Я сама взошла на сцену Любовь Галицкая
Когда писала свою диссертацию, всегда удивлялась: почему надо сразу сформулировать гипотезу, а потом ее исследовать. Заданный результат — искусственное творение. А наука должна идти за живыми процессами и потом формулировать закономерность. Выход нашелся просто: работай, как должно, лишь оформляй по законам жанра. Притворюсь, что гипотеза была изначально. Наверное, в каких-то науках так и надо, но больше доверяю не изоляции своей мысли, а хождению за ней или ее рождению в непредсказуемости самой жизни. Не умея идти с ней вровень, мы принимаем ее следы за неё саму. А она ведь уже другая, эта великая живая река жизни.
Так же и в поэзии. Я, например, не знаю, о чем буду писать в новом своем стихотворении и что в скажу в итоге своих сочинений. Есть это состояние волнения в ожидании слова, желающего себя назвать, и мне оно так же неявно, как и читателю. Явно лишь состояние, настроение, а дальше ведет стихия языка. Это я так долго подхожу к сборнику стихов Любовь Галицкой, название которого в этом смысле мне близко: «Нежданное».
Я задумалась: а как мне её представить? Откуда она? Из Львова, ностальгия по которому прорывается во многих строках («Древний Львов. Рассветные часы. Блеск столетий, уходящий, дальний На брусчатке в капельке росы…»), из Темрюка («как родина мала – она у нашей речки…»), из Сербии, духовная связь с которой ощущается остро, откуда?
Ненька рiдна, Украiно!
Мамка родненькая, Русь!
Чьё дитя я? Чья дитина?
Я никак не разберусь…
Братские народы разошлись по воле ли пьяного случая или желанию горстки реваншистов, но сколько людей обречены искать свое родство и испытывать фантомные боли: «Беловежская Пуща. Село Вискули. Да, декабрь. Да, неправда. Да, нет соловьев. Но и родины нет Без войны и боев…»
Поэты концентрируют чувства народа, их поэзия- это не только свобода самовыражения, это и свидетельство эпохи. Порой то, что разрушают политики, сохраняют люди искусства. «Моя страна осталась в девяностом…Где родина? Ответьте из Кремля!» Незнаемо, услышит ли Кремль и есть ли ему чем ответить, но лучшего ответа на вопрос, чем тот, который дала Любовь, я не знаю:
Люди добрi, украiнцi!
Русский милый наш народ!
Мы славянские все лица,
Мы земной единый род.
Вообще гражданская лирика – не главная у Любы, она мастер тончайших лирических стихов, но в каждом из нас заложено родство со своей землей и это здорово, когда оно начинает говорить сильно и страстно. Космополитизм хорош как прививка от враждебности к «другому», но как качество личности вообще – это симптом угасания связи между человеком и землей. А без этой связи человек как духовное существо, лишен смысла, по-моему. Мне не интересен человек сам по себе, если он не ощущает некоторого своего предназначения, а оно дается только в связи с ней, с Землей. Женственное , гармоническое, потаенное в лирике Галицкой — это великолепная тайнопись ищущего и одаряющего слова, но нередко гражданское обретает такую страсть и силу, такую бунтующую энергию, что невольно восхищенно отступаешь перед этой силой. Это очень тонко уловил Сергей Шаргунов: «Стихи Любови Галицкой – нежные, классичные. Честные и мирные. Но если приглядеться и прислушаться, резкие, ярые, словно воззвания. Пугачева. Все не так просто. Ох, не просто. Стихи Галицкой интуитивны, мистичны, как и она сама. Поэтому первое впечатлите (как алая зорька южного села) сменяется впечатлением пожара».
Славянская тема в творчестве Галицкой представлена и стихами о России, об Украине, Сербии. Стихами горькими, раздумчивыми, широкими, страстными.
«Прости, Россия, я сегодня сербка…», — как тут не вспомнить слова Достоевского о Пушкине. Убеждаюсь снова, что славянское – это и всечеловеческое. Откуда тогда эти строки, посвященные Саддаму Хусейну:
Кричали женщины : «Садам!»,
Ладонью губы прикрывая,
А он стоял в предверьи рая,
В глазах – презрение к врагам…
Был многолик. Был плох и славен.
Но есть ли где-то идеал?
Мир бесконечно многогранен-
Он отражением сиял.
Стихи, написанные в самый разгар клеймения Саддама. Стихи, предсказывающие дальнейший сценарий триумфального шествия Америки по арабским странам. Правда, последствия еще впереди, но тень Каддафи уже маячит в этих стихах. Кадаффи, который сказал, что женщины не предают. Конечно, не предают, они видят, любят и бережно хранят тайну и красоту во всех её проявлениях: «Восточный базар, и мечеть, и дворец, И черное звездное небо Я в память кладу, как в заветный ларец Алмазы кладёт королева».
***
А вообще голос поэзии Любовь Галицкой — как будто негромкий голос, не претендующий на то, чтобы удивить, поразить, заставить говорить о себе. По-моему, мы уже разучились замечать то, что не вопиет о себе вариациями постмодерна или эпатажем, либо не имеет рекомендации от некоего литературного авторитета. Мне кажется, именно в таких негромких, но глубоко поэтических голосах российских поэтов и сохраняется преемственность с традицией русской классической поэзии. И сборник «Неожиданное», вышедший в Москве в издательстве «Российский писатель» в 1909 году, — тому свидетельство. И дело далеко не в прямых посвящениях автора А.Пушкину, М. Цветаевой, Б. Пастернаку, О. Мандельштаму, И. Анненскому, И.Бунину. Дело в органичности и единстве поэтического мироощущения, в том, что воздух поэзии един, а ритмы сердца, при всем их разновременьи, созвучны друг другу, что вечные темы любви, страдания, природы, родины в каждом поэтическом голосе обретают свое неповторимое звучание и вводят читателей в пространство высокой духовной культуры, отзываясь на реалии своего календарного времени или преображая его.
Часто, характеризуя поэзию того или иного автора, отмечают психологизм. Это и умение выразить главное через ряд как будто случайных деталей («Чуть губы дрогнули в улыбке, Был вежливо-холодным взгляд. Был разговор ненужно-зыбким, Сух расставания обряд… «), но это и школа воспитания читателя, это оставление ему права на творчество, чтобы по оставленным меткам он смог воспроизвести путь – биографический и духовный – автора, но если автор шел от начала к концу, то читатель идет от конца к началу, чтобы увидеть, как могут плодоносить пустыни или чтобы в руинах прозревать чертоги и возможность их воскрешений. Читатель приходит, когда всё уже случилось. Но через встречу с ним и начинается возращение времени, в которой каждый миг готов откликнуться на призыв: «Остановись, мгновение! Ты прекрасно…» И воскресают темные аллеи лип, заполыхает алый шиповник, и изумленная душа ответит на нежданность возвращением в юность, как в зрелость, в ушедшее – как в живое: «Все те же «темные аллеи», Всё та же чувственность ночей, И блеск обманчивых очей, И губ пожар, и изумленье…». Ибо душа не знает возраста, «И вереница тусклых дней, Ветвей морщинистых объятья, Игра и сумрачность теней, И липы золотое платье — Все то же в темноте аллей…».
Вневременность поэзии — самая большая её современность; это не уход по ту сторону сегодняшнего или вчерашнего дня в поисках синей птицы, а трепет её крыльев над головой или в сердце каждого. В этом мире нет иерархии поэтов, ты или есть, или нет. Строки Любовь Галицкой из цикла «Серебряный век» о союзе музы и любви, не менее точны и в отношении к поэтам: «Благословенней не было союза, где равный равному. Никто не подаёт».
Подавать не подает, но сердцем сердцу отвечает. Если нет своего вопроса, ответ не будет услышан. Если нет своего ответа, вопрос уйдет в пустоту. Одно из замечательных стихотворений сборника- стихотворение о встрече бессонной ночью двух поэтов:
… На пороге стояла Анна.
Я, волнуясь, шептала: «Послушай…
В чем искала ты вдохновенье?
Или было то свыше веленье?
И она не спеша отвечала:
«У всего есть исток, есть начало.
Что привиделось, то напишешь
Ночью тихо, ты всё услышишь-
в тишине совесть словом стучится,
словно кем-то подбитая птица.
Если выходишь, не прогонишь,
песней жаворонка меня вспомнишь…»
Совесть – явление и молчания, и слова. Услышать и выходить её – и долг, и дар. И счастье. Такое же, как простота осеннего утра в стихах Любовь Галицкой («Пройду босая по дорожке, росы в ладони соберу. Смахну остатки сна, как крошки, Траву нечаянно сомну»), как речная гладь ( «Увижу все вдруг в новом свете – восход, мерцание ручья. Как будто на другой планет открою заново себя»), как печаль об ушедшем («А то, что мы не сберегли, Травинкой тонкой из земли, цветком душистым прорастет, Но будет горьким его мед»). Поэзия Любови Галицкой — тот цветок, который многое добавляет букету современной российской словесности. Вдали от шумных столиц, в провинции, — прислушаемся, — звучат голоса, из богатства которых складывается лик современной поэзии. («Все здесь наивно, просто, вечно: Сирень, калитка, мотылек…Тепла провинция, сердечна- Путь русский сквозь нее пролег…»)
Я пришла к вам ниоткуда.
Вы не ждали этой встречи.
Долги будут пересуды:
первый сборник- ах, не «Вечер».
Ах, не «Вечер» и не «Чётки»,
робкий шаг тропой поэта.
Очертанья слов не чётки,
слог неловкий, мало света.
Но стихам я знаю цену-
каждый выстрадан, по строчке.
Я сама взошла на сцену,
и пока не ставлю точки.
***
Понятия «женская проза» и «женская поэзия» нередко употребляют в ироническом ключе, заведомо исходя из некой узости, ущербности либо предсказуемости слабого пола, имеющего свой «потолок» достижений, определяемый гендерными различиями. Не снимая с повестки дня явные или скрытые формы мужского шовинизма, скажу, что главная причина такого подхода — ограниченность или консерватизм восприятия таких специалистов от поэзии, а может, впрочем, просто родовые пятна изначальной мужской ущербности видения мира, утвердившиеся как норма в обществе, построенном мужчинами. Я думаю, в подлинной поэзии мужское и женское могут перетекать друг в друга, объединять оба этих начала, либо нести оба эти голоса как самоценные и взаимодополняющие. Я нередко ловлю себя на том, что избегаю чисто женских тем, наверное, в немалой степени боясь попадания в жанр «женская поэзия». Любовь Галицкая бесстрашна и в этом смысле, не только в своих гражданских стихах. Великолепная любовная лирика. Любовь в её поэзии – это и дерзость признания, это вызов – любимому, себе, времени, и робость, и отвага, и во всем — полнота переживания. Особенно впечатляет цикл «Нежданное», посвященный Сергею Шаргунову. Читаю только первую строчку – и какая мощь и сила вопрошания! Какая широта и сила духа, какая беспощадность: «Гордыня! Ты писала этот стих? Сто раз пиши, сто раз всё будет ложью…» и далее к концу как меняется интонация, и от обвиняющей аввакумовской страсти остается горькое признание женщины: «Да, нелюбима, да, смешна любовь, Да, горько буду плакать я ночами. И каяться, и восхищаться вновь Любимого холодными очами…» . Этот цикл вызывает в памяти денисьевский цикл Ф. Тютчева, обращенный к теме поздней любви, интересны невольные параллели и переклички, и это достойные сравнения произведения. По чистоте, философской глубине и психологизму раскрытия. Свободные от чувства невольной вины, которым пронизан цикл Тютчева, они в большей степени обращены не к природе самосознания, а к природе любви к таковой («Что тихо тлело столько лет», «Так вот она какая, та любовь»).
В чем черпает силу человек? И где находит ответы на сокровенные и трудные вопросы?
На дорогу поглядела,
Вижу – Боженька идет.
-Ты ко мне? – спросить посмела,
Он мне руку подает.
В этот миг на белом свете
Только он! Тепло в душе.
-Как мне жить?
-Люби, — ответил
И растаял в мираже…
Миясат Муслимова