Проекты

Великий пандур Дагестана

(к 70-летию народного поэта Дагестана А.Даганова)

— Я – Абдула Даганов.
Короткий оживленный разговор, и пасмурное осеннее утро как-то незаметно приобрело весеннюю тональность, а пространство старой библиотеки в Переделкино раздвинулось и посветлело.
Примерно такое же ощущение – при чтении стихов поэта, только на этот раз — будто раздвигается и светлеет пространство мира.
Не надо даже вчитываться в отдельные скупые факты биографии народного поэта Дагестана Абдулы Даганова — они проступают в строчках стихов: военное детство, послевоенные отрочество и юность паренька из дагестанского аула Гочоб, волшебная, опоэтизированная в стихах, пора учебы в МГУ, работа в средней школе горного аула, — так зримо, так трепетно отраженная в поэме «Школа»…
Настоящая биография поэта — поэзия. Его творчество – голограмма вселенной. При этом она очень конкретна и опознаваема, — это поэтическая вселенная Даганова. Как видно, всякая магия настоящего творчества заключается в совмещении двух начал – на первый взгляд противоположных, — яркой индивидуальности и универсальности. «Кто я?» — этот вопрос прочитывается в строках поэтических произведений А. Даганова, его биение ощущается между строк. Кто Я? Кто есть поэт? Кто есть человек? Где его границы? Есть ли они вообще? Автор не ограничивает, не останавливает эти вопросы ответами, а задает им импульс живого движения, широко распахивает перед читателем свое поэтическое вопрошание, делает его открытым, с обилием свежего воздуха.
Кто я, Родина, для тебя?
Твой ли сын я самою сутью?
Эти горы в рассветный час
Не моею ли дышат грудью?
Не дыхание ли мое
В голубых озерах сгустилось?
В узком горлышке родника
Не мое ли сердце забилось?

(«Кто я, Родина?», пер. Олега Дмитриева).

Осознаваемые границы сознания поэта – целая родная планета, в каждом предмете, явлении которой скрыта «частица души»: в отяжелевших осенних плодах, в «тугих вихрах колосьев», в движении шмеля, кружащегося над первоцветом. Авторское я ассоциируется с горой, самой Землей:
Я – шар земной,
Я – шар земной,

Воздушный,
Скальный,
Земляной:
Гранит и мрамор – мой скелет,
А плоть моя – земной покров
И мой, и мой пылает свет
Среди сверкающих миров!
Я — шар земной
Я — шар земной.
В богатой шапке ледяной.
(«Монолог», пер. Виктора Афанасьева).

Понятие «я в мире» поэтом ощущаются сразу, но остается сомнение относительно того, что же «я для мира»?
Кто я, Родина, для тебя?
Много ль значу я в мире этом?
(там же)
Тот же вопрос рефреном звучит в другом стихотворении «Читаю Гамзатова»:
Кто я? Что для людей я значу?
И не напрасно ль силы трачу?
(«Читаю Гамзатова», перевод Натана Злотникова)
А. Даганов тяготеет к диалогичности, без обратной связи с человеком, социумом, космосом невозможно постижение самого себя, собственного назначения.
Суть собственного «Я» постигается Дагановым через осознание личной ответственности, и это привносит неожиданную гармонию в  его рефлексию: несметные нити, которыми человек связан с миром – это нити взаимной обусловленности, — человек несет ответственность за окружающую жизнь настолько же, насколько она в ответе за человека.
Хочу постичь я собственную суть,
Ступени дней торопят нашу поступь,
Мы в жизнь спешим, как свадебные гости,
Но вместо тостов ждет за дверью суд.
(«Кто мы?», пер. Станислава Сущевского)
Мотив суда, расплаты не ассоциируется с загробным миром, он – в подведении итогов, это – постоянный суд совести при жизни. Мерило совести поэта – правда, бескомпромиссность.
Пускай строфа закончится свинцом,
Уже всходя на эшафот дощатый.
Поэт ни разу не просил пощады,
А правду бросил времени в лицо.
(Там же)

В художественной палитре Даганова радость тесно переплетена с печалью, быстротечность времени — с вечностью. Поэт может видеть, как «мгновенье летит поднебесным орлом над бессмертной горой». Теме времени посвящены такие стихи как «Уходит час», «Улетающим дням»… Попытка постичь тайну ускользающего времени – одна из центральных экзистенциальных задач автора. Он оценивает бег времени с точки зрения разных пространственных координат, например, с высоты пролетающих журавлей:
Будто волны, гонимые штормом,
в океане угрюмо просторном
ты куда, череда моих дней?
Подскажите, ведь с неба видней.
(«Журавли», перевод Сергея Дроздова).
Время олицетворяется образом коня, типичным для северокавказской литературы: «пусть годы, как быстрые кони умчали…» («Аврора», перевод Станислава Сущевского). В другом стихотворении поэт тоже обращается к коню:
Мой конь,
Неси меня домой,
Здесь будет новый дуб, я знаю.
Но и придет к нему весной,
Порой вечерней, под луной,
Теперь уж молодость иная…
(«Дуб», перевод Олега Дмитриева).

Исчезновение времени осознается как гибель, и так же переживается: «Еще растаял год, еще погибло лето… О время! А тебе горька потеря эта?» («Родина наша – скалы, аул…», перевод Сергея Скаченкова). В стихотворении «В нагорье» передана острая ностальгия по ушедшим дням, по ярким образам друзей, подруг, имена которых скрывают надгробные памятники. Трагической непостижимой быстротечности человеческой жизни противопоставляется долговечные сосны, которые «как прежде, стройны и красивы,.. корнями вросли в трещины скал…»
Бездумная юношеская устремленность в будущее оборачивается разочарованием и тщетой потерь на излете жизни:
…И мы торопились,
и вдаль уводила дорога…
Но в этой дали оказалось, что все – позади,
и снегом наш путь замело,
и сугробов так много.
(«Падает снег за окном», перевод Юнны Мориц).
Тема тесноты физического человеческого предела входит в трагическое противоречие с ощущением вечности, которым живет поэт. Но, понимая эту раздвоенность, поэт проецирует свое ощущение духовной вечности на неизменные субстанции. Таков Родник, например:
А ты, Родник,
не знаешь бед!
Шиповник вырос над тобой,
То весь зеленый, то цветной,
Пристанище для соловьев
Родник, волшебный дар богов.
Однажды во владенья тьмы,
С землей простясь,
Уйдем и мы…
И вода
Живая
Будет бить всегда.
(«Родник аула», перевод Степана Дмитриева)

Смерть, однако, не фатальная данность, ей можно и нужно сопротивляться, и тогда она может отступить. Возможно, в этом последнем поединке, исход которого как будто бы предрешен, заключается величие личности, в частности, героя стихотворения «Умирает старый горец». Трагизм борьбы со смертью усугубляется полным одиночеством старика. Вокруг бушует весна, люди заняты полевыми работами, в соседней сакле родился новый человек, молодежь поглощена своими проблемами, ей не до умирающего старика. Но он преодолевает и этот внешний ряд, и финал стихотворения полон оптимистической тональности:
Нет, горец – все еще живой –
Ведет последний бой!
(«Умирает старый горец», перевод Юлии Нейман).

Жизнь аула: тесное переплетение начала и конца человеческих жизней, любовь и смерть, фрагменты трудовых будней, — несколькими поэтическими штрихами поэт создает маленькую модель знакомого космоса, проецирует ее на вселенную, которая отражается «в ауле горном, как будто в капле океан» («Старик хладеет в смертной стуже», перевод Виктора Афанасьева). Авторская художественная картина мира зачастую оказывается спроецированной на феномен смерти, но это лишь высвечивает сущностные основы бытия, лишает их случайных черт. Рассматривая жизнь на монохромном фоне смерти, автор тем самым четче проясняет феномен жизни, освобождая его от вторичных деталей, оставляет лишь самое важное («Уходят горцы», «Женщины в трауре», «В нагорье», «Кинжал» и др.). Жизнь, воспринятая через перспективу близкой смерти, кристаллизует вечные человеческие ценности, такие как духовная преемственность поколений, честь, верность, любовь, мужество. Все эти и другие знакомые человеческие ценности обретают свой особый глубокий смысл только с учетом непреложного закона конечности жизни. Именно на фоне смерти вырастают и обретают метафизическое наполнение категории бренности и вечности, — сквозные в творчестве А. Даганова. При этом философская художественная концепция автора не разрывает дихотомию жизни-смерти – это лишь две стороны одного и того же явления, вернее даже, смерть – это часть жизни. Именно поэтому частая апелляция к смерти в поэтических произведениях Даганова редко приобретает трагическое звучание. Чаще «смерть» ассимилируется понятием «жизнь».
Цикл стихов «Звезды на ладони» посвящен любви. Для поэта любовь двоих – эстафета вселенской любви. Сюжет стихотворения «У твоего окна» — красноречивая драма несостоявшейся любви лирического героя: в окне дома он видит свою потерянную возлюбленную, которая убаюкивает ребенка. Она — чужая жена, но напевает младенцу знакомую им обоим песню. Всадник незаметно отъезжает от окна, чтобы женщина не потеряла покой, заметив его присутствие:
Пусть не знает, что здесь я,
Не ведает бед,
Песню нашей любви допоет до конца…
(«У твоего окна», перевод Степана Дмитриева).
Замечательна мысль поэта, по представлению которого частная любовь – лишь проявление любви универсальной. Невоплощенная любовь лирического героя Даганова не воспринимается личной трагедией, она продолжается в браке с другим мужчиной, в воспитании чужого ребенка. Мир любви окрашен всеми оттенками поэтической палитры, в зависимости от судьбы. В белые оттенки зимы окрашен разрыв или разлука с возлюбленной, утраченные надежды («С утра до вечера – пурга», «Двадцать лет с того минуло лета…», «Стихи сегодня я послал», «Нити снега за окном тонки», «Падает снег за окном», «Не уезжай!», «Песня-свидетель», «Мне бы саблю, чтоб рассечь эту ночь» и др.). Радостным солнечным ожиданием близкого счастья наполнены стихотворения «Чинара», «Капли дождя», «Сонеты», «К любимой», «К ней в аул»,    «Выгляни, горянка, из окна»¸ «Горянка», «На пастбище»…
Ощущение женского начала распространяется поэтом на все земное, расширяясь до масштабов мироздания, очевидно, поэтому оно содержит элемент сакрального. В поэзии А. Даганова «обыкновенное чудо» заключено в каждом явлении, так, целый мир отражается в весенней капле, в женских глазах… Целый мир – это человек, и он рождается женщиной в образе ребенка:
Миру тесно…
Он трепетно нежен
у любимой в полночных очах.
Талой каплей упавшему с ветки –
Миру тесно в апрельской воде.
Миру тесно – у женщины светлой
в округляющемся животе.
Миру тесно почти везде, по мысли поэта, но тогда где мир находит необходимую свободу? И поэт отвечает:
И рассвет занимается, рдея,
побеждая дремотную тьму.
Миру тесно в своем беспределье –
только в сердце просторно ему.
(«Миру тесно», перевод Сергея Дроздова).

Так же бережно и трепетно, как к «хрупкому миру», поэт относится к женщине, у которой «косы с теплых плеч текут, как с гор ручьи». Налицо сравнение женского образа с образами горы, земли. Одновременно сама планета Земля воспринимается ребенком, требующая материнского тепла и защиты, — именно такие поэтические ассоциации рождаются при виде молодой матери с ребенком:
И в ней –
Большой Земле –
Есть сходство с малышом.
Но руки где найти,
Чтоб стали ей щитом?
(«Мать и ребенок», пер. Степана Дмитриева).
Так выстраивается смысловое единство мира-ребенка-женщины. Так, образы А. Даганова почти всегда полисемичны.
В поэзии Даганова доминирует тема материнства.
А мама моя, как чинара, стройна,
Легка, как струна, только шрамы
кручины
О нас, о мужчинах, крутые морщины.
И в них я, родная, повинен сполна.
(«Письмо матери», перевод Станислава Сущевского).
Образу матери посвящен целый цикл стихов: «Детство осталось в ауле, мама…», «Мать», «Аминат», «Родина и мать», «Провожала мать меня, бывало» и др. Великолепны художественные пластические средства, воссоздающие коллективный портрет   матерей в поэме «Дорога из аула»:
Мы, матери, — деревья на ветру,
Ни днем, ни ночью листьям нет
покоя.
По сыновьям тоскуем на миру,
Но что поделать? Время ведь такое.
Не погасить огонь тревоги нам –
Деревьям, что открыты всем ветрам.
(поэма «Дорога в аул», пер. Владимира Михановского).
Солдатской матери посвящены замечательные строки поэмы «День Победы». Материнская капля слезы тянется «к морю из слез, что скопились за множество лет».
Для Даганова жизнь, озвученная поэтическим словом, и есть истинная реальность, где явления обретают эманацию поэтических метафор:
Слова,
вы — грохот водопада
и постук утренней капели.

Слова,
Вы — дикий топот стала
и трель пастушечьей свирели.

Слова,
вы и орлиный клекот
и дрема голубиной стаи.

Слова,
вы грома грозный рокот
и ливня толчея густая.

Слова –
зловещий звон булата
и трепет голоса желанной,
суровой правды крик набатный,
и шепот вкрадчивый обмана,
гранит редчайшего узора
в руках ваятеля умелых…
(«Слова, вы — грохот водопада…», пер. Леонида Ханбекова).
Волшебство Слова таят письма, в которых «кусочек чьей-то жизни пламенеет», так как для поэта нет границы между жизнью реальной и виртуальной, заключенной в поэтические строки. Возможно даже, что жизнь поэтических символов значит для него больше, чем художественно не обозначенная эмпирия.
Даганов традиционен в приверженности к знаковым северокавказским образам и темам, но воплощает их по-своему. Стилистика его стихов всегда свежа и неожиданна. Тема малой родины – Дагестана, кровной и духовной связи с отцом, матерью, домом, родом, конем, горами – лейтмотив его поэзии. Тема родовой и духовной преемственности — важнейшая в поэтическом творчестве А. Даганова. Кто же для поэта эти великие Хранители, передающие драгоценный дар – духовный опыт бесчисленных поколений, переплавленный народным гением? Это — центральная фигура отца («Отцу», «Собаки отца», «Отцы стареют, «Конь отца», «Отцы стареют», «В отцовском ауле теперь я» и др.), выступающая живым духовным средоточием, и погибшие герои войны из родного аула, которые «возникают между живыми» (поэма «День Победы»), и великие учителя по перу и жизни, такие как Расул Гамзатов, Коста Хетагуров («Предисловие», «Читаю Гамзатова», «Стихи, написанные, когда побывал в ауле Цада», «Горы»), и др.
Большой цикл стихов «Горы и горцы» посвящен одноименным темам. Во все периоды жизни поэт остается верным законам своей земли, дому, соотечественникам, вековым традициям предков, тому, что никогда не озвучивается среди горцев – особому молчаливому кодексу чести и непередаваемому национальному духу, которому нет названия, — он может быть соизмерим только с высотой непокоренной горы, вершина которой теряется в небе…
Даганов обладает еще одним особым даром – отражать искрометное веселье, радость, которую я назвала бы народной. Кажется, этот великолепный спектр ярких ощущений свойственен каждому из народа – ребенку, мужчине, женщине, старику, чабану, народному врачу, учителю, народному поэту… Радость ясна и прозрачна. Но главное – бесконечно гуманна, пронизана глубокой неподдельной любовью к каждому человеку, живому существу, предмету, к каждому проявлению жизни в сакле, ауле, Земле, Вселенной… Именно поэтому поэзия Даганова глубоко волнует, умиротворяет, возвышает… Светлую, радостную энергию любви излучают поэмы «На свадьбе», «Звезда над горою», «Дорога из аула», «Парень, покоряющий коня», «Узор» и др.
Другом важной особенностью яркого поэтического таланта А. Даганова является гражданственность – подлинная, глубоко выстраданная, рожденная непримиримостью к людским страданиям… Поэма «Ахульго» посвящена нераскрытым страницам русско-кавказской войны. Скалистое место Дагестана — Ахульго явилось молчаливым свидетелем массового народного подвига. Сдержанно, с глубокой болью поэт доносит ужас неравного сражения, в результате которого погибли все защитники крепости – мужчины и женщины, приоткрывает тайну непостижимого мужества народа, который оказался заложником страстной, молчаливой любви к своей родине. Поэма недавно была переведена на русский язык (с авторского подстрочника) народным балкарским поэтом Салихом Гуртуевым.
Кроме яркой поэтической одаренности, сила воздействия поэзия Даганова объясняется высоким художественным мастерством. Среди выразительных средств поэт чаще прибегает к метафорам, преимущественно простым, зримым, глубоко проникновенным:
Я видел – плакала скала,
Скала – пристанище орла,
Ручьем по каменным щекам
Слеза текла, текла.
(«Я видел, плакала скала», пер. Юрия Кушака).
Метафоры применяются в стихах, преимущественно относящихся к пейзажной лирике, например, при описании вечера:
Вечереет… Но светло в нагорье.
День, как закрывающийся глаз,
Тихо меркнет… Солнце сходит в море,
На глазах внезапно раздвоясь…
(«На стыке дня иночи», пер. Юлии Нейман).
Или при описании ночи:
Звезды с неба, как с черного дня,
Чередою к тебе заструятся.
Тучи двинутся на водопой
Вниз, к теснинам, луною согретым,
Склон горы засверкает росой,
Как аул электрическим светом.
(«Ночь в горах», перевод Виктора Афанасьева).
Поэт способен увидеть «шар луны, как будто персик», который «на ветвях повис»…
Поэзия Даганова, пользуясь его излюбленным метафорическим приемом, напоминает прекрасную белую птицу, взвившуюся в небо. Не случайно, очевидно, в стремлении ввысь, к Богу человек-покоритель вершины обозначается им как самый высокий на свете (то есть, согласно северокавказской семантике, самый старший):
— Ответь, кто старше? Горы или ты?
— спросили грозно горные хребты.
Не умирая, мы стоим веками
Над морем, над тобой, над облаками.

Я старше! – отвечал им человек
С вершины, где не тает горный снег.
— Я упираюсь в небо головой,
Она белее выси снеговой.

Мадина Хакуашева, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Кабардино-Балкарского института гуманитарных исследований, член Клуба писателей Кавказа