Проекты

Кизяк

-1-

   Зима была тяжелой, с бескормицей. Теперь она отступила, оставив после себя свои меты. На чабанской стоянке они видны повсюду, начиная от углов дома, до овечьей кошары, базов, открытого загона для скота. Везде видны следы зимы, их можно узнать безошибочно.

   Дом, в зимние месяцы спасавший чабанов от морозов, выглядит сейчас отдыхающим после трудной работы: створки окна распахнуты, словно вдыхают свежий воздух, и обе двери тоже открыты навстречу весенним ветрам. Зимой и окно и двери были плотно закрыты, а сейчас словно берут свое, настежь открыты, они жадно ловят каждое дуновение весны… Зимние стойла для скота – кошара, баз – опустели. Вокруг скособочившегося забора, до которого, видно, никому нет дела, лежат там и сям дрова, кирпичи, остатки сена и соломы, которые зимой подвозили сюда на телеге. Для хозяев, живущих на точке, все это нужные в хозяйстве предметы. Непривычные на взгляд постороннего человека, разбросанные в беспорядке, все они нужны тем, кто здесь работает, просто необходимы в их повседневной жизни.

Верный совет

   Летом и осенью прошлого года эта чабанская бригада хорошо поработала на заготовке кормов. Сена было вдоволь. Были выделены и кормовые. И все же никто не знал, какой будет грядущая зима. Но в любом случае, зимние месяцы – самое трудное, самое тяжелое для скотоводов время. И вот зима позади, весна вступила в свои права и уверенно шагает по степи.

   Севгир Дорджиев очень доволен тем, что пережил зиму без потерь. Это не первая его зимовка, он зимует в степи уже многие годы. А у чабана, у которого болит душа за своих овец, первый шаг по весенней земле – такое счастье, словно он впервые входит в этот теплый, солнечный мир. И сейчас Севгир не скрывает своей радости. И не только он, старший чабан, рады все его помощники, что работают с ним.

   Уже середина апреля. Весна в этом году пришла на удивление рано. Незаметно резкое, холодное дыхание зимы, сменилось теплым, легким дуновением весенних ветерков. Еще совсем недавно вокруг было пустынно и глухо. Вид голой степи навевал уныние и тоску. Над нею кружили снежные вихри. Холодные ветра, казалось, владели всем необозримым пространством, властно подавляя все живое. В такие дни чабаны теряли покой…

   А сейчас, с первых дней апреля, солнце теплом своих лучей отогрело озябшую степь, и с каждым днем она менялась, оживая, становилась краше.

                                       -2-

С осени наводящая уныние серая степь сменила наряд, вид пробужденной природы радует глаз и сердце.

   Чабаны получили хороший приплод. И это тоже радует. Каждые сто овцематок дали по сто пятнадцать ягнят, обошлось без падежа – хорошо! От сытых, крепких овцематок получено здоровое потомство. Это достижение – результат общей слаженной и кропотливой работы. И поэтому все сейчас радуются.

   Но заботы не оставляют старшего чабана, его мучит новая проблема. Совхозное руководство премировало его за двадцатилетний беспрерывный и безупречный труд бесплатной путевкой. Это признание его ударного и самоотверженного труда. И сейчас никогда не бывавший в санатории, ни разу не бравший отпуск с самого начала трудовой своей деятельности, он озабочен. Дорджиев Севгир переживает: справятся ли здесь его помощники, если он уедет так далеко и надолго?

   Честно говоря, у него не было причин так уж сильно переживать. Приплод получен, надо только хорошо присматривать за ягнятами. Чабанам эта работа хорошо знакома. Даже если старшего чабана не будет с ними более месяца, они справятся.

   Отпуск Севгира начинался 25 апреля. Хорошее время. Домой ему возвращаться в двадцатых числах мая. Если отпуск не использовать сейчас, то позже такой возможности не будет. Там пойдет стригальная кампания, ответственная пора, которая подведет итог работе чабанов за целый год, покажет с прибылью они или нет. Так что единственная возможность отдохнуть – сейчас, до начала стрижки. Но беспокойная его душа не находила себе места. Севгира, как всякого хорошего хозяина, радеющего за свое дело, мучила тревога.

   Овцы, конечно, перезимовали, это хорошо. Но он хотел как можно скорее почистить зимнюю кошару. Надо было порубить и вынести слежавшийся за зиму навоз. Во дворе тоже образовался довольно толстый слой. Обычно бригада убирала его рано, используя погожие дни. Но сейчас, из-за отпуска старшего чабана, привычный график может быть нарушен. И это не нравилось ему. Тем не менее старший чабан решил поддаться на уговоры бригады.

   На точке с Севгиром работали трое. Его младший брат Насан и их племянник Виктор. Готовила еду и управлялась по дому жена Насана Миикя. Все – родственники. Даже сакманщики – свои: двое сыновей Насана и дочь Виктора, все трое учатся в сельской школе.

   Тихий теплый вечер. Еще светло. Щекочет ноздри острый запах влажной молодой травы. Под руководством Насана ребята-сакманщики принялись сгонять вместе и пересчитывать овец с ягнятами. Наконец животные, сгрудившись в открытой кошаре, успокоились. Чабаны, пасшие их, подошли к дверям и, спокойно закурив, заговорили о событиях дня. С места, где они стояли, хорошо был виден овечий навоз. Заметив это, Севгир подумал, что,

-3-

как и он, навоз, наверное, видят его помощники. И он решил, что наступил момент, когда можно посоветоваться о том, что его беспокоило.

   — Ребята, что делать? Вы ведь знаете, что совхоз отправляет меня на лечение. Хоть я и не решил еще окончательно, но, видно, поеду…

   — А что делать? Конечно, надо ехать, — без обиняков заявил Наран, который был старше Виктора и поэтому высказывался за двоих.

   — Ну, хорошо… Пусть будет так… Но вам-то работы прибавится.

   — Знаю. Будем стараться. Вашу работу разделим между собой.

   — Да, придется так… По-другому нельзя. Но, как говорится, есть права – должны быть и обязанности, у каждого свои. Это важно. Одними только намерениями дело с места не стронешь…

   Старший чабан окинул взглядом окрестности точки, едва видимые в сумерках.

   Насан не совсем понял смысл сказанного братом и выжидающе уставился на него. Севгир неторопливо прокашлялся, словно желая яснее высказать свои мысли.

   — Чабаны усвоили мудрую истину… — Севгир, пристально глядя на двух своих помощников, говорил медленно, словно тщательно подбирая слова, и едва уловимо в такт произносимым словам кивал головой. – Истина такая – глубокая, мудрая, — повторил старший чабан. – Она в том, что сохранить приплод важнее и труднее, чем получить. Это испокон веку знали скотоводы. Мудрую истину от рода к роду, из поколения в поколение передавали наши предки. Потому-то она жива по сей день. Эта истина стала принципом моей работы. Но сейчас я что-то не слышу ее. Может, она стала чересчур общественной, а может, утратила свой смысл? Не знаю, но сейчас все спешат первыми отрапортовать о том, что получили много молодняка. При этом никто не интересуется потом, а сохраняется ли приплод до осени и сколько овец и бычков получают общественные стада в конечном итоге.

   Оба помощника молчали. Ничего подобного до сего времени от старшего чабана они не слышали. Севгир Дорджиев учил молодых чабанов, как и что делать, раскрывал перед ними премудрости древней профессии, но никогда не говорил, какими принципами руководствовался сам, каких правил придерживался. Придет время, считал Севгир, сами все поймут. Смышленому человеку покажи только кончик, он сам разберется, что к чему. Такого надобно только разжечь, а уж запылает он сам. Лишь бы топливо было сухим…

   К такому выводу Севгир пришел давно, еще в молодые годы, в тяжелые скудные времена. Он никогда не забывает, что взгляды его сложились под влиянием стариков – их поступков, их характеров. И теперь, с течением лет, на середине своего жизненного пути он все больше убеждался в том, что взгляды его правильны.

                                       -4-

   Отметив про себя, что чабаны слушают его с вниманием, Севгир приготовился продолжить начатую речь. Но в этот момент молчание нарушил младший брат Насан:

   — Севгир, если нет приплода, то и ухаживать не за чем. Нет приплода – нет работы. По-моему, полученные нами ягнята – главное. Они – наша работа. Так ведь?

   — Совершенно верно. Ты все правильно понял, Насан. Верно: есть скот – есть у животноводов работа, потому что уход и содержание домашних животных – главное наше дело. Это несомненно… — сказал Севгир и, снова прокашлявшись, дал понять, что не закончил свою мысль. – Зерно мудрой истины наших предков в следующем. Каков будет приплод, определено природой, тут тоже есть свой бурхан. Как и рождение детей – это жизнь, данная Творцом. В свой час мать рождает дитя. Это работа природы. А уж дальше дело человека – помочь появиться на свет детенышу и создать для того, чтобы он жил, хорошие условия. Это кропотливый, нелегкий труд. Подросшие ягнята и телята переходят в руки скотоводов. И тогда уже должен стараться, как обычно, чабан или пастух. Но все же вырастить и сберечь ягнят намного труднее, чем помочь им в рождении. Эту истину каждый из вас должен запомнить раз и навсегда. Именно она – результат многовекового мудрого опыта.

   Чабаны внимательно слушали своего наставника. И Насан был доволен, что его мысли брат одобрил.

   — По правде говоря, вы всегда следовали этой истине, только не осознавали этого, не придавали значения скрытой сути вашего труда. А сейчас она открылась вам. И с сегодняшнего дня вы, зная ее, будете относиться к тому, что делаете осознанно. Это важно — усвоить, что выращивание ягнят дело хлопотное и нелегкое. И вы этим делом занимаетесь.

   — Ну, конечно! Это же наша работа, Севгир! Мы понимаем, что если не ухаживать хорошо за молодняком, то у нас не будет прибыли, не будет и достатка. А зачем тогда работать? – поддержал Насан брата.

   — Ну, хорошо… На этом закончим. Уже стемнело, пошли – поговорим в доме.

   Севгир первым двинулся к дому, за ним друг с другом шли Насан с Виктором. Старший чабан не произнес больше ни слова, шли молча и его помощники.

   Тем временем теплый вечер полностью взял в свои теплые объятия весь мир и укрыл его от человеческих глаз.

   Миикя была уважаемой среди своих родственников и в семье Севгира Дорджиева. Ее ценили все от мала до велика: старики любили, братья уважали, дети слушались. И каждому Миикя была по-своему дорога. Была

                                     -5-

она сноровистой и трудолюбивой женщиной с добрым нравом, не чурающейся никакой работы. В руках у нее все буквально кипело, она успевала повсюду. Севгир уважал свою младшую невестку и потому уже много лет держал у себя на точке Насана с женой.

   Вот и сейчас, как всегда, на столе стоял горячий ужин – невестка все делала как следует. И Севгир не преминул поблагодарить ее:

   — Очень вкусно. Если Миикя так будет нас кормить, то нам никакая работа не страшна.

   Миикя не совсем поняла, что хотел сказать старший чабан, покраснела до кончиков ушей и, переводя удивленный взгляд с одного сидящего за столом мужчины на другого, робко сказала:

   — Севгир, еды в доме достаточно…

   — Ой, невестка, ты подала мне мысль: надо не забыть перед отъездом завезти вам продукты.

   — Мы сами съездим в село и все, что надо, возьмем на складе, — спокойно ответил Насан.

   — Не надо, не отвлекайтесь. Работы у вас и так хватает, а когда я уеду, еще и прибавится, — сказал Севгир и заговорил о том, что беспокоило его в последнее время.

   — Обычно мы между делом чистили кошару и большую часть работы делали в мае. А как будет без меня?

   — Да какие проблемы, справимся, — успокоил Насан брата.

   Но тот, словно не слышал, продолжая свое:

   — Каждый год в это время, когда наступает время чистить кошару после зимовки, от того, что мы делаем, внутри у меня все переворачивается, — он глянул на сидящих рядом и словно хотел убедиться, слушают ли они его, понимают ли, снова заговорил: — Когда мы очищаем баз от навоза, я всегда думаю о том, какое богатство мы вывозим и бросаем в степи! Когда подходит эта пора, я вспоминаю один давний случай. Давным-давно это было в нашем селе, а вот не забывается… Сколько лет прошло, а это не отпускает, снова и снова наводит на грустные мысли.

   — Что произошло? Когда? Почему я ничего не знаю? Мне никто ничего не рассказывал, — всполошился Насан.

   — Ты был еще маленьким. Но вот сейчас, видно, настало время рассказать тебе об этом, а то с течением времени это событие уходит все дальше на задворки памяти.

   Севгир уселся поудобнее, всем своим видом показывая, что намерен продолжить разговор, начатый еще на улице.

Свое дело

   Этот случай произошел в семье маленького Севгира, и связан он был с жизнью села давних времен. Мальчик хорошо запомнил его.

-6-

   В далекие, тридцатые годы, да и позже, уже во время войны, люди помогали сельской школе. Так повелось. Когда летом дети уходили на каникулы, сельсовет давал задания умел произвести ремонт в школе и своей властью обязывал родителей учеников заготавливать топливо.

   А школа нуждалась не только в текущем, но и в капитальном ремонте. Необходимы были и кирпичи, и доски, а когда надо было обмазывать стены, то не хватало глины. Чтобы, разобрав старую печь, сложить новую, красный кирпич надо было везти с лаганского завода. Колхоз хоть и делал все это, но сельсовет дополнительно помогал людьми и транспортом. Более того, стало обязательным, что семьи, у которых имелись лошади, быки, телеги, должны были хотя бы раз в году поработать на школу.

   Такое же правило существовало и в отношении заготовки топлива. В приморской низине, на заливных равнинах издавна рос высокий, толстый и густой камыш. Высохнув, он превращался в хорошее топливо, а живущие в этой местности люди использовали его еще и как строительный материал – строили камышитовые жилища.

   Родители школьников ежегодно косили для школы камыш или собирали кизяк. Этим отличным топливом всю зиму обогревалась школа, и сельчане были спокойны: их дети учились в тепле. И Натыр с женой Джемей не ждали особых указаний от сельсовета, ведь их сын Севгир ходил в школу…

   Ближе к обеду Джемя, бойкая и расторопная женщина, отправилась к соседу Увшину Кензееву и очень обрадовалась, застав дома его жену.

   — А я шла и думала, застану тебя или нет… Ну, здравствуй!

   — Здравствуй, Джемя. Проходи, сейчас будем чай пить,- засуетилась хозяйка дома Цагада и указала ей на стул.

   За чаем женщины обсуждали хотонские новости. Потом Джемя повернула разговор в другую сторону.

   — Цагада, я пришла по делу.

   — Говори, говори, Джемя. Интересно, что за дело? Надеюсь, ничего плохого?

   — Нет-нет, не волнуйся. Знакомое тебе дело…

   — Ну, это хорошо, а то я уж испугалась…

   — Дело такое, Цагада: ты можешь завтра помочь мне собирать в степи кизяк? Ведь вы все равно будете сдавать топливо в школу – у вас учится Лиджи, у нас — Севгир. И мы тоже должны сдать в школу телегу кизяка. Так какая разница…

   Цагада, все поняв, не дала ей договорить:

   — Уй, Джемя, о чем ты говоришь! Конечно, поеду! А телега есть?

                                       -7-

   — Есть, есть… Натыр сейчас дома – недавно закончилась путина, он пришел с моря и сейчас занимается по хозяйству, а лошадь свою держит в поле, на выпасах рядом с домом. Телега у нас тоже есть. Натыр нам все подготовит – и телегу, и лошадь.

   — Ну и как мы будем сдавать школе кизяк?

   — Да очень просто. Наберем телегу и поделим… Нет, лучше сперва за одну семью сдадим, потом рассчитаемся за другую. В общем, съездим два раза… Не будем ждать, когда скажут в сельсовете, пока свободны наша телега с лошадью, сделаем свое дело. Это во-первых. А во-вторых, ждать пока напомнят о твоих обязанностях – нехорошо…

   — Ну а кто-то еще уже возит в школу кизяк, камыш?- спрашивает Цагада, приостыв после первого радостного порыва.

   — Да какое нам дело, кто, когда и что привез? Поехали со мной! Мы свой долг школе отдадим, и чем раньше это сделаем, тем лучше. А когда – в конце концов, наше личное дело. Наши дети учатся в школе, значит, ей надо помогать. Не первый год это делаем, верно?

   — Ну, хорошо. Все правильно. Ты всегда говоришь верно, и сейчас я с тобой тоже полностью согласна.

   — Тогда готовься. Рано утром выезжаем.

   — А с коровой как быть?- снова засомневалась Цагада.

   — Да как? Встань пораньше, подои ее и выгони за село. А там ее пастух заберет.

   — Ой, Джемя, я и забыла: мне завтра идти работать на бахчу!.. Надо, наверное, предупредить бригадира…

   — Предупреди, конечно. На один день Очир тебя отпустит… Ты только побольше мешков возьми. Бери мешки кожаные и из рогожи, в холщовые мало кизяка входит…

   На заднем дворе Натыр Дорджиев не спеша запряг в телегу свою старую кобылу. Едва забрезжило. Две женщины идут на восток, навстречу поднимающемуся солнцу, по пыльной дороге, что вьется на сельских задах, пешком, чтобы в утренней тиши не гремела телега, лошадь ведут на поводу. За начальной школой, почтой, клубом, сельсоветом, большим деревянным зданием правления колхоза «Пролетарская звезда» села не видно. Чтобы его хорошо разглядеть, нужно смотреть с южной стороны, со въезда. Тогда наш хотон весь как на ладони: на взгорье и в низине – на всей протяженности он перед вами. А сейчас, с севера, из-за кургана, села не видно.

   Летом заря занимается рано. Пока женщины обошли курган и прошли около километра, небо на востоке покраснело, рассвело и вскоре показалось солнце. День обещал быть жарким. Цагада повернулась к женщине, сидящей на неторопливо шагающей лошади, по-мужски свесив ноги:

                                       -8-

   — Джемя, а куда мы едем? Ты знаешь место, куда надо идти? Ты у кого-нибудь спрашивала?

   — Едем туда, где бывали в прошлом и позапрошлом году, где находятся колхозные кошары и базы, где зимует скот. Там всегда много кизяка. Прошлым летом мы с Болдыревой Шавхар вывезли оттуда две телеги. Очень хороший был кизяк… Сухой и толстый, большой… Какой будет в этом году, не знаю.

   — Так, может, мы зря туда едем?

   — Ай, Цагада, перестань! Не сомневайся, будет тебе кизяк! Натыр сказал, чтобы я ехала туда, где брали раньше, в знакомое место. Кизяка там много. В том месте, у подножия кургана Кедег зимняя стоянка Надвида Кереитова. Вот уже шесть-семь лет, со дня образования колхоза, Надвид пасет там коров и бычков. Ты его знаешь… Зимой он держит скот в кошаре, а когда наступает весна, оставляет зимовку и выгоняет скот в степь. Надвиду одному известны пастбища, где он пасет своих животных, кочуя с кибиткой. Не один Надвид так кочует, все так пасут – такова работа скотовода.

   Джемя была на год-два старше тихой и степенной Цагады. В этом селе они появились на свет и выросли. Здесь же в родном селе Сяярем вышли замуж за местных парней.

   Обе молчали, каждая думала о своем. Прошло некоторое время, и первой снова не выдержала Цагада:

   — Слушай, Джемя, как странно!..

   — Что? В чем ты видишь странность?

   — Ты вот твердишь «кизяк» да «кизяк», и для тебя это всего лишь топливо.

   — А что же еще по-твоему? В чем еще его польза?

   — В чем польза, не знаю, но благодаря ему я вышла замуж.

   — Ой, что ты говоришь? Разве такое может быть? Скажи еще, что тебя купили за кизяк! Да иди ты! Болтаешь бог знает что, Цагада!

   — Я правду говорю,- округлила глаза Цагада и закивала головой, подтверждая сказанное.

   — Да ладно тебе, хватит. Рассказываешь какие-то сказки. Одни слова, но все – пустые…

   — Нет, ты послушай, это интересно. Ты только не перебивай. Понимаешь, я ведь нашла себе жениха благодаря кизяку…

   — Ну-ну, рассказывай. Я вижу, тебе не терпится… Я послушаю…

   «Ей и правда интересно, или она насмехается?»- подумала вдруг Цагада и, поколебавшись, все же начала рассказ о том, что было ей так дорого.

   — Случилось это в начале тридцатых годов. Мать, как обычно, отправила меня за кизяком. В степь…

   — Понятное дело, в степь, а то куда же еще? Не в магазин же села Сяярем,- не удержалась Джемя.- Все люди за кизяком идут на пастбище… Ну, продолжай, что дальше-то было?..

                                      -9-

 — Я прошла брод за селом и, собирая кизяк, добралась аж до дальней низины. Мой мешок был уже полон, но я, войдя в азарт, даже не заметила, как он отяжелел. Лишь, когда при наклоне кизяк стал вываливаться из мешка, я поняла, что мне придется поднапрячься.

   — Да ты, наверное, еще и шла по бездорожью,- подхватила Джемя.

   — Ну, конечно, скот ведь не пасется на дороге. Но ушла я от нее не далеко. Вдруг вижу, идет за мной телега с сеном. Уже совсем близко… И смотрю, Убаши Кензеев, мой ровесник. Подзывает меня: «Цагада, тяжело? Иди сюда, садись на телегу».- «Нет,- отвечаю я,- до села недалеко, и кизяк свой я как-нибудь и на спине донесу». Тогда Убаши остановил телегу, подошел ко мне и взял мой мешок: «Такой груз надо подвезти»,- сказал он, и мы вместе с ним закинули мешок на сено, а сами дошли до села пешком. В тот раз мы поговорили по душам и очень понравились друг другу. А потом мы поженились… Вот так было. Потому для меня кизяк не просто топливо, не просто слово, но имеет еще и счастливый смысл. Ведь благодаря ему мы с Убаши создали семью. Это сущая правда.

   «Удивительно! Это, действительно, правда. Ведь ее история, оказывается, так схожа с моей! Очень даже удивительно… Неужели вся молодежь нашего села знакомится между собой именно таким образом? Как бы то ни было, со мной произошло то же самое. Мы с Натыром именно так и познакомились!»- думает Джемя. Она вернулась сейчас в воспоминаниях на десять лет назад, когда была молоденькой девушкой. Ей припомнился случай, который был согрет сладостным чувством первой любви. Однако Джемя очень дорожила своими девичьими воспоминаниями и упрекнула себя за то, что предалась им всуе, мимоходом, в дороге: «Свои чистые, светлые воспоминания о любви не стоит ворошить сейчас. Их надо воскрешать в подходящей для этого обстановке и делиться ими только с близким человеком»…

   К зимней стоянке Надвида Кереитова, которая находилась у подножия кургана Кедег, вела одна-единственная накатанная телегами дорога. По ней старая лошадь трусила уверенно, и Джемя отпустила вожжи. И пока женщины были погружены в раздумья, каждая в свои, серая кобыла размеренно шла, не мешая течению их мыслей.

   Вдруг впереди открылась ровная серая площадка – скотный баз. В конце ее виднелась одинокая кошара. Женщины даже не заметили, как добрались до места. Не надеявшиеся на то, что так быстро достигнут цели, они удивились этому молча, про себя.

   — Ой, Джемя, неужели это настоящий кизяк?- обеспокоенно вопрошала Цагада, и тут же восклицала:- Ба, как его много!

   Ее лицо выражало изумление, даже испуг.

   — Ну ладно, мы прибыли. Под твою любовную историю мы и не заметили, как пересекли целый мир. Когда слушаешь что-то интересное, дорога

                                      -10-

кажется короче. Да и лошадь здорово помогла сократить наш путь. Старая, умная лошадка…

   — Ну что, начнем?

   — Подожди, Цагада. Надо найти место для лошади, распрячь ее – пусть она немного отдохнет. Привяжем ее на длинной веревке вон у того забора, она достанет до травы. Надвид с пастухами переехал отсюда, сейчас они в степи. Ну а нам самое время собирать кизяк, он сухой – июль на дворе. Очень сухим должен быть…

   — Начнем собирать?- снова спрашивает Цагада.

   — Начнем, пожалуй. Раз приехали, будем работать.

   Найдя чистое место, Джемя сбросила с телеги кожаные и рогожные мешки. Привязав лошадь так, чтобы она могла пастись, женщины, взяв по мешку, приступили к работе.

   Между делом женщины поют. Мешки быстро наполняются. Скоро все мешки будут наполнены круглыми толстыми кизяками. Две подруги под старинные песни работают дружно, дело спорится. В степи далеко разносятся их песни.

   Сухой кизяк собирать очень удобно. Бери себе и накладывай в мешок. На это много времени не нужно.

   — Вот здорово, Джемя! – радуется Цагада.

   — И не говори! На наше счастье – такое изобилие! Я и не надеялась…

   — Смотри, сколько мешков мы собрали на этом пятачке! Вот бы все, что здесь находится, отвезти в школу!

   — Кизяка много… Нужны только рабочие руки,- спокойно говорит Джемя.- Только из этого база можно обеспечить школу топливом на всю зиму.

   — Мы приедем и расскажем об этом в селе,- говорит добродушная Цагада.

   — Рассказать-то расскажем, только ведь не все семьи, которые должны школе топливо, могут сюда добраться. Нужно искать телегу, лошадь. Если не объединиться, ничего не выйдет. Самое главное – договориться между собой. Но я думаю, что ради такого случая должны договориться все.

   — Мы-то хорошо поняли друг друга. Ты сказала, я поняла.

   — Очень хорошо, что ты поняла меня. Видишь, как легко мы нашли место, где много кизяка. Скоро можно будет отправляться домой.

   — Да, Джемя, так легко собирать – даже не верится, что мы работаем!

   — Как много здесь кизяка! Надвиду, чтобы зимовать на точке, тоже нужно топливо. Тем более, что кибитку только кизяком можно отапливать. Камыш не годится, им можно топить только печь.

   — А Кереитовы сами-то собрали кизяк?

   — Не похоже, вроде нет. Разве, что сложили в каком-то углу в кошаре,- ответила Джемя, выпрямляясь и глядя в сторону кошары.

   — Так когда же они соберут? Они же сейчас со скотом на пастбище в степи.

                                      -11-

   — Кто его знает, может, они рубят плотный овечий навоз, — предположила Джемя и тут же поправилась: — Нет, вряд ли! Такой кизяк рубят в овечьем загоне. А они топят коровьим…

   Цагада не дала ей договорить:

   — Ой, Джемя, смотри! Что там? Странно…

   В первую минуту Джемя ничего не поняла. Она выпрямилась и посмотрела на Цагаду, которая не отрывала взгляда от дороги, что вела от села. Тогда Джемя тоже посмотрела в ту сторону.

   — Быстро скачет… Какой резвый конь…- Джемя заслонила ладонью глаза от солнца и, сощурившись, вгляделась в быстро приближающегося всадника.

   — А пыли-то поднял! До самого неба!..

   — Он скачет сюда, к нам,- сказала Джемя, и тут же издалека донесся злобный угрожающий окрик:

   — Эй! Кто вас сюда направил?

   Спокойно работавшие до сего момента женщины замерли, словно пригвожденные к месту. Шумно дышащий конь остановился прямо перед ними и никак не мог успокоиться – всхрапывал, перебирал передними ногами. На небольшой ладной двуколке женщины с ужасом увидели председателя колхоза Цемгяна Болаева и то, что происходило дальше, уже воспринимали, как страшный сон.

   «Нам только не хватало попасться на глаза этому человеку! В селе, дома не встречаемся, а поди ж ты, встретились здесь, в степи! Кара небесная!»- пронеслось в голове Джеми. Женщины, выпустив из рук мешки, не знали что делать. От злобного крика председателя у них душа ушла в пятки и от неожиданности они растерялись, застыв на месте.

   Наконец Джемя пришла в себя. Во все глаза смотрела она на Цемгяна Болаева, сидящего на двуколке и взмахивающего рукояткой, на которую была намотана плеть. До нее, как сквозь вату, донесся крик:

   — Паршивые негодяйки! Живете в колхозе и воруете его добро! Кто вас послал сюда? Кто направил? Кто показал дорогу?

   Женщины ничего не соображали. Потеряв голову, утратив дар речи от страха, они продолжали молчать. А бешенство председателя нарастало, он неистовствовал.

   Вдруг он спрыгнул с двуколки. Женщины, не зная, чего ожидать от этого страшного человека, одеревенели.

   Плотные и белые, как фонарный фитиль, безупречно сплетенные, видно, магазинные вожжи взметнулись над их головами. Намотав их на левое запястье, а правой рукой то и дело, взмахивая плетью, председатель вне себя орал:

   — Каковы! От работы отлынивают, а на колхозное добро зарятся! Что, на колхозной земле появились новые хозяева? Только брать, только урвать себе, унести с колхозного двора!.. Смотрите на них: ловкие, хитрые, алчные!

                                      -12-

   Обвиненные в воровстве женщины, словно признавая свою вину перед хозяином колхоза, покраснели от стыда так, что их лица стали будто огнем объятыми, наклонив головы, они молчали…

 — Итак, я вам приказываю! Ни одного кизяка отсюда домой не увезете. То, что собрали, высыпайте из мешков. Я вижу, на чьей телеге и лошади вы

приехали. Я забираю эту лошадь на общественные работы на длительный срок – как только приедете, тут же конфискую у вас лошадь с телегой…

   Конь председателя, словно услышав волшебное слово, сорвался вдруг с места и, позвякивая упряжью, понесся вскачь. Обе женщины, будто вырвавшись из ада, наконец снова увидели солнце после темной ночи, с ужасом посмотрели друг на друга и снова обратили взоры к уносящейся прочь двуколке. Конь председателя был уже далеко, он словно стелился над землей, выбрасывая ноги вперед в красивом полете. Позади оставались клубы пыли, и за ними скоро ничего нельзя было разглядеть…

   — Надо же было такому случиться!- первой подала голос Цагада.- Мы так хорошо работали!

   Джемя молчит. То ли не оправилась еще от страха, то ли размышляет над случившимся. Она не отвечает на взволнованные речи Цагады, и та, помолчав немного, говорит снова:

   — Надо было дать ему отпор! А то стояли перед ним, слушали крики, как провинившиеся дети, смотрели в землю, не смея поднять головы!.. Это была настоящая пытка!..

   Джемя молчит, и Цагада, не выдержав молчания, начинает снова:

   — Что он нам сделает? Отдаст под суд?

   — Да брось ты,- заговорила наконец Джемя,- какой там суд-муд! Мы что совершили преступление?..

   — Ух, какой он был злой! Ты видела? Как он гнал своего коня…

   — Такой уж он человек. Он родня моему мужу, но из-за своего дикого нрава, не ладит с родственниками. Хоть он и занимает высокую должность, родня его не уважает. Может, работа у него такая: он не делит людей на своих и чужих. Важнее дела, выше колхозных интересов для него ничего нет.

   — Ему что, жалко кизяка, который валяется в степи? Если он полежит еще немного, высохнет совсем, превратится в труху, станет никуда не годным. После дождя его тоже невозможно будет использовать. Какой же он жадный!

   — Цагада, я его так понимаю: мы не пошли на работу, а добравшись до зимней стоянки, забираем топливо у скотоводов.

   — Ой, Джемя, этого кизяка хватит не только Надвиду Кереитову, сколько семей были бы обеспечены топливом. Если бы всем селом мы отвезли этот кизяк в школу, она отапливалась бы всю зиму.

   — Да, ты права. Ничего дурного мы не делаем. Мы ведь стараемся не только для наших детей. Если взглянуть с другой стороны, мы делаем

                                      -13-

государственное, общественно полезное дело. Не ради себя вышли мы в степь на рассвете, мы хотели помочь школе, внести свой вклад в общее дело…

   Цемгян Болаев занимается своими делами, их у него много, и он не понял, для чего мы здесь собираем кизяк. Надо было угомониться, спокойно разобраться, расспросить. А он наорал сдуру и умчался.

   — Люди говорят, что он жестокий. Многие боятся лишний раз попасться ему на глаза.

   — Поэтому наш Натыр работает в другом селе, в рыболовецком колхозе. Из-за него… Давно, в тридцатом году, когда создавался колхоз «Пролетарская звезда», Цемгян накричал на Натыра вот так же, как сегодня на нас. Тогда Натыр ему ответил: «Колхоз существует не для тебя одного! И наш – не единственный на свете, есть и другие артели». Тот захотел его пугнуть: «Ты не будешь в моем колхозе, иди туда, где тебе нравится!» «И пойду!- сказал Натыр. – меня везде возьмут! Я никакой работы не боюсь!» Хлопнул дверью и ушел. А вскоре стал членом колхоза «Социалистический путь» и рыболовецкой артели. Натыр говорит, что с того времени они с Цемгяном враги.

   — Ну вот поэтому он так тут и свирепствовал. Я слышала, что он бешеный, но видеть его таким не приходилось,- говорит Цагада.

   — Вообще-то, он только кричит громко, а по характеру добрый. Мы хоть и родственники, но вместе не жили, поэтому я сужу о нем, по словам людей. Как ты говоришь, Цагада? Дел у председателя невпроворот, поэтому обиженных на него много? Жаль, что он не спросил, зачем мы сюда приехали. И если хорошенько подумать, то он, может, и прав. Мы сами должны были ему все объяснить. А вместо этого стояли столбом, боясь открыть рот. Ну, будь, что будет. Поехали домой! – подытожила Джемя и опрокинула, стоящий рядом мешок.

   Так женщины высыпали кизяк из десятка мешков и пустыми бросили их на телегу. Наевшаяся травы, с округлившимися боками серая лошадка, мелко переступая ногами, заторопилась домой. Ей было легко: подумаешь, две женщины на телеге!.. Да и известно, что лошадь домой бежит быстрее, чем из дома.

   Трудно описать удивление Натыра, увидевшего жену, вернувшуюся еще до обеда. Но он не стал донимать расспросами женщин, которые и так были расстроены. Будучи человеком спокойным и рассудительным, Натыр попытался их успокоить:

   — Вы что, не знаете Цемгяна Болаева? Такой он человек! Ничего не будет. Если бы он узнал, зачем вы туда поехали, был бы вообще другой разговор. Он выполняет свои обязанности, у вас – своя цель, и это все одно общее дело.

                                       -14-

   На следующий день Джемю Дорджиеву и Цагаду Кензееву вызвали в сельсовет. Женщины были перепуганы до предела. «Что нам будет? Лишь бы председатель сельсовета Бембя Зуратаев был на месте»…- думая про себя, Джемя первой толкнула дверь. За ней робко вошла Цагада. Обе, понурясь, встали у дверей. Перед ними сидели председатель сельсовета, его секретарь Василий Сангаджиев и председатель колхоза «Пролетарская звезда» Цемгян Болаев. Увидев его, женщины словно от тяжелого удара, оглушенно замерли. Из этого состояния их вывел голос Бемби:

   — Проходите вперед, садитесь…

   Джемя двинулась к стульям, которые стояли вдоль стены, за ней шла Цагада. Спокойный, добродушный Бембя Зуратаев, участливо глядя на них, спросил:

   — Ну, как поживаете? Дети живы-здоровы?

   Женщины молчали. Цагада, ухватившись обеими руками за локоть Джеми, слегка шевельнулась на месте.

   Сидящий сбоку стола Цемгян ждал, ожидая, что скажут женщины. Он-то знал, что скажет сам, и, видно, уже решил, как наказать этих женщин, позарившихся на общественное добро. «Они не думают о преумножении колхозной собственности! Так я им преподам урок! Они будут знать, какой ценой достаются мясо и масло!»

   Характер Цемгяна знали все присутствующие. И кроме него женщины никого не боялись. Бембя понял, что разговора с испуганными женщинами не получится, и не надо напрасно тратить время. Нельзя их допрашивать словно малых детей. И Бембя спросил напрямую:

   — Хотели на зиму заготовить много топлива? Вам не хватило кизяка с пастбищ, где пасутся коровы сельчан?

   Джемя взяла себя в руки и смело ответила:

   — Да вы же не знаете, зачем мы туда поехали!

   — Ну-ну… Говори, говори, — председатель сельсовета, наклонив голову, исподлобья пристально взглянул на нее.

   — Мы хотели набрать кизяка для школы.

   — Странно… Ну, хорошо, продолжай. Итак?

   — В позапрошлый и в прошлый годы я сдавала топливо в школу не камышом, а кизяком. Во-первых, собирать кизяк легче, быстрее. А во-вторых, топлива получается больше. И вдобавок кизяк горит лучше, чем камыш. Зимой детям от него теплее… — сказав так много, Джемя вдруг замолчала.

   В комнате повисла тишина. Было непонятно, какое впечатление произвели на руководство слова женщины. Наконец тишину нарушил председатель сельсовета:

   — И в те годы ты тоже ездила к кургану кедег?

                                  -15-

   «Коварный вопрос… Если скажу правду, не усугубит ли это мою вину? Не накажут ли меня и за те годы тоже?» — засомневалась Джемя, а вслух сказала чистую правду:

   — Да. В позапрошлом году, бродя по степи в поисках кизяка, я набрела на кошару. И там, на этой зимней стоянке, я увидела много кизяка, который лежал никому не нужный и превращался в труху…

   Мужчины продолжали молчать. Джемя замерла в напряженном ожидании, не зная, облегчила ли она этим ответом свою участь или накликала на себя

беду. Как бы то ни было, а сказала она все, как было, чистую правду. По-другому она просто не могла…

   Вдруг тишину взорвал крик:

   — Почему же ты молчала? Чего ты скрывала?

   Все опешили. Сидевший молча Цемгян Болаев, вытаращив глаза, стучал кулаком по столу:

   — Почему ничего не сказала об этом вчера?

   Хотя его крик показался сейчас и неуместным, и не очень грозным, однако Джемя растерялась окончательно, не зная, как себя вести.

   — Сволочь безъязыкая! – наступал председатель колхоза. – Получается, я зря гонял лошадь, тратил время… И дело не сделано – топливо для школы не собрали! И все из-за вашего молчания…

   — Это так, но теперь ничего не поделаешь, — спокойно прервал председателя колхоза Бембя. – Заминочка вышла, недоразумение… Если бы все выяснилось на месте, не было бы этого разговора. Но зато сейчас все стало ясно. Вы продолжайте начатую работу – хорошее дело затеяли. Школа – наша общая забота. Если бы все село так работало, все было бы хорошо – польза людям и колхозу в целом. Я думаю, что Цемгян должен не осуждать, а поддерживать почин этих женщин, помогать им.

   Бембя окинул взглядом присутствующих и взглянул на Цемгяна в ожидании того, что он скажет еще. А председатель колхоза подскочил вдруг к женщинам и, тыча пальцем в сторону Джеми, крикнул своим пронзительным голосом:

   — Ну, хорошо! Конечно же, нужное дело! Но надо было объяснить мне… Если бы вы не молчали, я бы вчера не сердился. И сегодня здесь мы не встретились бы. Понимаешь, дорогая родственница?!

   Джемя в страхе не верила собственным ушам и, сгорбившись, безмолвствовала. Цагада тоже не издала ни звука. Тогда неожиданно Цемгян крепко пожал им руки и сел на место, обратившись к Джеме:

   — Натыр – наш зять… Он до сих пор обижается на меня? Он дома? Передай ему от меня привет. Скажи, чтобы не обижался. Я ту давнюю ссору сразу же забыл. Я ведь быстро отхожу… Значит, передай Натыру, если захочет, пусть возвращается к нам в колхоз. А то нехорошо получается: семья здесь, а он в колхозе другого села…

   Бембя Зуратаев тоже подал голос:

                                     -16-

   — Ну, до свидания. Продолжайте свою нужную колхозу и государству работу. Это нужное всем нам дело. Счастливо вам…

   В доме старшего чабана Севгира Дорджиева все сидят молча. Насан, Миикя, племянник Виктор завороженно слушают рассказ.

   — А женщины все-таки собрали топливо для школы? – спрашивает Насан.

   — Конечно! Дважды съездили и привезли две телеги кизяка. Насан, все это произошло с нашей мамой. Ты был маленьким, ничего не помнишь. Эту историю мама потом рассказывала. Я хоть и был тоже ребенком, но позже узнал об этом случае из разговоров старших. О ней много судачили наши односельчане.

   — А тот, Болаев Цемгян, он что – наш дядя, выходит? – допытывается Насан.

   — Да, так говорили родители.

   — И что с ним было дальше?

   — Это длинная, запутанная история. Так сразу, походя и не расскажешь. Но суть такова… — сказал Севгир и закурил трубку.

                              Искорка от огня

   На депортацию в Сибирь Цемгян Болаев отреагировал мучительно, с переселением были связаны огромные страдания. Задолго до этого он тяжело заболел. Ссылка усугубила его болезнь…

   … Наступил первый весенний месяц 1941 года. Зимовка прошла очень хорошо. И это было заслугой председателя колхоза «Пролетарская звезда» Цемгяна Болаева, а также других руководителей колхозного хозяйства – Лиджи Терменова, Чимида Манджиева, Бадмы Додганова, Гирдыга Береева, Тювди Беляшаева, возглавляющих тот или иной участок. Фермы с дойными коровами, гурты скота мясной породы, отары овец, поля и бахчи, транспорт, сеющие и пашущие машины, техника, которая косит и сгребает сено, – каждый из этих членов правления отвечал за порученное дело. Слаженная работа руководителей среднего и низового звеньев вместе с руководством колхоза позволила хозяйству прийти к весне хорошими результатами.

   Однажды Цемгяна Болаева вызвали в райком партии. Первый секретарь Тагир Шамбаев встретил его с недовольным видом.

   — Почему до сих пор не подготовил пахотные земли под хлопок? – грозно спросил он.

   — Тагир, вы же знаете, была моряна, и вода, гонимая ветром, залила все наши поля. Сейчас вода пошла на убыль, но земля еще не высохла.

   — Какая еще моряна, какой ветер! У тебя что, других земель нет, что ли? С каких пор ты научился ссылаться на ветер? – стукнул кулаком по столу Шамбаев.

                                     -17-

   Цемгян и сам был человеком грубым, в обиду себя не давал. Не промолчал он и сейчас:

  — Кому какое дело, есть у меня земля или нет! И никто мне не указ! Мы сами знаем, что и где сеять! Это мы решим на правлении! Мы хозяева!..

   — А-а! Вот ты какой! – зловеще прошипел Тагир Шамбаев и вызвал секретаря: — Собери всех членов бюро, которые здесь, на месте. Скажи всем – срочное дело. А ты, Болаев, сейчас узнаешь, какой ты хозяин! Колхоз – это

не твоя вотчина, это общественное хозяйство. И если ты этого не понимаешь, я тебе объясню!

   Цемгян задохнулся от злости, шваркнул дверью и, выйдя, стал расхаживать по коридору, куря папиросу за папиросой.

   Вскоре члены бюро собрались в кабинете первого секретаря. Заседание было недолгим. Тагир Шамбаев сделал сообщение и высказал мнение о том, что Цемгян Болаев совершает политическую ошибку, чем наносит вред общественному хозяйству. Тут же было принято решение, что такой человек не может руководить колхозом. Такой вывод следовал из гневной речи первого секретаря:

   — Задумывается ли человек, который препятствует выращиванию сырья, необходимого для страны, о последствиях своих поступков? Промышленность ждет хлопок. Ждут заводы, фабрики… А тут, понимаешь, Цемгян Болаев, ссылаясь на моряну, сидит и ждет, когда высохнет земля! Такой человек и в дальнейшем будет злонамеренно чинить препятствия решению тех задач, которые ставит перед нами партия. Зная это, мы должны предупредить возможное вредительство с его стороны. Поэтому со всей ответственностью мы должны решить: можно ли доверять Болаеву Цемгяну дальнейшее руководство колхозом.

   После короткого обсуждения председатель колхоза Болаев получил строгий выговор по партийной линии и уехал домой. В своей должности он остался, но настоящая беда поджидала впереди.

   Из стада молодняка на мясо должны были отправить пятьдесят бычков. «Заготскот», где по графику принимали животных от близлежащих колхозов, находился недалеко, на противоположном берегу реки, протекающей возле села Сяярем. То были бычки, которые пас Надвид Кереитов. Из-за переезда на новое место стоянки, он опоздал на один день, выбившись из графика. И когда на следующий день пастухи его пригнали бычков на приемный пункт, там стоял скот другого колхоза.

   Цемгян Болаев, узнав об этом, поспешил в «Заготскот» и договорился, что его стадо примут утром следующего дня. Так все и было: Надвид Кереитов и два его пастуха переночевали со своими бычками за селом и утром их благополучно сдали.

   Но этот случай, не стоящий и выеденного яйца, был кем-то раздут и стал выглядеть как серьезный проступок. О том, как сдавал скот колхоз «Пролетарская звезда» снова стало известно в райкоме. «Любому понятно,

                                       -18-

что этот председатель колхоза умышленно срывает выполнение заданий государственной важности, всячески затягивает решение общественно важных задач. Мало того, что он не использовал благоприятное время для сева, но еще и нарушил график сдачи мяса: скот он сдал на два дня позже. Можно привести и другие примеры его безответственности. Обратите внимание. Примите меры. Б. Ангаев».

   Такое письмо в райком написал родственник жены Цемгяна. Впрочем, и донос о нарушении сроков сева, как выяснилось позже, состряпал он же. Цель его стала очевидной, когда он занял место Цемгяна Болаева. С последним, получив «сигнал», долго не церемонились: тут же было принято решение снять его с должности, исключить из партии и отдать под суд.

   Узнавшие об этом грамотные люди села Сяярем, а это все члены правления колхоза и парторг единодушно поддержали своего председателя, написав письмо в высшие инстанции. Цемгян и сам выезжал в Элисту — доказывал свою невиновность. В партии его в конце концов восстановили, но председателем колхоза он уже не вернулся, перейдя позже на другую работу в райцентре. Однако на долгие месяцы Цемгян Болаев был без работы, и это не прошло для него бесследно. Он заболел, и болезнь быстро прогрессировала. Где-то в середине 1943 года он вернулся домой, в Сяярем. Односельчане, у которых родные были на фронте, шли к Цемгяну за советом, а если надо, то и за помощью. Лучше его никто не мог составить нужные бумаги, написать заявление или жалобу.

   Однажды пришла к нему за советом Джемя Дорджиева, и за мирной беседой, как бы между прочим, Цемгян спросил:

   — Джемя, а кизяк в школу еще возите?

   — Конечно. Нынче – тем более, что может школа сейчас! Вот только транспорта у нас нет: лошадь на колхозных работах, а телега сломалась. Приходится пешком собирать. Летом отнесла в школу двадцать мешков кизяка.

   — Вот молодец! Продолжайте в том же духе. Все, кто учился в школе, никогда вас не забудут. Благодаря вам тоже, наши дети вырастут полезными для общества людьми. И ты меня прости… Я тогда в степи сильно погорячился… Не сразу понял, что нельзя злиться на людей, надо жить дружно. Тем, кто не понимает, надо объяснить, а уж с такими, кто не хочет понимать, можно и пожестче…

  В ссылке Цемгян Болаев прожил недолго. Он умер в одном из сел Новосибирской области в самом начале безысходного периода страданий и тягот, которые ожидали калмыков.

   Джемя, живущая в большой нужде, услышав весть о кончине Цемгяна, сказала:

   — Жалко… Он прожил бы дольше, если бы не сгорел так рано на государственной службе. Цемгян сделал много добра своим односельчанам. А сколько помогал школе! На колхозном транспорте было столько

                                         -19-

перевезено для школы дров, кирпичей! Он построил ясли для малышей, клуб для молодежи… Бедный! И нам нельзя забывать его добра. Хотя у него самого не было детей, надеюсь, дети села Сяярем, которые росли в уютных яслях, учились в теплой школе, будут помнить о нем…

   Севгир, увидев, что уже довольно поздно, завершил свой рассказ:

   — Обо всем этом я узнал опять-таки от мамы. От отца слышать таких историй не привелось, не было у него такой возможности: на третий день после начала войны его вызвали в военкомат и отправили на фронт. И я с малых лет начал работать в колхозе, помогая матери. Уже в Сибири, когда мама была жива, она рассказала эту историю.

   Севгир оглядел сидящих рядом, все слушали с неослабевающим интересом. Однако к своему рассказу он добавил всего несколько слов:

   — Настало время, и мы, несколько ребят-односельчан, вернулись из Сибири. Все мы – однокашники, учились в одной школе, получили, хоть и небольшое образование. Это благо, дарованное нам школой. Так что мы, можно сказать, искорки ее огня. И я никогда не забуду, как обогревал нас своим теплом кизяк,- это давало возможность учиться.

   Ну а Ангаев Бадма, который, подсиживая, очернил человека, долго не прожил. По его навету многие попали в тюрьму, пока он наконец не сдох в Сибири. Скорбеть о нем было некому: никого из его родственников к тому времени не осталось в живых.

   Старший чабан окончил свой рассказ, но все продолжали сидеть молча.

   «Навоз в кошаре надо нарубить и использовать – получится очень хороший кизяк»,- подумал про себя Насан, выходя следом за братом на улицу.