру, к этой же женщине.
Бездомство и отщепенство – мой путь.
Полное безумие творится в мире: в один день в аэропорту
Милана столкнулись два самолета, российские адмиралы и главные конструкторы пили шампанское и поздравляли друг друга с
удачным подъемом АПЛ «Курск», совершенно забыв, что в ее
трюмах находятся тела погибших подводников, украинская ракета С-200 сбила российский самолет с 136 пассажирами-евреями
из Израиля и России, по российским ТВ-каналам показывали представителей Бен Ладена, призывавших братву вести джихад против
неверных. А серьезный обозреватель «Русского журнала» А. Агеев вдруг печатно – интернетно! – признался, что с прежнего места
работы в журнале «Знамя» был выгнан за пьянство. Американцы
же продолжали методично бомбить Афганистан.
Начало октября 2001 г.
Даже самый невзрачный пейзаж – вид городской помойки или
заводской окраины, – может произвести неотразимое впечатление,
если поблизости окажутся деревья или кусок чистого неба. Деревья и голубое небо облагораживают любые ландшафты.
У старого курьера, носившего газетные материалы в типографию, по осени поехала крыша. А каково нам, читая эту газетку,
было не сойти с ума? Каких это требовало нечеловеческих усилий? А?
Несомненно, Маканин один из лучших современных писателей
России. Причем, вышел он из той же – математической, – среды,
где обитал некогда и я. И если бы я приложил массу усилий, необходимую настойчивость и гибкость, умел бы быть хладнокровным и мог бы себя обуживать, то через какое-то время долгих
трудов и малых перекуров смог бы стать новым Маканиным. Меня бы тоже много переводили раньше в Германии, а теперь вот во
Франции. И я бы тоже написал рассказ о новом Апокалипсисе –
ядерной войне между Америкой и Россией. И даже постарался бы
его опубликовать тоже в «Новом мире» – бывшем самом лучшем
литературном журнале бывшей страны. И вышел бы он тоже в
сентябрьском номере этого журнала за 2001 год.
А потом случилось бы то, что случилось в Нью-Йорке 11 сентября того же года, и мой рассказ выглядел бы, как последний
рассказ Маканина – бредом пенсионера, запуганного в детстве на
всю жизнь ядерной войной с Америкой.
Так, может быть, я был прав, что не прилагал нечеловеческих
усилий, чтобы стать вторым Маканиным?
Андрей вернулся из Ленинграда. Делится впечатлениями:
– Провинция! Живут в своем мирке и не знают, что в большом
мире происходит. У них в Русском музее выставка Михаила Шварцмана. А они не знают даже, кто это такой!
Поэт Геннадий Ступин празднует свое 60-летие. Очень рад за
него, что дожил до рубежа перезрелости, не забыт, публикуют
такого тихого «тихого лирика», близкого по поэтике к Жигулину.
Читаю новую подборку Ступина в «Дне литературы», и вдруг
пресловутые «жиды»:
И куда не пойду – враги,
И куда не пойду – жиды.
Я и сам, как бы это помягче выразиться, – не любитель мононациональной доминанты в русской литературе, особенно если
эта доминанта весьма далека от корневого ствола нашей культуры
и является скорее ее декоративным привоем, – но все же, все же,
все же… не считаю, что во всем виноваты те, или другие.
В плачевном положении нашей литературы и культуры последнего десятилетия виноваты, прежде всего, мы сами – русские
писатели, поэты, драматурги, эссеисты и даже юмористы. Виноваты в силу не активности занимаемых позиций, отсутствия дружества, – «Ах, Яковлев, как ты мог допустить?», – писал Матюшкин после пушкинской дуэли, – постоянной поддержки друг друга и нашего общего культурного очага.
В последние годы в нашей культуре прижилась формула «выживать», а надо жить. И причем, стараться «жить не по лжи». Как
всегда это было в русской культуре.
236 237
Новое поколение дураков разгуливает уже по праздничным
проспектам и площадям наших городов. Новое поколение, незнакомое, еще более дурное, чем прежнее.
Что такое счастье? Долгие годы меня мучил этот вопрос. Особенно в стране всеобщего счастья, где быть счастливым должен
был быть каждый, а у меня никак этого не получалось.
Так вот, счастье – это проснуться в чистой постели, почувствовать, что у тебя ничего не болит, осознать, что тебе решительно
некуда спешить, а потом потянуться за книгой и прочитать несколько прекрасных стихотворений. Пускай при этом за окном
идет снежок, а в комнате будет тепло. Это и будет счастьем.
И я когда-то, давным-давно, в стране всеобщего счастья и в
доме, который меня поил-кормил, бывал временами счастлив. Но
чтобы понять это, потребовалось несколько лет прожить под мостом.
КВАЗИЛИТЕРАТУРА
В ноябре пришел летний номер журнала «Юность». Наполнен
некими текстами, претендующими на звание литературных, их
можно читать, перелистывать, можно отложить в сторону. Сущность же в том, что сейчас в «Юности» публикуется какая-то литература, читать которую по доброй воле невозможно – скучно,
серо, никак.
Вместо мяса, бифштексов и антрекотов, вам предлагают котлеты из некоего вещества, полученного в химических условиях
(головах авторов), и только по внешним признакам (напечатанного на белой бумаге) напоминающего пищевой продукт.
И такими текстами, телепередачами, общественными движениями и промышленными производствами наполнена вся наша
жизнь конца 90-х – начала нулевых годов.
Из «Фацетий»
Часто вспоминаю ленинградскую старушку, встретившуюся в
глухие 70-е годы во время путешествий по букинистическим магазинам.
В магазине на Литейном она спрашивала:
– У вас есть Надсон? А что-нибудь Солоухина?
И услышав отрицательный ответ, сказала, как вынесла приговор:
– Да, у вас и читать-то нечего!
И действительно, тогда нечего было читать, хотя какие-то книги все же продавались.
– Я ее имел… в виду!
Из «Фацетий»
На телевидении возродили «Кинопанорамму». Теперь ее ведет
Валерий Тодоровский. На первую передачу он пригласил кинорежиссера Петра Тодоровского. Говорит, что пригласил его не как
собственного папу, а в качестве режиссера, снимающего сейчас
одновременно два фильма. И при этом очень заинтересованно
расспрашивает о различных нюансах профессии режиссера и о
развитии кино в целом, будто они не могли об этом поговорить
дома на кухне. Весь разговор сопровождается пожеланиями обоюдных успехов в жизни и творчестве.
– Инцест какой-то! – говорит Флора, проходя мимо телевизора.
Окуджава – это фантастический пример человека, сумевшего
создать собственный миф на пустом месте. Уклонявшийся от войны (читайте его мемуары), он прослыл фронтовиком, сочинявший
вторичные стишки, пропитанные комсомольской романтикой, он
считается поэтом и чуть ли не диссидентом.
А после его смерти проводятся «булатовские» чтения, вручается от имени государства премия имени его, на Арбате устанавливают ему памятник.
И все это человеку, призывавшему в 1993 году расстреливать
своих сограждан?
Сестры К. возвращаются в «маршрутке» из Грозного в Нальчик. С ними едет младший брат – школьник. Им не нравится его
поведение, они по очереди делают ему замечания, но он продолжает озорничать.
Тогда одна из сестер говорит, что расскажет о его поведении
отцу.
– ФСБэшницы, – презрительно говорит пацан и замолкает.
Из «Фацетий»
В Махачкале проходит процесс над Салманом Радуевым. На
календаре – конец декабря 2001 года. В зал входит генеральный
прокурор В. Устинов.
Радуев привстает за решеткой:
– С наступающим, уважаемый!
Сон: Мне приходит письмо из Пушкинского дома (его почемуто читает соседка). Рецензент пишет, что мои произведения, если
238 239
я соглашусь, могут быть использованы при составлении Словаря
русских графоманов. Далее что-то насчет того, что совершенно не
стоит обижаться на такое предложение – мое имя таким образом
останется в истории русской словесности.
И еще: все присланные мамой мои фотографии и вырезки из
газет «о моих достижениях», конечно, тоже будут использованы
в этом словаре.
В Калининградской области из воинской части сбежали два
молодых солдата, прослуживших по полгода. С собой они прихватили по пистолету Макарова, как выяснилось позже, когда их
уже задержали, для того, чтобы продать и на вырученные деньги
добраться до дома.
Все ТВ-каналы визжали от нетерпения: «Вооруженные дезертиры еще не пойманы». А после поимки:»Хорошо еще, что они
не успели воспользоваться оружием!».
И все это говорилось о двух мальчишках, оглушенных армией
и непривычной обстановкой, мальчишках, бегущих домой, чтобы
вдосталь наесться, отоспаться, отмыться!
Толпа визжащих журналистов против двух 18-летних пацанов.
И страшная горечь: ты – один из этой толпы.
В наших СМИ часто вспоминают участницу одного из первых
телевизионных ток-шоу Познера-Донахью, которая произнесла
крылатое выражение «У нас секса нет».
Недавно Познер в «Общей газете» признался, что на самом
деле фраза звучала так: «У нас на телевидении секса нет».
То есть, это была вполне адекватная женщина, сказавшая волне разумные вещи, но благодаря обвораживающей мифологии
современных масс-медиа превратившаяся в некий миф. Миф, который гуляет с экрана на экран, с одной печатной страницы на
другую.
Мы привыкли жить в пространстве мифа и не хотим его покидать.
Ник. Романдин рассказывал сыну, что когда писал картину
«Керженец», однажды вышел из мастерской пройтись, а когда
вернулся, увидел, что возле полотна сидит кто-то с кисточкой и
что-то приписывает. Потом этот «кто-то» исчез также необъяснимо, как и появился.
Сын спросил его: «Кто это был?»
Романдин ответил: «Нестеров».
Великий художник М. Нестеров был его старым другом и к
тому времени давно уже находился в царстве теней.
В «Литературной газете» академик Д. Львов пишет, что при
новом мировом порядке, читай, глобализации, транснациональные
корпорации, которые и осуществляют реальную политику ведущих
государств, ведут дело к тому, чтобы «возвышать возвысившихся
и содействовать дальнейшей деградации деградирующих» стран.
«Если еще десять – двадцать лет назад у развивающихся стран
была хоть отдаленная надежда приблизиться по уровню благополучия к странам «золотого миллиарда», то в условиях нового миропорядка, они обречены быть отсталыми, но теперь уже навсегда», – пишет академик.
Сейчас Россия опустилась ниже уровня даже «развивающихся
стран». Согласно прогнозам академика Д. Львова (да, и других
российских ученых), ей не грозит участь какого-либо возрождающегося тигра, кита или медведя. Скорее всего, западный мир
будет стремиться поддерживать с ней «партнерские отношения»
до полного истощения наших природных богатств.
Можно, конечно, уповать на неограниченные размеры наших
природных кладовых, можно призывать к развитию высокотехнологичных производств, а можно и начать пересматривать взаимоотношения с другими странами, прежде всего, в сторону выгоды
собственного народа и процветания собственной страны.
Но для этого должна быть «народосберегающая» (по мысли
А. И. Солженицына) высшая власть. Пока же такой власти в России нет.
Какое это все-таки удивительное издание – «Общая газета»:
для нее все хороши, кроме русских. И для армян у нее доброе
слово найдется, и для чеченцев, о евреях вообще умолчу.
А как русских помянет, то непременно выйдет: либо они скинхеды, либо фашисты, либо дети сталинских уродов. А в последнем
номере (№ 16/2002 г.) умудрились договориться даже до того, что
святой князь Александр Невский был палач и убийца, татарский
сатрап и вовсе не подвижник русского духа. Даже при всей моей
хваленной толерантности не смог дочитать до конца сей журналистский пасквиль.
В том же номере напечатали большую заметку Марка Кострова о рыбалке на северных озерах и, как всегда это у него, о способах выживания низового человека в условиях малопригодных для
240 241
выживания. Только хотел порадоваться за старика, как в конце у
него читаю, ни с того, ни с сего: отпустите Чечню на волю, мол,
только тогда русскому человеку будет совсем хорошо.
«Чудище болотное, тебя-то куда занесло?», – крикнул я. А потом подумал, может быть, эта фраза была условием публикации
материала? Или вписала ее позже опытная редакторская рука?
Дайте мне ответ! Нет мне однозначного ответа! Ну-у, очень общая
газета.
Позднее дополнение
Вот и «Общая газета» приказала долго жить!
В последнем майском номере Е. Яковлев объясняет причину
закрытия банально: денег нет. Хитрит старый лис, читал на нашей
ленте и в Интернете, что он продал весь пакет акций какой-то
питерской группе с труднопроизносимым названием, и те намерены возобновить выпуск газеты уже в августе, после летних вакаций.
Но как бы там ни было, жаль, что прекратится выпуск именно
этой газеты. Хоть я порой и плевался, читая ее, и стучал в сердцах
по столешнице, и шикал через губу, это был достойный печатный
собеседник, многосторонний оппонент.
Не люби потаковщика, люби встрешника, говорили когда-то
на Руси.
По ТВ – полковник Вячеслав Пилипенко из комиссии при президенте по обмену пленных.
За первую чеченскую кампанию эта комиссия – 8 человек! –
вытащила из плена 1200 российских солдат и офицеров. Сколько
мы еще не знаем об этой «странной» войне. Но я сейчас не об этом,
я о Пилипенко. На вопрос журналиста, какую награду он получил
за Чечню, тот отвечает, улыбаясь «фиксами»: «Жив остался!».
И его потрясающий рассказ, как он с проводником шел в пещеру, где был лагерь для пленных офицеров. «Шел дождь, я весь
мокрый, но не от дождя, от страха – кто знает, что там будет», – сказал этот по-настоящему смелый человек.
Флора на базаре спрашивает у мясника:
– Простите, пожалуйста, вы не скажите, какая система довесков у вас практикуется?
А потом у меня на улице спрашивает:
– А ты не помнишь, у меня какие-нибудь летние туфли есть?
Прошло полтора месяца после того, как она попала в автоаварию.
Первые весенние магнитные бури.
С утра звонит некий человек и спрашивает: «Лаборатория?».
Флора ему вежливо объясняет, что нет, это квартира.
Он извиняется и снова звонит. Флора еще раз объясняет ему,
что он ошибся номером. Он говорит: «Я буду еще раз звонить, вы
не поднимайте трубку».
Магнитные бури.
– Вот же, гениталия!
В апреле 2002 года несколько ненцев привезли сдавать в Сбербанк РФ 12 тыс. царских ассигнаций, хранившихся в чуме у бабушки «на черный день». Их, естественно, не приняли. Сюжет
показали по ТВ.
Примерно в это же время началась выплата долгов французам
по царским обязательствам.
Боже, как не любит эта страна нас – своих детей!
Звонок. Поднимаю трубку. Там чей-то хрип. Потом отбой.
Кто пытался дозвониться ко мне в свою последнюю минуту?
Прокручиваю в голове длинный список имен и фамилий.
В День Победы – 9 мая – по ОРТ показывают старушек-ветеранов, бывших снайперов. Одна рассказывает, что немцы по утрам
ходили купаться к реке. Она засела с ночи в здании и когда утром
на реке появились немцы «мы их «буль-буль-буль-буль». «Всех?» –
спрашивает восторженная ведущая. «Всех!» – радостно отвечает
ветеранша.
И весь этот ужас – нравоучительные рассказы о массовых убийствах не в бою, а из-за угла – нам показывают по праздникам в
начале XXI века. И после этого рассуждают о гуманизме.
Мама отдохнула у нас за праздники. «Я еще поживу!» – сказала она на прощание. Она уже освоила компьютерную «мышь»
и ее руки уже не холодеют, когда она сидит за компьютером.
Закрыл свой кабинет и оставил на двери записку «Ушел за
Нобелевской премией».
– Раньше-то хорошо было. Везде стояли доски «Они позорят
наш город». Друзья, знакомые смотрели на них, узнавали, что ты
жив-здоров. А теперь каждый подходит, спрашивает: что с тобой?
почему не видно? почему не слышно?
16 Заказ № 232
242 243
Мама спрашивает, почему в нашей стране не ценят людей, их
таланты, умственные усилия, достойное поведение etc.
Я подумал и ответил ей: с 1917 года в стране нелегитимная
власть. Власть предержащие это отлично знают и все свои усилия
направляют на сохранение и упрочение своего status quo, а для
этого поддерживают – в культуре ли, науке, технологиях, производстве – не тех, кто достигает больших результатов, а тех, кто их
поддерживает.
То есть в почете у нас были и есть только лизуны определенных мест и мягкохребетники, из которых можно лепить всевозможные фигуры умолчания и восхищения гнущими их.
На Пасху в московский храм Христа Спасителя, где вел службу патриарх РПЦ, пропускали только по специальным приглашениям. Телевизионная камера показывала лица Путина, Лужкова,
других восковых персон и их спутниц в платочках, причащающихся к таинствам, дарованным Спасителем чадам своим.
Эти деятели – настоятели Русской православной церкви (московского патриархата) и их пособники из администрации президента РФ – умудрились даже Господа Бога приватизировать.
И учредить для доступа к нему спецпропуска.
Не страна, а сплошной спецраспределитель!
Глядя на все их художества, не захочешь, начнешь креститься
левой рукой.
После чудовищного теракта 9 мая 2002 года в Каспийске, когда во время парада в этом дагестанском городе погибло более
40 человек и почти две сотни получили ранения, российское телевидение показало любительскую видеосъемку происшедшего.
С таким журналистским комментарием: «Мы обратили внимание
на этого человека, – в кадре он в кружочке, – судя по его поведению,
он мог знать о готовящемся преступлении».
Откуда у этих журналистов такая сыщицкая прыть? И почему
в нашей бедной стране все занимаются всем, только не своими
прямыми обязанностями, – как в данном случае – не информируют население о случившемся, а посылают электронные доносы
властям?
Пепел НКВД стучит в каждом российском сердце.
Одной из причин невиданного прежде распространения
в обществе блатной культуры – лексики (разборки, беспредел
и т. п.), песен (А. Северный, «Лесоповал», Высоцкий и др.), соответствующей литературы, телепередач и прочего – является стремление людей выйти из окружающей их ханжеско-продажно-лживой жизни в некую a priori справедливую сферу.
Именно своеобразно понимаемая справедливость делает блатных, придерживающихся своих, пусть и искривленных, но законов,
столь привлекательными во времена всеобщей лжи.
И это, кстати, стало одной из причин столь быстрой трансформации первого в мире социалистического государства в криминально-клановое образование.
К старости постепенно становишься белогвардейцем – переходишь на белое хлебное вино № 21.
Какие-то люди из проезжавшего мимо автомобиля радостно
махали мне руками и что-то кричали. «Мы едем туда-то», – разобрал я. А куда именно – не расслышал.
Кто они были – так и не понял. И мне ли действительно они
кричали, не знаю. Но очень уж захотелось уехать куда-нибудь с
этими веселыми и добрыми людьми.
С годами увеличивается число обязательных предметов, которые берешь с собой, выходя из дома.
В начале это были только ключи. Помните маленьких грязных
пацанов в одних майках и с ключами, болтающимися на шее на
веревочках?
Потом к ним добавляются денежки, документы, приходится
уже брать бумажник.
А с некоторых пор, выходя на улицу, я обязательно проверяю,
взял ли очки. Без них не могу уже прочитать даже заголовки в
газетах.
Следующая ступень – лекарства, потом палочка, чтобы не болтало из стороны в сторону.
Так с годами собирается целая коллекция предметов первой
необходимости, без которых человек не может выйти за порог
собственного дома. Коллекция, свидетельствующая о беспомощности человека.
А хочется обходиться минимумом – пером, бумагой, огненным
взором и небесными скрижалями
И еще временами звонит один совершенно неизвестный мне
идиот:
– Игорь, это Артур! Вы меня помните? Нет?! Ну, я вам уже
как-то звонил. Так, вот, мы начинаем новое дело, речь идет о серьезных предложениях и нам нужны серьезные люди. Вы обдума16*
244 245
ли мое предложение? Нет?! Вас что, устраивает ваша работа?
И ваш заработок? А нет ли у вас серьезных друзей? и т. д.
Вот еще одна грань нашей жизни. Привезли из Америки урну
с прахом хозяйки гарсоньерки, что мы с Флорой снимаем. Поставили в комнате, велели присматривать, пока родственники из-за
океана не приедут и не захоронят.
Так что мы теперь смотрители праха.
Повстречал городского бомжа – оказалось, что я знал этого
человека еще со времен работы на заводе.
Часто встречал его в заводской толпе или в административных
коридорах, но по имени-отчеству никогда не знал. Это был мужчина средних лет, вероятно, рабочий или бригадир, всегда чисто
одетый и, казалось, вечно куда-то поспешающий. Короче: правильный советский человек.
Теперь же – летом – встречаю медленно передвигающего ноги
(последствие инсульта?) небритого мужика, одетого в жару в теплый пиджак. При нем обязательные две сумки – все имущество
бомжей, – в одну складывается еда, в другую – скарб. Правда, у
него были не сумки, а большие полиэтиленовые пакеты.
Мы посмотрели друг на друга всего секунду-другую, узнал он
меня, я – его. И у меня перед мысленным взором пронеслась вся
его нехитрая история: закрытие завода в результате развала Союза, безденежье, неурядицы в семье, возможно, выпивка, ссоры,
ругань с близкими, тяжелая болезнь, а после больницы – улица.
В сущности, я – записывающий все это в съемной гарсоньерке в июле 2002 года, – пережил точно такую же историю. Просто
я относительно легче отделался.
Звонок. Женский голос:
– Это камеральный отдел?
– Нет, – говорю. – Вы ошиблись номером.
– Но это налоговая инспекция?
– Нет!
– А может быть, вы мне подскажете, как позвонить в камеральный отдел?
– Хоть у нас вся страна – камеральный отдел, я с ним не сотрудничаю. И, следовательно, не могу знать данного номера!
Трагедия во Львове: на авиа-шоу в толпу рухнул самолет
СУ-27 – сразу погибли 82 человека, в реанимации находится
20 человек, всего пострадали около двухсот. При этом летчики
катапультировались.
Вот, оно отличие украинского – и любого другого! – менталитета от русского. В этой долбаной, раззвездяйской, растасканной
по анекдотам русской армии такое просто невозможно.
Герой России генерал Тимур Абакидзе до последнего тянул
свой самолет, чтобы он рухнул в лесу, подальше от людей, наблюдавших за показательными выступлениями летчиков морской авиации. Хотя мог бы спокойно катапультироваться, когда вывел падающую машину из сектора, где находились люди.
Какие могут быть претензии к моему и другим рядом стоящим
поколениям, если нам с детства в качестве положительных примеров предлагались образы сыщика-наркомана и его дружка – туповатого отставного вояки? (Холмс и Ватсон).
На улице льет как из писсуара, сказал бы американский писатель Гай Давенпорт.
Это лето – было летом блистательных побед моего друга. Чуть
загорелые вчерашние школьницы, грудастые натурщицы, пугливые
госчиновницы, толстеющие матери семейств, жопастые официантки и продавщицы всех возрастов – все они стремились отслужить мессу у его кардинала. И он никому не отказывал в аудиенции.
В советской безродности, в жизни без предшественников, в
том, что «история начиналась для них с того момента, когда они
заняли кабинет в райкоме партии» (Л. Шебаршин), видимо, нашло
отражение главного советского мифа – мифа о строительстве нового, дотоле не существовавшего общества, мифа о первостроителях,
допускающих иногда ошибки в силу якобы не виданных прежде
задач.
А надо было просто соблюдать заповеди Божьи. И все…
Кто я такой? Отставной сержант несуществующей ныне армии.
Высший пилотаж: мальчик попрошайничает в больнице.
Наблюдать падение одного листа с дерева липы, любовный
полет двух соек, приготовление парков к длинной зиме, ухищрения
девчонок, придающих небольшие изыски старым теплым нарядам – все это осень.
Человек из органов… Печатных!
246 247
Накануне 7 ноября в корпункте раздается звонок:
– Это квартира Безруковых? Нет? Безверховых? Нет? Все
равно не бросайте трубку. Это из рескома КП РФ звонят. Поздравляем вас с 7 ноября! Приходите завтра в 9:30 на митинг…
На что уж, казалось бы, изощрен Господин Б., но и он старается придать своим творениям простоту и изящество.
Прочитал про одного чувака, что он в течение многих лет вел
винную колонку в «Financial Times».
Никому никогда не завидовал, но тут не смог сдержать восхищения: живут же люди!
Из «Фацетий»
Как-то пьяный А. так меня достал, что я вытолкал его из комнаты и заперся на ключ.
Он заснул на полу прямо под дверью кабинета. Я собираюсь
идти домой, открываю дверь, а он лежит под ногами – умиротворенный.
Корректорша из балкарской газеты мне говорит:
– Ему, наверно, плохо.
– Ему-то хорошо! Плохо – мне! – ответил ей.
– И пошла она, выписывая восьмерки, семерки, шестерки,
пятерки…
– Они себя ведут так, будто изобрели интернет, телефон и
телеграф, а я – только-только освоил рогатку.
Бог так щедро одаривает Россию талантами, п.ч. знает: все
равно выкосят. Его щедрость необходима, чтобы у нас сохранялась
хоть какая-то преемственность.
Так же в животном мире появляется большой приплод особей
определенного вида, чтобы сохранилась популяция. А в крестьянских семьях рожали много детей в надежде, что кто-нибудь да
выживет.
В «социальном» автобусе ехал с очаровательной семейкой
дебилов. Мама, а, возможно, и старшая сестра, косит на один глаз,
взгляд – абсолютно безумный, передних зубов нет, на вид –
лет 35–40. Ее спутник, полный мальчик лет десяти, чуть ли не по
складам читает вслух толстую детскую книжку.
Когда приближается их остановка, мамаша, или кто она там
ему, говорит, что надо запоминать непрочитанную страницу.
А делается это следующим образом: она берет у него из рук книгу, пополам перегибает лист, и захлопывает книгу.
Толстячок кричит на нее: «Давай деньги. Я должен платить!
А ты все деньги себе забрала!».
Она счастливо улыбается: хорошая у нас семья, дружная.
Вообще я постоянно про себя ругаю «социальный» автобус:
толчея, тяжелое дыхание соседей, наступающие всем на ноги старики, дети, орущие по поводу и без оного etc.
А в нем есть и свою плюсы. Сегодня пришлось проехать несколько остановок в таком автобусе и наблюдать совершенно забытую жизнь. Водитель предлагал незнакомой девушке поставить
тяжелые сумки к нему в кабину, люди уступали места старшим,
потом одна женщина попросила высадить ее задолго до положенной остановки, и ее высадили.
В этих автобусах сохранился дух социализма, пусть и с приставкой «квази», дух братства, людской общности и готовности к
взаимопомощи.
Газета «Горянка» проводит конкурс красоты. А официального
обмерщика участниц у них нет! Я прошу Олю К. замолвить за
меня слово. Мои преимущества: острый глаз, хорошо знаю, где,
как и что измерять у девушек, солидный возраст, не предполагающий чрезмерной вольности и шалости, а также положительная
характеристика с места работы и большой жизненный опыт.
Оля К. смеется:
– Нет, тебя нельзя запускать за кулисы конкурса красоты, а то
некоторые размеры у девушек вскоре начнут расти!
Из «Фацетий»
В 1999 году президентом КЧР был избран Владимир Семенов,
уволенный после чеченской кампании с должности главкома Сухопутных войск.
Став президентом республики, он, как и все генералы, попавшие в политику, стал наводить порядок в доставшемся ему хозяйстве армейскими методами.
Как-то во время телевизионного интервью его спросили, не
трудно ли ему руководить одним из субъектов РФ.
– Подумаешь, сложность: командую паршивым батальоном! –
ответил как всегда элегантный генерал-президент.
А во время вторых президентских выборов его соперник банкир Мустафа Батдыев предложил Семенову заключить «пакт о
ненападении» – в ходе предвыборной кампании не допускать
248 249
оскорблений друг друга. «Буду я еще с этим крысенышем договариваться», – ответил на пресс-конференции четырехзвездный генерал.
Надо ли говорить, что вторые выборы он продул.
Кричал в комнате: «А сейчас вниманию публики будет продемонстрирован Келдыш».
Кричал до тех пор, пока она не поняла, что речь идет не о
бывшем президенте АН СССР Мстиславе Всеволодовиче Келдыше, а о том, о чем подумала делегатка 3 съезда колхозников, когда
председатель колхоза предложил ей в президиуме показать Келдыша.
Переключая каналы, случайно наткнулся на передачу телевизионного «Аншлага», в которой Винокур читал рассказ о том,
как его герой уламывал дамочку. Пошлость с экрана лилась таким
розливом, что было даже чересчур для меня – человека раблезианского склада.
А зал в студии неистовствовал.
Вошла Флора и вынесла вердикт:
– Урла урлу учит жизни!
Ужас телевизионной рекламы: дед-садовод, приносящий детям
фабричный сок, он же, пьющий в саду все тот же фабричный сок,
космонавты, мечтающие на орбите об «оливье и мандаринах»,
молодой кретин, приходящий домой и начинающий перечислять
всех знакомых женщин: «Катя? Юля? Вера? Мама?!»
Реклама всегда была туповатой, рассчитанной на низменные
инстинкты потребителя, но сейчас она стала просто дебильной.
Наверно, это уже следующая ступень массового отупения.
Я точно знаю, что дала мне математика – возможность видеть
множество миров и понимать их равноценность, а значит – не
брать на себя функции Господина Б. по их оценке и не выносить
им никаких приговоров, предварительных или окончательных, все
равно.
Если это называется широтой мышления, то занятия математикой именно это мне и дали
До глубокой ночи читал книгу Л.Богданова «Заметки о чаепитиях и землетрясениях». Думал, что прочитал очень много, а потом, уже отложив книгу, снова раскрыл ее, посчитал, сколько же
страниц я прочитал. Оказалось – всего лишь двадцать.
Выходит, что я не столько читал, сколько размышлял, разговаривал сам с собою и записывал приходившие мысли в эту тетрадь
и на отдельные листочки.
Вот, что такое хорошая книга, – это когда ее текст порождает
множество попутных размышлений и сопоставлений
А. Хабаров на РТР сделал фильм о левых радикалах. Пугает
массы нацболами Лимонова, присовокупляя к ним всю лево-радикальную часть маргинальной политической тусовки. Причем
руководствуется в своем «журналистском расследовании» не только материалами (это ладно, все мы не безгрешные), но и точкой
зрения охранки.
Раньше работники культуры были с гонимыми и отверженными, теперь – с сытыми и гонителями. Правда, в прежние времена
все происходило в рамках русской культуры, а нынче – в мутантной субкультуре образованцев, использующих для своих низменных целей великий русский язык.
Маме было плохо. Соседи вызвали «Скорую», а Джека, чтобы
не мешался под ногами, заперли на кухне.
Когда я приехал на «Искож» и высвободил его из заточения, у
нашего пекинеса впервые на морде появилась улыбка: «Свои
пришли».
Деятели Рунета Е. Горный и Р. Лейбов в «Русском журнале»
заявляют, что люди делятся на тех, кто в детстве собирал марки с
репродукциями картин и тех, кто собирал марки с динозаврами.
Деточки другого поколения, – первого интернет-поколения в
России, – они себе представить даже не могут, что были (и еще
пока живы) обитатели России, которые собирали марки только с
портретами вождей (Сталина, Ленина, Мао, Хрущева etc), п.ч.
других марок, – в частности, с репродукциями картин, было мало,
а с изображениями динозавров вообще тогда не существовало.
– Если я для них очернитель действительности, то они, выходит, ее отбеливатели?
В «Новом мире» популярный коммерческий беллетрист
Б. Акунин предложил свою интерпретацию трагических событий,
произошедших некогда в замке Эльсинор с приехавшим на каникулы витенбергским студентом – сыном почившего короля.
Пересказ классических сюжетов дело обычное в любом виде
искусства. Литература и здесь не является исключением: достаточно вспомнить траекторию изменений образа Дон-Жуана от
250 251
Тирсо де Малино до нашего Пушкина. «Гамлет» тоже имеет свой
корпус толкований, среди которых есть свои шедевры, такие, например, как пьеса Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн живы».
Так что негоже, уподобляясь пушкинскому Сальери, заранее
восклицать:»Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией
бесчестит Алигьери». Классики сами умеют за себя постоять.
Однако б.акунинский текст настораживает с первой же сцены,
когда ухаживающий за Офелией Гамлет щиплет ее за задницу.
Ничего, это средневековье, автор начитался Бахтина и приглашает нас окунуться в атмосферу карнавала, успокаиваешь себя.
По мере же дальнейшего чтения понимаешь, что г-н сочинитель видит персонажей пьесы не героями барочно-раблезианского
действа или классической трагедии, а участниками некоего представления в духе буржуазного романа XIX века, когда каждое действующее – или умышленно бездействующее!– лицо имеет побудительным мотивом только корыстный интерес. И это ощущение
получает окончательное подтверждение в финале, когда оказывается, что весь переполох в Эльсиноре устроил Горацио (sic!) только для того, чтобы Фортинбрасу было сподручнее взойти на датский престол.
Не думаю, что Б. Акунин сознательно «принизил» шекспировский шедевр. Он приложил недюжинное мастерство чтобы свести
концы с концами, создать свой вариант классического сюжета,
даже стилизовал его под русские стихотворные переводы пьес
Шекспира конца XIX века. Он сделал то, что мог и что умеет – написал пьесу для пацанов, которые, короче, хотят культурно отдохнуть.
Б. Акунин удивительно ухватил культурный императив второго этапа первоначального накопления капитала в России и реализует его в разнообразном беллетристическом творчестве.
Что же касается вопросов подлинного литературного творчества, то, скажем, пьеса Стоппарда открывала новые, не замечаемые
прежде, перспективы в классической трагедии Шекспира. Пьеса
Б. Акунина ничего нового не открывает, она подобна пересказу
событий, произошедших в Эльсиноре, человеком, увидевшим их
через замочную скважину.
Случай С. Витале, написавшей книгу о последних днях жизни
Пушкина и приоткрывшей завесу тайны над последней дуэлью
поэта, высветил очень характерные черты нашей духовной жизни,
вернее, ее тупики, в которые мы сами себя постоянно загоняем.
За полтора столетия сложилась целая отрасль литературоведения – не литературоведения, скорее, некой исторической отрасли с филологическим подвоем, именуемой пушкинистикой. В
ней отметились едва ли не все самые выдающиеся русские умы
последних полутора веков – Достоевский, Ахматова, Иван Ильин
etc. Ежегодно издаются сотни книг, выходят тысячи статей, в которых бывшие серебряные и золотые медалисты анализируют
строчки первого гения России и увязывают их происхождение с
теми или иными обстоятельствами его судьбы и биографии.
И все пушкинисты так или иначе обсуждали отношения внутри
любовного треугольника – стал ли рогоносцем остепенившийся
ловелас или нет, что происходило во время свидания Н. Н. с Дантесом на квартире Полетики, чем была вызвана скоропалительная
женитьба лейб-гвардейца и проч.
Но вот появляется итальянская русистка и на основе писем
семьи Геккерен дает ответы в общем-то на все вопросы, мучавшие
отечественную пушкинистику почти 150 лет. После этого, по моему представлению, все пушкинисты должны пойти и повеситься.
Не знаю только, хватит ли для этого в окрестных лесах смоковниц
и осин, а также подручного (правильнее, подшейного) материала.
Но если говорить серьезно, то случай Витале показывает, что
искусственный изоляционизм России, – добровольно-интеллектуальный: Пушкин – наше все! западу не понять нас, если они не
понимают пушкина! у нас был пушкин, а у них – гобсек!, либо
властно-принудительный: вся зараза идет с запада! закрыть
границы и подвергать все перлюстрации! – приводит к провинциализации нашей духовной жизни, ее помельчанию, мелочной
кичливости и большой глупости.
Нобелевская премия 2002 года по литературе присуждена венгерскому писателю Имре Кертесу (хотя правильнее, наверно, Кертешу). По этому поводу все литературные обозреватели, как и я,
впервые услыхавшие фамилию писателя только после оглашения
стокгольмского вердикта, поспешили убедить своих читателей,
что выбор нобелевского комитета в большей степени политический, чем эстетический.
Пишут, что сейчас на Западе поднимают голову ультраправые,
в Германии, например, раздаются даже призывы к пересмотру
послевоенной позиции об ответственности нации за истребление
неарийцев, и присуждение премии писателю, пережившему в юности ужасы Освенцима и пишущему о Холокосте, в высшей степени политкорректно.
Бедные жертвы собственного свободолегкомыслия, они переносят периодически подогреваемые внелитературными скандалами отечественные дрязги, связанные с распределением распло-
252 253
дившихся в последнее время, подобно неподконтрольным кроликам, литературных премий на голосование, имевшее место в холодной Скандинавии.
Однако список имен русских обладателей Нобелевской премии – Бунин, Шолохов, Солженицын, Бродский,– не позволяет
стороннему наблюдателю усомниться в изъянах вкуса господ
шведских выборщиков.
Словно предвидя подобные доводы, наши комментаторы в
масс-медиа не скупятся сыпать именами обладателей премии прошлых лет – тринидадца Видьядхара Найпола, итальянца Дарио
Фо, португальца Жозе Сарамаго – кто, вопрошают, их прежде
читал?
По старой русской привычке собственная неграмотность в
очередной раз выдается за некий образовательный эталон: мол,
если я его не знаю, то этот писатель и не заслуживает внимания.
А то, что все мы – русские люди, пережившие семидесятилетний идеологический Чернобыль, – чудовищно безграмотны в мировой культуре вообще, и в зарубежной литературе, в частности,
не обсуждается, как не нуждающееся в обсуждении.
А ведь именно такая тема должна быть первоочередной при
обсуждении известия о присуждении высшей литературной премии неизвестному пока у нас писателю. Взять хотя бы того же
Кертеса. При существовании социалистического Альянса книги
венгерских писателей во множестве переводились на русский и
другие языки народов б.СССР, и, соответственно, издавались тоталитарными тиражами. Однако первая книга Кертеса на русском
языке «Английский флаг» была издана только в прошлом году. И,
в общем-то, не была, как она того заслуживает, прочитана читающим сообществом.
Собака во сне лает, кричит и сучит лапами. Ей снится наша
дневная жизнь. И во сне она спасает меня от полчищ недругов.
Как в фильме «Властелин колец».
По вечерам сижу с больной мамой. Она спит, а я жду, когда
она проснется, чтобы дать лекарство, перестелить постель и оказать ей еще тысячу тех мелких услуг, в коих так нуждается больной
человек.
Неожиданно приходит желание почитать Эуженио Монтале.
Когда-то давно мне нравились его стихи. От вынужденного безделья начинаю перебирать старые журналы. В «Иностранке» за
1973 год нахожу подборку Монтале в переводах Е. Солоновича.
Читаю переводные итальянские стихи на ночь.
Потом, отложив журнал, долго думаю, чем же меня могли «зацепить» эти стихи. И вспоминаю, что этот номер «Иностранки» –
№ 1 за 1973 год – был первым подлинно «моим» номером этого
журнала. В том году я впервые подписался на него и, получив
первый номер журнала, вскоре ушел в армию. Два года был оторван от своих книг. Видимо, память об этой разлуке теперь прочно ассоциируется у меня с именем итальянского поэта-нобелиата.
Сашу Б. сняли с должности шеф-редактора южного выпуска
«Российской газеты». Он сообщил мне об этом по е-mail’у.
В ответ я написал ему, что искренне поздравляю с освобождением от административных обязанностей, т.к. любое «начальствование» в нашей стране искривляет душу, а, значит, и перо. А поскольку Господин Б. дал нам дар Слова, надо беречь этот дар
и т. д.
На что Саша Б. мне ответил, что он тоже рад такому повороту,
поскольку он «по натуре волчара, привыкший быть в центре событий, а не править тексты тех, кто описывает эти самые события».
По этому случаю мне вспомнился эпизод из старого советского фильма «Джентльмены удачи». Там Леонов, играющий директора детского сада, приходит проверить, как идет подготовка к
новогоднему утреннику. И говорит робкому мальчику, играющему
в спектакле: «Да, Игорек, ты – очень страшный серый волк!».
Не жизнь, а сплошная борьба с эрекцией.
Рудименты социализма навсегда остались в нашем сознании.
Мама купила маленькую стиральную машину. Надо перевезти ее
из магазина к ней домой. У меня в кошельке достаточно денег, тем
не менее я почти сутки переживаю, как это устроить.
В результате получатся все очень просто: напротив магазина
дежурят частные таксеры, и за небольшую плату везут машинку
на другой конец города.
Больше было переживаний, чем самого дела.
Каждому человеку на этой земле отпущено определенное количество безумств и достойных поступков.
Если ребенок в детстве хорошо перебесится, он потом растет
тихим, спокойным членом общества. А бывшие проститутки, как
известно из литературы, становятся идеальными женами.
И наоборот, есть масса примеров такого рода когда, казалось
бы, почтенный человек пускается во все тяжкие.
254 255
Наверно, поэтому японцы и другие восточные народы позволяют детям до определенного возраста выделывать всевозможные
коленца, лишь бы они не угрожали их здоровью. А затем постепенно ссуживают рамки отведенной им свободы.
Помилуй, Господь, и всех тех, за кого некому помолиться, – Достоевский «Подросток».
Чтобы добиться в жизни чего-то реального, человеку приходится постоянно преодолевать всевозможные внешние препятствия, бороться за место на каждой ступеньке, ведущей к успеху
в его деловой жизни. Таков удел деятельного человека, человека
творца материальных благ и материального мира.
Но есть и другой путь, путь человека-созерцателя. Не принимающего участия в ежедневной гонке за жизненным успехом.
Это путь религиозного человека, уделяющего основное внимание
внутреннему самосовершенствованию, а в делах житейских целиком полагающегося на волю Господа.
Тех же, у кого не достает веры, этот, второй, путь приводит к
занятиям искусством.
Что такое поэзия? Твардовский когда-то говорил: открывайте
книгу как арбуз – посередине, прочитайте несколько строк, если
они, как арбуз, красные, сочные и сладкие, – читайте всю книгу
или рукопись.
Открыл наугад «Убийство в соборе» Т. С. Элиота (в переводе
В. Топорова), читаю:
Болен век и болен ветер, больно выгоды
не жди, когда тревоги и несчастья…
Вот, что такое поэзия, вот ее образец, пусть даже и в переводе
с иностранного.
Флора подарила мне на день рождения одеколон «Фаренгейт».
Флакончик стилизован под огнетушитель, чтобы не возникало
сомнений в смысле названия.
Держа в руках карминно-черный флакончик, я подумал: вот
она, настоящая литературная слава! В жизни надо написать нечто
такое – большое, или малое, сложноподчиненное или простое, –
что заживет самостоятельной жизнью, независимой от литературного первоисточника. Вот это и будет литературная слава.
Как получилось у Брэдбери с его «451 градусом по Фаренгейту».
По Радио России толстый комментатор Бовин объясняет неслухам, почему так получается, что война вообще-то есть нехорошо, но война, которую затеял придурковатый Жорик Буш, есть
хорошо – оказывается п.ч. он таким образом спасает мир от кровавого диктатора Саддама. А я-то, по своей вечной наивности,
думал, что Штаты влезли в Ирак из-за нефти.
Беда всей нашей окрестности в том, что политкомментаторами
и прочими выразителями «мнений» в масс-медиа служат те же
самые гаденыши, которые с детства взращивались на ядовитом
молочке КПСС, а после реформировали партию, затем развеивали
по ветру ее прах, а теперь талдычат, что в нашем прошлом было
много позитивного и не стоит его огульно отрицать. Эти бляденыши ни русскую историю, ни историю мира в должном объеме и
достойном изложении никогда не знали, не изучали и не желали
знать.
Они даже не знают, а м.б. слышали когда-то, но уже напрочь
забыли, что когда татарва шла на Русь, то княжества не объединялись против общего врага, а радовались, что соседнего удельного
кровавого диктатора монголоиды порвут на шашлыки.
Сейчас же новая Орда топчет легендарную землю Шумера и
Вавилона, как раньше она уже топтала Балканы. А потом пойдет
насаждать «демократический» порядок в Сев. Корее, Сирии, Иране, а там уж и до нас рукой подать. А вся эта медийная хренотень
и шелупонь будет вещать массам, как это есть хорошо и какие
плюсы мы можем с этого поиметь.
В разговоре с М. я сказал, что величие Твардовского в том, что
в своем творчестве он сумел выразить душу и сознание всего русского народа. В то время как другие большие поэты того же времени (Ахматова, Пастернак, и более ранние по времени ухода
Цветаева и Мандельштам) выражали сознание только какой-то
части интеллигенции или, в лучшем случае, как Пастернак, всей
интеллигенции, то есть только части всего народа.
Цветы – это созревшие половые органы растений. Преподносить их дамам, видимо, вошло в обычай тогда, когда стало считаться, что жестами и словами неприлично показывать прекрасному полу то, чего от него собственно и добиваются.
Из «Фацетий»:
М. из «Адыгэ псъалэ» рассказывал, что у них в селе был мужик,
который всегда занимал посты то секретаря парткома, то председателя сельсовета, а больше ничего не умел.
256 257
В перестройку уже, когда его выгнали со всех должностей, он
продолжал ходить по селу в костюме и при галстуке. Подходит он
как-то к старикам, сидящим на завалинке, и говорит: «Погода
сегодня хорошая. В такую погоду партсобрание хорошо проводить».
В наши дни самым распространенным пожеланием при прощании стало: «Удачи!». Это свидетельствует, что криминальная
революция в России победила полностью. Теперь джентльменами
удачи себя считают уже чуть ли не все жители РФ. (Росфеда!)
– Господи, я тебя всегда славлю. Ты классный парень!
По ТВ в августе 2003 г. показывали фильм о Якове СлащевеКрымском – белом диктаторе Крыма во время Гражданской войны.
Он послужил прообразом Хлудова для булгаковского «Бега».
Понадобилось всего 18 лет перестройки, гласности и буржуазной демократии, чтобы фигуры такого ранга – русские офицеры,
спасители Отечества, – возвращались в общественное сознание.
Про президента Трумена говорили, что он «чуть провинциальнее Оклахомы».
Из «Фацетий»
Костю Ч. принимали в партию в последние дни службы на
флоте. Как и положено «дембелю» последние дни после приказа
он «гулял». Таким – несколько опухшим от вина и девичьих поцелуев – он и пришел на заседание парткомиссии.
Одна дама-ортодокс, посмотрев на него, заявила: «Посмотрите сами, кого мы принимаем в партию».
В армии Костя все три года возил начальника военно-морской
базы. Его шеф – контр-адмирал поднялся и сказал: «Я знаю его
три года, и уверен, что в случае вооруженного конфликта он будет
на нашей стороне». И не будучи членом парткома, первым поднял
руку за принятие Константина в КПСС.
Естественно, все тоже проголосовали «за».
Адмирал сказал Косте: «Поздравляю, сынок. Ты теперь коммунист!».
Пришла его бывшая пассия с пятью детками. Все похожи на
него как новенькие гривенники на железный рубль.
Из «Фацетий»
В Нальчике проходила II конференция регионального отделения партии «Единой России». О событии возвещали огромные
плакаты, развешенные по городу.
В местных теленовостях сообщили о проведении в городе
одиннадцатой партконференции. Корреспондент попутал римские
цифры с арабскими. А м.б. и не знал о существовании римских
цифр (а равно и римского права).
Из «Фацетий»
Во время первой чеченской войны группа журналистов пряталась в Грозном в подвале жилого дома.
Велась сильная бомбежка города. Стены здания дрожали.
У всех настроение было ниже нуля.
Один молодой парень не выдержал и стал метаться по подвалу с криками: «Это напоминает мне Вьетнам!».
Все, находившиеся в бомбоубежище, как один грохнули от
смеха. Настроение сразу поползло вверх.
Со мною уже директор кладбища раскланивается, как со старым знакомым.
В газете книжных обзоров прочитал, что некий Виктор Клыков
выпустил книгу стихотворений «Вдохновение». Книга имеет подзаголовок «Избранные стихи 1976–2002 гг.» Толщина же сборника – 85 страниц.
Видимо, его так же, как и меня, весьма редко посещало вдохновение.
В местной газете заметка о Национальном парке «Приэльбрусье» начинается словами о том, что парк начал подготовку к приему рекреантов. Оказывается, так теперь они именуют туристов!
Святой Иоанн Кронштадский людям, заходившим к нему просто «поболтать», давал стакан с водой и торчащей в нем ложкой – пусть болтают.
Из «Фацетий»
В. обворовали в Париже, где он был в первой служебной загранкомандировке – участвовал в семинаре специалистов гостиничного бизнеса. Украли 200 долларов наличными и кредитную
карточку. Он быстро карточку заблокировал.
В. утешал себя и близких тем, что его обворовали в последний
день командировки, а вот одного его сослуживца – в первый.
17 Заказ № 232
258 259
Из «Фацетий»
Мама встретила возле дома свою подругу – Любу, Любовь
Владимировну. Люба прогуливалась вместе с сыном Володей.
Володя решил сходить за газетой в киоск.
– Посмотри, Нила, какой он уже стал взрослый! – сказала Люба, глядя вслед удаляющемуся сыну.
Володе шел 57-й год.
Во сне приснилось, что обладателям золотой «Виза-карты»
будут давать бесплатный проездной на трамвай.
Совершенно глупый сон. Хорошо было бы, если бы приснилось, что обладателям проездного на трамвай будут давать золотую
карту «Виза». И чтобы сон этот был вещим.
Телефонный звонок. Поднимаю трубку.
– Кто это? – спрашивает мужской голос.
– Твое alter ego, – отвечаю.
– Пошел на х…, – бросил трубку.
Дары Создателя есть повсюду. Это мы не всегда их замечаем.
Гуляю утром с Джеком. Поздняя осень, свинцовая грязь, сырость, холод, недосып. И вдруг – на изумрудно-зеленой траве россыпь изморози. Как алмазная диадема на бархатной подушке.
«Это вам. Награда за внимание к животным», – говорит Тот,
Кто всегда говорит с нами. Особенно когда нам плохо и одиноко.
17 ноября 2003 года умер Юрий Кузнецов.
Для меня это огромная личная потеря, поскольку уже давно
на вопрос любопытствующих, кто сейчас первый поэт в России,
я привык отвечать: «Юрий Поликарпович Кузнецов».
И еще потому, что вся его поэтическая жизнь – становление,
взросление, обретение, чудачества, а порой и позерство, – прошла
у меня на глазах. Я читал его книги, одна за другой по мере их
выхода из печати, и радовался, что среди нас живет поэт, выражающий дух русской народности и ее восприятие всего происходящего в мире во второй половине ХХ века.
В некрологе Московской писательской организации говорится,
что ХХ век в поэзии начался А. Блоком, а завершился Ю. Кузнецовым.
О смерти поэта узнал случайно, неделю спустя, купив приходящую к нам с запозданием «Литературку». Оказалось, что ни
один ТВ-канал (за исключением краткого упоминания в «Вестях»)
не счел нужным сообщить своим телезрителям о кончине крупнейшего русского поэта. Да и в печатности не было никаких сообщений, лишь на веб-сайтах крупных газет нашел позднее упоминания о кончине и похоронах Ю. Кузнецова.
По этому поводу в следующем номере ЛГ большая группа
писателей – от С. Михалкова до Ю. Корякина – разразилась диатрибой в адрес руководства общефедеральных телеканалов. Для
меня же в таком отношении ТВ к русской поэзии и ее творцам не
было ничего нового: несколько лет назад я в своих маргиналиях
отмечал то же самое в связи с кончиной Николая Ивановича Тряпкина.
Рассказал о смерти Ю. Кузнецова поэту Я. Он запил с горя.
Потом приходил ко мне, говорил: «Если теперь нет Кузнецова, то
кто тогда первый поэт в России? Выходит, что я?» – и пьяно хихикал.
Рассказал о смерти Ю. Кузнецова поэту М. Он спросил: «Это
тот самый – старый Кузнецов?». И заметив мое недоумение, добавил: «Ну, автор «Атомной сказки»?». Для него Ю. Кузнецов был
уже старым поэтом, а для меня – ровесником, хотя он и старше на
десять лет, – вот, что значит разные литературные поколения.
С утра – в два часа пополудни, если мерить по московским
часам, – после яичницы и чаю, – осматриваю свои владения: маленькая собачка, охотно откликающаяся на кличку Котя, больная
мать, лежащая в соседней комнате на кровати в позиции «нашла
позу – не болит», и стопка книг на столе.
А книги такие: сборник эссе и других мелочей Чеслава Милоша «Придорожная собачонка», старый – еще советский – номер
«Иностранки» с большой подборкой Йейтса, и того же примерно
времени сборник прозы Рильке, вышедший в приложении к «ИЛ»,
еще есть антология старых китайских поэтов в переводе акад. В.
Алексеева и давний сборник Чухонцева «Ветром и пеплом», который читал на ночь.
Главное же – в окно бьет солнце, и после нескольких дней
грязи и хляби – солнечные лучи. Не долетающие до пола из-за
двойных оконных рам да еще застекленного балкона, закрытого к
тому же полиэтиленовой пленкой,– чтобы не заливало! – эти хрупкие солнечные лучи кажутся тем самым светом, что «в конце туннеля».
Ты чувствуешь, что там за привычными и усталыми границами заведенного бытия есть другая, совершенно иная жизнь, и она
зовет, манит, обещает продолжение былого праздника чувств и
мыслей. И нельзя пока ставить точку в своей повести, и тем более
поддаваться болезням и унынию
17*
260 261
Единственный достойный собеседник за день – вчерашняя
газета.
Какими в сущности простыми движениями мужчина и женщина могут сделать друг друга счастливыми.
Перед Новым годом Флора пошла в церковь.
Попросил ее поставить свечи в память Бориса и Маруси, Виктора, Варвары, Николая, еще одной Маруси, Рашида, Моисея,
Вячеслава, Павла, двух Александров и, конечно, Мимочки и Гали.
По ТV («Культура», вечер 1 января) барды поют песни моей
молодости, – фамилии не называю, п.ч. я их всех нежно люблю и,
– родом из Совка! – с удовольствием слушаю, особенно сейчас на
фоне невиданного прежде разгула попсы на ТВ-видении.
Но подумалось о другом: Пушкин в 30-х годах, читающий
лицейские вирши или «южные» ноэли, – можно ли себе представить подобную картину? А тут, ничего, сходит.
Вы скажите: не те масштабы личности. Я же отвечу: дело ведь
не в масштабе, а в самой личности.
Пошли с Флорой в зимний зоопарк. Взяли с собой несколько
булочек с кунжутом.
Она стала кормить птиц – павлинов, цесарок и др., и тут появился чичероне – небольшой кот голубовато-серебристой раскраски с желто-белыми пятнышками на спине. Он стал нас водить по
зоопарку, и даже, как мне показалось, откликался на мгновенно
приклеившуюся к нему кличку Чичероне.
В зоопарке, несмотря на зимний день, было довольно много
зевак, но Чичероне выбрал именно нас. И повел сперва к парнокопытным – кулан, чтобы получить свой кусок булки, умудрялся
просовывать пасть с огромными, будто прокуренными, зубами в
горизонтальную щель загона, а пони, получив булку, благодарственно помахивал то правой, то левой передними ногами.
Чичероне говорит: «Вот, у нас еще есть обезьяны, если интересуетесь. Но они сейчас в зимних застекленных клетках сидят, а
в летних клетках у них – стервятники. Вы их сами смотрите, а я
тут постою». Не пошел с нами в загон для обезьян.
Дальше он все время бежал впереди нас и показывал дорогу.
Причем, бегал перебежками, выбирая участки дорожки, где растаял снег, или местечки под деревьями, где возле стволов от тепла
никогда не бывает снега, – это он так передвигался, чтобы лапы
не мерзли.
Так Чичероне привел нас к загороженному сеткой полузамерзшему пруду, на берегу которого толпилась вся водоплавающая
братия. Мы стали кидать им кусочки булки через ограду. Утки
быстро расхватывали свою добычу и убегали. А гусь – красивый,
важный, счастливо переживший Новый год, как отметила Флора,
только гоготал и никак не мог взять в толк, откуда его подопечные
берут хлеб.
Чичероне, чтобы нас развлечь, стал бросаться на сетку, будто
намереваясь схватить птицу. Утки, гуси, голуби и другие птицы с
воплями разбегались по сторонам. А Чичероне смотрел на нас,
будто спрашивая – ну, как, какой он эффект произвел.
«Ты, может быть, тоже хочешь булки?», – спросил я его.
«Не откажусь», – сказал кот и потянулся.
Я стал давать ему с руки по кусочку булки, а он, ни сколько не
боясь, придерживал меня одной лапой и очень аккуратно, я бы
сказал, даже интеллигентно, но не знаю, применимо ли это слово
к животному миру, стал кушать булку.
Я сказал Флоре, что впервые в зоопарке вижу существо, которое честно заработало свой хлеб.
Распрощались мы с Чичероне у вольера с ламами. Они как-то
неактивно, словно только чтобы не обижать нас, брали хлеб.
В следующий отдел – с хищниками и медведями – Чечероне
не пошел. Это, видимо, была уже не его территория.
Новогодним утром по ТВ показывали очередной «розыгрыш»:
Дед Мороз и Снегурочка, находясь изрядно под шафэ, останавливали на дороге машины и просили подвезти их, а то они «опоздают на презентацию». Водители от них шарахались. И только машина ПМГ согласилась довезти их до нужного места, правда, при
этом водитель выразил сомнение, как они в таком состоянии будут
работать.
Это напомнило мне, как, будучи студентом в Ленинграде, а
потом и в Астрахани солдатом, находясь в самоволках, я всегда
останавливал милицейскую машину и просил подвести меня до
дома. И они всегда подвозили, в каком бы состоянии ты не находился. Иногда я давал им дежурный рубль, иногда просто благодарил.
И они никогда не демонстрировали каких-то негативных «ментовских» качеств, наверно, п. ч. к ним обращались по-человечески.
Видели в них людей, а не ментов при исполнении.
Алиса по телефону говорит мне, что у них скопилась – не
пьют! – целая батарея бутылок – коньяк «Хэнесси», «Цитадель»
и др.
262 263
Я говорю, что обязательно приеду зимой в Петербург, пусть
берегут батарею. Я, ведь, известный командир батареи винных
бутылок!
– Ты подумай, что говоришь: приедешь не ради того, чтобы
проведать ребенка, а исключительно ради того, чтобы попить коньячку, – упрекает меня доченька.
– Деточка, тебя-то я видел, и неоднократно, а вот «Хэнесси»
не пробовал никогда, – вполне логично парирую все упреки.
Флора возвращается с базара домой. Сосед по лестничной
площадке показывает ей народившихся щенков. У одного наличествуют и мужские, и женские половые органы.
– Не знаю, что с ним делать, – говорит сосед.
– Надо показать профессионалу, я всего лишь любитель в этом
вопросе,– отвечает Флора.
По ТВ в очередной раз смотрю «Цвет граната» Параджанова.
Параджанов языком кино, – и еще языком фотографии, живописи, – пересказывает поэзию Саят-Новы. В фильме поэт фактически не читает своих стихов, – мы их видим. Это огромное, новаторское достижение Сергея Параджанова.
А то, что смотреть фильм трудно, что иные его символы остаются нерасшифрованными и с третьего, пятого, десятого просмотра, так ведь и понимать незнакомую поэзию чужого народа тоже
дело нелегкое. С ней – поэзией, поэтикой, – надо сперва сжиться,
установить контакты, несколько срастись духовно, а уж потом
«считывать» ее тексты, воспринимать содержащиеся в них символы, образы и паузы.
В последние годы зимой я часто думал о том, что декабрь –
один из самых тяжелых месяцев года. Его пережить, вступить в
январь – и уже будет легче. Пусть морозы, пик холодов, до лета
еще полгода, а все равно жить-быть – легче, светлее, надежда появляется, тоска уходит.
«Это потому, что день начинает ощутимо прибавляться», – говорит мама.
«Это потому, что Рождество Христово мы отмечаем в январе.
Свет возрожденного Христа придает нам дополнительные силы», – понял только в этом году.
Возил маму к врачу на консультацию, чтобы узнать класть ее
в больницу, или нет.
До этого она ездила к врачу с Флорой, – я отсыпался после
работы в день выборов, – и не «отблагодарила» врача, как я ей
велел. А мне сказала, что положат в больницу, тогда и отблагодарит.
И мы сегодня, несмотря на то, что врач со своей ассистенткой
чуть ли не расцеловались с нами, более часа ждали вызова в кабинет, хотя обычно нас принимают первыми.
«Это тебе, мама, наглядный урок того, как не надо относиться
к врачам», – сказал я ей.
А когда нас вызвали, осмотрели маму и я умудрился всунуть
в карман врачу крупную банкноту, он дал мне номер своего сотового телефона, чтобы мы впредь не ждали.
«А это тебе наглядный урок, как надо относиться к врачам»,–
сказал я маме, выходя из кабинета и пряча бумажку с номером
телефона в карман.
Митрополит Вениамин (Федченков) пишет, что однажды спросил своего духовника, как надо относиться к человеку. Тот ответил:
– С благоговением!
И пояснил: всякий человек есть образ Божий (икона), а поскольку Богу и иконе мы поклоняемся с благоговением, то и к
человеку должны относиться так же.
Митрополит Вениамин (Федченков) в «Божьих людях» рассказывает о некой православной латышке, называвшей себя пылью
церковной. «Откуда это у нее, – умиляется митрополит, – Я нигде
в книгах не встречал, чтобы кто-нибудь так себя называл. Разве,
что святые, говоря о себе, иногда называли себя «прахом», «пеплом».
И не ведал бедный владыко, большую часть жизни проведший
в изгнании, за границей, что «пыль церковная», скорее всего, была образована от известной «лагерной пыли», как любил называть
свой контингент незабвенный Л. П. Берия.
Так что не только иностранцы зачастую не понимают нас, но
и наши, коренные русаки, пожившие по заграницам и воспринявшие их образ мышления, не всегда могут понять нас, живущих
здесь и всегда.
В разговоре с Флорой:
– Лучше быть унтер-человеком, чем лейб-зверем!
Провинциальные города – как костюмы твоего размера, они
существуют вровень с человеком. Об этом говорил Ф. Мориак: без
провинциального нет человеческого.
264 265
А большие города – мегаполисы – они вровень не с отдельным
человеком, а с массой, народом, толпой. Потому, скажем, среди
определенной группы москвичей так были популярны «переулочки Арбата», п.ч. это была зона провинции, среда провинциального городка, здесь человек ощущал себя личностью, а не частицей
мегамассы обитателей мегаполиса.
С презрением о малых городах говорят только б. провинциалы,
недавно обосновавшиеся в столицах и старающиеся показать свою
причастность к ее показной, внешней жизни.
Телефонный разговор:
– Ахмеда можно?
– Его нет. А что ему передать?
– Передайте, что у него будет ребенок!
Епископа Феофана – предстоятеля Ставропольской и Владикавказской епархии, – вывел из себя мой вопрос об экуменическом
движении и о том, почему РПЦ, имеющая свои приходы за границей (Сурожская, Токийская епархия etc), так жестко выступает
против образования католических епархий на территории Российской Федерации.
«У вас – европейское мышление!», – зло сверкая глазами, сказал он.
Но все-таки – князь церкви! – взял себя в руки и разъяснил
свою позицию по сближению церквей. «Я готов к объединению,
если они примут мои догматы», – ответил он.
А я думаю, что западная и восточные Церкви должны воссоединиться, п. ч. их разделил не Господь, а люди, по-разному трактовавшие Его учение, а люди, как известно, часто ошибаются.
Утром повел Джека на прогулку. За ночь погода определилась:
вместо слякоти и мелкого дождика все вокруг было усыпано мягким снегом.
Мы с собакой любовались деревьями, припорошенными снегом. Они выступали как дамы на старинных снимках – столь же
величавые и недоступные, погруженные в собственные думы и
мечтания. Одинаково хороши были и покрытые легким белым
нарядом еще вчера стоявшие полуобнаженными лиственные красавицы, и украшенные пышными мехами хвойные недотроги, и
кипарисовые шалуньи с чувственными формами.
Гуляя по дороге, идущей вдоль железнодорожного полотна,
мы подошли к многорукому, как Шива, кусту боярышника. Возле подобного куста Господин Б. явил Моисею скрижали с заветом.
А нам с Джеком как-то явилось явление ночной электрички,
которое аукнулось в недавно прочитанных стихах Набокова –
«Давай блуждать, давай смотреть как дети,/ на проносящиеся
поезда».
Снег на лапах Джека налипал комьями. Если я его останавливал и стряхивал снег у него с лап, комья тут же образовывались
снова, еще большие. Джек бегал со снежными шарами на лапах,
как какой-нибудь пудель из иллюстраций к классическим романам.
Дома я отмывал его в теплой ванне.
На Крещение Флора принесла из церкви освященную воду.
Выпили мы ее понемножку, налили плошку и Брюкве. Она ее с
жадностью вылакала, хотя рядом стояла ее миска с водой.
Таким образом выяснилось, что Брюква не только говорящая
и поющая собачка, но еще и русская православная такса.
Флора на мою констатацию о православной ориентации Брюквы заметила, что она-де, мол, английская такса чистых кровей. На
что я вынужден был рассказать ей о близости РПЦ и англиканской
церкви, о визите в Россию Льюиса Кэрролла для установления
контакта между нашими церквями, о деятельности на острове
Антония Сурожского и проч.
А маму чрезвычайно задело, что Джек – ее пекинес, – не стал
пить воду из церкви. И через несколько дней, когда он пришел с
прогулки, она дала ему освещенной в церкви воды, которую он
таки выпил. Она сразу же позвонила мне, чтобы сообщить: «Он
тоже православный!». Хотя ежу понятно, что Джек – буддист, и
это совсем не плохо.
Умер человек из соседнего с маминым дома – дядя Боря. Он
всегда сидел на скамейке перед своим подъездом, или на корточках
на газоне с тыльной, солнечной, стороны дома. Я с ним постоянно
раскланивался.
Мне он всегда казался «смотрящим»: стариком-вуайером, которому скучно дома, и интересно все, что происходит на улице.
А оказывается, у него были больные легкие, – «пропили они
легкие с Хасетом (другим стариком, уже отошедшим в загробный
мир) », – сказала мама, – и он вынужден был проводить большую
часть дня на свежем воздухе.
Вот так мы и живем: толком ничего не зная о людях, которые
нас окружают и с которыми ежедневно здороваемся, но постоянно
рассуждаем о людях и культурах далеких эпох и считаем свои
рассуждения бесспорными и что-то значащими.
266 267
Фильм «Жанна Д’Арк» Люка Бессона не вызывает того интереса, который, по идее, должен был бы вызывать, п.ч. фильм о
чуде снят неверующим человеком.
Никакие технические приемы, спецэффекты, мастерство актеров, гримеров, костюмеров не могут заменить на экране чудо
Богоявления и его помощи своему избраннику – в данном случае
Жанне из Лотарингии.
Случайно оказался на выездной сессии Минобразования РФ.
Речь шла о «совершенствовании показателей статистики образования». Начальник министерского ИВЦ выступал с сообщением
об информационных потоках, сборе информации, ее обработке и
проч.
Сразу же возникло чувство дежа вю, словно я перелетел на 25
лет назад и оказался в родном ИВЦ «Сельхозтехники». Новым
было только то, что отчет сопровождался демонстрацией на большом экране слайдов с компьютера, а не с помощью проектора, как
в наше время.
Все административные системы живут собственной жизнью,
направленной на поддержание собственного гомеостаза, – это
главный закон отечественной чиновничьей жизни.
А образование, дети, учебные предметы и способы их преподавания, тем более учет качества усвоенных знаний – всего лишь
строительные кубики этой системы. Головная боль у чиновников
возникает только тогда, когда кубики, как я и мне подобные, попадаются нестандартные.
Как облагораживает материнство!
Нашей таксе Брюкве очень нравится, когда ее называют «мама
Брюква». И она всячески обихаживает щенка Брунгильду, хотя
фактически не является ее матерью, а только воспитательницей.
Брюква жестами показывает Флоре, что пора включать электрообогреватель – в комнате прохладно, топят слабо, а она уже
старенькая и очень гладкошерстная – мерзнет. Она любит электрокамин до умопомрачения, в иные моменты ложится на него целиком, а иногда только голову кладет на его полку, и только когда
отогреется, растягивается рядом с ним.
Флора включает камин, он урчит, как пылесос, – три уровня
подогрева. Брюква сразу к нему тянется. А маленькую Брунгильду пугает урчание камина, она сперва отскакивает от него, а потом
ретируется на кухню – там тоже тепло, но зато тихо.
Брюква встает от камина и бежит за Бруней, гонит ее к камину.
Та приходит, видит урчащее чудовище, и снова бежит на кухню.
Чуть согревшись, Брюква опять идет за Бруней, подгоняет ее
к камину, но та снова убегает из комнаты.
Брюква какое-то время согревается у камина, а потом, спохватившись, что она все-таки «мамаша», с тоской уходит на кухню к
Брунгильде. Обнявшись, они ложатся на свой половичок
Камин можно выключать, он собакам больше не нужен.
Совершенно не понимаю, почему верующие в своих молитвах
непрерывно возносят хвалу Господу Богу.
Неужели и Он тоже падок на лесть?
По ТВ в связи с 70-летием Отара Иоселиани проходит ретроспектива его фильмов.
«Разбойники. Глава VII» – столько социального, даже антикоммунистического в ней, что временами кажется, что на экране
фильм не Иоселиани, а Абуладзе («Покаяние»). И это режиссер,
старавшийся при Советах принципиально уходить от прямых социальных деклараций («Листопад», «Пастораль», «Жил певчий
дрозд»)?
Теперь же режиссер снимает на средства западного продюсера, а тот дает деньги, по– видимому, не столько из любви к кинематографу грузинского мэтра, постоянно проживающего в Париже,
сколько из-за нелюбви (ненависти, радости лакея, желающего
пнуть поверженного хозяина) к России, Союзу – собирателю и
охранителю евразийских земель.
И выдающийся режиссер – волей-неволей, – оказывается вовлеченным в дурную игру западников, той их части, что «заказывает музыку», – игру, направленную на очернение, попрание и, в
конечном счете, уничтожение моей Родины.
А я смотрю этот фильм, и жалею постаревшего режиссера.
Вспоминаю любимые Бродским слова У. Х. Одена о том, что «некоторых Господь простит, п.ч. хорошо писали».
Повторяю эти слова, как молитву. Особенно часто повторяю
их в той сцене, где русский начальник грузинского НКВД заставляет грузинских заплечных дел мастеров петь старую русскую
песню «Хоронить понесут меня, Дуня». Вероятно, это зеркально
переданная сцена из жизни Лаврентия Павловича Берия, заставлявшего порой энкаведешников распевать «Сулико».
Ехали с мамой на такси к врачу. Водитель рассказывал, что его
дед, просидевший за баранкой более 40 лет, советовал ему всегда
придерживаться «Правила трех Д»: «Дай дорогу дураку!».
268 269
Оказывается, теперь 10 февраля отмечается День российской
дипломатии.
По этому случаю глава МИДа Игорь Иванов предстал перед
телезрителями – перед нами! – в парадном мундире своего ведомства. И выглядел лакеем из лакеев.
Иной швейцар в ливрее выглядит генералом, а тут министр
смотрелся, как лакей.
Форма оттеняет внутреннее нутро человека.
В антологии акад. В. Алексеева про поэта Цю Вэя сказано, что
достигнув 80-ти лет, он покинул службу у наследника престола,
чтобы ухаживать за престарелой матерью.
Умер Цю Вэй в возрасте более 100 лет, а на первую чиновничью
должность поступил в возрасте 41 года, поскольку, как сказано,
бедность мешала ему подготовиться к экзаменам, и он только с
четвертой попытки получил степень цзиньши.
Выписываю все это п.ч. уж больно его судьба напоминает мне
мою собственную. Такое эхо-перекличка в духе старых китайских
поэтов получилось.
Мой постоянный жанр – «Записки командира батареи (винных
бутылок)».
Захожу в продуктовый магазин. Прошу взвесить полкилограмма ветчины за 116 руб.
Молоденькая продавщица отрезает кусок, взвешивает его и
спрашивает:
– Ничего, если немного больше будет?
– Ничего!
– Тогда с вас 52 рубля 50 копеек.
Ничего не понимаю! Решительно: ничего не понимаю! Вокруг
совершенно иной, незнакомый мне мир, в котором царствует другая система исчислений и измерений! В моем мире полкило этой
ветчины стоило бы 58 рублей. А «немного больше» полкилограмма, стоило бы больше 58 рублей.
В Туркмении пышно отмечают день флага и день рождения
Туркменбаши – Сапармурада Ниязова.
Все электронные и писчебумажные СМИ изощряются в ерничестве по поводу пышности праздненств в Ашхабаде. Наиболее
рысистые умудряются даже острить на тему того, что за десятилетие свободы (неволи?) столица Туркмении расцвела, украсилась
новыми зданиями и стала в чем-то похожа на СПб, о чем заметила приехавшая на празднование В.Матвиенко.
И при этом ни один журналист (!) не отметил, что в Туркмении
за эти годы простому человеку стало «жить лучше и веселей», что
жители этой республики (ханства?) не платят за газ, воду, электричество и прочие коммунальные услуги. Все эти заботы взяло на
себя государство.
Такое поведение СМИ – яркий пример идеологического клиширования, прозападного либерального клиширования. Как отмечал А. Пятигорский, на смену русскому идеологическому идиотству пришло американское идиотство – «другой пример культурного клиширования».
По ТВ кандидат в президенты России Сергей Миронов на
встрече с молодежью заявил: «Вы должны помнить, что вы будете востребованы Родиной. Родина в вас нуждается etc.»
Мне тут же вспомнился рассказ из старого сборника африканских рассказов, выпущенного «Восточной литературой» в
70-е годы, спустя десятилетие после того, как они там у себя, на
черном континенте, обрели свободу.
Рассказ был про парня, который мается в столице от безделья
и собственной ненужности. Он видит повсюду плакаты «Молодежь – на Юг! Страна нуждается в вашей помощи!», и решает
отправиться на юг. По пути в поезде он замечает, что вагоны сильно редеют по мере приближения к центру южной провинции. На
конечной станции он выходит один из поезда. И видит огромные
плакаты « Молодежь – на Север! Страна нуждается в вашей помощи!».
Мы сейчас, видимо, находимся на той же стадии общественного развития, что и страны третьего мира в 70-х годах. Они тогда
освободились от колониализма, мы – недавно от коммунизма.
В этом году первые весенние дни совпали с календарной весной. Иду по кромке парка и наслаждаюсь теплом.
На ведре сидит знакомая дворничиха, или, как они сейчас называются, работница «Горзеленхоза». Я помню ее еще молодой
работницей завода полупроводниковых приборов, не лишенной
своеобразного обаяния и кокетства.
Увидев ее, подумал сперва то, что думают читатели газет по
поводу развала государства, закрытия производств etc.
А потом пришло на ум: а я? разве моя судьба не схожа с судьбой этой женщины? разве я не сижу на таком же мусорном ведре?
просто оно называется по-другому: собственный корреспондент
московского информационного агентства?
270 271
Все мы стали мусорщиками в родной стране! И что поразительно – сами же и мусорим!
Только познавшие настоящий голод и нищету люди кормят
птиц хлебными крошками.
Моя мама всегда кормит птиц. Для этого она – толстая, неуклюжая, больная женщина, – лезет в кухне на стол и через форточку
бросает птицам корм.
«Кормите птиц», – велел написать на своем надгробии замечательный русский писатель Евгений Иванович Носов.
Опять весна на белом свете. И опять на улицах появились
девчонки в обтягивающих попку штанишках светлых расцветок.
Только ради того, чтобы смотреть на них, стоило пережить эту
зиму.
Мама говорит: «Я всегда, когда приезжала в новый город, шла
в строительную организацию. Сразу устраивалась, а потом уже
находила работу в другом месте».
Я говорю: «Это хорошо. Я теперь знаю, что тоже без работы
не останусь. Приеду в чужой город и сразу пойду устраиваться на
работу в стройуправление».
Мама говорит: «А кем ты сможешь работать в строительной
организации? Ты же только можешь математиком или корреспондентом работать!»
Отшучиваюсь, что мог бы устроиться начальником охраны
(в армии был командиром отделения охраны), руководителем бюро прогнозов (хорошо предсказываю государственные катаклизмы)
или, на худой конец, диспетчером: «Пять душ сюда, пять душ – туда. Какой марки бетон везете? И т. д.».
А сам думаю: а ведь верно, все чему я худо-бедно научился за
долгие годы мало пригодно для суровой трудовой жизни. Только
в виртуально-интеллектуальной – мирной, зажиточной, – жизни я
смогу найти применение своим способностям, а в суровые, невегетарианские времена вряд ли бы выжил. Если бы, конечно,
доброхоты не пристроили бы меня лагерным учетчиком или писарем.
Вечером накануне Пасхи ходил с Флорой в церковь. Она собиралась делать фоторепортаж для своей газетки. Попали мы прямо на крестный ход.
Поскольку священнослужители в церкви довольно молодые,
то они бодро шагали с хоругвями и кадилами, а вся приходская
братия – убогие, сирые, увечные со своими палочками и костыльками, – за ними не поспевали, и, чтобы не отстать, бежали или
старались бежать.
В общем, перед нами разворачивались дополнительные эпизоды к легендарному фильму «Праздник святого Иоргена».
А потом – уже дома, поскольку возле храма мы покрутились
всего лишь около часа,– смотрели кусочек праздничного богослужения в московском храме Христа Спасителя. Там главный папаша СССР, а теперь независимой РФ, христосовался с ВВП и другими кремлевскими деятелями – построили на месте бассейна
«Москва», чтобы было где партийным со свечками стоять (Вс. Емелин), – и говорил следующее: «Вл. Вл. мне сейчас сказал, что в
Кузбассе в этот светлый праздник погибли 28 шахтеров (после
выяснилось, что погибли 63 человека). Давайте, мол, помолимся
за погибших».
Конечно, я человек не воцерковленный, и не ортодокс, но глядя, как первосвященник прогибается перед маленьким диктатором
России и нарушает вековые каноны церковной пасхальной службы,
мне совсем расхотелось дальше участвовать в этом праздновании.
И выключив телевизор, я стал читать книгу.
Подумалось вот о чем: с распространением информационных
технологий изменилось наше, – общелюдское! – отношение к тысячелетним ритуалам, изменилось в сторону рационалистического скептицизма.
Если раньше мой предок шел со свечой в церковь под Пасху
и видел, допустим, огрехи в службе, он думал: ладно, это у нас…,
а там (в Киево-Печерской лавре, Сергиевом Посаде, в Исаакиевском соборе) – там все по правилам, чинно.
Теперь же я, его потомок, с помощью ТВ и новых технологий
вижу, что и там не так, как мне казалось, и как должно быть, что
и там правят бал земной кесарь, чинопочитание и корысть людская.
И естественно, как и многие, я отпадаю от церкви.
А ведь именно сейчас надо укреплять веру. Именно в такие
переходные моменты, неровные, переменчивые надо, прежде всего, почитать и блюсти канон. Что, впрочем, верно не только для
религиозной среды, но и для культуры вообще, языка, чувства
любви к родине и отеческим гробам, т. е. ко всему тому, что отличает нас от североамериканцев и западноевропейцев.
Старшина говорил, что женщина требует предварительной
физической подготовки.
Лечил душу водкой, стихами польских поэтов, разговорами с
собаками, разглядыванием распускающихся яблонь. Хотел поговорить с мамой, но опять не получилось.
272 273
Наступили вполне литературные времена: в вишневом саду
стоит кафе «Три сестры», где вам с удовольствием нальют водочки «Дядя Ваня».
Долго размышлял, почему фильмы Франсуа Озона вызывают
у меня отторжение. Смотрю их временами даже с интересом, но
после просмотра неизменно остается неприятное послевкусие,
возникает ощущение напрасно потерянного времени.
И недавно понял, отчего возникает такое ощущение – в его
фильмах нет четкого разделения добра и зла, добро у него не всегда побеждает зло, он как бы манкирует христианскими ценностями, привнося в действие интеллектуальную амбивалентность. Но
это позволительно в жарком споре, литературном высказывании,
публицистике, театральной постановке, но только не в художественном фильме, предназначенном для миллионной аудитории.
Купил книгу «В мире глупых мыслей» и встретил там множество цитат из моих прежних книг.
В нынешнем поражении демократии в России виновато в немалой мере диссидентское движение.
Оно было порождено людьми нерусских национальностей,
которые и составляли основную массу диссидентов, и для них
главным была борьба не за нашу свободу, не за свободу для русского и других народов, а за свободу для себя, борьба за свои
индивидуальные права и привилегии.
И когда в 1991 году свобода неожиданно заглянула в Россию,
эти б. диссиденты, ставшие к тому времени властителями умов
интеллигенции и примыкающих к ней групп других сословий,
распорядись ею по своему разумению: стали растаскивать ее по
собственным нуждам, кто сколько прожирует.
В результате Россия стала раздробленной феодальной страной,
а б. властители газетных и прочих медийных дум укатили на Запад
и в Америку, чтобы обменивать пережитое здесь на тамошние
доллары и евро.
А мы, благодаря их трудам и «мукам», оказались отброшенными на несколько столетий назад в своем историческом развитии.
Мы достоверно знаем, что Бог любит некоторых людей, помогает им в невзгодах и перипетиях житейских бурь.
Но о том, что он любит или должен любить всех у нас нет
никаких неоспоримых доказательств. За исключением упоминаний
в Библии. Но ее писали люди, а люди могли и ошибиться или выполнять указания церковно-главенствующих, которым нужно было приумножать паству.
Книга, каждую фразу которой ты ласкал своими теплыми руками, теперь лежит перед читателем раскрытая, как разбросавшая
ноги женщина, и он трогает ее своим пальцами, перед тем как
наброситься на нее.
Очень тяжелое чувство испытывает при этом писатель, поверьте мне.
В июне 2004 года на небе можно было наблюдать, как Венера
передвигалась по Солнцу: черная точка довольно быстро двигалась
по желтому диску светила.
В течение 6 часов эту картину наблюдали жители всех местностей и стран, над территориями которых в тот день – 8 июня – не
было облаков.
В последний раз подобное явление жители Земли могли наблюдать 120 лет назад, стало быть, еще в ХIХ веке. А еще раньше
подобное явление наблюдал первый русский университет Михайло Васильевич Ломоносов и сделал открытие, что Венера имеет
собственную атмосферу и, следовательно, вполне могла быть обитаемой.
По этому поводу корреспондент первого телеканала ничтоже
сумняшеся заявил в эфире, что Ломоносов 120 лет назад и …далее
по тексту.
Вот он, уровень современных журналистов: для них, что
XIX век, что XVIII – все едино, все «сумерки средневековья». Это
уже не клишированность мышления, не готовность постоянно
прикрываться цитатами классиков марксизма-иуленинизма, что
было подлинным бедствием журналистики советской эпохи, а
какая-то пунктирная осведомленность, образованность в духе
телеигр: выбери правильный ответ из четырех предложенных.
Складывается впечатление, что проводится специальный отбор
кадров для ведущих телеканалов – выбираются поамбициознее и
поглупее, чтобы легко можно было ими манипулировать, чтобы
легко можно было через них доводить до отупевших масс кремлевские распоряжения о наступлении повсеместной благодати и
единодушия.
Фирменный знак Голливуда: в новом фильме «Троя» Гектор
убивает Ахилла, попав ему копьем не в пятку, как мы все, – читатели и не читатели Гомера, – помним из начальной школы, а в
спину.
18 Заказ № 232
274 275
На вечере памяти писателя-классика его очень пожилой сын
говорил журналистам:
– Спасибо организаторам вечера. Я узнал много нового и интересного о своем отце. Мама всегда говорила, что он был пьяница и блядун, а он, оказывается, был гуманист и просветитель.
Прочитав в «Известиях» подборку из дневников Василя Быкова, понял, почему не люблю этого казалось бы хорошего писателя: он не был христианином, не любил людей, везде выискивал
в них нехорошее. Он был чрезвычайно бескомпромиссен по отношению к другим людям. Он был большевиком в литературе, и
остался им даже тогда, когда «расплевался» с прошлым и клеймил
былых со-партийцев.
Быков был из той породы правдолюбцев, которые готовы ради
кажущейся им правды идти хоть на Голгофу, но при этом не замечают, что зачастую идут по трупам людей.
Молодой мужик нес ребенка на шее и смотрел на прохожих с
таким видом, будто хотел сказать: «Вы все говорили, что я пустышка. А я вот что смог сделать!».
Совершенно гениальная работа Хуана Миро «Мужчина и женщина ночью». На подиуме стоят два черных табурета – один с
круглым сидением и изогнутыми, как у венских стульев, ножками,
поставлен на попа, а второй – геометрически выверенный октаэдр,– твердо стоит на ногах.
Это вещь уровня «Черного квадрата» Малевича.
Едем с Юрой Ивановым в СПб-метро. Я пропускаю его вперед
по своей пластиковой карточке, а затем хочу пройти сам – у меня
еще есть 7 поездок, но турникет меня не пропускает. В чем дело?
Дежурная по станции объясняет, что второй раз по этой же
карточке можно пройти только через 10 минут. Оказывается, какойто мудрец из метровских придумал, как ограничить использование
карты.
Но я совершенно не понимаю, зачем ее ограничивать? Ведь
она же оплачена! И чем больше будет использоваться, тем, в конечном итоге, будет выгоднее Метрополитену.
Позже зять объяснит мне, что это сделано специально, чтобы люди не торговали в метро льготными поездками – проезд по
многоразовой карточке стоит на несколько рублей дешевле, чем
по жетону, вот некоторые и покупали карточки, а потом по ним
пропускали спешащих людей, «наваривая» на этом прибыль.
Меня совершенно возмущает, что есть специальные люди,
которые выдумывают, как бы усложнить жизнь других, а не облегчить ее. Иванов, историк по образованию, говорит, что это
наша российская традиция: еще при Петре Великом была изобретена должность прибыльщика, в обязанности которого входило
придумывать, какие еще прибыли можно «срубить» с народонаселения.
Из метро мы с Ивановым направляемся на выставку Хуана
Миро в Русский музей, а там в залах оказывается запрещено разговаривать по мобильному телефону. И служительницы с восторгом набрасываются на тех посетителей, у которых вдруг зазвонит
телефон. Кто это придумал? Для чего? Прибыльщик из музея!
Я становлюсь похожим на старого чудака из английских романов, чудака со своими привычками, манерой одеваться, держаться,
интересами и разговорами.
Во всяком случае, именно таким чудаком, как мне кажется, я
выгляжу в глазах моих детей.
Но, может быть, все люди в возрасте, старающиеся сохранить
привычки и обычаи своего времени, выглядят чудаками в глазах
окружающих?
По всем направлениям идут в России поезда. И сидят в них
пассажиры. И в каждом купе разговор идет о судьбах России.
Алиса никак не может простить мне, что меня не распяли во
время моего восшествия на Голгофу.
Тогда бы она стала единственной дочерью второго Иисуса
Христа. А сейчас она всего лишь дочь второстепенного русского
литератора, эдакого позднего издания воннегутовского Килгора
Траута.
Из «Фацетий»
К Наташе Черемисиной приезжала жена ее умершего брата,
чтобы помочь ей установить памятник на его могиле.
Они вместе перебирали старые фотографии. Невестка и говорит Наташе:
– А вот эта твоя фотокарточка – хорошая, для памятника подойдет!
Про меня говорят: мало, мол, написал к своим годам. А разве
русские люди вообще много писали?
18*
276 277
Это у китайцев классическая литература – многотомные прозаические сочинения, а литература Древней Руси – в основном
небольшие бывальщины, типа «Слова» или «Задонщины».
Нет, я – русский, и чту свои традиции: пишу не количеством
знаков, а количеством мысли, сердечной боли, любви к людям и
животным.
Под окном дрались претенденты на Нобелевскую премию.
Я считаю, что мэтр эротического кинематографа Тинто Брасс –
выдающийся режиссер, потому что он возвышает, одухотворяет
низменное, в то время как большинство деятелей мирового кино,
наоборот, все божественное в человеке сводят к набору экранных
низостей.
Старый фильм Б. Бертоллучи «Последнее танго в Париже»
позволил сформулировать словами то, что чувствовал всегда – ценность для людей института любовников, не супругов, не невенчанных жен, не сожителей, не наложниц, а именно любовников.
И вот почему: все жизненные и экзистенциальные заботы любовников остаются за стенами будуара, и они дарят друг другу
чистое наслаждение, не испорченное никакой социальной окраской.
Старость начинается с любви к телесериалам.
Ты можешь жить плохо, бездомничать, не иметь денег, тепла,
женщин, но после себя ты должен оставить такие произведения,
которые бы согревали людей, служили бы для них маленькими
солнечными дисками, – тогда ты правильно пройдешь отпущенную
тебе Создателем дистанцию.
Так прожил свою земную жизнь парень с нашего факультета – Гена Шпаликов. Он повесился от безысходности, но его стихи и через 30 лет после того черного дня – 1 ноября 1974 года, – согреют меня и всех его читателей.
Католицизм – это христианство, принятое разумом, а православие – христианство, принятое сердцем.
Их невозможно примирить, как нельзя примирить мысль и
чувство.
Фильм Ренаты Литвиновой «Небо. Девушка. Самолет» поразил тем, что она – выделывалка, ломака, та еще штучка, – сохранила дух старой ленты. Этот фильм стал как бы ее объяснением в
любви к той – с Дорониной и Лазаревым, – черно-белой ленте начала 70-х.
Включая телевизор, я опасался, что увижу очередной молодежный стеб, вроде «Дауна» И. Охлобыстина по «Идиоту», а увидел настоящее, добротное новое русское кино. Конечно, здесь
сыграла свою роль крепкая драматургическая основа фильма, которую новые авторы могли бы и нарушить, но они ее бережно
сохранили.
И сама Литвинова в роли стюардессы Лары, и Миша Ефремов,
повторяющий в новом фильме отца в роли пилота, и главный герой
Владимир Вдовиченков, которого вместо физика сделали журналистом, – все они сохранили интонации героев первого фильма.
Благодаря этому ремейк кинофильма «Еще раз про любовь» стал
благодарственной перекличкой поколений, что всегда привлекает
и в жизни, и в кинематографе, и в искусстве вообще.
И наблюдая в телевизоре за финальной сценой, я плакал, как
30 лет назад.
Вечером пришел к маме. Принес ей среди прочего и пачку
последних газет. У нее как раз были соседи и все они – мама, соседи, – не обращая особого внимания на меня, набросились – в
прямом смысле этого слова! – на свежие и не очень свежие газеты.
Какой все-таки безжалостный эксперимент поставили над всеми нами эти воспитанники Гарварда – младшенький Гайдар и его
подельники. Они лишили абсолютное большинство населения
страны привычных и в общем-то малозатратных удовольствий –
возможности покупать любимые газеты, путешествовать по родным краям, звонить в любой уголок страны родственникам или
друзьям, регулярно посылать им телеграммы. Не говоря уже о том,
что большинство людей вынуждены отказывать себе в хорошей
пище, качественных лекарствах, красивых вещах и прочих бытовых разностях.
В «Литературной России» молодой критик пишет о последнем
романе Бориса Васильева «Отрицание отрицания» – стилистические небрежности, слабость сюжета, оплевывание советского периода истории etc.
«И это ведь были советские классики? Куда все ушло?» – недоумевает румяный критик мой.
А ответ довольно прост: в советские времена был мощный
институт литературной редактуры, в издательствах работали вы-
278 279
сокопрофессиональные мастера литературного ремесла и они «дотягивали» до определенного уровня опусы т. н. классиков.
Их не стало, пришли на места редакторов в лучшем случае
бывшие корректоры, – и мы все получили то, что сейчас имеем,– разом поблекли все прежние имена, а новые практически не
появились.
В конце 80-х – начале 90-х годов русская литература вдруг
стала отказываться от социальности, это тогда казалось выходом
на «общелюдские» («общаковские») ценности.
А на самом деле это было всего лишь одной из линий реформы
в области культуры, и как вся эта реформа – направлена не на рост,
а на излом нашего образа жизни.
Русская литература не может не быть социальной, потому что
всегда была, есть и долго еще будет единственной выразительницей народных надежд, живым источником сил для русского человека.
Для старого Дж. Рокфеллера издавали специальную газету
«Нью-Йорк таймс» в одном экземпляре, где собирали только позитивные новости, чтобы не волновать старика.
Этот метод взяли на вооружение и в современной России. Для
обитателей московского Кремля выпускают специальные ТВ-новости и другие передачи, из которых они узнают о благодати и
процветании в окормляемой ими стране.
Но, как всегда, у нас чего-то не до конца продумали, и пускают
эти передачи не по кабельному каналу Кремль-ТВ, а по главным
национальным телеканалам.
В статье памяти ушедшего молодым Д. Новикова поэт Олег
Хлебников пишет, что «мы возлагали» большие надежды на это
поколение – первое свободное, вернее, мужавшее вместе с пришествием Свободы в России, – «они читали главные книги вовремя», то есть именно в том возрасте, когда бумага еще формирует
душу и характер.
Это, конечно, важно. Мое поколение, например, в массе своей
открывало для себя русскую философию Серебряного века – Розанова, Бердяева, Флоренского etc – почти в сорокалетнем возрасте – что само по себе ужасно! – и этим, в какой-то мере, можно
объяснить наше столь позднее взросление.
Однако, как отмечает О. Хлебников, несмотря на казалось бы
благодатные в идеологическом плане условия, в поколении
Д. Новикова не выросло литературной фигуры первого российского масштаба.
Тут требуется одно уточнение. В России каждое поколение
думающих людей считает, что ему не повезло со временем рождения, но времена не выбирают, в них живут и умирают, как писал
на эту тему другой хороший поэт. Жизнь в России устроена таким
образом, что на долю каждого поколения приходятся положенные
ему 400 ударов судьбы.
Смотрел по ТВ творческий вечер Юрия Полякова, в ходе которого показали фрагменты телефильма по его «Козленку в молоке».
Там есть такой эпизод: в ресторане ЦДЛ обедают руководитель
писательской организации и куратор из ЦК. Главковерх советских
борзописцев жалуется на своих подопечных, а куратор говорит
ему: «Нет у меня для тебя других писателей», – известные слова
И. В. Сталина.
И в этом эпизоде для меня – в тот момент! – открылась тайна, почему Поляков, несмотря на присущий ему талант (не отнимешь!), зоркость, мастеровитость и сатирический настрой, навсегда останется в ряду второ-третьестепенных писателей: а потому что, судари мои, он сознательно стремится к тому, что называется иностранным словом мейстрим – к среднему уровню
средних людей. Он не раздувает рядового злодея до уровня Сатаны,
Воланда, Гитлера, а наоборот, низводит Сатану до уровня надоедливого домового.
А любое искусство, – не нами сказано, но нами прочувствовано и понято, – требует гиперболизации, укрупнения явлений жизни, создания второй реальности, которая должна стать более живой
и приемлемой, чем породившая ее первая реальность.
Несколько дней ношу в кармане куртки использованный троллейбусный билет. Мне жалко его выбросить: это какая-то новая
серия билетов, напоминающих старые дореволюционные почтовые
марки, а не прежние квиточки из туалетной бумаги.
Под старость у меня появляются мамины черты не только во
внешности, но и в характере. Мама ничего не может выбросить,
складирует все эти пластмассовые стаканчики от мороженого,
использованные плотные пакеты от кефира или молока, одноразовые лопатки и вилочки, какие-то рекламные листки – в хозяйстве
все может пригодиться.
А я всегда над ней смеялся, называл ее Плюшкиным нашего
семейства.
Плачусь постоянно о своей бездомности на старости лет. А то
постоянно забываю, что бездомными были Иисус, Данте, Басе,
Рильке, наши Сковорода, Набоков, Елагин и прочие.
280 281
Просто Господь включил меня в некий свой список избранных.
И надо соответствовать оказанной чести!
Писал о двух своих главных страстях – о России и женщинах.
Впрочем, иногда упоминал и мимолетное увлечение – горячительные напитки.
Страшное открытие: женщины после туалета не моют руки!
А мы имеем слабость целовать им ручки!
Маялся, не знал, что почитать для души.
А рядом на столе лежал нераскрытый Новый Завет. Может ли
быть лучшее чтение для души?
Вот что значит – слепота душевная, слепота человеческая.
Нас отличает от животных не только умение говорить, но и
способность читать.
Читать книги – это очень человеческое занятие. И если человек
разлюбит этот процесс или, не дай Господь, разучится читать, он
мгновенно превратится в зверя.
Некролог обо мне начнется так: «Родные и близкие с радостью
сообщают о своевременной …»
Эпоха нашей жизни определяется не заметными нам, совершаемыми по нашей воле поступками: браком, получением места
и т. п., но мыслями, которые приходят во время прогулки, среди
ночи, за едою…
Генри Торо «Уолден, или жизнь в лесу»
(В качестве заключительного эпиграфа)
Журнал «Литературная Кабардино-Балкария». № 3 за 2005 г.
Газета «Литературная Россия». 2 июня 2006 г.
APPENDIX
282 283 НОЧНОЙ СТРАЖНИК Юношам, обдумывающим житье, А. И. Солженицын не советовал поступать на гуманитарные факультеты. Не советовал, потому
что знал: первыми в лагерях гибли гуманитарии. Сам он считал,
что выжил лишь благодаря тому, что был математиком.
Игорю Терехову, окончившему с серебряной медалью про
—
хладненскую школу № 6, его учителя В. Д. Васильчук, А. В. Бо
—
роздна и К. И. Ермолова также советовали идти на математический.
Но не потому, что мыслили одинаково с опальным писателем, а
потому что видели в нем талант к этой науке. Но была у юноши
из небольшого степного городка еще одна страсть – кинематограф.
Эта любовь к кино проявилась у него с детских лет, и он не про
—
пустил ни одного мало-мальски стоящего фильма, что шли в ки
—
нотеатрах города.
В окружении вольнодумцев
Игорь приехал поступать в Ленинградский университет, гово
—
ря словами его прозы, «в имперский месяц июль». А уже в следу
—
ющем имперском месяце августе советские танки утюжили мо
—
стовые Праги. И начало учебного процесса совпало с вольнодум
—
ным толковищем в университетских стенах.
«Меня окружали вольнодумцы, которые остро переживали
подавление «пражской весны», – говорит Терехов. С удовольстви
—
ем вспоминает своих профессоров – выдающихся математиков
тополога В. А. Рохлина и одного из основоположников современ
—
ной алгебры Д. К. Фаддеева. Посещал также молодой студент
и семинар по космологии, который вел известный диссидент
Р. И. Пименов. К счастью для себя, этот семинар Игорь посещал
недолго – космология его не увлекла. Зато всех участников семи
—
нара, включая руководителя, впоследствии репрессировали. Впро
—
чем, об этом Терехов узнает через много лет, встретив одного из
самых одаренных сокурсников. Его жизнь поломала и покорежи
—
ла так, что, говоря словами Игоря, «хочется или выть, или пить
водку».
Обретения и утраты
Терехов относится к типу людей, которые смиренно воспри
—
нимают зигзаги и пируэты судьбы, всецело ей доверяясь. Судьбе
было угодно найти в Нальчике любимую и на ней жениться. Потом
284 285
пройти жизненные университеты: службу в армии, рабочую профессию, перевод в КБГУ, где ему, бывшему студенту ЛГУ, было
неуютно, рождение дочери… А какие возможности открылись в
вычислительном центре, где молодой специалист работал программистом! Руководитель центра академик П. М. Иванов мечтал
сделать из него доктора наук, но Игорь уже выбрал свой путь. Его
тянуло писать. Прозу. И еще киносценарии…
В 80-е годы Терехов стал регулярно публиковаться и во ВГИК
приехал поступать уже с солидным заделом. Публикаций хватило
бы на целую книгу. В свою мастерскую его и других «технарей»
с удовольствием взял Н. Н. Фигуровский, автор легендарных фильмов «Часы остановились в полночь», «Девочка ищет отца», «Когда деревья были большими».
К учебе Игорь относился серьезно. С ним в те годы учились
ставшие впоследствии знаменитыми Р. Литвинова, П. Луцик,
А. Саморядов, М. Джусоев, А. Алиев. Это по их сценариям снимут
такие фильмы, как «Дети чугунных богов», «Окраина», «Фанат»,
«Кавказский пленник», «Мама» и другие. Да и Терехов не был
последним человеком на своем курсе и факультете.
На защиту диплома к нему, провинциалу, пришли звезды советской кинодраматургии и киноведения В. Мережко, В. Ежов, В.
Дёмин, В. Кисунько. Они с энтузиазмом расхваливали его дипломную работу «Праздник мертвой листвы»… Но с распадом СССР
работа в кинематографе стала проблематичной.
Выбор писателя и гражданина
В основе сценария лежала история, которую, по аналогии с
Драйзером, можно назвать «Российской трагедией». Демобилизовавшиеся «афганцы» с трудом адаптируются к быстро меняющейся реальности. Номенклатура все теснее сращивается с краевой
(или республиканской) мафией, борьба ОБХСС с теневыми дельцами оказывается борьбой с собственной тенью. Новый вид подлости и бесчестия набирает обороты, опутывая и вовлекая в свои
сети всех и каждого.
Терехов остро чувствует новую реальность. Главный герой
сценария, бывший «афганец» Лысенко бросает вызов мафии и
гибнет. А бывшие работники ОБХСС и ветераны Интернациональной войны уезжают из родных мест. Им нет места в новой реальности. Группа советских граждан тайно переходит границу и оказывается в отряде афганского полевого командира Зейтуна. Персонажи киносценария делают свой выбор.
Но такой же по накалу и значимости выбор делает сам автор
спустя несколько месяцев. Августовский путч 1991 года вынуждает Игоря Терехова принять решение. Главный редактор газеты
«Северный Кавказ» в отпуске, ее выпуск в Нальчике запрещен и
номер приходится печатать в Махачкале. Оставшийся за главного
редактора Терехов принимает решение поддержать Ельцина и
выступать с твердых демократических позиций. Но это не нравится учредителю. В результате за свою принципиальность Игорь
получает благодарность от российского правительства, но вскоре
его увольняют из газеты. Правда, буквально через две недели Терехов получает предложение от «Независимой газеты» стать ее
собкором по Северному Кавказу и принимает его. Через несколько лет он переходит работать в информационное агентство «Интерфакс».
Опаленный войной
90-е годы для Терехова-журналиста знаменуют собой оперативное освещение событий, терактов, военных действий в Пригородном
районе, в Чечне, в Буденновске… Кстати, о нападении на Буденновск
первым проинформировал «Интерфакс» именно он.
«Человек с глазами Пилата схватил меня за грудки: «Этот?».
Его спутник с улыбкой Искариота ответил: «Нет, тот похудее будет». «Жаль», – сказал Пилат, отпуская меня и, видимо, с трудом
сдерживая желание дать пинка под зад. Было это в центре Кавказа, в шумном городе, улицы которого были усыпаны стреляными
гильзами и обертками от американской жвачки и китайских презервативов». Это строки из книги Терехова «Ночная стража».
Однажды в начальный период военных действий в Чечне он
получил информацию, что Конфедерация народов Кавказа будет
формировать в Нальчике и других городах добровольческие отряды в помощь Чечне. Декларация о формировании добровольцев
внезапно исчезла, а против Терехова по распоряжению тогдашнего генерального прокурора РФ А. Ильюшенко возбуждено уголовное дело. К счастью, все обошлось: и свидетели нашлись, и подлинники документов были обнаружены.
Сидя в корпункте «Интерфакса», я вижу, как работает Терехов.
Вот поступила информация из Владикавказа, что совершено покушение на республиканского министра внутренних дел. (Потом
эта информация пройдет в вечерних новостях ТВ). Через некоторое время приходят данные из Махачкалы о политике М. Хачилаеве. Следом еще что-то. Все эти темы, сюжеты находят отражение
в заметках, эссе, статьях и прозе писателя.
286 287
Прохладненские мотивы
«Все мы родом из детства», – сказал когда-то А. де Сент-Экзюпери. Детские впечатления и прохладненские мотивы присутствуют и в творчестве Терехова. Его семья жила на улице Головко
в двухэтажном доме напротив ДК ремонтников. Родной дворик
описывал не только Игорь, но и его дочь Алиса, ныне аспирантка.
В его «Списке кораблей» есть мой любимый сборничек рассказов «Пригородный поезд», где автор делится ироничными,
полными доброго юмора наблюдениями над пассажирами электрички «Нальчик-Прохладная». То мы видим семью испуганных
узбеков, вероятно, бежавших из зоны военного конфликта, то интернатовцев, лиц, освободившихся из мест заключения, командированных и т. д. Автор иронизирует не только над ними, но и над
собой тоже. И хотя «Пригородный поезд» был написан в 1983 году, воспринимаются его наблюдения, как вчерашние зарисовки.
Как лучшие образцы документального кино: это было вчера, это
было недавно, это будет всегда.
В сборнике художественных эссе «Венок навкратидский» автор
великолепно, с кинематографическим размахом демонстрирует
аллегорический сон: поезд внезапно проезжает Прохладный, и
начинается путешествие по Франции и по эпохам, в том числе и
в знаковый 1968 год…А потом – опять в любимом маленьком
Прохладном, чью топографию автор не может перепутать даже во
сне.
Каждый год со своим другом Андреем Колкутиным Игорь
Терехов приезжает сюда на могилы любимых родных – дедушки
и бабушки. И в этом – он весь. Еще Пушкин говорил о любви к
родному пепелищу и к отеческим гробам. К тому, без чего немыслим русский человек.
Творчество Игоря Терехова – это отчет перед Всевышним о
небольшом уголке земли на Северном Кавказе. Это честная попытка разобраться со временем и самим собой в пространстве и
времени.
«Человек должен совершенствовать либо свою жизнь, либо
свои произведения», – сказал ирландский классик У. Б. Йейтс.
Почему Терехову удается делать и то, и другое – загадка. Но из
таких загадок жизнь плетет красивые и причудливые узоры.
АЛЕКСАНДР ЗУБЕНКО
Газета «Новый городок». 6 февраля 2002 г.
ЛЮБОВЬ – ЭТО НАИВНАЯ ИЛЛЮЗИЯ БЕССМЕРТИЯ
Писатели – почти такие же люди, как и все остальные. Только
что-то заставляет их чаще задумываться, глубже чувствовать, больше понимать. Почему это происходит, не знает никто. Просто без
них наша жизнь была бы другой. Сегодня наш собеседник – руководитель северо-кавказского бюро «Интерфакс», писатель и кинодраматург Игорь Терехов.
– Читателю, в принципе, все равно, где работает писатель, а
каково писателю в провинции?
– Писатель в России – профессия вымирающая. Такого отношения к писателю, которое продолжалось у нас до начала 90-х
годов ХХ века, нигде в мире больше не было. Дело в том, в России
в силу сложившихся условий писатель был и философом, и публицистом, и общественным деятелем, он также выполнял гуманитарные миссии, например, был борцом за права человека, защитником униженных и оскорбленных. Теперь же, после того как
пали все идеологические барьеры и получили развитие СМИ, роль
писателя в былом понимании становится совершенно иной. Те
свободолюбивые мысли и настроения, которые раньше читатели
черпали из книг, сейчас легко найти в огромном количестве газет,
журналов, на телевидении. Писатель из властителя дум и инженера человеческих душ превращается в поставщика текстов для
кино, театра, телевидения, газет, журналов, Сети. Поэтому писатели объединяются в узкие профессиональные группки. Упоминание о той группе писателей и художников, с которой я общаюсь
можно найти в моей новой книге «Ночная стража».
В силу все тех же идеологических причин, оторванности последних 70–80 лет от развития общественной, мировой эстетической и философской мысли, мы все жили в одной большой провинции и сейчас только-только входим в общий процесс. Например, только в 1994–1995 гг. в России был издан четырехтомный
роман Лоуренса Даррелла «Александрийский квартет» – может
быть, одна из главных книг о любви ХХ века. А кто, скажем, прочитал эту книгу в Нальчике? Я знаю только двух человек – меня
и мою дочь. А поскольку, как я сказал, писатель – профессия вымирающая, какая разница, где вымирать – в провинции или в столице?
Вообще, понятия провинции и столицы сейчас, с развитием
Интернета, теряют свою оппозиционность. Человек может жить
в самой глухой деревушке Африки или в горах Кавказа, но иметь
доступ в Интернет и быть в курсе всех литературных и общекуль-
288 289
турных событий. Сейчас возникает уже другая литература, т.н.
сетература, когда любой человек может открыть свой сайт и поместить там свое литературное произведение, которое станет известно всему миру. Нужно четко себе представлять, что понятие
«писатель» в эпоху постистории, постмодернизма, посткоммунизма существенно изменилось – и мы являемся свидетелями этих
перемен.
– Всю мировую литературу можно назвать историей любви.
Ты себя ощущаешь таким историком?
– Блаженный Августин говорил, что человека снедают три
похоти: похоть власти, похоть любострастия и похоть знания. Слово «похоть» надо понимать, конечно, в церковном, а не в бульварном смысле. Так вот, мне кажется, что всю мировую литературу
можно представить не просто как историю любви, но как историю
этих трех похотей. Например, роман Драйзера «Финансист» – это
роман о похоти власти, «Кармен» Мериме – о похоти любострастия, «Размышления» Марка Аврелия – о похоти мысли.
Хочется думать, что своими работами я вписываюсь в третью
категорию, поэтому считаю себя историком любви к мысли, к
свободной мысли, пробивающейся из-под всевозможных запретов,
нашей общей недоразвитости, недообразованности. Ведь это ужас
нашего поколения, что книги таких выдающихся философов, как
Н. Бердяев, Л. Шестов, И. Ильин, С. Франк, мы начали читать
только в возрасте около 40 лет. Это страшно.
– То, что передает ваш «Интерфакс» с Северного Кавказа, похоже на сообщения с полигона – там взорвали, там не успели, но
собираются и т. д. Это что – реальная картина или Москва хочет
слышать только это?
– Во-первых, «Интерфакс» с Северного Кавказа передает массу совершенно разных сообщений, а то, что люди слышат и видят – это только какая-то часть нашей информации, может быть,
наиболее острая. Но это отражает информационную политику не
агентства, а того СМИ, которое выбирает из наших сообщений
именно эти, следуя западному формату, когда плохая новость –
главная новость. К этому можно по-разному относиться, но, с
другой стороны, такой подход имеет и терапевтическое значение.
Например, этой зимой мы видели по ТВ множество репортажей
из Приморья в связи с холодами и неготовностью системы ЖКХ.
И человек, находящийся в нашей местности, думает: у нас и батареи не всегда горячие бывают, и свет тоже отключают, но мы все
же не в таких ужасных условиях живем.
– Женщины разнообразят твою жизнь, путаются под ногами,
развлекают? Можно предложить свой вариант ответа.
– Хотя я не сторонник постоянного разделения людей на мужчин и женщин, все-таки должен отметить, что присутствие рядом
женщины заставляет мужчину подтягиваться, быть более строгим
к себе, поддерживать в себе и обществе какой-то нравственный,
человеческий императив, заставляет штурмовать какие-то вершины в себе и в том деле, которым он занимается. Женщина для
мужчины служит как бы зеркалом, в котором он отражается, поэтому ему хочется рядом с женщиной выглядеть лучше.
Не мной одним замечено, что один и тот же вопрос на приеме
у чиновника намного легче может решить женщина, чем мужчина.
Потому что чиновник захочет перед ней предстать более человечным, более умным, более свободомыслящим, т. е. таким, каким
ему бы хотелось быть, но в силу разных обстоятельств не удается.
И еще хочу вспомнить эпизод из своей армейской юности.
Я только начинал службу в армии, так называемый карантин. Молодые солдаты в песках под Астраханью, военный полигон стран
Варшавского договора, пустыня, ракеты. Нас ведут по военному
городку, частично засыпанному песком, в столовую. А рядом была столовая для прикомандированных военнослужащих из Восточной Европы. И выходят из нее после обеда три болгарки-планшетистки, три блондинки с голубыми глазами и идут к себе в
расположение. И вот вся рота новобранцев во главе с бравым сержантом, разинув рты, двигается за ними, и только тогда, когда они
скрылись за порогом своей казармы, мы обнаружили, что благополучно прошли мимо своей столовой.
Но, конечно, особое место в отношениях мужчины и женщины
занимает любовь. Как писал нобелевский лауреат, мексиканский
поэт и эссеист Октавио Пас, любовь – это одна из форм протеста,
противостояние смерти, и ради любви мы крадем у убивающего
нас времени несколько часов, которые порой превращаются в рай,
а порой – в ад. Но в обоих случаях время растягивается и перестает быть обыденной мерой, т.е. женщина дарует мужчине частицу бессмертия. Кстати, на эту же тему выдающийся писатель русского зарубежья Гайто Газданов говорил, что всякая любовь есть
попытка задержать свою судьбу, это наивная иллюзия короткого
бессмертия.
19 Заказ № 232
290 291
– Что можно простить женщине, а чего нет?
– Женщине можно простить абсолютно все, кроме лузгания
семечек в общественном месте.
– Психологи считают, что скоро семья из административной
единицы с жестким управлением превратиться в нечто не совсем
обязательное. Тебе это нравится?
– Давайте вспомним, что семья в том виде, в котором она
сейчас существует, не всегда была характерна для человечества.
Об этом, если помните, классик марксизма по фамилии Энгельс
писал. А если бросить ретроспективный взгляд хотя бы на минувшее столетие, то можно вспомнить, как еще в начале века мальчики и девочки учились в разных школах. У нас, например, это продолжалось до середины 50-х годов. А в конце ХХ века мальчики
и девочки не просто учились вместе, но на уроках вместе изучали,
например, контрацептивы.
Конечно, и к семье в обществе отношение меняется, но всегда
один человек будет тянуться к другому, всегда они будут стараться создать для себя какую-то нишу, в которой будет хорошо только двоим. Всегда будет так, как говорил поэт: в моей руке твоя
рука – какое чудо. Мне кажется, что не стоит драматизировать
ситуацию эволюционного изменения общества и его гражданских
институтов. Гораздо страшнее революционные изменения, которые
мы пережили в ХХ веке, когда, например, некоторые коммунистические лидеры ратовали за коллективные семьи.
– Самый печальный и самый веселый случай в твоей жизни,
связанный с женщиной?
– Подводить итоги мне еще, вроде бы, рано, поэтому не буду
говорить о «самом». Просто расскажу об одном светлом и об одном
темном случае.
Кстати, часто его вспоминаю. Начало 70-х, я студент Ленинградского университета, и нас на субботу – целая электричка из
университетских, – посылают в окрестные деревни убирать какието корнеплоды. А о том, чтобы нас покормить, никому и в голову
не пришло. Поэтому, когда настало время обеда, мы с товарищами
пошли в сельский магазин. Надо себе представить, что такое северо-западная полунищая деревня и торговая точка в ней в начале
70-х годов. Там из еды, чтобы не соврать, были только кильки в
томате, еще было мыло хозяйственное, какая-то страшная одежда
и изумительное сухое болгарское вино. И вот мы взяли несколько
бутылок вина, кильки, а хлеба нет. Тогда один из нас, человек
более бывалый, говорит: да мы сейчас в любой дом зайдем, попросим – и нам чего-нибудь дадут.
Действительно, зашел он в первый попавшийся дом и вскоре
вышел с буханкой хлеба, сказал, что там бабушка одна живет, она
и дала хлеба. Только сели мы на пригорке, открыли консервы,
разлили вино, и вдруг эта бабушка бежит: «Сыночки, я же вам не
дала картошечки, у меня ж картошечка есть». И несет то, что у нее
было – немного картошки, грибочки, квашенная капуста. То есть,
все, что у нее было, отдала нам, совершенно незнакомым людям.
Таких старушек рисовал В. Попков, писал стихи о них Н. Рубцов.
Самый же печальный случай связан со смертью моей любимой
бабушки. Когда я похоронил ее, то лишился самого верного и дорогого мне человека. Самой любимой женщины.
Бабушка была гимназисткой образца 1912 года и до конца
своих дней сохранила ясный ум и веселый нрав, была большой
любительницей чтения, шахматисткой. Она часто выходила во
двор и играла с мужиками в шахматы. И мужики очень злились,
что эта старенькая женщина, как мальчиков, обыгрывает их.
И даже на смертном одре она пыталась шутить, чтобы поднять
наше настроение. Я благодарен судьбе, что застал то поколение
интеллигентных русских людей, которое сформировалось в дореволюционные годы и не поступилось принципами в года опричнины.
– Считается, что мужчина до конца жизни остается ребенком,
а женщина с рождения – маленькая старушка (не внешне, конечно).
– Насчет того, всегда ли женщина – маленькая старушка, я
ничего сказать не могу (хотя о своих привязанностях к старушкам
только что рассказал). Но то, что мужчина до конца жизни остается ребенком, видимо, верно. Мне, например, всегда хочется приехать на пресс-конференцию в наш Белый дом на своем самокате,
чтобы мужчины, забывшие о том, что они остаются пацанами до
конца своих дней, позавидовали мне белой завистью.
Беседовала ОЛЬГА КАЛАШНИКОВА
Газета «Горянка». № 8 за 2001 г.
Газета «Век». № 10 за 2001 г.
19*
292 293
ЗАМЕТКИ НОЧНОГО СТРАЖНИКА
Будет ли потомкам какое-либо дело до нас,
я не знаю… Будем только продолжать
начатый путь, который, правда, немногих
привел к блеску и славе, но многих вывел
из мрака и молчания.
Плиний Младший
Я не случайно взял эпиграфом к рецензии на новую книгу Игоря
Терехова «Ночная стража» те слова, которые он избрал кодом
своей с нами беседы. Книга имеет подзаголовок «Публицистика
и эссеистика переломного времени» и, на мой взгляд, эпитет «переломное» во многом повлиял на ее стилистику. Стилистику мерцания, по определению самого автора.
Переломное, смутное время вряд ли может способствовать
законченности мысли, честный писатель скорее всего поделится
своими во многом фантасмагорическими ощущениями от переживаемых моментов. Мне очень близка тереховская аллергия к
тем, кого он называет «симулякрами», которые «выползли отовсюду» и благодаря которым «выстраивается бесконечный бумажный дракон…, заслоняющий от глаз все то, что еще недавно называлось литературой и жизнью».
Впрочем, жанр рецензии, даже если речь идет о «мерцающей»
прозе, требует большей упорядоченности. Поэтому необходимо
сказать о том, что книга состоит их трех разделов, в первом из
которых помещены статьи, рецензии, интервью с деятелями культуры, литературы, науки. Среди компании, в которую вошли Руслан Семенов, Аркадий Кайданов, Михаил Горлов, Андрей Колкутин, Владимир Мамишев, Константин Елевтеров и другие, было
весьма неожиданно и лестно повстречать и самого себя – правда,
десятилетней давности. После этого трудно было не рассмеяться
над таким замечанием Игоря Терехова: «Мой пекинес Джек с таким же сосредоточенным видом обнюхивает свои старые метки
на дереве, с каким я перечитываю свои старые публикации».
Но подлинные «мерцания» собраны в двух остальных разделах
книги: «Венок навкратидский» и «Смотровая башня». Накал и
диапазон тереховских размышлений удивителен. Впрочем, накал – возможно, не совсем уместное слово. Можно ли говорить о
накале грусти? Скорее, о глубине. И трудно удержаться хотя бы от
нескольких цитат – ведь давно подмечено, что все рецензии не в
последнюю очередь пишутся из потаенного удовольствия процитировать автора: «От четырех тысяч поцелуев, дорогая, твои
губы превращаются в рупор любви». Или: «И каждый день надо
помнить, что сегодня – первый день твоей оставшейся жизни».
А вот это: «Не так уж я одинок и несчастен: со мною Пушкин,
осень, дождь…»
Всего процитировать, естественно, невозможно: Терехов и сам
упоминает о знаменитой толстовской фразе, обращенной к некоей
любопытствующей даме: «Мадам, если бы я захотел объяснить,
что я хотел сказать «Анной Карениной», мне пришлось бы написать ее заново».
А имена? Если бы «Ночная стража» была снабжена индексом,
он, пожалуй, занял бы страниц десять…
Я отнюдь не собираюсь писать И. Терехову апологию: некоторые его «мерцающие мысли» я не могу принять до конца. Скажем,
«Любовь – это постоянный компромисс между поэзией и пошлостью». Понимаю, но не принимаю. Смущают меня и такие рассуждения автора: «Во всех масс-медиа мелькают одни и те же
фамилии деятелей русской культуры, не имеющих никакого отношения к русской народности». Правда, на том же развороте
читаю: «Теперь, когда душа Бродского отправилась в Элизиум, где
ее ждет встреча с тенями Томаса Стернза, Анны Андреевны, Бориса Леонидовича и других венценосцев, не стыдно признаться в
давней любви к его поэзии». Это как-то успокаивает.
А категорическое отрицание возможности появления у нас
фашизма? Боюсь, от этого не может быть застрахована ни одна
нация.
С Тереховым можно соглашаться или не соглашаться, но собеседник он поистине замечательный – искренний, доверительный,
глубокий. Ничего никогда не говорит ради красного словца. Поэтому могу лишь всем посоветовать отправиться вместе с ним в
ночной дозор – вряд ли кто пожалеет.
Рецензию на книгу А. Кайданова «Вход для посторонних» И.
Терехов заканчивает весьма симптоматичными словами: «Книга…
становится актом прощания поэта с малыми и большими надеждами былых времен, литературностью собственных взглядов и
быта, привитых с советских времен истинами. Эта книга завершает значительный период его творчества». На мой взгляд, эти
слова в большой мере относятся и к «Ночной страже» – она тоже
являет собой свод утрат, понесенных нами «в наивную эпоху посткоммунизма».
Я по-хорошему завидую Игорю Терехову, что с ушедшим веком
он успел распрощаться еще в его пределах, в то время как мой
294 295
«Реквием по столетию» до сих пор остается в рукописи. Впрочем,
прощание с прожитым столетием и его осмысление – дело не
одного десятка лет. Игорь Терехов безусловно внес свою лепту в
это скорбное, но необходимое дело.
ГЕОРГИЙ ЯРОПОЛЬСКИЙ
Газета «Горянка». № 14 за 2001 г.
СОВРЕМЕННЫЙ ПИСАТЕЛЬ –
ЭТО СМОТРИТЕЛЬ ЖИЗНИ
«Река времен» – пятая книга писателя и кинодраматурга Игоря
Терехова, которая вышла в издательстве «Эльбрус». Сегодня мы
беседуем с ее автором не только о ней, но и о жизни, отражением
которой и является литература.
– Глупо спрашивать у писателя, о чем его книга. И все-таки, о
чем она?
– Книга состоит из произведений малых жанров – рассказов,
новелл, стихотворений в прозе, эссе, фрагментов и арабесок. Но
при всем внешнем разнообразии все они выдержаны в едином
стиле. Во-первых, это, как мне кажется, продолжение духовного
вектора традиционной русской литературы, во-вторых, поиск новых художественных форм, способных адекватно отражать сложные процессы нашей сегодняшней жизни.
– Вот об этом, если можно, поподробнее.
– Недавно в одном толстом литературном журнале прочитал
любопытное суждение о том, что на рубеже веков стало понятно:
наиболее плодотворное направление современной русской литературы определяется именами Павла Улитина, Леона Богданова и
Евгения Харитонова (я бы добавил сюда еще и Виктора Соснору,
как прозаика). Меня это в какой-то мере и поразило – эти имена
входят в постоянный круг моего чтения, и обрадовало – сам пишу
в сходной манере.
Надо сказать, что сейчас, с развитием кино, телевидения, видео, глянцевых журналов, вообще массовой культуры, описательная литература в духе русской классики XIX века не нужна. Современный писатель может сказать про своего героя: он был похож
на Кларка Гейбла, и этого для читателя будет достаточно, чтобы
представить образ обаятельного прохиндея. Время, в котором мы
живем, оказалось не только временем распада Советского Союза,
конца империи, но и завершения многих культурологических проектов. Например, проекта Просвещения, когда писатель выступал
в роли просветителя, учителя жизни. Завершился и проект романтический, когда писатель представлялся отстраненным от земной
жизни существом, по ночам беседующим с Богом, духами либо
эльфами и несущим людям их откровения. На наших глазах закончился проект модернизма, когда писатель активно вторгался в
жизнь и стремился переделать ее. Сейчас же, я считаю, писатель –
прежде всего созерцатель, наблюдатель, смотритель жизни. Можно даже сказать, что современный литератор – это летописец, продолжающий традиции летописцев древности.
«В любой дыре хоть кто-то должен разбираться в звездах,
писал когда-то Фрост. В нашей дыре столько человек считало,
что они разбираются в галактиках, что я часто со своим телескопом не мог протиснуться к небосводу сквозь частокол подзорных труб штатных наблюдателей.
Соотечественники Фроста со свойственной им непосредственностью и инфантилизмом бомбят братскую Югославию,
утверждая на Балканах прочный мир и торжество прав человека».
«Река времен». Раздел «Арабески»
– Одна из миниатюр, вошедших в книгу, называется «Что же
такое все-таки литература?» На этот вопрос найден ответ?
– Я думаю, настоящая литература – это то, что нельзя экранизировать, что нельзя пересказать. Ее можно только прочитать.
И может быть, не один раз. Я уже говорил, что сегодня писатель –
это в первую очередь наблюдатель, хроникер. Вторая же его роль –
игра культурными ценностями, вовлечение читателя в столь любимую им «игру в бисер».
Думаю, что мы находимся уже на том уровне развития культуры, когда можем себе это позволить.
– Может быть, поэтому в книге так много исторических персонажей и параллелей, в том числе, и псевдоисторических?
– В этом нет желания, как раньше говорили, «показать свою
культурность». Это просто история, литература, искусство разных
народов и эпох, прошедшие через тебя, переработанные и препарированные по-своему.
296 297
Может, поэтому в книге часто встречается имя Монтеня, который сам весь состоит из цитат, но цитат, ставших новыми произведениями.
– Как собиралась эта книга, в которую вошли даже сны?
– Из наблюдений, размышлений, фантазий. Вообще же я считаю, что любая фантасмагория имеет вполне реалистические корни. Даже рассказ о пришельце, который ходил по зданию Дома
печати, почти реален. Ко мне действительно в конце 80-х годов
приходил человек из Чегемского района, предлагавший план спасения СССР. Тогда я смеялся над ним, считая, что Союз вечен, а
когда все произошло в действительности, подумал, может, и зря
смеялся-то.
– Обращение к тому, кто в книге называется Господином Б.,
достаточно часто, чтобы быть незначительным.
– Думаю, всем понятно, что это литературное имя Создателя.
Мне кажется, что большое искусство, в том числе и большая литература, должна создаваться с религиозным чувством. Потому
что любое произведение искусства должно нести нечто светлое,
позитивное, противостоять энтропии и хаосу. Это, конечно, не
значит, что надо говорить только о радостном, но описывая даже
дно общества, нельзя забывать про Господина Б. Вспомните Горького: «На дне» – пьеса написана если не с верой в Бога, то уж
точно с верой в человека, как творения Бога. Беда же современной
нашей культуры в том, что в создаваемых сейчас произведениях
зачастую нет четкого разделения добра и зла, и зло перестает быть
наказуемым. Яркий пример – собравший большую кассу в прокате фильм «Ночной дозор».
– Но в жизни зло тоже часто остается безнаказанными, если
говорить о писателе, как о хроникере событий?
– Неправда. Я, например, вижу, что зло всегда наказуемо.
А если не вижу, значит, еще не досмотрел до конца этот жизненный
сериал.
– Что испытывает писатель, когда видит свою книгу изданной?
– Самые противоречивые чувства. Сначала, например, в издательстве сократили рукопись на треть. Потом текст прошел так
называемую гендерную цензуру, т.е. из него убрали практически
все, что касалось взаимоотношения полов, хотя никаких скабрезностей я себе, разумеется, не позволял. Мне передавали впечатления дам из издательства, которые говорили обо мне: вроде интеллигентный человек, а пишет ТАКОЕ! Кстати, про Джеймса Джойса тоже говорили: «Такой приличный джентльмен, а сочиняет
такие непристойные тексты». Но ведь с тех пор прошло почти сто
лет. Уже написан «Улисс»! И даже его литературный секретарь
(Самюэл Беккет) получил Нобелевскую премию, а мы все говорим
о том же.
– Женская половина наших читателей не простит, если я не
спрошу, кто такая Флора, которая периодически появляется на
станицах твоей книги?
– Естественно, это дама сердца, а также идеал женщины. При
внимательном прочтении приведенных в книге цитат из Эзры Паунда и Венечки Ерофеева ее прообраз легко угадывается. Но то,
что я пишу от первого лица, не значит, что все наблюдения и события обязательно автобиографичны. Это просто прием такой,
гиперреализм называется.
«Она держит меня на расстоянии, чуть большем вытянутой
руки. А чтобы не возникало сомнений в ее подлинности, временами проступает на фоне видов на Фудзияму. Или тревожит слух
еле слышным шелестением своих юбок, нечаянным трением колготок или ночным постукиванием каблучков…»
«Река времен». Раздел «Списки утрат»
– Завершается ли вообще эпоха читателей?
– Мне кажется, сейчас начался новый этап возрождения интереса к чтению. Посмотрите, сколько в том же Нальчике открылось
новых книжных магазинов. И книги в них часто хорошие встречаются. Все потому, что люди пресытились телевидением, с этими
ужасными «Аншлагами» и фильмами, где каждую минуту герои
бьют друг друга ногой в голову. Чтение – это ведь одно из тех немногих занятий, которые отличают нас от животных. А вечер наедине с книгой является лучшим лекарством от агрессии средств
массовой информации.
– С удивлением узнала, что ты, автор пяти книг, до сих пор не
член Союза писателей.
298 299
– Я собирался это сделать в 90-м году, когда у меня выходила
вторая книга. Но именно тогда наш творческий союз развалился
на два – кабардинский и балкарский. В какой из них вступать,
было совершенно непонятно. Кстати, я был единственным из пишущих, кто выступил в прессе против этого безумия. А потом,
когда распался уже и Советский Союз, стало понятно, что вообще
никакой Союз писателей лично мне не нужен. Многие ведь у нас
до сих пор считают как: если вступил в Союз писателей, то сразу
стал писателем. За меня же говорят мои книги, и мне этого вполне достаточно. Для любителей же документов у меня есть диплом
ВГИКа советского образца, где черным по белому написано, что
я являюсь профессиональным кинодраматургом, литературным
работником.
– Расскажи какие-нибудь интересные истории, связанные с
твоими книгами.
– Одну из моих книг – «Праздник мертвой листы», в которой
была напечатана одноименная киноповесть, в свое время рекомендовали в качестве учебного пособия для студентов Российского
государственного гуманитарного университета. Она вышла
в 93-м году. Через какое-то время у меня раздается звонок. Человек
на том конце провода спрашивает: «Как можно приобрести вашу
книгу?» «Да очень просто, – говорю. – В магазине на Советской
или на углу проспекта и Головко». «Вы меня, наверное, не поняли, – говорит незнакомец, – я звоню из Москвы». «Тогда давайте
так, – отвечаю я, – завтра встретимся у памятника Маяковскому в
16 часов, и я ее вам подарю. Вас устроит?». В трубке наступила
долгая пауза. Уж не знаю, что этот человек тогда подумал, но встретились с ним мы действительно в Москве в назначенное время.
Дело в том, что в то время у меня в кармане уже лежал билет на
самолет до Москвы – я тогда был корреспондентом «Независимой
газеты» и летел к себе в редакцию.
«Ты уже взрослый мальчик. Тебе платят за слова в дензнаках
другой страны. Ты иногда шутишь: наше слово ценится не на вес
золота, а на шелест доллара. Тебя читают горожане и не очень
привечают градоначальники. Зимой ты ходишь в простой солдатской ушанке, на западный манер. «Это круто!», – говорит
дочка. «Совсем как негр на Арбате», – говорит художник Г. «Ты
позиционируешь себя слишком независимым для этого города»,–
говорит Флора. А ты только улыбаешься им в ответ…»
«Река времен». Раздел «Отчеты двойников»
– Некоторые писатели говорят, что выход новой книги сравним
с рождением ребенка…
– Не люблю я эти сравнения, акушерские какие-то. Дело в том,
что между приемом рукописи издательством и выходом книги в
свет обычно проходит очень много времени. Моя первая книга,
например, восемь лет пролежала в издательстве. За это время человек сильно меняется и когда, наконец, видит на полке магазина
свою книгу, уже не испытывает никаких особых чувств.
Другое дело, что «Река времен» вышла в рекордный для меня
срок – в течение одного года. И за это, конечно, я благодарен издательству «Эльбрус». Но все равно в Кабардино-Балкарии очень
плохо обстоит дело с изданием художественной литературы.
В любом областном центре сейчас десятки издательств и типографий. Там уже давно поняли, что издавать современных писателей – все равно, что печатать деньги на офсетной бумаге. Недавно
узнал, например, что в Рязани работает 22 издательства. Там каждый год писатели издают свои книги, кто-то толстые романы, ктото небольшие, малотиражные сборники стихов. Но все они определяют литературный процесс, влияют на культурную жизнь города и региона. А у нас с конца 80-х годов одни только разговоры
о возрождении культуры.
Беседовала ОЛЬГА КАЛАШНИКОВА
Газета «Кабардино-Балкарская правда». 22 октября 2005 г.
300 301
Содержание
БЕСЕДЫ И ЭТЮДЫ
Аэроплан с человеческим лицом. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   7
Пора обретений. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   9
Правдивый и мудрый собеседник. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 14
Доверительность тайны. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 17
Портрет художника в зрелости. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20
Это признаки жизни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25
Поздняя осень патриарха. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30
Российская политика и Кавказ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 32
Конфликты в Центре и на Кавказе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37
Весы зла и добра. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44
Смерть в храме. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48
Мудрость живописца. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 50
Хранитель традиций и реформатор стиха. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 51
Образы России в Дании. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 53
Роман с тушью. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 54
Карнавал в музейных залах. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 58
Путешествие в страну Востока. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60
Священный дар поколений. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 62
«Я среди людей на свете жил». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 63
Обретение голоса. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 65
Не жди меня, и я вернусь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66
«Цените жизни дар». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 68
Редактор главной газеты. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 69
Резьба по жизни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71
Дела небесные и земные. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71
Конвой Его Величества. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 74
Палитра птицелова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75
Искусство – поле утопии. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
Дай, жизнь, на счастье доллар мне. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80
Возвращение с холмов. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84
Перемотка памяти. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89
ЯНВАРИАДА И ДРУГИЕ ИСТОРИИ
Январиада. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93
Венок Навкратидский или апрельские мерцания. . . . . . . . . . . . . . . . . . 102
Флора : майский букет. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 109
Ночная стража: июль. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 119
Имперский месяц август. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 135
Красный Октябрь: фабрика грез и крови. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 140
Ноябрь: неполный список утрат. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154
Дамы и господа. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164
Время убирать столбы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 166
Пригородный поезд . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 170
Поверженный кумир. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180
Разрозненные фрагменты из записок составителя антологий. . . . . . . . 188
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ ЖИЗНИ
Заметки прошедшего года. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195
Заметки на полях жизни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 229
Квазилитература. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 236
APPENDIX
Ночной стражник. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 283
Любовь – это наивная иллюзия бессмертия. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 287
Заметки ночного стражника. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 292
Современный писатель – это смотритель жизни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 294
302 303
Литературно-художественное издание
Игорь Терехов
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ХОЛМОВ
Зав. редакцией Л. О. Тамазова
Художник Рустам Тураев
Технический редактор Т. В. Демьяненко
Корректор Т. М. Ачабаева
Рег. 1020700753952 от 06.02.2004
Сдано в набор 28.11.2007. Подписано в печать 09.01. 2008.
Формат 84×1081
/32. Бумага офсетная. Гарнитура Times New Roman MT.
Печать офсетная. Усл. п. л. 15,96. Тираж 400 экз. Заказ № 232
ГП КБР «Республиканский полиграфкомбинат
им. Революции 1905 г.»
Министерства культуры и информационных коммуникаций КБР
Издательский центр «Эль-Фа»
360000, КБР, Нальчик, пр. Ленина, 33
304